Потерянная мечта. Февраль

Из объятий Морфея Таша вынырнула, как всегда, не вовремя; как всегда, не выспавшись; и, как всегда — не досмотрев самый чудесный сон. Ну вот когда ещё удастся полетать над зелёными лугами-горами-долами неведомой страны?

А всё телефон-будильник, проникновенно распевающийся Битловским «Yesterday»…

Мстительно вырубив зловредный аппарат, обиженно мигнувший экранчиком, Таша отчаянно зевнула, встала и поплелась в ванную.

На кухонном столе дожидались холодные блинчики. Родители убежали на работу ещё час назад. Братец Антон в школу — и того раньше. Таша же, как экстернатница, была одарена недозволительной роскошью спать до десяти. И, по такому случаю — милостивым разрешением мамы ложиться позже полуночи. Впрочем, насколько позже, мама не уточняла, а сама засыпала рано…

«Всё-таки пять часов сна для молодого растущего организма — маловато», — неохотно признала Таша, в сонной медлительности жуя блинчик.

Впрочем, после чашки горячего чая полудрёма слетела, и в итоге из квартиры Таша вышла вполне даже адекватной. Закрыла дверь, и, бодренько напевая что-то, побежала вниз, перепрыгивая через последние две ступеньки каждого лестничного пролёта — под аккомпанемент женских криков, доносившихся этажа эдак со второго.

— Убежал уже! — досадливо пищало звонкое сопрано.

— И телефон не взял, — недовольно констатировал сочный альт.

— Может, спуститься? — предложило сопрано.

— Ещё чехо, — поморщился альт, напоминая Таше об особенностях Воронежского «ховора». — Если купит не то — пойдёт ещё раз, всехо и делов-то.

— Ах, он никохда нас не слушает! Вот если б он сразу записал в список…

«К дяде Лёше опять приехали тётушки», — резюмировала Таша.

О грозных тётушках дяди Лёши, — не только соседа по подъезду, но и маминого родственника в соотношении «седьмая вода на киселе», — Таша знала многое. Тётя Маня и тётя Зозо, крепкие, моложавые дамы лет эдак шестидесяти с хвостиком, проживали в деревеньке Волкино под Воронежем. Они сажали картошку, закатывали грибы, солили огурцы, выращивали коров, свиней и кур, растили кучу детей и на досуге занимались сватовством, выпуская детей-внуков-правнуков из цепких лапок своей опеки только под венец.

Стоически вздохнув, Таша принялась спускаться на лестничную клетку второго этажа. «Незамеченной не пройти», — решила она. И точно: заслышав её шаги, сосредоточенно причитавшие у открытой двери тётушки синхронно обернулись.

— Здравствуйте! — громко поздоровалась Таша.

Тётушки, точно по команде, одновременно всплеснули руками.

— Ташенька! Холубонька моя! — с сердечным надрывом пискнула тётя Маня — грузная седовласая дама, с бровями настолько кустистыми, что они казались продолжением чёлки.

— Радость наша! Выросла-то как! — пробасила миниатюрная блондинка Зозо. — Невеста уж!

— И не ховори!

— Завидная!

— Красавица!

— Умница!

— Женихи, небось, толпами бродят!

— Да все хородские! Не ходи, Ташенька, за хородских. Хлипкие они, бестолковые. Есть у меня на примете один парнишка. Косая сажень в плечах, кочерху холыми руками в узел завязывает! Вот кохда приедешь к нам на лето…

— Тёть Зозо, мне четырнадцать, — осторожно пробираясь мимо тётушек к лестнице, заметила Таша. — Рановато пока замуж.

— Вот как? — тётя Зозо вскинула тонкую бровь. — А разве не двенадцать? Как быстро растут дети!

— Да что это мы на лестнице разховариваем! — спохватилась вдруг тётя Маня. — Заходи, Ташенька — чайку попьём!

— Расскажешь, как дела твои, — пропела Зозо, — уважишь старушек.

— И мы тебе чего-нибудь порасскажем — у нас в Волкино мнохо чехо интереснохо…

— Я бы с радостью, — торопливо бросила Таша, спиной вперёд спускаясь на первый этаж, — но опаздываю в музыкалку. Простите, учителя такие строгие…

— Всё бехаешь со скрыпкой своей? — тётя Зозо неодобрительно щёлкнула языком. — Ой, Ташенька, попомни мои слова — никому эта твоя дребедень…

— До встречи! — крикнула Таша, выбегая из подъезда: на зачёт по сольфеджио опаздывать явно не стоило.

Улица встретила слякотным февральским непогодьем. Грязное небо нависло над домами, деревья щупали тучи голыми ветвями, хлюпал под сапожками раскисший снег — а ветер был мягким и тёплым, приносящим намёк на скорую весну. Улицы в этот час всегда были пусты — как уже, так и ещё. Но в берёзовом парке, гордо раскинувшемся посреди их военного городка, Таша увидела длинного сутулого человека, бредущего впереди неё, вжав голову в поднятый воротник пальто.

— Здрасьте, дядя Лёша! — сказала она, поравнявшись со случайным прохожим.

Дядя Лёша, вздрогнув, повернул голову — предварительно ещё больше вжав её в воротник.

— А, это ты… — облегчённо моргнув бесцветными невыразительными глазами, он чуть вытянул шею. — Привет, Таша.

— Не меня ожидали увидеть?

— Я почти свихнулся… — он издал нервный смешок. — Думал, это тётушки.

Тётушки приезжали каждый год, обитая в Лёшиной квартире около недели и уча племянничка, — а заодно и двух взрослых уже «внучек», когда те неосторожно приезжали к отцу, — уму-разуму. Когда-то приезжали, потому что Лёша слушался маму, любившую своих сестрёнок до потери пульса, потом, когда не стало Лёшиной мамы — потому что чтили её память, а теперь — потому что вошло в привычку.

После каждого их визита дядя Лёша приходил к Ташиным родителям, ведал о родственной тирании, жаловался на жизнь свою тяжёлую и пил водку до отключки — каждый раз вызывая у Таши стойкое ощущение дежавю. А ещё желание стукнуть дядю чем-нибудь тяжёлым.

«Слабовольный человек, вот и всё, — всегда думала Таша. — Если его так раздражают эти тётушки, чего ему стоит взять и сказать, чтобы больше не приезжали?»

«Только детям кажется, что легко рвать с привычным, — каждый раз отвечала на её петиции мама. — Вырастешь — поймёшь».

Нет, Таша любила дядю Лёшу. Он очень добрый и милый человек, и Ташу с Антоном любит. Правда, скучный — такой же скучный, как его работа. Ну что это за работа, на самом деле — рассчитывать планы трубопроводов? Всю жизнь просидеть за столом и чертить, чертить, чертить… А ведь он же так здорово умеет «лепсать», как он это называет. Вырезать по дереву и делать деревянные, — или даже пластиковые, — игрушки. Когда Таша и Антон были маленькими, он дарил свои игрушки племянникам, и те наглядеться не могли на самодельные танчики, кораблики, фигурки зверей и людей. Они и сейчас на полках стоят…

— Сейчас на рынок меня отправили, — уныло загребая носками ботинок слякоть, заметил Лёша. — Полчаса инструктировали, что и как купить… В этот раз они особенно некстати… Такой завал на работе… Начальник велел до конца недели чертёж закончить, а он ещё даже не начат… А там ведь надо…

— Ладно, дядя Лёша, я в музыкалку опаздываю, — Таша припустила в два раза быстрее. — Всего хорошего!

— Доброго дня, Таша, — безрадостно бросилось вслед.

С полубега на ходьбу Таша перешла, только повернув на тропку, ведущую к церкви — так можно было прилично срезать. Вскоре показалась и сама церквушка, поблескивающая свежим золотом куполов. Снег вокруг окружавших её берёз уже осунулся и потемнел кругами. Ветер покачивал тонкие, печально опущенные берёзовые веточки…

И откуда-то доносился детский плач.

Таша огляделась: под одной из берёз стоял, прислонившись к стволу, маленький ребёнок. Стоял и плачкал, кулачками растирая по щекам слёзы.

— Почему ты плачешь? — Таша свернула с тропы, оттискивая цепочку следов в вязком снегу. — Что случилось?

Ребёнок отнял руки от лица и поднял огромные голубые глаза.

— Я потерялся, — всхлипнул мальчик.

— Ой, бедный, — Таша растерялась. — А где ты живёшь, не помнишь?

— Нет, — он шмыгнул носом. — Не помню.

— Далеко отсюда?

— Не помню.

— Хоть в городке?

— Не помню…

Таша оглядела его с головы до ног. Лет шести, наверное. В лёгкой бархатной курточке поверх белой рубашки с кружевным воротничком, атласных штанишках и вычурных туфлях с бантами. Кончик носа и щёки в ярких пятнах размытой слезами краски, красный беретик косо сидит на взлохмаченных светлых кудряшках, а за ухом торчит тонкая кисточка.

«Странно это всё как-то», — подумала Таша.

И было ещё что-то… настораживающее. Что-то, чего навскидку нельзя было понять.

— Ладно, — Таша присела на корточки, — а как тебя зовут?

— Мечта.

— Ну хватит шутить. Скажи, как тебя зовут — может, я знаю твоих родителей.

— Мечта, — серьёзно повторил мальчик.

Таша терпеливо вздохнула:

— Это очень странное имя.

— Нас всех так зовут.

— Всех?

— Ну конечно. Нас же много, — он промокнул слёзы рукавом курточки. — У каждого человека есть мечта, а иногда и не одна.

Таша нахмурилась:

— Ты хочешь сказать, что ты… мечта? Чья-то?

— Сейчас — уже ничья, — горько прошептал мальчик и снова расплакался.

Таша оглянулась на цепочку своих следов. На всякий случай протянула руку и легонько коснулась пальцами снега чуть в стороне. Убрала ладонь, посмотрела на её отпечаток в податливом рыхлом снегу — и, задумчиво мотнув головой, достала из кармана платок.

Она наконец поняла, что же ей показалось настораживающим — помимо странной, совсем не зимней одежды мальчика.

Нигде поблизости не виднелось следов детских туфель. Даже непосредственно под его ногами.

В мальчике не было ни грамма веса.

— Ну всё, всё, не плачь, — Таша аккуратно утёрла ему слёзы. — И… какая же ты мечта?

— Стать художником, — чуть успокоившись, ответил малыш.

«А, ну да — краска, кисточка, берет… Могла бы и сама догадаться», — несколько досадливо подумала Таша.

— И как же ты мог потеряться?

— Меня потерял мой человек.

— Как же он мог?

— А вы часто нас теряете, — без досады, лишь невыразимо грустно ответил малыш. — Забываете, промениваете, размениваете на мелочные желания… Чаще всего обстоятельства вынуждают. Или другие люди. Но иногда и сами, просто так…

— А что случилось с твоим человеком?

— Я не знаю… не знаю. Не помню, — он растерянно шагнул вперёд, не примяв поверхность снега. — Я даже его самого не помню.

— А как же…

— Я вспомню его, когда увижу. Всё вспомню, — мальчик повесил голову. — Но я уже двадцать лет его жду, а он никак не приходит.

— Ждёшь?

— Он потерял меня на этом месте. И я не могу отсюда отойти. Надолго, по крайней мере. Вначале пробовал отходить, а потом перестал. Который год жду его тут, сижу в церкви, брожу вокруг — а он всё никак не приходит…

Таша подумала.

— А я не могу быть твоим человеком? — предложила она. — Я всегда хотела хорошо рисовать, но не дано… Может, с тобой дело на лад пойдёт?

Мальчик внимательно взглянул на неё.

— Вы очень хорошая, — серьёзно сказал он, — но у меня может быть только один человек. И потом, — подумав, прибавил он, — я же не умение, а мечта. И мечта не хорошо рисовать, а стать художником.

Таша вздохнула:

— А всё-таки жалко, что ты не можешь пойти со мной.

— Мне тоже, — признался мальчик. Хлопнул русыми ресницами с позолоченными кончиками. — А как вы меня увидели, тётя?

Таша даже удивлённо моргнула:

— Посмотрела и увидела… Вернее, вначале услышала плач, — поправилась она, — а потом огляделась и увидела.

— Но остальные же меня не видели! Всё это время… Обычные люди меня не могут видеть. Только другие Мечты и всякие… необычные существа. Для вас необычные, — он рассеянно разгладил складку на курточке. — А вы почему увидели? Вы что, волшебница?

«Знал бы ты, малыш, — хмыкнула Таша, — сколько я с декабря повидала необычностей…»

— Ну, я просто… кто-то, — дружелюбно произнесла она. — А зовут меня Ташей.

Она подняла руку, чтобы поправить совсем уж набекрень сползший берет мальчишки — и чуть не упала, когда рука прошла сквозь его макушку.

— Эй, щекотно! — малыш возмущённо отшатнулся.

— Извини, я не знала… Хотя этого следовало ожидать, да, — Таша, кашлянув, встала. — Что же нам с тобой делать?

Малыш вздохнул:

— Вы идите, тётя Таша, идите. Вы же куда-то спешили, я видел…

— Но я не могу тебя так бросить!

— Но и сделать ничего тоже не можете. И что же, вам теперь вечность рядом стоять? — философски заметил мальчик. — Идите. Только…

— Что?

Он поднял светившийся надеждой взгляд.

— Придёте ещё как-нибудь? — чуть смущённо попросил он. — Мне так понравилось с вами разговаривать, вы даже не представляете!

— Конечно же, приду! — Таша улыбнулась. — Мне ты тоже очень-очень понравился.

Малыш широко улыбнулся:

— Спасибо!

— Не за что… Тогда я пойду, ладно? — Таша поправила лямку сумки. — А завтра вернусь. Обязательно.

— Буду ждать, — радостно пообещал мальчик.

— Ну пока, Мечта. Увидимся.

— До встречи!

И Таша, напоследок улыбнувшись, во весь дух припустила по тало-снежной дорожке.

Кажется, на контрольную по сольфеджио она таки опоздала, и по-крупному.

— Таша, иди ужинать!

Крик мамы зазвенел, отскочив от оконных стёкол. Неохотно отложив книгу, Таша выпуталась из пледа и, перешагнув порог застеклённого балкона, поплелась на кухню. Нет, она бы безболезненно рассталась на полчаса с томиком Мопассана — тем более ради любимого папиного пюре и маминых куриных грудок с шампиньонами. Но вот перспектива ужина вместе с дядей Лёшей, пару часов назад как раз проводившего своих тётушек на поезд по месту жительства, как-то не радовала.

Мама поставила перед Ташей тарелку одновременно с тем, как дядя Лёша опорожнил первую стопку с водкой.

— Лёш, точно ужинать не будешь? — настойчиво повторила мама.

— Какой тут ужин… — дядя Лёша удручённо щёлкнул костяшками тонко-изящных, почти как музыкантов, пальцев. Вообще и лицо у Лёши было тонкое, с благородными чертами аристократа. Красивое. Если бы не лежавшая на нём печать странной потерянности и вечного уныния.

— Удивляюсь, как меня после этих пельменей ещё не стошнило, — досадливо продолжил дядя.

— Каких пельменей? — поинтересовался папа.

Дядя Лёша, горестно вздохнув, закусил солёным огурцом для храбрости и завёл своё повествование.

По возвращении с рынка он обнаружил тётушек за обеденным столом, а посреди стола — громадное блюдо с пельменями. Впрочем, существование пельменей для него сюрпризом не было — тётушки в первый же день загрузили заботливо привезённые из Волкино пельмешки в Лёшину морозилку. Как выяснилось, по дороге пельмени подтаяли, а потому при варке какие-то слиплись, а какие-то развалились — но вкусовые качества, по уверениям тётушек, от этого не пострадали.

Усевшись за заботливо сервированный тётушками стол, Лёша первым делом принюхался и, уловив запах баранины, чисто для проформы спросил, из чего пельмешки. Выяснилось, что из говядины. Когда Лёша удивлённо заметил, что пельмени пахнут бараниной, то получил в ответ глубокомысленное «мало ли чем пахнут».

В то время как тётушки выспрашивали его о новом проекте трубопровода для дома на Николиной «хоре», Лёша отведал пельмени и рискнул заметить, что у них странноватый вкус. На что тётя Маня предположила, что, быть может, не стоило варить их на курином бульоне. Хорошенько прокашлявшись, поперхнувшийся Лёша хрипло поинтересовался, где же они взяли куриный бульон, — а тётушки радостно доложили, что он стоял тут, на плите. Все кастрюли были заняты, ну и вообще — какая разница? Свинина с курятиной неплохо ладят. Лёша изумлённо напомнил, что пельмени вроде бы из говядины, и тётя Зозо ответила, что говядины в фарше только половина, а половина — свинины. А что? У неё было два куска мяса, скоро должны были испортиться, ну не выбрасывать же?

Надкусив ещё один пельмень, Лёша нахмурился и заметил, что всё-таки у них очень странный вкус. В ответ тётя Маня глубокомысленно предположила, что, быть может, это из-за теста… А, что с тестом? Ну, месяца три назад она хотела сготовить пирожки. Поставила тесто, а тут прибежали внучата с прогулки, увидели тарелку с начинкой — малинку она с сахарком потёрла — и схомякали. Всё, нет пирожков, а тесто-то куда девать? Ну она и поставила его в морозилку. А тут пельмени собрались делать, про него и вспомнила…

Уже не обращая внимания на такие мелкие бытовые частности, что для пельменей вроде замешивают особое тесто, не такое, как для пирожков, — очередной пельмень Лёша разжевал особенно тщательно. Зная, что его обонятельные и вкусовые рецепторы вроде бы в порядке, собрался с духом и рискнул высказать, что всё-таки, — помимо свинины, теста и куриного бульона, — пельмени отчётливо пахнут бараниной.

И, услышав в ответ добродушное «а, так это, наверное, от бараньего жиру!», выронил из рук вилку.

А Зозо терпеливо пояснила, что как-то они закололи барана. Мясо съели, шкура на шапки пошла, кости собакам скормили, а жир куда девать? Ну они его в морозилке и заморозили. А тут стали тесто доставать и думают — что добру пропадать? И добавили жир в фарш. Когда они того барана закололи? Обожди, дай-ка вспомнить… А, аккурат на майские праздники! Ну и что, что сейчас февраль? Подумаешь. Чего ему, жиру, в морозилке-то будет? Зато глянь, какой стол получился — пальчики оближешь! Ты кушай, Лексей, кушай — последний пельмешек-то и остался!

Последние слова рассказа потонул в хохоте Таши с Антоном и сдавленном хихиканье родителей.

— Вам смешно, — с самым несчастным выражением на лице, укором во взгляде и похоронной интонацией в голосе вымолвил дядя, — а я это ел, и это сейчас находится где-то у меня в желудке…

— Спасибо, мам, было очень вкусно! — Антон грохнул тарелку в раковину. — А нам не смешно. Это мы радуемся, что у нас-то в желудках совсем другое.

И, лучезарно улыбнувшись, был таков. Стратегически отступил в комнату, к дожидавшемуся там дорогому-любимому ноутбуку.

— Ну, — наконец вернув лицу внимательно-сочувствующее выражение, изрёк папа, — чем ещё порадовали дорогие родственницы?

— Слава богу, мелочами, — наполняю следующую стопку, пожал плечами Лёша, — и старыми трюками вроде бесконечных препирательств между собой, доведения друг друга до многочисленных инфарктов и требований «скорой» в пять утра… Хотя вот во вторник Зозо…

Таша, привычно отключая слух, скользнула взглядом по уличной тьме, размывающейся пятнами фонарей.

Как-то там Мечта? Когда она возвращалась из музыкалки, — зачёт, кстати, был сдан вполне успешно, — его у церкви уже не было… Может, ушёл внутрь. Интересно, ждёт завтра или нет?

Кто же всё-таки его человек? Если он забыл его в церкви, значит, местный, из городка… А вдруг чей-нибудь родственник или друг? Тогда он где угодно может быть…

А сейчас церковь уже закрыта. Наверное, он сидит где-нибудь под иконостасом. В темноте.

Один…

— Таша, в облаках витать можно и в комнате, — мама взяла у неё пустую тарелку. — Лёш, а за… дребедень так тебе и брюзжат?

Дядя Лёша повертел в пальцах вилку.

— Да нет… Я же при них ей не занимаюсь. Уже, — он чуть улыбнулся. — Умнее стал.

— И что они в вашем случае дребеденью называют? — спросила Таша. — Лепсанье, что ль?

— Да лепсанье-то полбеды. Они половину моих игрушек внукам отвозят, так что даже довольны. Экономия, — дядя вздохнул. — Нет, они про картины.

Таша, только было поднявшись со стула, замерла. Моргнула. Медленно села обратно.

— Картины?..

Лёша удивлённо вскинул бровь:

— А что, ты не знаешь?..

— Наверное, слышала, но мимо ушей пропускала. А кое-кто же в последние годы никому свои творения не показывает, — мама, укоризненно покосившись на родственника, потрепала Ташу по макушке. — Надеюсь, Таша, ты понимаешь, что дребеденью Лёшины картины именуют только тётушки? Я-то считаю их настоящими творениями. С большой буквы Творениями.

— Нин, — дядя поморщился, — ну что ты…

— И до сих пор уверена, что твой дядя мог бы успешно учиться в художественном училище, если бы не мама с её вездесущей поддержкой тётушек, — раздражённо звякнула опущенная в раковину тарелка. — Вечно лезут, поучают, советуют, что надо, что не надо… Вечно твердили, что это никому не нужно, и вообще нужно повыбрасывать всю эту мазню… Пылесборники… Но как тётя Маша, царство небесное, могла их послушаться? Почему решила судьбу сына за него?

— А сын и сам хорош, — буркнул папа. — Послушный наш…

— Нин, Андрей — хватит, — равнодушно бросил Лёша. — В конце концов, я вполне доволен своей профессией.

— Тебе всего-то сорок пять, — сказал папа. — Ещё не поздно всё изменить.

— А я не хочу ничего менять, — дядя устала прикрыл веки. — Да, когда-то хотел стать художником. А теперь, веришь — не хочу. И давно уже не хочу. С тех пор, как на работу пошёл, и не хочу.

— Говорил уже, — досадливо бросила мама. — Но как мне бы хотелось, чтобы ты вновь захотел… Таша, ты куда? Таша!

— Я сейчас, я… варежки на лавке во дворе оставила! — уже из коридора крикнула Таша. Накинула куртку, сунула ноги в сапожки, подхватила звякнувшее колечко ключей — и выбежала из квартиры.

Расстояние до церкви, быстрым шагом преодолевавшееся за десять минут, она пробежала за две.

— Мечта! — задыхась, закричала Таша. — Мечта, я нашла его!

Мгновение тишины.

— Правда? — тихий голосок за её спиной прозвучал недоверчиво.

Таша обернулась:

— Разве я стала бы тебе лгать? Нет… может, конечно, это не он. Но я почему-то уверена.

Какое-то время малыш задумчиво смотрел на неё.

— Ну что ж, — наконец сказал Мечта, — проверка ведь не помешает. А если что… я же всегда смогу вернуться. Ведь так?

— Так, — подтвердила Таша. — Пойдём?

Малыш кивнул, и они быстро зашагали сквозь февральскую мглу.

Цепочка фонарей по обочине проплывала мимо.

— А что будет… когда ты с ним встретишься? — спросила Таша.

— Ну, я останусь с ним. Незаметно, конечно… почти как тень. И всегда буду рядом… пока он меня не исполнит.

— А когда исполнит, что случится?

— Когда мы исполняемся, мы уходим. К маленьким детям чаще всего. Искренние и настоящие Мечты почти всегда приходят к людям в детстве… Но, — помрачнел он, — он ведь может опять меня потерять.

— Не потеряет, — уверенно сказала Таша. — Я за этим прослежу.

Мечта светло улыбнулся:

— Спасибо.

— Да не за что. На самом деле ему очень плохо без тебя. Все эти годы. Он ходит такой… потерянный, — Таша, накинув капюшон, подышала на озябшие руки. — Но с тобой, думаю, он станет совсем другим. Таким, каким я его не помню.

— Хорошо было бы… — малыш, вдруг взгрустнув, поднял взгляд на неё. — Тётя Таша?

— Да?

— Я тут подумал… наверное, когда я останусь с ним, вы больше не сможете меня видеть.

Таша нахмурилась:

— Почему?

— Ну, так и у людей обычно бывает, — вздохнул Мечта. — Внимание к себе привлекают несчастные. А счастливым это не надо. Вот они и становятся… более незаметными.

Таша помолчала.

— Ясно, — наконец сказала она. Без упрёка, без досады — просто высказывая вслух мысль.

— Жалко, что мы с вами так мало пообщаемся, — искренне понурился мальчик. Впрочем, вскоре вновь вскинул голову. — Но я-то буду вас видеть. И буду рад встречам… И буду за вас переживать.

— Я тоже буду, малыш, — Таша подняла руку с магнитным ключом. Домофон пропищал по-комариному пронзительно. — Я тоже.

Гулкое подъездное эхо вторило Ташиным шагам, пока они поднимались на пятый этаж.

«Дожидается меня взбучка или нет? — даже с любопытством подумала она. — Конечно, я уже давно самостоятельная… вроде бы… для мамы… Но выбегать невесть зачем посреди семейного ужина… А, чего гадать. Приду и узнаю. Если что — долго искала так и не нашедшиеся варежки».

Прежде чем вставить ключ от квартиры в замочную скважину, Таша помедлила. Взглянула на малыша, следившего за её рукой с нетерпением и опаской одновременно.

— Волнуешься? — с улыбкой спросила она.

— Немного, — смущённо признался Мечта.

— Ничего. Через минуту мы всё узнаем, — Таша, помолчав, тихо прибавила, — и всё кончится, дай Бог.

— Дай Бог…

Таша провернула ключ в замке, но толкнуть дверь не успела.

— Тётя Таша?

Она повернула голову. Мечта, чуть лукаво улыбаясь, смотрел на неё… хотя нет, не на неё: на что-то над её плечом.

— Они у вас очень красивые, — мечтательно сказал малыш. — Далёкие. Сложные в исполнении. Но такие красивые… Не теряйте их, пожалуйста.

Таша не стала спрашивать, кто «они». Лишь уточнила:

— Они?..

— Да, — Мечта кивнул. — И Они будут счастливы, если вы исполните Их. Все. И я тоже. Вы же не потеряете Их, правда? И исполните… когда-нибудь?

Таша, присев на корточки, тихо и серьёзно сказала:

— Этого не обещаю. Кто может знать, что будет. Но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы Они исполнились.

— Обещаете?

— Обещаю.

Он просиял.

Таша выпрямилась. Толкнула входную дверь, вынула ключ из замка и, улыбкой пригласив Мечту войти, размашисто перешагнул порог следом за ним.

2010 г.