Цвет небесный, синий цвет...

У неё были в детстве самые чудесные краски и множество цветных карандашей, перекатывавшихся в ладонях с гулким деревянным перестуком. Но она всегда брала только синий. Она могла оживить на бумаге всё, что угодно: блик стекла, оттенок облака, вольный ветер из неведомых стран — но только в одном-единственном цвете.

Он увидел её рисунки. Улыбнулся лёгкой, тёплой улыбкой узнавания:

— Это потому что:

«Цвет небесный, синий цвет

Полюбил я с малых лет»?..

Она тоже улыбнулась — краем губ — и молча покачала головой.

Нет? Но это уже было неважно.

Он не умел рисовать, но всё, что она перенесла на холст или альбомный лист, сразу стало ему дорого, любимо до слёз. Все её мысли и мечты, все события её жизни, каждый пальчик руки, держащей синий карандаш.

— Можно, я побуду здесь, около вас? — спросил он осторожно.

Он боялся, что она — неземное существо — исчезнет обманным виденьем, растает, как льдинка.

Тепло его рук встретилось с прохладной отрешенностью её протянутой ладони.

Он остался, чтобы заботиться о ней, охранять её, любить, сделать счастливой и стать счастливым самому.

Так и шёл день за днём.

Он всё так же любил её картины. И мечтал, что на них появятся иные краски.

Клёны бросали в траву сухие листья с темными прожилками, похожие на маленькие палитры, на которых художница Осень искала лучшие сочетания цветов.

Но ничего не изменилось на её картинах. Деревья с синими листьями всех оттенков, от иссиня-чёрного до прозрачно-голубого, падали на траву цвета морской волны, покрытой первым инеем — так выглядит Осень неизменно синего мира.

… Однажды, подойдя к распахнутому в высокое небо окну, он понял, что тоскует. Он совсем не счастлив. А она?.. Непонятно. Она всегда была одинакова.

«Может быть, она просто равнодушная и ей никто не нужен? Живёт, как скользит по безжизненному льду, никого и ничего не любит».

Равнодушная. Бездушная.

Но он любил её, так сильно любил, что видел иногда непонятные ему обрывки её снов, слышал отголоски мыслей, и потому знал, что это не так.

«Но всё равно я чего-то не понимаю, чего-то, настолько важного, что составляет суть её души».

А она жила в своих замыслах, писала картины, принимала его заботу, только была безразлична к теплу его бережных рук и внимательному беспокойству глаз.

Когда она уходила из дома, он разглядывал её новые работы. Они теперь не радовали его — он видел ту самую непонятную, ускользающую куда-то в холодную глубину частицу её души. То, что принадлежало только ей и что разделить с ним она не хотела.

И, снова подойдя к окну, он распахнул его и, опершись на подоконник, поглядел вниз. В чистеньких утренних лужах плескались облака в неяркой сентябрьской синеве. Блеснувшие стёкла отразили, словно распахнули ещё шире, небесные поля, их недоступные земным жителям просторы.

Внезапно — озарением — он понял. Есть нечто, чего нельзя ни с кем разделить. Небо, полёт, желание абсолютной свободы — прохладной, как вода для задыхающегося горла, невесомой, как пух, стремящейся прочь, дальше и дальше — как душа, расстающаяся с телом.

Он крепко схватился за оконную раму, замедляя, останавливая своё движение к асфальту. Он любит. Небо дало ему именно такую любовь, он не выбирал. Её воздух — одиночество, а для него одиночество убийственно. Ну так что ж… Всем нам, необходимо — иное, недостижимое.

И кто сказал, что любовь, даже искренняя и подлинная, непременно чужда страданию?..