часть 5 Тридцать третий

— Заряжай! — скомандовал Черномор.

Богатыри зашуршали шомполами, прочищая стволы, засыпали в дырки огненного зелья (строго по мерке, чтобы оружие не разворотило, но и пули у ног не падали), забили пули и пыжи (Куда следовало, естественно! И нечего скалиться!), подсыпали того же зелья на полки и замерли на позициях. С севера задувало. Поставленные мишенями пугала шевелили пустыми рукавами старых, битых молью кафтанов, и со стороны казалось, что две рати стоят друг против друга в ожидании скорой битвы.

— Пли!

Богатыри защелкали кремнями по кресалам, старательно выбивая искры и пытаясь хоть одной, да попасть на фитили. Кое-кто уже умудрился бабахнуть в белый свет, как в копеечку, большая же часть славного черноморского воинства тихо материлась на новое сверхоружие, доморощенных конструкторов «от сохи» («сохатых») и на «не иначе — китайскую сборку». Наконец выстрелила и последняя пищаль.

— Ну как, братцы? — крикнул Черномор, — Мощь ощущаете?

Ряды стрелков переминались с ноги на ногу и … да известно, чего они молчали. С начальством спорить — себе дороже стоит.

Не удержался только рыжебородый молодец с цифрой тридцать три на малиновом плаще:

— Батяня, я из лука добрую дюжину стрел за это время пущу, за сто шагов из дубовой колоды щепы на растопку наколю. Видано ль дело — пяток выстрелов в час? Куды ж мы катимся, батяня, ежели богатырский меч на пукалку меняем? Ну, ишшо арбалет — ну, куды ни шло, но пуля — глянь, она ж дура, батяня!

— Ванюша, — проникновенно процедил сквозь зубы Черномор, — Ванюша, ты противу фузей ихних шо, с палицей полезешь? На тебе бронь от оружия холодного, а кирас гишпанцы не придумали ишшо! Вспомни, французишка про ихние мушкетоны когда говаривал? Конечно, оно: и простая фузея пищаль переборет, но ты бы ишшо афтамат сразу захотел! А молодечество где?! Один раз пальнули и щупальца опустили? А ну-ка, заряжай!

Учились до темок. Первую полудюжину пугал расколошматили вдрабадан: каждый норовил в крайнего левого пальнуть, потому что какой-никакой порядок по мишеням забыли определить. Зато уже и по семь, и по восемь даже выстрелов в час выходило.

Д`Артаньян ехал на модном, зеленоватого с переливом цвета жеребце (расцветка «хамелеон», эксклюзив невероятный!), насвистывая под нос «Калинку-малинку». Припев, правда, у «калинки» был вполне молодецкий и французский: «Шантрапе… шантрапе… это — игра со смертью…» В седельной сумке уютно побулькивала и позванивала не одна порция «а это — на дорожку», за пазухой грели душу дорожные грамоты, пропуска, визы и «Акт о списании с Государевой службы за выслугою лет по случаю смены места жительства».

Так под песню и доехал витязь до шлагбаума, означавшего край столицы и начало многочисленных кольцевых дорог. Тут, в последней столичной корчме, по богатырским правилам положено было принять подорожную чарку. Положено-то положено, да до чарки этой еще пробиться нужно было, потому что, начиная от самых воротин и до входной двери вихрился, крякал и ухал клубок человеческих тел. Время от времени от клубка отрывались тело — другое, шмякались в пыль и расползались под защиту заборов. Д`Артаньян покачал головой на эту русскую забаву и начал пробиваться поближе к подорожной чарке. И вдруг он понял, что вся эта куча-мала, все — против одного молодца. Молодец, правда, был хорош: в плечах широк, чуть ли не с Черномора, рослый, повыше Вани, пожалуй, а уж бил — только юшка кровавая из носов летела. Не мог наш благородный рыцарь безучастным остаться. Через пять минут двор был усеян постанывающими мужиками, а два добрых молодца ждали за столом по чарке да перекусить чего.

Еще через час Д`Артаньян, подумав, что возвращаться — не к добру, сопровождал-таки нового друга обратно в стольный город, на Черноморово подворье, а еще через час, в аккурат к обеду, получив надлежащую справку от единственно необходимого для зачисления в богатырскую дружину лекаря — дринколога, новый богатырь Мишка получал на складе «меч — покладенец» да «ежовые рукавицы».

За столом Мишка ел за троих, а наевшись — расправил плечи и крайний на лавке богатырь слетел на пол.

— Ну, теперь рассказывай, как и чего! — потребовал Черномор.

— Так я что? Я — ничего. Архангельский я. С обозом вот рыбным в столицу напросился. А обозникам плата моя мала показалась. А с чего мала, когда всю дорогу возы им ворочать помогал, плоты через реки вязал, по хозяйству хлопотал?! Чего ж кулаками-то в морду совать? Я и ответил, как мог!

— Славно ответил, — встрял Д`Артаньян, — немало носов набок свернул!

— Значит и быть тебе Мишкой — Ломоносом, — подвел итог Черномор, на этом обед и закончился.

В этот день Д`Артаньян так и не уехал. Собрались вечером у Вани, пили медовуху, пели песни: вопили в три глотки, чего уж тут, да еще Горыныч подрыкивал. Зверь поначалу сунулся было пошутковать с новеньким, пугнуть его мало-мало, но получил от новенького щелчок по носу и сильно зауважал Мишку. Засиделись допоздна. Д`Артаньян ностальгически вспоминал своих бывших друзей Атоса, Портоса и Арамиса, Ваня пытался для проверки степени опьянения выговорить слово «безписспиртивный», а Мишка рассказывал Горынычу уморительные северные сказки про хрен — самотык да скатерть — самобранку, смешно бранился, изображая ее, и Горыныч просто заобожал нового друга.

Утром головы побаливали маленько, но подорожная Д`Артаньяна действовала всего три дня.

— Пора честь знать, — сказал он, — можете до шлагбаума проводить, если делать нечего!

… А по щеке вдруг скатилась нежданная слезина.

Тут Мишка спросил:

— Братцы, а чего это вокруг столицы столько дорог наверчено?

— Хороший вопрос, потому что у меня уже есть на него ответ! — сказал Ваня. — Я тоже долго думал. Имхо, это такая стратегическая тактика. Прикиньте: подходит к столице враг…. А мы ложные указатели устанавливаем, и марширует он вокруг города до полной потери боеспособности!

— Врешь, как наша сказочница Филипповна, — вздохнул Мишка. — Поехали, заодно зверя твоего до ветру сводим.

Поехали отпрашиваться у Черномора. Горыныч так к Мишке прикипел, что Ваня и поводок отдал: веди, мол! Мимо дворца ехали, вдруг слышат:

— Ах!

Царевну, видишь ли, Мишка сильно впечатлил.

— Откуда ты, добрый молодец? Чьих батюшки с матушкой будешь?

А сама Мишкиным голосом упивается до затемнения рассудка, только и уловила, что «Михаил Архангельский». Быстренько живописца, мазилу придворного с красками — во двор, тот за три минуты на широкой доске три персоны набросал ей на память, всех подписал, они по кресту на ту же добрую память поставили под физиомордиями своими, да и — дальше. А царевна доску об колено — тресь! — отломила Мишку и мазюну своему велела по эскизу точный портрет нарисовать и в спальню себе повесить. Тот и нарисовал к вечеру, да только поводок Горынычев на копьё похож получился, а от подписи «Михаил Архангельский» для пущей точности отломившиеся пять буквиц не дописал. Говорят, через многие лета портрет этот найдут, от грязи очистят, да и решат, …и ошибутся! Но это — еще когда будет!

Черномор богатырей с радостью на побывку отпустил, только сказал в напутствие, чтобы заодно хулиганство там пресекли:

— Оперативная сводка поступила, что шалит на той дороге сладкая парочка, типа Бонни и Клайда, помните, я вам рассказывал?

Вышли на Большую Парижскую. В последнем городском кабаке по чарке зелена вина на грудь приняли, расцеловались по-русскому обычаю в нос да в обе щеки, да и отправили, наконец, своего боевого товарища. А сами продолжили! Мишка виноват-то!

— А поехали, — говорит, — на Буховец!

Так и «ехали» они, чарка за чаркой, пока не прибежал Ванин золотарь знакомый, растрепанный весь да покоцанный.

— Ратуйте, люди добрые, — закричал с порога, — бочки поломаты, кони разогнаты, сейчас, нечисти, служилого обирают! Забьют до смерти!

Тут с Вани хмель мигом слетел, ведь служилые, кроме них — в гарнизоне все, только французишка, дружок закадычный….

— Живо на конь! Слышь, Мишка? Тебе сказал!

А тот уж и на коне, и Горыныч рядом. И поскакали они скоком богатырским, только пыль столбом да ворота запоздало рухнули.

…А драка была! И знатная была бы драка! Да только сыграла свою роль дурная французская кровь: подкатилась к добру молодцу красна девка, а тот и разомлел…. И то сказать: вчерашний алкоголь, свобода долгожданная, а на девке еще пуд белил да румян оказался…. Поначалу-то она красавицей писаной и глянулась, под локоток Д`Артаньяну притиснулась. Витязь очумел малость:

— Не узнал: кто ты, прекрасная пери?

— Да я — сама Примадонна!

— Вон оно как!

А тут его сзади кистеньком пригрели — и поплыла земля перед глазами. Молодец — шпагу из ножен, двух-трех успел нанизать, с коня оседая, да где уж…. Единственно, пока вязали — кусался не хуже бешеного пса.

— Ну что, богатырь, не совладал? — насмехаясь спросил его, веревками всего опутанного, старший среди разбойников.

— Я разве богатырь? Вот слышал я, живет под Муромом Сидень Карачаровский, так его даже Мать-сыра-земля не держит. Гвозди в столешницу пальцами вдавливает, подковы ломает. Отец с матушкой придут ввечеру — вся столешница гвоздями утыкана и ни одной целой подковы в дому. А я и списан уже напрочь со службы. У вас тут до пенсии дожить — уже подвиг, а ежели царский счетовод лет пяток накинет до выслуги, то и ровно полтора. А у нас… Эх-ма! Что тут говорить-то, душу бередить?

И начал разбойник пленника выспрашивать: с какого конца в город лучше тайно проникнуть, где казна царская хранится да много ли при ней караула, …ну и прочую всякую дребедень разбойничью. Молчит пленник, ответить как следовает не может: сознание покинуло.

А разбойник изгаляется пуще прежнего:

— Героем посмертным стать хошь? Аль инвалидным? И чтоб была тебе награда — бюст на Родине? …Из говна. Своими руками.

Тут пыль на дороге заклубилась, а как осела — нарисовались из пыльного облака Мишка, да Ванька, да Горыныч. Постояли малость для огляда, чтобы в засаду не вляпаться. Мишка молвил:

— Ну что же, как говаривали товарищ Шмаргунец и товарищ Тютенин, «Калонизаторам — смерть!»

— Перекрестись, хлопче, да и ехай отседова! — сдерзил главный разбойник, — Не видишь? Я — сам Идолище Поганое, Одихмантьевич.

— Щас я тебя перекрещу — и иди, …если сможешь! Должен же хоть кто-то вас остановить! Почему не мы? Должны же мы хоть кого-то остановить! Почему не вас?

— Да ты кто таков? — не унимался разбойник.

— Бонус! — ответил коротко Мишка, и начался бой.

Хоть было всего двое богатырей, ежели Горыныча не считать, а разбойников — дюжина дюжин, летели вражины в разные стороны, валились под копыта коней богатырских, рассеченные на ровные половинки кто — поперек, а кто и вдоль. Только и слышались хеканья да айканья, свист булата да шмяканье посеченных. Иногда, правда, еще Ваня, понахватавшийся от Д`Артаньяна заморских ругательств, взвякивал:

— А вот уж шершеля вам!

И росла, росла гора вражеских тел.

И скользили, скользили копыта конские по крови.

И…. Вот и кончилось все! Шайка кончилась. Только — «Какие-то меня противоречия раздирают…» — успел еще проговорить Одихмантьевич и сдох, перекушенный пополам Горынычем.

… А тут и богатырское войско с пищалями подоспело — золотарь добежал, в набат стукнул.

Д`Артаньяна откачали, конечно. Бражкой из его же припасов дорожных сбрызнули — и очнулся богатырь от этой живой воды. Только не узнал никого и вспомнить ничего не мог. Так и поехал в свои Парижи — Лондоны беспамятный. Говорят, его в Парижах писака один очень уж сильно выспрашивал: как да что…. Но и в мемуарах мушкетерских, и в историях тех писательских про Русь никто ни словца, ни намека не увидел.

Мишке в богатырях не глянулось. На премию имени Черномора за уничтожение банды да за пленение разбойницы (Эх, и забывчивый же я! Девка ведь была еще! Её потом скоморохам отдали, для фиглярства площадного. Это — чтобы за государственный счет не кормить.) купил он избу — пятистенку да и сделал в ней Академию, чтобы учить юнцов, наукам гораздых. А кого же учить, коли не их?

А Ваня…. Ваня как в гарнизон вернулся, тут же ему Черномор в руки эскизик фигни какой-то в трех проекциях с надписью «Не знамо што» и — в новый поход. Только по плечу похлопал да сказал:

— Идти тебе, Ваня, за три моря, за три горы, на три …. Эскизик не потеряй. Да в корчмах-то языком поменьше мели: мало ли что! Пойми, ты надёжа наша, тридцать третий — и швец, и жнец, и всем трындец!