Логос

«Мы затуманили всем мозг и отформатировали литературу, сделав из неё „новый реализм“. Мы для кого-то агрессивные бездари-сорняки, расчищающие локтями себе место под солнцем. Но уже совсем скоро никто и не вспомнит, что может быть что-то иное.»

(Андрей Рудалёв ДА, МЫ ПОБЕДИЛИ! — Газета «День Литературы» № 164, 2010)

Мы провозгласим разрушение… <…> Мы пустим пожары… Мы пустим легенды… Тут каждая шелудивая «кучка» пригодится. Я вам в этих же самых кучках таких охотников отыщу, что на всякий выстрел пойдут да еще за честь благодарны останутся. Ну-с, и начнется смута! Раскачка такая пойдет, какой еще мир не видал… Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам… Ну-с, тут-то мы и пустим… Кого? — Кого? — Ивана-Царевича. — Кого-о? — Ивана-Царевича; вас, вас! Ставрогин подумал с минуту. — Самозванца? — вдруг спросил он, в глубоком удивлении смотря на исступленного. — Э! так вот наконец ваш план.

(Ф. М. Достоевский. Бесы. Монолог П. Верховенского, 1871-1872)

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него на́чало быть, и без Него ничто не на́чало быть, что на́чало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…»

(Евангелие от Иоа́нна, Глава 1, 1-6)

Литературный критик Латук-Рильский шёл домой. На душе было легко, как обычно бывает после общественно значимой, удачно завершённой работы.

Работа заключалась в проведении мероприятия по распределению государственных премий в области литературы. Для этого был организован конкурс, куда принимались заявки от заранее оговоренных кандидатов. Чужих тоже принимали, но не всех, а тех, что послабее. А кто посильней, тех отфильтровывали заранее под разными предлогами — во избежание кривотолков.

По уговору с «высшими силами» мероприятие должно было стать ярким событием в литературной жизни страны. Для того, чтобы оно стало более заметным, Латук-Рильский даже организовал через подставных лиц два-три медиа-скандала. Это был, так сказать, вполне контролируемый хаос. Публика получила удовлетворение, необходимую дозу адреналина и эндорфина и, можно сказать, развлеклась. Острые вопросы были «стёсаны», от чего вся культурная конструкция события приобрела округлые края.

Работа была хоть и нервной, зато непыльной, творчески увлекательной, привычной, поэтому Латук-Рильский чувствовал себя, как рыба в воде. Хорошо зная расположение всех подводных камней, и где находится сытный планктон, и как сделать путь к нему по извилистой придонной территории наиболее эффективным и безопасным, он привёл всю стаю, состоящую из крупных рыб и мелкой рыбёшки, в Колонный Зал Дома Литературы без особых приключений.

Правда, один из маргинальных критиков накануне распределения государственных благ между претендентами раскричался, что негоже членам жюри принимать участие в конкурсе. Заминать скандал и спорить члены Комитета не стали. Времени на нейтрализацию оппонента не было. Один из наиболее одиозных писателей добровольно снялся с должности члена жюри, поэтому получение очередной порции премий, распределяемой, как водится, между своими — выглядело естественно, да и формально снимало все неудобные вопросы. К слову, снявшийся с должности жюри получил всё, что ему причиталось — какие теперь к нему были претензии? Никаких. Пазл складывался без особых потрясений.

Событие, за которое несла ответственность литературная ячейка, в которую входил критик, должно было всколыхнуть общество и оказать воздействие на литературную жизнь страны. Для этого были предприняты грамотные, по мнению Латука-Рильского, и ответственные шаги, в результате которых событие обрело стройные структурные формы в виде Комиссариата и двух Комитетов. На сей раз Латук-Рильский состоял сразу в трех организационных комитетах: в Реформаторском Комиссариате Новой Литературы (РКНЛ), в старом, доставшемся по наследству от предшественников, Комитете Литературной Жизни Страны (КЛЖС), и Комитете Литературных Премий. (КЛП)

Всё сошлось, все три структуры были под контролем ответственных и неравнодушных к Событию участников действа. Заказчик должен был остаться доволен, во всяком случае, так считал негласный начальник всех трёх структур — Аристарх Германович, прожжённый и толковый дядька, по-настоящему деловой и социально ответственный чиновник. Оставшиеся члены жюри получили всё, что им причиталось, а именно — приличные денежные суммы, звание лауреатов и право на издание книг без очереди, на льготных условиях. Остальные — мелкая рыбёшка — довольствовалась грамотами и восторженными упоминаниями в прессе. Шум в прессе вокруг этих имён был необходим, он отвлекал публику от того, что происходило, так сказать «в кухне», за кулисами.

Ещё две премии вручили двум литераторам, имена которых были на слуху у простого читателя, их любили и с удовольствием читали, поэтому было неудобно оставлять столь заметных пассажиров литературного парохода за бортом. К тому же, таким образом легко было накинуть платки на рты тех, кто упрекал «официально признанных» литераторов в недобросовестном отношении к литературным нормам языка и профессиональной непригодности.

Подходя к двору, Латук-Рильский вдохнул декабрьский холодный воздух и повернул обратно. Надо же, так зарапортовался, что забыл купить сигареты.

Критик любил дорогие сигары, это было сильно и эффектно. С сигарами получалось великолепное селфи, но курил много и поспешно, поэтому довольствовался обычными сигаретами.

Войдя в подъезд, он машинально проверил почту. Из почтового ящика выпало несколько рекламных проспектов и флаеров. Поднявшись по лестнице, отомкнул двери, включил свет в коридоре, сбросил модные штиблеты, переобулся в тапочки с помпонами. Включил газ на кухне, поставил чайник на плиту и направился в гостиную.

Едва открыв дверь и потянувшись к выключателю, Латук-Рильский услышал:

— Не надо.

— Что не надо? — испуганно переспросил он, беспорядочно клацая выключателем и пытаясь разглядеть незваного гостя в темноте, подсвеченной извне уличными фонарями и снегом.

— Не надо щёлкать, света всё равно нет.

— Почему?

— Потому что темнота — друг.

— Друг молодежи? — попытался улыбнуться критик, вспомнив поговорку дней своей давно ушедшей юности.

— Друг молодежи и старичья тоже! — насмешливо парировал незнакомец.

— Да ты присаживайся, не мельтеши. Я по делу пришёл. На пару слов.

— Ах, вы от Аристарха Германовича… Я понял.

— Я, можно сказать, вместо него. Он вчера ночью отправился к своему праотцу. А разбираться с его и вашими коллективными косяками здесь — приходится мне. Ты понимаешь, на кого вы тут все работаете?

— Понял… — пролепетал Латук-Рильский и виновато опустился на краешек кресла.

В темноте и молчании прошло около половины минуты. Это было много. Пауза тяготила, критику становилось как-то не по себе. Не то, чтобы страшно, но немного боязно. Что он нём подумают те, кто организовал и подвёл материальную базу под столь значимое событие, обслуживать которое информационно выпала честь критику Латук-Рильскому и кружку собратьев по Комиссариату, а также Комитету? И там, и там — были одни и те же люди, это было удобно и экономически выгодно. Что он сделал не так?

Будто подслушав его мысли, ночной гость зашевелился в кресле, а из темноты донеслось:

— Вы промахнулись с названием!

Латук-Рильский воспрял духом. Незнакомец назвал его на «вы» впервые за время беседы. Это что-то, да значило.

— Ничего это не значит, — вполголоса заметил гость. — Считай, что я, обращаясь к тебе, имею в виду всех, кто причастен к нашему общему делу. Самообольщение — самый страшный враг любого дела. Итак, я говорил о главной ошибке — о названии всего этого… м-м-м… мероприятия, события, как вам угодно — так и называйте этот… м-м-м… цирк.

— Позвольте… — робко попытался перечить Латук-Рильский. — Чем плохо название «Логос»? К тому же этому названию много лет, оно досталось от предшественников. Так сказать, раскрученная литпремия, классика.

— Вы читали когда-нибудь Писание?

— Да… — замялся критик. — Подробности плохо помню… Но в целом…

— Помните, о том, что наливать новое вино в старые мехи — это верх идиотизма? Это значит, разбазарить материальную базу, и не будет ни мехов, ни вина?

— Помню, как же не помнить! — обрадовался почему-то критик.

— Тогда почему не подумали о замене названия?

Кресло скрипнуло так, будто гость откинулся на спинку.

— Иногда мне кажется, что вы умеете только хорошо считать и плохо писать. И совсем не умеете читать.

— Мы не могли заменить название. Это было табу.

— Вы не забыли, в чем смысл вашей работы? Вы должны нарушать табу! На каждом шагу! Перечитайте ещё раз «Бесов» Достоевского! Монолог Верховенского. Название премии — настоящее зло для нас! Что угодно! «Шум», «Гам», «Вой на болотах» — только не это ужасное слово!

— Н-н-но позвольте… — заикаясь, попытался возразить Латук-Рильский. — За этим названием — раскрученный литературный бренд и большой отрезок истории литературы. Его не так-то п-просто подменить другим словом. Проще п-подменить «начинку». Тем более, она и до этого была не ахти. С гнильцой, так сказать. К тому же… Это название вызывает доверие у народа.

— Народу плевать на вашу премию. Они читают других, маргиналов по сути, не имеющих ни премий, ни званий, ни даже членства в вашем «Новом Массолите». Сказать, почему?

— Почему?

— Потому что им нравится то, что они пишут. Да-да, без всяких вот этих ваших фокусов — кровавого трэша, обсценной лексики, порно и других видов извращений реальности. Им нравится живая речь живой жизни, а не приключения зомби в Некрополе на берегах Стикса. И сколько бы вы ни вкладывали пиара в ваш бренд «Смертельная Речь» — миллионы обычных людей будут читать обычную, человеческую литературу. И им чихать на ваших липовых лауреатов, им глубоко безразлично, кто имеет ваши премии, а кто нет, и сколько гадостей вы пишете в адрес каждого из этих авторов.

Незнакомец помолчал. Затем продолжил:

— Итак, коренная ваша ошибка в названии. Пока ваша богадельня называется «Логосом» — дела не пойдут дальше рассовывания по карманам дармовых миллионов из государственной кормушки. Ваша ошибка второго плана — вы помешаны на деньгах. И когда деньги распределены правильным образом — вам кажется, что работа выполнена. А это не так. Премия — это не про деньги.

— А про что ещё? — шёпотом спросил Латук-Рильский, чувствуя, что у него пересыхает горло.

— Как про что? Про инженеров человеческих душ! Вы что, впервые об этом слышите?

— Я не понимаю, что я должен делать. Что я делаю не так?

— Плохо работаете с кадрами.

— Но помилуйте, не каждый же соглашается быть, так сказать, распиаренной штатной звездой… Я не волшебник! Не могу же я наколдовать, чтобы эти люди потеряли дар слова. Мы и так делаем всё, что можем, чтобы выбить этих бирюков из колеи. Вытаскиваем максимум грязного белья, полощем по полной программе! Нанимаем полчища хейтеров! И поверьте, работа эта не из лёгких, потому что большая часть их прячет не только свои личные биографии и фотографии, но иногда и имена! Некоторых мы находим, с помощью наших… Наших людей в определенных структурах, хранящих данные. А вот раскатать имярека — это трудно! Иногда почти невозможно!

— Дело не в отсутствии имени, — с досадой возразил гость. — Дело в том, что им от нас — ничего не нужно. Они не хотят никакого покровительства. В этом вся проблема!

— И что же делать? — растерянно развел руками Латук-Рильский. — Как их утрамбовать по шляпу в асфальт? Подскажите, я буду вам только благодарен.

— А вы пробовали их уговорить?

— Да…

— Вы предлагали только деньги?

— Да.

— И всё?

— Нет, не всё. Мы пробуем лоббировать запрет на любые публикации, не имеющие разрешения от Комитета по вопросам Литературных Лицензий.

— Что за комитет?

— Его ещё, по правде, нет — но мы уже его придумали. Идея в том, чтобы выдавать разрешения на издания книг. А в перспективе — и на публикацию любого текста в Глобальной Сети. Пока что нам отказали. Но я по опыту знаю, что вода точит камень. Нужно работать в этом направлении.

— Вы решили, что запреты помогут? Они разожгут недовольство, а литература станет нелегальной, подпольной. Она будет расходиться в рукописных копиях, даже если вы добьётесь уголовно наказуемого запрета хранить её в личном компьютере!

— В конце-концов прогресс шагает семимильными шагами. В истории литературы уже был период, когда каждая механическая печатная машинка имела уникальный номер, и состояла на учете! В век Глобального Контроля можно подвергнуть инвентаризации все персональные компьютеры страны! — горячо возразил критик своему визави.

Тот молчал. Опять повисла тягостная пауза. Потом, хмыкнув, гость произнёс со смесью пренебрежения и брезгливости:

— Рильский, ты идиот? Неужели на этом ваша фантазия закончилась? Я же сказал вам открытым текстом: литературная премия — это не про деньги. Это про души, Латук ты Рильский! Я спрашиваю еще раз: вы отдаете себе отчет, на кого вы все работаете?

Критик стушевался.

— Простите, как мне Вас называть? По имени? По матушке-батюшке?

— Зовите меня — мессир, так проще! Постарайся довести основной мессендж нашей с тобой беседы до своих… соратников, так сказать, до единомышленников, пока не поздно! — ответил незнакомец, и в тишине пустой квартиры рассыпался тихий, дробный, как шелест монпансье в жестяной коробке, ледяной смех.