Берестяная грамота

… Нежка отстояла все молебны и длинную обедню, кладя земные поклоны — их много полагалось в эти постные дни. Она молилась истово, стояла прямо, глядя на икону сквозь свечное дрожащее пламя. Конец службы. Старый священник перекрестил её, назвав церковное имя — Анастасия, и повернулся к другому прихожанину.

Дверь открывалась и закрывалась, люди выходили из церкви, сырой мартовский воздух смешивался с запахом греческого ладана и сладкого новгородского воска.

Отец и брат ещё оставались в храме. Нежка со старой нянькой отправились домой — проследить, чтобы накрыли обеденные столы. Вспомнились мимолётно прежние трапезы, особенно в зимние вечера. С несколькими десятками блюд, с пением "старин" то одним гусляром, то, на варяжский манер, — двумя певцами поочерёдно...

Деревянный настил поскрипывал под ногами. Нежка поглядела на белую реку. Волхов ещё спал подо льдом, который уже скоро начнёт таять, потом вереница льдин поплывёт по течению, а потом появятся корабли.

Как Нежка любила смотреть на суда, причаливающие к новгородской пристани: на большие корабли и ушкуи, на то, как бьют по ветру линялые паруса, гордо надуваются новые, некрашеные и яркие, однотонные и полосатые...

Отец и братья торговали в городе, а Тверьша, которого ждали сегодня к обеду, ездил с товарами в разные города — и водными путями, и, зимой, по снежным дорогам. Раньше охранял чужие обозы, а после, когда отец его сам принялся торговать, уже ездил купцом...

К трапезе подали щи, редьку с льняным маслом, грибы жареные и солёные, пироги с горохом, рыбой, пшеном обычным и пшеном "сарацинским" — рисом. Красные блины из гречневой муки с луковым припёком, оладьи с мёдом, орехи, кисели, сушёные вишни...

Эти вишни, горкой сморщенных бусин лежавшие в расписной глиняной миске, напомнили Нежке, как позапрошлым летом зашёл к ним во двор Тверьша. Нежка сбежала по лестнице, досадуя, что не надела колты — серебряные подвески на ленту, перехватывающую волосы. Но некогда подниматься наверх. Она остановилась на нижней ступеньке, а Тверьша, усмехаясь, протянул ей небольшой деревянный бочонок. В нём лежали спелые, блестящие, тёмные вишни, такие пахучие и крупные… Но что ей до вишен! Если бы можно было прижаться к нему, обнять...

Он так и не пришёл сегодня. А она звала его и неделю назад, и две, и вчера послала младшего брата к нему с берестой. Нежке хотелось плакать, но она с непроницаемым лицом сидела за столом.

Она дождалась, когда трапеза завершилась, присмотрела, чтобы убрали со столов. Потом, держась так же прямо, как во время долгой обедни, поднялась наверх. Нянька дремала на сундуке, укрывшись тёплым платком.

Чистая береста хранилась поверх стопки исписанных грамоток.

Они учились дома, и Тверьша, сын отцовского друга, с ними. Тогда те были небогаты, а семья Нежки жила в полном достатке. Нежка тоже училась — выцарапывала буквы на восковой дощечке, потом на бересте.

Нежка любила перебирать эти рисунки — длинноногих лошадей, всадников с кривыми копьями, корабли с угловатыми парусами… Когда-то Тверьша был ей неровня, теперь их отцы в смертельной ссоре. Да и обеднела их семья. Снова они — неровня… А она… никогда она от него не отступится.

Обида захлестнула, перехватила горло. Нежка всегда относилась к нему как к брату!

Она нетерпеливо положила перед собой длинную полоску бересты и стала быстро писать строчку за строчкой.

"Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты имеешь против меня, что ко мне не приходил?"...

… Тверьша, чуть нахмурясь, читал её послание.

"Если бы тебе было любо, вырвался бы ты из-под людских глаз и пришёл"...

Покачал головой, разорвал письмо надвое… Но, немного помедлив, не бросил под ноги, а спрятал за пазуху. Он и сам не знал, почему...

… Свинцовый Волхов несёт свои воды мимо деревень и городов, мимо событий и столетий. Текут в вечность холодные волны, уносят упавшие листья, тяжелые корабли, лица проходящих мимо людей, их слова, счастливые, пустые или горькие. Любая река — это река времени. И мы — только временно на её берегу...