Начало

Багровые отсветы камина освещали двух равноправных по величине хранителей лесного покоя. Остальная часть дома, застила в неизменной темноте. Подслушивать чужой разговор — постыдная участь и черная неблагодарность по отношению к ближнему своему. Ух, как схоже на библейские строки. Запомнилось на слух, и удивляться здесь нечему: каждый четверг, отстояв двухчасовую службу под грудное бурчания святого отца, иногда смолкающий для побудительных хоровых вставок, и не такое врежется в память. Потом, слышимое много лет кряду, использовать как шаблонный эскиз — легко и переубеждать себя не нужно, ничего не закрадывается в голову. Мое отрицательно отношения к религии, не отменяет ее необходимости. Громкий кашель. Шаги, чирканье головки спички. Стоящие позади канделябры— запылали, восполняя или дополняя нехватку света. Двое бритых лесничих отдаленно напоминали сказочных големов. Желтые патроны наводнил разложенный стол. Красовавшиеся оружейные крылья павлина были приставлены к ножкам, создавая круговой вигвам. Двое грузных фигур встали порознь от ребер кровати. Мановением рук — дотоле не виданного помощника, я до сих пор не знаю местного люда, затворнический образ жизни тому способствует, — плетеный мешок походивший на рыбацкий чехол перекачивал с плеча на пол. К отсутствию электроники я привык, будильник само собой разумеющееся. — Сходи в каморку, там после утепления детского сада остался поролон. — Резать кубиками или полосками? — Внимательно наблюдая за предметом в мешке, несмотря друг на друга, продолжали вести разговор. — Сложи вдвое и степлером закрепы, он лежит на стеллаже рядом с лошадиными витаминами… Маститый жеребец, с гривой вожака, и такая кончина. Покорми остальных, запри ангар. Тоже сделай с гаражными воротами. Сгруппированные кулаки, непрестанно ходящий кадык, хмурый взгляд смотрящий на мешок, все признаки нервного напряжения. — Думаешь, нам следует ожидать гостей… Пожалуй ты прав. Немыслимо, как им удалось в столь короткий промежуток забыть шахтные выработки. Полностью! И не плесень, вроде как. А, чего голову попросту ломать, оранжевые комбинезоны разберутся. — Кто сказал что им удастся понять сущность проблеме. Учеными помыкают как угодно. Гособеспечения — хороший фильтр, отсеивающий беспокойные заявления могущее всполошить народ. Если угроза окажется реальной, мы узнаем в последний момент. Иди. Ушедший в дверь находившуюся где-то позади. Вытянув пистолете из-за пояса, подождал некоторое время и разрядил обойму. Растянув скрепляющие веревки, без малейшего отвращения, кинул непонятный сросток мне в ноги. Я знатно перепугался при виде корпуса кольта, а после выстрелов вдавился насколько позволял спартанский матрас. — Слушай, ты ведь понимаешь, я без посторонней помощи и двинуться не могу. А ты вместо того чтобы подать воды, бросаешь мне это чудаковатый комок. — Говорил я медленно, тяжело дыша. — Вместо помощи в ближайшем выздоровлений — решил напугав меня до усрачки! И заменив в акте о моей смерти графу́ с причиной: скончался от разрыва сердца вследствие испуга, а не от обезвоживания. Достойный поступок. Рассмешил, а потом….объясни что происходит. Бескровное лицо ожило. Не выпуская оружия он сел на край кровати. Скинув комок себе под ноги. Липкий след измазал одеяло и рукав его льняной рубашки. — Расстояние до города позволяет использовать машину лишь при экстренных случаях. Кусок железа, оживленный людьми. Оживленный для служения. Прогресс исключающий любое душевное. Дизельный мотор — потребительский механизм. Созданный по подобию коммерсанта и капиталиста, разница в желании поразвлечься одного разряда с смазыванием двигателя. Отдача и польза. Правильно, отторгаемый душой принимаемый разумом. — Речь об утрате чего очень дорого, идущая из уст его близкого, звучит именно так. Остроумно шутивший голос, — исчез; хриплый голос старики с чересчур басистыми нотами — и без того трудно воспринимаемая старческая хрипота местами превращалась в печальное клокотания, — заменил размеренный голос идущий от статного лесника. (Потому, восстановленный с множеством отсебятины может отличаться от подлинника). — Совершенно любое в что природа вдохнула жизнь — восхищает, созданное служить и торжествовать. Звон копыт, ржания, сердцебиения, разгоряченная плоть, напряженная мускулатура. Ощущение пробуждающие вибраций, дающие возможность чувствовать то же, что и скачущий жеребец… скакавший. Такое слияние не поддается словесному описанию, за чертой соматической привязанности. Заполняет тебя полностью. Сношения с женщинами, верный семейный круг, жизненные триумфы… мнимые радости ниспосланные для отвода глаз от истинного чувства. — Вздохи загнанного гончими вепря, готово стоять до «победного конца», похожие исходил от говорящего, с тем нюансом, что я оказался на месте жертвы. — Мы верхом переходили реку Минору. На убывающую луну в двух местах течения позволяет подобное. В коричневых водах днем не рассмотришь опущенную по локоть руку, а в сумеречной час, будь у тебя хоть прожектор, напрасно пытаться. Отродье природы, — при этих словах тракторная подошва полетела в комок (и действий повторилось создав четное число — четыре), наверное превратив его в кашу, — незаметно вцепилась в пах Дрона и Ками. Никакой реакций не последовало. Взревел ты сразу, дружище, я бы отколупал их. Почему они не вцепились в мои ноги, а облепили его брюхо, избегая прикосновений ко мне!? Мышления в этой пиявке… Вряд ли… Отойдет на приличное расстояние наши кони упали замертво. Реакция помогла оказаться в стоячем положении не под мертвым членом семьи. Остапа пришлось выручать, его придавило. Возня зады. Сидевший в размышлениях лесничий эмигрант поспешил в сторону звуков. Не спрашивая моего согласия — осторожно приподняли. Образовавшуюся пустоту между спинкой кровати и моим хребтом заполнили самодельные подушки. В полусидячем положении, вид куда обширнее, чем в лежачем. — Я почему-то не сомневался. Бесподобная звукоизоляция: через две стены выстрелов не слыхать. — Промолвил Остап, пристально глядя на Лафара. — Занятное наблюдения: наш пациент идет на поправку, а ты теряешься в лице. Невольно можно подумать, и вправду мы ненароком спасли колдуна. — Именно, выкачивать жизни могу, а без сторонней помощи отбиться от дикого зверя, выше моих сил. Пара глаз уставились на меня с подозрением. Испуганно-враждебные молодые, и старые с насупленным видом смотревшие не поймы куда: вроде на меня, в то же время в пространство открывающееся в безотрадном напряжений: попытка найти рациональный ответ, наказать виновников гибели его животных. — Мы люди отдаленные от религиозных верований, иконы святых висели на этих стенах до нашего переезда, впоследствии отданные в городскую богадельню; наше отторжения веры как идолопоклонничество вымаливания прощения, человека, причиняющий зло ближнему, думая об всепрощающем отма́ливаний грехов, — не делает нас сумасбро́дными проходимцами желающими замкнуть греховодный цикл выбрасывая с него совесть и человечность. Лафар ясно дал понять, что иронизировать сейчас опасно для моей жизни и пора разъяснить свое место — честнее будет сказать — вину в ближайших и будущих смертях. А там пусть сами решают очернить меня перед людьми или свершить самосуд не привлекая лишнего внимания. О другом результате излишнее и думать. Опустошив стоящий графины — поделившийся в четыре стакана — наконец-то поданный старшим из нас (главному лесники-шестьдесят), начал излагать все, не умолчав и доли о своей причастность. Фразой: «моя смерть навряд ли загонит его обратно» утих, ожидая дальнейшей реакции. Вовлечения Остапа в рассказ определенно заслуга не моего повествовательного таланта, а другого, чего-то непонятного пока мне. Держась позади, неподвижнее каменной статуи, слушал, по расписанию (регламентно) шмаркая, поглаживая лоб. Странная диспозиция, так в основном ведут себя люди к которым приковано много внимания и они вынужденные следить за своими движениями, будто он перенял их поведения не понимая его назначения. Очень любопытно, если не брать во внимания — такое перенимания с полным замещениям (хоть откуда мне знать как он себя обычно ведет, ну все же) присущее возрастной группе 7-15 лет; запоздалую птичку заметить легко: нарушенная координация движений сразу бросается в глаза. Взамен они поведали об причинные их въезда в город, чем они (в основном говорил Лафар, его помощники вставлял проходно-утвердительные слова) занимаются крайне редко: шахтные скипы видали на поверхность вместе с ценным сырьем, организмы, сверив журнальные записи о доставках выяснили принадлежность добытого; выработка откуда они появились проходила возле водного кармана. Работы прекратились. Под вечер они вторично спустились в шахту: все крепления облепили неизвестные формы жизни. — А так как мы совмещаем в своем лице помимо лесничих, экологов, исследователей всех необычайных проявлений животно-растительного мира, нас и вызвали, — добавил Лафар, приободри́вшийся от слабого, но всё-таки просвета в сгустке неизвестного, готовящегося к новым проявлениям, — винить прокаженного за врожденную патологию-немыслимый бред, тоже с тобой. Я правильно понял: ты собрал весь демонологический материал в одном месте, тем самым, если дом запылает в городе не найти справок об нём? Утвердительно кивнул. — Плохо, очень плохо. Массовое помешательство, тогда как объяснить… — Обернув руку тряпкой он поднял лежащее существо. Внимательно присмотревшись… пулевых отверстий не было! Тело целехонькое, притом он своей подошвой вдоль и поперек топтался по нем. Столько, что уверенность в полном дробленый корпус в жидкую субстанцию — не вызывало сомнений. Обтянутое серо-синим войлоком, дайте минутку… точно, а я голову ломаю, вспоминая о принадлежность кожного покрова — держащегося на весу крючковатыми пальцами Лафара— к жителям океанических глубин. Петлистое тело, образовывало цифру восемь; щербатые пятна тянулись по наружной части тела раскрываясь крестовидными разрезами по своим круглым владениям, откидывая треугольники кожи, одинаковые с обеих сторон (иссохшие, взявшиеся каплевидными отмирающими зонами, вот-вот начнут отваливаться).За своеобразными забра́лами скрывались неглубокие полости, усеянные ниточными волосками, тянущиеся наружу. Мое удивления росло по мере того, как завиваясь между собой, они сплотились в три кожистых червя, выдвинувшихся на пару метров и, выбрасывая в воздух зеленоватые газы, парализующие трепыхающуюся руку тревожащую их. По кивку головы Остап поднял чехол (с момента распаковки так и остался возле кровати, а через незначительные порезы от пуль он не уйдет), удар ноги старика отправил уродливое созданные в «камеру с молнией». — Заметь, оно полностью худое, приближенное к ста́дии распада, — взявшись за макушку уха, теми же пальцами постучал по обесцветившим губам, Лафар собрал свои домыслы в кучу, — мы подряд вспороли тех, кого с легкостью оторвали от лошадей, мои размашистые удары шквалом обрушивались на их тушки, пружинисто отлетая обратно и следа не оставляя. Кулаки немели, но свежий воздух растворял их влияние. Пули входил на ура, оставаясь в кровопи́йцах, сказываясь в кратковременном разрыве тканей срастающихся молниеносно. Сталь моего ножа — рассыпались буквально в два захода. Жуткая боль всколыхнула всего. Мысли путались, я упал возле Дрона. Если уж пришел мой час, то умирать с дорогим тебе животным — лучше кончи нет, чем ложиться в братскую могилу с… — О говорун, а Остап — прибившийся листок; висит, не мешает, ну и ладно. Обуреваемый дружеской тревогой, я начал соскабливать ту черную корку разрастающуюся с небывалыми темпами. Говорил, хватит их дубасить, проку никакого, а он правильно понял та не совсем: впустив весь прихваченный боекомплект. Та еще хотел мой отобрать. После тех присосок, и твоего рассказа, — укрепили мои позиции. Я без заряженного беретта и шагу не ступлю. Убить не убью, — отпугать смогу наверняка. И причаститься настала пора. Крестом обзавестись. Повидать кучу всего вместе, а напоследок узнать, что породистый скакун пойди лучше тебя. Шуточно-серьезная манера оставляет двоякое чувство: шутит или возмуща́ется — не разберешь.«Давайте, устройте словесную перепалку и улучшения пришедшие после сна изгладятся новыми мигренями — подумал я, решив, помалкивать» Лафар, искренне улыбнувшись, отечески обняв своего помощника одной рукой, вторая безвольно свисала. Тот брыкался, но фальшивость неприятных чувств была видна мне. Выпустив его из объятий, он сказал: — Твое умения поднимать настроения, мной ценилось всегда. Драматичность ситуации требует от нас многого. Кони — это часть меня, и ты дружищ занимаешь не меньшую часть. Помни об это. — Ты знаешь меня. Мы недавно похоронили их, я изнемогаю физически и морально. Нам необходим сон, а его нет. Кофе я терпеть не могу. Смех единый бодрит меня. По нему не скажешь. Молодость скрывает любые недочеты. Хоть опухшие глаза…. — Знаю, нужно промыть желудки. Думаю причина нашей бессонницы кроется именно в недавнишней съеденной рыбе. Ее остатки доел ты. Нужно закончить говорить с Максом Торбищем и, отправляться в больницу, попутии заехав в его хижину, заваленную нужными книгами. Понимаешь, я бы подолгу сомневалась в правдивости его слов и в чистоте рассудка, у всех добровольных отшельников первое время играет воображения (а я вроде не слышу).Рисует трудно сопоставимое с реальным миром. Мне тоже мерещились черти, а каждое завывания ветра казалось кличем давно умерших. Ночные осмотри я вообще не проводил; покуда не привык. А там закупая лошадей ты увязался. Взявшись нарушить семейное дело. Он он, предоставляет хоть то немногое что объясняет происходящее. — Губы Лафара продолжали шевелиться, безмолвно колыша воздух. Теребя пальцами лысую макушку, — предварительно опустив выпирающий лоб (пожалуй, это разительное отличия рушит мое сравнения с Муссолини, отнюдь арийские черты присущие в его облике), — упорно размышляя над вновь пришедшей мыслью. Как минимум тогда мне так показалось, впрочем, результат не заставил себя ждать. Искоса посмотрев на Остапа: — Пошли к столу, есть мысль насчет происходящего. — Как я понимаю — разговор не для лишних ушей? Тогда, может на улицу, — предложил Остап, на что получить отрицательный ответ. — Смотри, тебе виднее. — А, постой, сходи за дровами нужно заложить камин. — Внезапно, попросил Лафар, пересиливая себя. — Сам знаешь сколько мороки с расто́пкой. — Да-да, помниться о низкой посадке и слабой тяге. Я мигом. Заодно проверю лошадей. Сказал Остап пойдя исполнять порученное. Странно. Тлеющий уголь вполне сопоставим с последними месяцами осени; беря в расчет ее температурную мягкость, возмещаемую проливными дождями. Постояв спустя некоторое время после его ухода, он бросился к столу, промыв под краном измазанный манжет рубашки и сполоснул лицо, закатив выше локтя, вооружился, захватив двуствольное ружье и ленту красных патронов, проверив взятые пистолеты (кольт и браунинг, одинаково сильно поношенные) на целостность магазинов, засунул одни за пояс, преждевременно выпустил рубашку из-под тканевого пояса, второй оставил в руках, не считая третьего вложенного в кобру. (Тот самый, сжимающийся в его руке в начале нашего разговора, и который он поспешно убрал, по возвращению Остапа).Две гранты вложенные в мешковатые охотничьи штаны не бросались в глаза. Напрягая до вспухания вне в районе шеи, он сжимал и разжимал руку попавшую под действия газа. Судороги выкручивали фиолетовые пальцы. В конечном итоге его взяла: шейная венозность пропала, пульсирующий кадык перестал рваться наружу. Нервная вспышка убедили меня окончательно в помешательстве старика. Хоть четкость движений, перечил отклоненную на почве смерти любимого скота. Поместив ружье возле моей ноги, дулами в сторону ушедшего помощника, с тем расчетом чтобы легко высвободить с «компонентного одеяла», — оставив краешек задранным— вложил в мои руки: менее разительный пистолет, более поражающую гранату. Железная хватка сдавливающая колоды до отчетливого скрипа древесины теперь с большим мышечным напряжениям сдерживала вложенные предметы. Накрыв мои руки тем же одеялом, зашептал на ухо, не спуская устремленного взгляда c того, что было недоступно моему. Обзавестись глазами на затылке-чуеться, успею, во всей этой чертовщине! — Мы вместе выложили дымоход, и сложили камин. В нем никогда проблем с тягой не было. Кто бы не говорил сейчас со мной, — он не Остап, теперь я убедился окончательно. Облик, неведомым способом скопированный, принадлежит ему. Поведения тоже бесчестно воссоздано c мельчайшей точностью. О-Н-О не мой н-а-п-а-р-н-и-к-.Долго растягиваемые слова чеканились голосом вменяемого человека. (Познания в области психологий оказались весьма кстати; хоть для отличия вменяемого и невменяемого предостаточно обычного наблюдения). Ответ мой пресёкся мимическим предупреждениям: палец поднесений к губам. Лафара конечности покрывали фиолетовые ссадины с полосами от ожогов бороздящие все кожу вплоть до плеча и, наверно, дальше, плотная ткань защищает одинаков как от холода, так и от пытливых взглядов. Шея чистая. Промытые от гноя и обработанные изрядным количество зеленки — оставались такими же неприятными для лицезрения: внушая уважения к своему носителю. Облокотившись запястьями об твердый матрас, держал данные мне реквизиты наготове. Лафар выпрямился, оставив меня в полном недоумении от сказанного, хоть понять о приближающемся столкновений где мне отведена роль поддерживающего огня не составило особого труда. Вернувшись на кухню, он открыл холодильник и достал пару бутылок с жидкостью, выставляя на столешнице кухонной гарнитуры. (Лампочка в холодильнике не работает, на бутылках красовались изморозные следи заморозки, значить электричество пропал относительно недавно и канделябры вынужденная мера; я всегда думал, что автономный генератор неизменно примыкает к отдаленным домам, та и жители городов не пренебрегают им. Наверняка забыли зарядить, а разве проблемно зарядить с помощью аккумулятора автомобиля? Точно, в состояний Лафар).Освободившись от стекла покрытого инеем без цветочного узора выгрузил медицинские ее… ну, колбы для капельницы или уколов, прозрачную пищевую канистру с молоком, кусок упакованного сливочного масла, банку меда и три пакета овсянки. Оставив вытянутые продукты, пошел вглубь дома к двум шкафам встроенных в стену с разъезжающимися створками. Открыв тот что левее к входной двери, покопошился, чего-то компактное достал. Вернулся обратно где мне приходиться за всем наблюдать. Чертовски плохо, что все так складывается. Прикованный к кровати, я мало чем смогу помочь. Бросить гранату, и то, не дальше того, чтобы угробить себя самого. Очень радужные перспективы. А радушие приёма— оставляет неизгладимое воспоминания.«Довольно паясничать, соберись, возможно к последнему отпору, с чекой справиться сумею… мысленное успокоение, привело к пониманию еще большей любви к жизни, что противоречило сжимаемой гранате». — В обоих телефонах вынута батарея и генератор барахл… Выведен из строя. Сомнений быть не может. — Полушепотом сказал он, запустив руки под одеяло, взвел курки ружья, тоже проделал с предохранителями на обоих пистолетах. Повторив за ним, мы с готовностью ждали того кто воплотился (вселился) в образ Остапа.