Веркa

В Веркиной жизни не было чудес. Вернее было одно, в пятом классе. Она возвращалась домой из школы. На улице стоял необычно-теплый день для белого севера, конец марта. Солнце плавило набухшие, посеревшие сугробы, дороги почернели от весенней грязи и сверкали утреннем льдом в лужах, на широких подоконниках деревенских домов сидели кошки, грелись, высматривали птиц. Верка шла через мост. Лёд ещё стоял, но уже пожелтел у берегов, кое-где пошёл глубокими трещинами и чувствовалось, как река тяжело дышит под зимней ношей, готовая забурлить и выдавить тёмную воду на лёд, освободиться. Верка перегнулась через перила и смотрела, как сосульки под мостом переливаются в дружном хоре капели. Солнце грело Веркину макушку, она сняла шапку, перекинула её из руки в руку, не удержала и шапка красным комком полетела вниз, прямо на лёд.

За шапку бабуля будет ругать. Веркина мама с ней не жила. Она после развода подалась на заработки в Заполярье и прижилась там. Регулярно высылала деньги и коротенькие письма. В конце всегда приписывала: "Бабуля тебя за маму. Слушайся её и не обижай. Целую мама." Верка и слушалась, а кого ещё? Бабуля Верку любила, шила ей платья, покупала конфеты, укладывала спать, а в бане мыла Веркину гриву и приговаривала: "Расти Верочка красивая, телом белая, грива сивая". У Верки и вправду волосы были чёрные, густые, отливали синевой. Бабуля полоскала ей кудри заваренной в кипятке крапивой, березовой почкой с дубовой корой. Для "крепкости" и для шелковистости. Верке нравилось.

Шапка лежала на льду недалеко от берега. Верка сбежала с моста, продралась сквозь густой кустарник, потонула по пояс в ещё глубоких сугробах, схваченных острым настом, протаранила себе путь к берегу. У берега снег осел, она осторожно потопала ногой по краю. Лёд поддался, но не треснул, тонкая полоска воды показалась, мелькнула на солнце и опять скрылась подо льдом. До шапки было метров пять. Верка оглянулась по сторонам, выдернула сухую палку из куста и пошла. В следы сразу набежала вода, затем лед стал толще и Верка уверенней зашагала к середине реки.

Бабуля, Татьяна Михайловна, ждала Верку дома. Два раза уже подходила к окну. Соседские дети пробежали шумной стайкой, почтальонша прошла мимо. Татьяна Михайловна потрогала кастрюлю с супом, тёплый ли? Хотя всего пять минут, как грела. Сердце было не на месте. Не сиделось ей. Татьяна Михайловна накинула пальто, пуховый платок и вышла во двор. Солнце припекало. Весеннее, голубое небо тянулось высоко, накрывая Веркину деревню, совхозные поля, местную больницу, школу и всю их деревенскую жизнь чистым куполом. Бабуля подставила лицо к солнцу, зажмурилась. Сердце вдруг кольнуло, подпрыгнуло к горлу и упало вниз, перестало биться. Татьяна Михайловна схватилась правой рукой за грудь. — Беда. Никак беда какая приключилась с Веркой? — внутренний голос сдавил дыхание и толкнул её в спину. Она выбежала на улицу, метнулась вправо, затем влево и побежала в сторону школы, по дороге мимо домов, магазина, к реке, к мосту.

Верка почти дошла до шапки. Сделала ещё шаг. Раздался громкий щелчок, лед с силой, как натянутая пружина треснул и раскололся под ногами девочки. Она покачнулась, уперлась палкой, одна нога поехала вместе с отколотым куском льдины, другая заскользила по оставшемуся льду. Верка налегла со всей силы на палку, перевесила свое лёгкое тело и перескочила на целый пока лёд. Река свободная от ледяного панциря почувствовала силу, черная вода затянула обломок, перевернула его, он вздыбился и ударился об край льда. Верка отскочила от образовавшийся проруби, потеряла равновесии и упала. Палка взлетела вверх, Верка почувствовала обжигающую ледяную воду через тонкие рейтузы, затем сапоги сделались как две гири и потянули Верку в воду, вниз, палка перевернулась в воздухе и двумя концами прочно легла на края проруби, Верка успела за неё схватиться.

Бабуля, Татьяна Михайловна, Танюша, ангел-хранитель, матерь-человеческая заголосила на мосту. Там внизу она увидела Верку, два маленьких крепких кулачка держались за палку, чёрная голова то показывалась на поверхности, то её накрывало волной. Лед трещал, но держался вокруг полыни. Татьяна Михайловна скинула платок и из-за всех сил замахала им встречному грузовику. Тот остановился, мужики — народ деревенский, опытный, быстро сообразили, обвязали друг друга, один лег, пополз, лед трещал, бабуля, встав на колени, припала к ограде и молилась. — Матерь Божье, Царица небесная, спаси и сохрани дитя безгрешное.

Верку спасли, лечили две недели в больнице. Бабуля сидела рядом и все время Верке напоминал: — Чудом осталась жива. Чудом.

Дальше жизнь Верки напоминала отрывной календарь. Черное, белое, с лозунгами, шутками, цитатами из известных классиков. Ничего личного. В пятнадцать с половиной уехала учиться в мед.училище, в Архангельск, на медсестру, в девятнадцать старый главврач Корнелюк принял ее на работу в деревенскую больницу. Бабуля вышла на пенсию. Каждое Веркино утро начиналось: — Верк, а Верк, пора вставать, на работу проспишь. Каждый день заканчивался: — Верк, а Верк, ну что, никого нового-то не встретила? Может на танцы сходишь в клуб?

— Какие танцы, бабуля? Спи уже, — отмахивалась от бабули Верка, уставившись в голубой экран компьютера. Там была жизнь.

Через пять лет в больнице сменился главврач. Новенький был питерский, с модными, по-понятиям нянечек, замашками. Заказал всем в Финляндии униформу. Зеленые туники и такого же цвета брюки. Сестры и врачи теперь ходили по больнице, как в телевизионных сериалах. Пристроил хоз.блок с прачечной, купил туда две стиральные машины и сушилку. Сам объяснял нянечкам и сестре-хозяйке, как пользоваться, какой режим выставлять, куда что насыпать, как кипятить, как замачивать. Нянечки, в основном женщины необразованные, согласно кивали, а сами косились в надежде на сестру-хозяйку. Та по-моложе, грамотная. Сестра-хозяйка аккуратно нарезала полоски белого пластыря и каждую надписала по-русски. "Горячая", "холодная", "нажать здесь", "выключить здесь". Нянечки в ночную приносили домашние вещи постирать-посушить. Главврача называли Петенькой, домашним рассказывали о новых порядках, о белых простынях и как легко им теперь работать с таким заботливым человеком. Коллектив был в основном женский, хирург и гинеколог приезжали по вызовам, был свой стоматолог, один терапевт, акушерка, четыре сестры и три нянечки. Верка была самая молодая. И одинокая.

В канун нового года Главный объявил, что праздновать будут двадцать шестого декабря, так как деревня начнет гулять с тридцатого и больница будет работать в напряжённом режиме. Никаких отгулов и отпусков, все по графику, до десятого января, а там дальше посмотрим. Нагуляется народ и в больнице полегче будет. К празднику все готовились, закрыли столовую, напекли-нажарили, маринованные грибочки, соленья, палтус копчёный, торт, даже кто-то икрой поделился. К шести все собрались, Верка в новой кофточке, на груди едва застегнулась. Налилась, как бабуля говорит, да что толку. Женихов нет. Одна работа.

Главврач поднял рюмку первый, выпили за наступающий новый год. Затем выпили за коллектив, за работу, за то, что бы не болели, за женщин, куда без них, коллектив-то женский. Все по-простому, почти по-семейному. Перед танцами главврач попросил тишины.

— Уважаемые работники и мед.персонал больницы номер 3. Перед тем как мы перейдем к танцам, разрешите мне поблагодарить вас за вашу нелегкую работу. — Он начал перечислять разные случаи, вспоминать, что случилось в больнице за год. Вспомнил роженицу с двойней и неправильным предлежанием плода, как спасли они и двух худосочный младенцев и мать их. Вспомнил, как привезли пацана, Пашку, с распоротым животом, тот упал с сеновала да прямо на вилы. Еле выходили, три дня не отходили от него, а где он сейчас, бегает сорванец с пацанами деревенскими и только шрам через все пузо напоминает, что был он одной ногой там, куда нам всем дорога заказана. Вспомнил Верку, как та была донором много раз, так как кровь у нее первая и всем подходит. Он говорил, называл каждого по имени, кланялся нянечкам, пожал руку коллегам.

— А теперь на правах главврача разрешите раздать вам подарки-премии. — Он подходил к каждому и протягивал белый конверт. В конверте были деньги. Народ зашумел, кто-то предложил выпить за здоровье главврача, все шумно и радостно подхватили предложение, он засмущался, поднял руку вверх.

— Остался один подарок, мы его разыграем. Это билет на самолет до Питера и три оплаченные ночи в гостинице Пулково!

Главврач поднял конверт над головой и помахал им.

— Вылет 11 января! Здесь есть только одна бумажка с номером одиннадцать, — показал он на черную шляпу-цилиндр, — Все остальные бумажки пустые. Тяните одну бумажку и выигрывайте главный приз! — он тряхнул шляпу и как фокусник прошелся вдоль озадаченных работников. Каждый достал бумажку. В жизни Верки чудес не бывает. Она спокойно запустила тонкую руку в цилиндр чёрной шляпы, достала белую, сложенную пополам бумажку и раскрыла ее. Там чёрным, толстым фломастером был написан номер одиннадцать. Верка зажмурилась, открыла глаза, цифра одиннадцать была на месте!

— Я лечу в Питер!!! — Веркин голос растворился в гуле поздравлений, ее начали обнимать, душить в объятиях, кто-то всунул в руку фужер с шампанским, кто-то поцеловал мокрыми губами Веркино ухо. Она была счастлива.

— Верк, а Верк, пора вставать. — Голос бабули выдернул ее из теплого сна. Она с удовольствием потянулась, откинула одеяло, поставила ноги на холодный пол. Прямо перед ней, на стене висел отрывной календарь. На нем красовалась цифра 8. Три дня! Всего три дня и она полетит первый раз в жизни на самолёте! В Питер! Она будет жить в гостинице, есть в ресторанах, пойдет в театр, в Эрмитаж, на набережную. — Боже, как мне повезло. — Верка задохнулась от предвкушения, от близкого счастья, от того, что у неё в жизни случилось чудо.

Бабуля, Татьяна Михайловна, тяжело переставляя ноги, готовила завтрак. Верка с аппетитом поела, выпила чашку растворимого кофе, уложила обед в сумку, поцеловала бабулю и выскочила из дома.

— Пресвятая Владычица Богородица, небесная Царица, спаси и помилуй нас, грешных рабов Твоих; от напрасной клеветы и всякой беды, напасти и внезапной смерти, помилуй в дневных часах, утренних и вечерних и во все время сохрани нас. — Татьяна Михайловна перекрестилась перед иконой. — Матерь Божья, небесная Царица, береги ты мою Верку, не дай ей узнать горя и несчастья, молю тебя, Пресвятая Владычица Богородица. Бабуля поцеловала икону, посмотрела на Веркину фотографию и тоже ее перекрестила.

На следующее утро Верка проспала, солнечный лучик коснулся ее глаз и разбудил, на часах было полдевятого.

— Бабуля. — крикнула она. — Бабуля, ты что спишь, мы проспали. — Верка быстро вскочила и вышла в общую комнату. Дверь в бабушкину спальню была приоткрыта. Она лежала на боку. Верка зашла к ней и увидел, что пуховый платок сбился и оголил розовую маленькую мочку бабулиного уха, рука, сжатая в кулак, спокойно лежала вдоль тела. Одеяло укрывало бабулю, но не двигалось в такт с дыханием.

— Бабуля… — выдохнула Верка, села на край кровати и дотронулась кончиками пальцев до бабушкиной руки. Рука была холодная. — Бабуля, как же так? Бабуля, как же я без тебя? — слезы горячим потоком полились по румяным Веркиным щекам.

Похороны назначили на одиннадцатое. Соседки помогли с поминками, от больницы выдали бесплатный гроб. Верку жалели, женщины плакали и вспоминали Татьяну Михайловну, мужчины, привыкшие к смерти, молча пили водку, курили в стороне, каждый обещал, если надо, подсобить с домом, с хозяйством. Верка молча кивала.

11 января рейс 3457 Архангельск — Санкт-Петербург не досчитался одного пассажира. Самолёт качнул крыльями над зелёной тайгой и стал набирать высоту. Через пять минут у него отказал правый двигатель, затем система электрического питания. Борт 3457 Архангельск — Санкт-Петербург разбился по техническим причинам на седьмой минуте полёта.

— Пресвятая Владычица Богородица, небесная Царица, спаси и помилуй нас, грешных рабов Твоих...

Jan, 2017