No hay nada imposible. Дания

Мы бродили по городу до глубокой ночи, а я все рассказывал, рассказывал. Ник умел слушать. Может, это было профессиональное, а может, такой особый талант. Он не перебивал, не вставлял тупые комментарии, не закатывал глаза и не хватался за голову. Не говорил: «Как я тебя понимаю» и «Бедный мальчик». В его взгляде я ни разу не заметил ни осуждения, ни брезгливости, ни унизительной жалости. Наверное поэтому говорить с ним было так легко. Если я путался или зависал на каком-нибудь тяжелом месте, Ник помогал мне выплыть уточняющими вопросами. Часто он переспрашивал имена, даты и адреса, помечая что-то в своем блокноте, подсвеченном экраном мобильника. Я даже сам удивлялся, какие детали иногда всплывали в памяти. И хотя не помнил или не знал названия улиц, где мне приходилось жить или часто бывать, мог вполне сносно описать эти места и был почти уверен, что смогу найти их на карте.

Когда я наконец иссяк и совсем осип от непривычно долгого трепа, мы оказались на набережной какого-то канала, красиво подсвеченной гирляндами и фонарями. Вокруг было тихо и пустынно — только бормотала моторами где-то за домами оживленная улица, да иногда отзывалась эхом голосов подворотня. На горбатом мостике неподалеку обжималась парочка: парень, совершенно нас не стесняясь, сосался с девчонкой в смешной шапке с огромным помпоном. Конечно, романтика, все дела. Так оно бывает у нормальных людей.

Я отвел глаза и принялся рассматривать стоящие на приколе вдоль набережной лодки и яхты. Внимание привлекла одна из них, больше похожая на плавучий деревянный дом: двухэтажный, с плоской крышей и елочкой, увитой разноцветными фонариками. Я присел на ограждение, ноги у меня к этому времени уже отваливались, и спросил:

— А это что за прикольный корабль?

— Это… — Ник замялся, будто подыскивая слова, — плавучий дом. Такая лодка, на которой живут люди.

Я задумался:

— Живут — это типа как в автокемпере? Только на воде?

— Ну да.

— Круто, — вздохнул я. — Сегодня ночуешь в одном месте, завтра в другом, и всегда есть крыша над головой. И никаких пробок. А летом всегда есть, где купаться. И рыбу ловить.

— Примерно так, — рассмеялся Ник.

— Я бы хотел жить на лодке, — внезапно вылетело из меня. — Когда-нибудь. Когда стану взрослым.

— Классная мечта, — серьезно кивнул студент.

— Ага. Только невыполнимая, — я сплюнул в воду.

— Почему невыполнимая? — Ник облокотился на ограждение рядом со мной.

Вот наивный!

— Так этот дом плавучий небось туеву хучу бабосов стоит.

— Да, он не из дешевых, — согласился студент. — Так что тебе мешает заработать?

Как насчет геморроя и недержания? Но я, блин, конечно, этого не сказал. А сказал вот что:

— И кем же я, по-твоему, работать буду? Адвокатом? Или, может, директором банка? Ты вот много видел адвокатов из детдома? Меня ведь туда отправят, как только все закончится, да? В Россию и в какой-нибудь занюханный интернат?

— А ты хочешь вернуться? — Ник попытался поймать мой взгляд, но я отвернулся.

Парочке на мосту наконец надоело сосаться, и они в обнимку двинули дальше, покачивая помпоном.

— Я не хочу в детдом, — тихо ответил я. Мне уже гребаного скова этого хватило. — Хочу жить нормально, как все. В школу ходить. Зависать с друзьями. И чтоб никто ничего не знал… ну, о том, что со мной случилось.

— За это мы можем побороться.

Я повернул голову и недоверчиво уставился на Ника. Он пояснил:

— Если нам удастся добиться, чтобы ты остался в Дании, ты сможешь жить в приемной семье. Как самый обычный мальчишка. Закончишь здесь школу, получишь образование. Все дороги будут для тебя открыты. Ты сможешь стать тем, кем хочешь.

Я вспомнил беднягу Диди и помотал башкой:

— Да ладно тебе бабушку лохматить. Какая семья меня возьмет? Мне уже четырнадцать почти. По-датски ни в зуб ногой. И последние два года я не ромашки на лугу собирал.

Студент улыбнулся мягко:

— На этот счет не волнуйся. Семья найдется. Датский выучишь. А психологи помогут адаптироваться к обычной жизни.

— Психологи пусть больным мозги трахают, — я соскочил с ограждения, сунул замерзшие руки в карманы. — А со мной в порядке все. Ясно?!

— Ясно-ясно, — Ник поднял перед собой ладони, будто сдаваясь, и тоже отлепился от парапета. — Хочешь, я покажу тебе одно место тут неподалеку? Одно из моих любимых в городе. Особенное, я бы даже сказал, волшебное. Посидим там, погреемся, а?

Я устало пожал плечами. Чувствовал себя, как высосанный и выплюнутый лимон. Кеды снова натерли ноги до крови. Так что приземлиться где-нибудь было бы совсем неплохо.

К счастью, шли мы не очень долго. Тихие, заставленные припаркованными машинами улицы привели нас к сияющему окнами-витринами… магазину? Кафе? Музею? Ясно было одно: заведение, по ходу, открыто. В нем наверняка тепло, есть стулья, и, может, даже дают пожрать. Большего мне и не надо.

В общем, шагнул я в дверь… и чуть не упал. Потому что наступил на морское дно. Глубокого синего цвета с коралловыми рифами, оранжевыми морскими заездами, полосатыми рыбами, причудливой формы моллюсками и длинноволосыми русалками. Я поднялся взглядом по стенам, на которых раскинулся сад, полный чудных зверей и цветов, и очутился среди звезд, планет и туманностей, превративших потолок в ультрамариновую бесконечность. Мозаика заполняла каждый квадратный сантиметр помещения, и там, где не было великолепных картин, сияли яркими цветами пояснительные надписи, вроде: «No hay nada imposible» или «Jamás te rindas, pase lo que pase». Если бы я еще их понимал! Это явно был не немецкий и не датский.

— Мне больше всего нравится вот эта.

Блин, я совсем забыл, что Ник еще здесь! Он поднял руку и указал на ярко-желтые буквы, убегающие вдаль между звезд:

— «El futuro pertenece a quienes creen en sus sueños». Что по-испански значит: «Будущее принадлежит тем, кто верит в свои мечты».

— Красиво, — пробормотал я, потирая затекшую шею. — Не знал, что ты еще и испанский знаешь.

— Не знаю, — усмехнулся Ник. — Мне Изабель перевела все надписи.

Изабэль?

Только тут я заметил, что под мозаичной аркой (виноградная лоза с пурпурными гроздьями и огненными змейками) таится вход в другую комнату, откуда доносится музыка и тихие голоса. Там действительно оказалось кафе. Стойка бара — капитанский мостик корабля. Снова мозачное море и столики — экзотические острова. Улыбающееся солнце. Печальный месяц. Полярная звезда и Млечный путь. На высоком табурете похожая на русалку девушка, смуглая и такая же кудрявая, как Ася. За стойкой — худой и прожженный солнцем мужик, протирающий стаканы длинными ловкими пальцами. И больше — ни души.

— Хай, Изабэль, — Ник подошел к девушке и чмокнул в щеку.

Хм-м, а как же та телка из Эсбьерга, которая против курения?

Испанка, или кто она там, обняла студента в ответ, спросила что-то, глядя на меня, улыбнулась и склонилась ко мне, едва коснувшись губами скулы. Круто!

— Ты любишь креветки? — спросил Ник.

А?! Что?! Причем тут креветки?

— Не знаю, — пожал я плечами, пялясь на Изабэль. Она была удивительно красивой. Такие девшуки должны носить не джинсы, а длинные пышные юбки и красную розу за ухом, хотя и так мужики, небось, штабелями укладываются у ног, как только она на улицу выходит.

— Как это «не знаю»? — все не отставал студент.

— Да не ел я их никогда.

Ну чего тут непонятного?

— А попробовать хочешь?

Я тупо кивнул. Думаю, предложи мне Ник сейчас жареной собачатины, реакция была бы та же. Мне нравилось внутри этой синей мозаики. Нравился тихий джаз и девушка, у которой не хватало за ухом розы. Нравился смысл надписи про будущее. Сидя здесь, легко было поверить, что в жизни все действительно так, что просто если очень сильно чего-то хотеть, то оно обязательно сбудется.

А потом худой латинос притаранил нам что-то вроде блинов с креветками, которые нужно было есть руками, макая во вкуснеющий соус. Я трескал, а Ник рассказывал. Что это кафе Изабэль унаследовала от отца. Что он был выходцем из Южной Америки и очень скучал по родине. Что он купил раздолбанное пустующеее помещение в нижнем этаже вот этого здания, и один, своими руками создал свою мечту. Он работал над мозаикой всю жизнь. Она воплотила все, во что он верил, что сотавляло смысл его существования. И передал это людям. Кафе должно было стоять открытым всю ночь, даже когда закрывались все остальные рестораны, разве что кроме Макдака. Здесь можно было просто посидеть и поговорить, послушать музыку или за копейки купить что-то из национальной кухни. Отец Изабэль построил приют для одиноких душ, приют для неспящих и ищущих. Он создал произведение искусства, в которое можно войти и остаться, хотя бы на время.

— Как тебе креветки? — спросил Ник после долгой паузы, которая мне потребовалась, чтобы переварить эту историю.

— Отлично.

В конце концов, если я не смогу заработать на гребаную лодку, то смогу построить ее. Своими руками. Если начну прямо сейчас, и все займет лет десять, то я стану владельцем плавучего дома в двадцать четыре. Круто! Останется только выяснить, где меня ждет Ассоль. Я представил себе Асю с развевающимися по ветру темными кудрями и алым цветком за ухом: руки протянуты в сторону моря, белое платье летит по воздуху, будто чайка плещет крыльями. А на горизонте медленно вырастает парус — мой парус.

Ник потом рассказывал, что я задрых прямо на столе, хорошо хоть мордой в тарелку не сунулся. И на измазанных соусом губах играла улыбка.