Двенадцать постных блюд. Дания

— Мы заедем в пару магазинов по пути, ладно? — Ник свернул на какую-то боковую улочку и стал искать место для парковки, что в Копенгагене было совсем не просто. — Все закрывается в час, так что нам стремительным домкратом придется, окей?

Стремительным домкратом? Такого я еще не слышал. Рождество на носу, а бедняга Ник так забегался по моим делам, что наверное не успел купить все подарки. Вот и наверстывает теперь упущенное. А я, эгоист, озабоченный своими проблемами, даже и не спросил, где он обретался все это время. Небось студент кучу бабла на гостиницу просадил. Не ночевал же он на вокзале, как бомж какой-нибудь?

Ник наконец приткнул машину на крошечный пятачок в ряду запаркованных вдоль обочины тачек.

— Поможешь мне с покупками?

— Конечно!

Все что угодно, лишь бы хоть в чем-то не быть обузой. Я протиснуся в узкую щель между открытой дверцей и бортиком соседней мазды, и потопал следом за студентом. Тихая улочка вывела на другую, запруженную толпами лихорадочно мечущихся между витринами покупателей. Ник ловко выдернул меня из пробки, возникшей перед лотком, торговавшим жареным миндалем, и впихнул в дверь большого обувного магазина. Полки, полки, кроссовки, ботинки, сапоги… Студент порыскал между стеллажей и вынырнул от куда-то с парой кедов — высоких и с белым мехом внутри:

— Примерь.

— Зачем? — удивился я.

— Ну, ты же обещал помочь, — Ник чуть не силком усадил меня на табурет с зеркалом.

Ладно, обещал, так обещал. В конце концов, может, у парня есть брат там младший… или племянник. Моего возраста. А размер Ник забыл.

Я послушно напялил правый кед — бережно, чтоб не бередить свежелопнувшие волдыри. Надо же, даже пальцы можно распрямить. И не жмет нигде!

— Ну как? — студент заинтересованно разглядывал мою морду, вместо того, чтобы смотреть на ноги.

— Мягенькие такие, как тапочки, — вздохнул я. — И теплые.

— А не малы? — Серьезно, этот чудак встал передо мной на колени и начал давить на носок кеда. — Да нет, вроде даже место еще есть. Берем?

А я-то откуда знаю?! Но Ник уже схватил коробку и решительно устремился к кассе. Я едва поспевал следом, прыгая на одной ножке и пытаясь развязать шнурки на ходу. Когда мне наконец удалось выпутаться из кеда, студент уже заплатил.

— Зачем ты снял? — удивился он. — Давай второй надевай.

Что я ему, манекен, что ли? Или это… модель на подиуме? Снимай, надевай… А сразу нельзя было сказать, что оба надо померить? Ворча про себя, я все-таки напялил новенькие кеды. Пошевелил пальцами. Кла-асс! Пока я наслаждался, Ник уцепил мои задрипанные шузы за шнурки и сунул их через прилавок. Продавщица мило улыбнулась и отправила мою собственность прямо в… мусорную корзину.

— Эй! — опомнился я. — А мне что теперь, босиком гулять?!

— Зачем босиком? — рассмеялся Ник. — В кедах. Или они тебе не нравятся? — забеспокоился он.

— Мне? — тупо переспросил я.

— Надо было, конечно, чтобы ты сам выбирал, — парень запустил пальцы в многострадальный хохолок. — Но нам еще в одно место надо успеть. А эта пара шла со скидкой. Но поменять еще не поздно...

— Подожди, — я выставил перед собой ладони, надеясь, что никто не слышит, как скрипят мои мозги. — Это ты что, мне купил?

Ник кивнул. Краем глаза я заметил, что очередь у прилавка с интересом наблюдает за нашей дискуссией, хоть и ни слова, конечно, не сечет. Блин, вам что тут, цирк шапито?! Я оттащил Ника в сторонку и понизил голос:

— Слушай, спасибо, конечно, но… Они дорогие наверное. А я и так тебе кругом должен. За все. Так что не надо на меня тратиться. Давай вернем...

— Нет, не вернем, — перебил меня Ник. Его лоб прорезала вертикальная морщинка. — Я теперь твой опекун, забыл? Так что мне положено на тебя тратиться. А смотреть, как ты хромаешь вокруг, из за того, что у тебя обувь на два размера меньше нужного, я по-человечески не могу. Ясно?

— Ясно, — я закусил губу, чувствуя, как начинают гореть уши. — Ладно, я тебе за кеды отдам. Не сейчас, конечно, но...

Студент со стоном закатил глаза:

— Денис, ты вообще слышишь, что я говорю? Тебе не надо ничего мне отдавать. Ты ничего мне не должен, понял? Это мы, все мы кругом тебе должны. Система, общество, обыватели… А-а, — он махнул рукой, видя, что я хлопаю на него непонимающими глазами. — В общем, запомни: ты ребенок. Я взрослый. Я о тебе забочусь. А ты меня слушаешься. Все просто. Да?

Я почесал переносицу:

— А я всегда должен тебя слушаться?

Он усмехнулся и встрепал мои волосы:

— В разумных пределах. Окей?

Я пожал его протянутую руку, скрепляя наш договор.

Меня уже не удивило, когда, зайдя в магазин под большими красными буквами «H&M», мы отправились прямиком в подростковый отдел. Казалось, я вернулся на несколько лет назад, и хожу по вещевому рынку с мамой, чтобы купить новые штаны, рубашку, не важно. Разница была в том, что мама никогда не справшивала меня, какие именно джинсы хотел бы заиметь я. Главное, чтобы они были немаркими, прочными и — самое главное — дешевыми. Ну и желательно на пару размеров больше, чем нужно — а то ведь я расту, как сорняк. И еще — если бы ма накупила сразу такую гору шмотья, то остаток месяца нам бы пришлось питаться макаронами, даже без кетчупа.

Я искренне пытался доказать Нику, что больше пары сменных трусов и одной футболки мне не нужно — их же можно постирать сразу. И что мой свитер, может, и великоват, но он очень теплый и удобный.

— Ага, и висит на тебе, как шкура на шарпее, — отозвался Ник, вытаскивая из середины штатива зачотную кофту на молнии и с капюшоном. — Вроде вот это впору должно быть. Нравится?

— Да, но это лишнее, — пытался отбиться я.

— Вот и прекрасно, — Ник решительно навьючил на меня кофту. — И ничего лишнего тут нету. Пойми, я в принципе тоже за комфорт, и мне плевать, какой там ярлык на одежде. Но на рождество мы идем к родителям моей девушки. А они очень консервативные… Ну, старой закалки. Папа наверняка выйдет к столу в костюме с галстуком, мама — в своем лучшем платье. А тут явимся мы с тобой, как два...

— Обсоса? — помог ему я.

— Вот именно, — кивнул Ник. — Это будет неуважительно, понимаешь?

Я вывалил тряпки на прилавок возле кассы и кргулыми глазами смотрел на зеленые цифры, вспыхивающие на электронном табло.

— А ты уверен, — нерешительно спросил я, — что мне можно с тобой? Ну, ведь меня же не приглашали. И вообще… — я взмахнул рукой. Как объяснить, что чувствуешь себя как-то не вписывающимся в семейные рождественнские традиции?

— Конечно, можно, — твердо заявил Ник, тыча мне в руки мешок с обновками. — Ты же мой подопечный. Сам подумай: не оставлю же я тебя одного, да еще в праздник? Так меня быстро опекнуства лишат, — он подмигнул и потащил меня к выходу.

Покупки мы загрузили в багажник, где я заметил несколько красиво упакованных коробок: ленточки, бантики, все дела. Блин, а что мне-то с подарками делать? Все будут что-то друг другу дарить, а я? У меня-то ничего нет! И бабок нет! Буду сидеть, жрать нахаляву… Правда, как обсос.

Настроение у меня резко упало, но Нику я ничего не сказал. Он и так уже столько для меня сделал! Я же не сволочь, чтобы его и дальше своими проблемами грузить.

Почти всю дорогу до Эсбьерга студент расписывал предстоящий праздник у будущих тестя и тещи. Оба были поляками и рождество справляли по католической традиции: двенадцать постных блюд на ужин, а мясное только после первой звезды. И чем увлеченнее Ник рассказывал о польских традициях и ожидающем нас апофигее желудка и души, тем муторнее мне становилось. Я, конечно, радостно поддакивал, изображая щенячий восторг, а сам представлял себе такую картину.

Вот папа Кжиштоф сидит за столом, весь прямой, будто палку проглотил, в черном, как на похоронах, костюме и галстуке бабочкой. Рядом мама Агнешка, тоже вся в черном, но со скромными блестками, а дряблая шея обернута жемчугами. Дочка Магда напротив, счастливая до тошноты, в бальном платье, белых перчатках и почему-то фате. Сам стол оромный, потому что на нем должны поместиться все двенадцать гребаных блюд плюс лишний прибор для почивших предков. В центре — подсвечник, тоже огромный, на двенадцать длинных свечей.

И вот тут начинается мой позор. Сначала я закапываю борщом белоснежную скатерть с вензелями, которая досталась будущей теще еще от пра-пра-пра-бабушки — какой-то там графини. Потом я давлюсь рыбной косточкой. Ник, натянуто улыбаясь, стучит меня по спине. Косточка вылетает — и снайперски ныряет в вырез Магдиного платья. Я облегченно рыгаю, свечи гаснут от воздушной волны, женщины визжат в темноте. Наконец кто-то находит зажигалку. Косточку удаляют, за столом снова воцаряются покой и семейный уют. И тут наступает очередь есть кутью.

Ну, про мое отношение к кашам я уже рассказывал. И после пребывания у цыган лучше оно не стало. Я чувствую, как горлу стремительно подступает гадкий комок. Бормочу извинения и несусь в туалет. Рву дверь на себя, залетаю… и облевываю блистающую чистотой ванную, включая кошачий лоток и сидящего в нем хозяйского перса.

Итог: нас со студентом с позором вышвыривают за порог. У Ника больше нет девушки. У меня — друга. Потому что разве такое прощают?!

— Черт, пробка! — Ник расстроенно откинулся на сиденье, забарабанил пальцами по рулю. — Впереди дорожные работы, чтоб им пусто было.

Я сочувственно вздыхаю, а у самого в животе пляшут радостные мотыльки. Пробка — это хорошо. Может, мы сильно опоздаем, и нам придется остаться дома. Вдвоем. Никакого тестя в похоронном костюме. Никаких скатертей с вензелями и персидских кошек. Ура!

Ник вытаскивает телефон, долго слушает гудки и наговаривает что-то на автоответчик.

— Магда не отвечает, — поясняет он, хмурясь, хоть я ни о чем и не справшивал. Но его брови тут же разглаживаются. — Наверное она очень занята. Помогает маме готовить ужин.

Ага, кутью месит, блин.

Мы проторчали в пробке полчаса, а потом все как-то рассосалось. Вот непруха! Студент продолжал ездить мне по ушам. В надежде, что он устанет, я сделал вид, что жутко увлечен окрестностями за окном. Там действительно было красиво. В последние дни похолодало, и все вокруг — деревья, траву, даже изгороди и провода — покрыл толстый слой пушистого инея. В воздухе висела полупрозрачная туманная дымка, которая только усиливала ощущение, что мы мчимся через волшебную сказку.

Чем дальше мы отъезжали от Копенгагена, тем гуще становился туман. Когда добрались до длиннющего моста, который я в прошлый раз пересекал на полицейской машине, внутри у меня все обрвалось. Такое я уже видел раньше. Белый берег, черная вода, мост, упирающийся в дымную пелену… Только теперь все это было гораздо больше, ярче и отчетливей, чем в моем сне. Асфальтовая полоса, висящая на громных опорах, обрывалась прямо над свинцовыми волнами. Поток машин исчезал в сплошной белой стене — беззвучно и неизбежно. Скоро настанет и наша очередь.

И кто знает, что там впереди? Что там, в будущем? Впервые за сегодняшний день я вспомнил о Яне. Вспомнил, чего мне действительно нужно бояться.