Глава 2

Письмо Александры.

А вчера Петру не понравилось, когда я ему сказала, чтобы он возвращался к своей жене, что ничего у нас не получится. Он запаниковал. Потому, что хотел вернуться к жене и прежней жизни или потому, что боялся потерять меня… и ребенка? Кажется, ответ я уже знаю… И он тоже...

Мне стало его жалко. Сидит в кресле, волосы влажные после душа, взгляд как у побитой собаки. Или даже, — как у мокрой собаки, — я их купаю у себя в питомнике, — глаза широко открыты, а задние ноги мелко трясутся, то ли от холода, то ли от страха. Но вида не показывает, храбрится и иногда пытается вырваться. Точно, грустная мокрая собака.

— Ты за меня не беспокойся, мне родители помогут. Они будут рады внуку или внучке. И ты, если хочешь, можешь встречаться иногда с ребенком. А если не хочешь, можно сделать вид, что ничего и не было. И твоя жена никогда ни о чем не узнает.

— Она уже знает. Я ей сказал. Не умею врать.

— Зря сказал. Знаешь, никакой ловушки в виде ребенка я тебе не готовила. Сейчас мне ясно, что мы разные, что страсть проходит и что делать нам вместе нечего. Я решила не делать аборт. Это мой выбор. Но я еще надеюсь встретить мужчину моей мечты. Зачем нам оставаться вместе без надежды на счастье, понимание, любовь? Это просто глупо, ты ведь понимаешь, Петр?

— Нет. Не понимаю. Зачем ты тогда все это затеяла? — закричал он.

Я поняла, что он потерял контроль ситуации. От этого ему страшно, он злится на меня и на себя, за то, что устроенный и «утоптанный» годами быт и удобная жена, — все рушиться. Он-то думал, что из любой ситуации выход найдет. Сказал жене — «Никаких детей!», она и послушалась, даже, если очень хотела ребенка. А я о беременности и не задумывалась, но так получилось, и теперь он будет срывать злость на мне. А потом, наверное, и на ребенке. Я испугалась. Мне показалось, что сейчас самое важное, — или убедить его, что никакого расчета с моей стороны не было. Или — заставить его уйти. И, так как, в убеждении я не преуспела, остается только одно.

— Петр, я считаю, что сейчас нам надо пожить отдельно. Ты во мне сомневаешься. Сомневаешься в себе. Все эти скандалы, выяснения отношений, — для ребенка — это очень плохо. Ты же знаешь, беременные женщины чувствительны, гормоны и все такое...

Он молча посмотрел на меня. Оделся. И громко хлопнул дверью. А я пошла на кухню готовить чай с любимыми пирожными. Залезу под плед и буду смотреть телевизор. Такой уютный вечер.

«Спокойствие, только спокойствие», — как говорил Карлсон. Я улыбнулась.

А внутри меня — Малыш...

Анна. Москва.

Сегодня вечером звонил Петр. Извинялся долго и путано. Говорил быстро. Видимо, действительно, ему было стыдно.

— Я, вообще-то хотел извиниться за то, что я тебе в магазине наговорил. А наговорил, потому что непривычно тебя видеть с другим мужчиной. Я знаю, знаю, что сам не ангел, но тебе не кажется, что лучше подождать развода и не показываться пока с новыми ухажерами? Или, знаешь, давай вместе подождем? Мы же были счастливы… Ты — мой самый родной человек на земле. Может, еще не так поздно? Кстати, как поживает твой pierre précieuse[1], и поживает ли он вместе с тобой в нашей квартире?

Я сначала ничего не ответила. Все-таки это очень по-мужски попрекать жену, если новый мужчина появился в ее жизни, когда сам никогда не стеснялся (как я выяснила) появляться на людях с новыми пассиями. Вот и сейчас так.

— Слушай, я устала, Петр. Мы же все решили уже. Зачем что-то пробовать и куда-то возвращаться? Давай расстанемся спокойно, без ссор и скандалов.

— Чувства есть! Я ошибся. У меня кризис среднего возраста, в конце концов. Гормоны! У мужчин тоже есть гормоны! Разве женщины не должны быть мудрее мужчин? И снисходительно смотреть на их шалости? Я никогда не думал, что ты так серьезно относишься к вопросу верности...

Тут он замолчал, видимо, сообразив, что заодно признается и в других изменах. Но решился продолжить.

— Слушай, ну, прости меня. Ты это хотела услышать? Прости! Я больше не буду! — голос его сорвался на какой-то жалкий смешок. Шутка не удалась.

Интересно, что это Петр так паникует? Хотел он свободы, получил, и теперь недоволен.

Еще месяц назад, я бы согласилась, мы бы попробовали жить вместе, и все вернулось бы в прежнее русло. С той разницей, что теперь я знаю, что он мне изменял и будет изменять. Может, привыкла бы, ведь многие женщины так живут. Эта частица «бы»...

Петр в это время «менял тему».

— Слушай, а ты уволилась или в отпуске? Я звонил в твою клинику. Сказали, что доктор Стребкова будет через неделю. Так ты уже и фамилию поменяла на девичью?

Я взяла отпуск за свой счет, чтобы проводить больше времени с Пьером. По-видимому, Петр об этом не знал, так как звонил мне на работу, а потом домой.

— Она всегда была девичьей. Ты же не звонил никогда, вот и не знал, что на работе я всегда использую свою фамилию.

— А-а-а. Значит, ты в отпуске. Чтобы сидеть со своим Пьером Ришаром? Этот высокий блондин в черном ботинке, — пропел он, растягивая слова и кривляясь.

— Прекрати, Петр. Откуда такой интерес? Ты, что ревновать меня вздумал?

— Да. Я ревную. Ты еще моя жена. Ты — моя. Я осознал свои ошибки. И все сделаю, чтобы тебя вернуть.

Я разозлилась.

— Петр, прекращай истерики. Не надо никуда меня возвращать. Мы разведемся, я буду жить своей жизнью, а ты будешь со своей молодой подругой. Разве плохо?

— Я чувствую, что ты тоже ревнуешь. Да-да, не отрицай.

Анюта, еще не все потеряно, давай одумаемся и будем вместе. Хочешь, давай ребенка заведем?

Анюта? Куда же девались Анна и Петр? Он терпеть не мог всякие уменьшительно-ласкательные...

Весь разговор я пыталась ничего не сказать про беременность его любовницы. Мысль эта была невыносима. Как он мог? Я знала, что, если что-то скажу, то потеряю контроль, а в соседней комнате Пьер, поэтому я старалась говорить спокойно и деловым тоном. Ему необязательно знать, что мой будущий бывший муж изводит меня звонками и предлагает начать все сначала.

— Ты уже «завел» ребенка. Ты за него отвечаешь как отец. Будь мужчиной в конце концов и отвечай за свои поступки. Все, Петр, не звони мне больше с такими предложениями. Я больше тебя не люблю.

Я бросила трубку.

Дыхание у меня сбилось, руки стали холодными, а по спине — мурашки. Черт возьми, ну, что за ситуация? Я постаралась успокоиться и вошла в гостиную. Пьер делал вид, что смотрел новости по французскому каналу и очень озабочен мировым кризисом.

Я погладила его по голове, и в этот момент он поднял на меня глаза. Грустные-грустные. И я вдруг сказала ему:

— Je t`aime.[2]

Вот так легко и сказала. Одному по телефону — «не люблю», а другому « люблю». Но вдруг стало легче, что-то прояснилось.

Пьер посмотрел на меня без удивления. И ответил:

— Non, c`est moi qui t`aime.[3]

Я ничего не сказала. Пьер обнял меня, и так мы просидели довольно долго.

Альберта.

Красный педикюр — это, конечно, вызов. Самой себе, мужчинам, природе. Что-то есть в этом первобытное, хищное. И одновременно— трогательное, беззащитное. Мне понравился контраст, — бело-розовые нежные пальцы и яркий кроваво-красный лак.

Возвращаясь из салона красоты и сидя за рулем машины, я вспоминала, что читала про красное. Это — символ страсти, так как, в подсознании этот цвет связывается с приливом крови ко всем органам, участвующим в этой самой страсти.

Я даже нажала на газ в этот момент.

Вдруг зазвонил мобильник.

— Здравствуйте, Альберта.

— Здравствуйте.

— Роман. Мы договорились созвониться и встретиться где-нибудь в спокойной обстановке, помните? Меня не было в городе, поэтому не мог позвонить Вам раньше. Надеюсь, Вы меня еще не забыли?

Низкий голос, приятные уверенные интонации. Кто же это? Роман?

Пауза затягивалась, и тут я вспомнила— №7 Роман-флорист.

— Конечно, я Вас помню. Очень рада звонку, — сказала я и зачем-то пошевелила пальцами ног в ботинках.

— Как Вы смотрите на то, чтобы поужинать. Прямо сегодня вечером.

Я заметила, что вопросы задавать у Романа не получалось. Он не спрашивал, а утверждал.

— Хорошо. Где же Вы хотите поужинать? — спросила я.

Он хотел в английском пабе. И тут же добавил свой «риторический» вопрос:

— В пабе, потому что там можно курить сигары. Вас курильщики не беспокоят.

— Нет. Когда они не злостные, — сказала я.

— Очень хорошо. Тогда до встречи.

Он продиктовал мне адрес, и мы коротко попрощались.

Странно. Но мне уже не терпелось еще раз увидеть этого Романа. Во мне, будто, проснулся охотничий инстинкт. Я почувствовала себя неотразимой, уверенной в себе красавицей. Домой я заехать уже не успевала, поэтому осталась в свободных черных брюках и белой рубашке. Вид не очень романтичный. Хотя Роману, судя по его властному тону и нескрываемой авторитарности, должно понравиться. Припарковавшись, я распустила волосы и достала красную помаду.

Меня проводили к маленькому столику на двоих, уютно «спрятанному» за камином. Роман, увидев меня, приподнялся:

— Прекрасно выглядите.

Он тоже неплохо смотрелся в своем костюме и белой рубашке без галстука (наверное, приехал тоже с работы и снял его в машине). Весь он был « с иголочки», оттутюженно-отглаженный и очень серьезный. Меня это почему-то рассмешило, и я улыбнулась.

— Я вижу, Вы не устали после долгого рабочего дня. Полны энергии.

— Да. А как прошел Ваш день? Наверное, интереснее, чем мой. Расскажите про Вашу работу, ведь Вы— флорист?

— Да, но сам составлением букетов давно не занимаюсь. У меня несколько магазинов, и я в основном администратор, а не флорист.

— Хорошо, расскажите тогда про Японию. Что Вас привлекает в этой стране? Вы там учились искусству составлять букеты? Икебана, так это называется?

Я вспомнила, что написала в дневнике после нашей первой встречи: «Роман — флорист, любит путешествовать, интересуется Японией». И еще что-то про его руки и глаза. А, ну, конечно, красивые руки. И глаза — стальные, какие-то твердые, и цвета металлического, светло-серого, в тон костюму. Выражение « утонуть в его глазах» к Роману не применимо. На них, скорее, натыкаешься, как корабль на рифы.

— Да.

Полный ответ. Мне не хотелось сидеть в тишине, и я попробовала еще раз.

— Интересно… Мне кажется, это больше женское занятие, чем мужское, не так ли?

Я решила, что после такого вопроса, ответ просто должен быть длиннее и интереснее. Так и оказалось.

— Нет. Не женское. Издавна икебаной занимались мужчины— воины. С ее помощью они достигали душевного равновесия перед боем. Икебана— это не искусство даже, это способ в системе познания мира, в котором все имеет значение. Каждый лепесток и цветок. Икебана — лаконична, проста и сдержана, как мужчина.

Я тогда подумала, что в его случае, определение звучит как нельзя точно.

— И Вы учились этому в Японии?

— Да, в Токио, у мэтра из школы Охара.

В этот момент пришел официант, и мне не пришлось задавать новых вопросов.

Ужин был не очень вкусным, но, видимо, Роман, как и сказал, пришел сюда курить сигары и разговаривать, точнее, курить. Он и курил, молчал, смотрел на меня в упор и чего-то ждал. Поначалу я старалась поддержать разговор, но после основного блюда сдалась. Десерт мы съели в молчании. Сначала мне казалось, что молчание нависало над нами, давило, прижимало к земле. Было пусто, неуютно и хотелось уйти. Когда мы пили кофе, в тусклом зале с низкими столиками и честерфильдскими потертыми диванами, я, удобно устроившись в кожаном кресле, тоже закурила, и мы опять долго молчали.

Наше молчание. Тишина за столом. И разговоры вокруг.

Потом мне стало легче, тишина обрела смысл, «заговорила», стала легкой, невесомой, нужной. Мне понравилось. Я улыбнулась.

— Вы хотели сказать, что молчание-золото?

— Да. Молчание действительно золото. Извините, если я Вас стеснил или напугал.

— Нет. Все нормально. Спасибо.

Мы опять курили. Принесли еще вина. Мой язык немел от его вяжущего терпкого вкуса.

— Я думаю, что молчание вместе помогает лучше друг друга понять и принять, — сказал Роман. — Оно более искреннее, чем слова.

Я не знаю, о чем молчание ему говорило, я же думала про Алексея. Мне он больше понравился. Готовить, опять же, умеет. С ним легче, привычнее. Надеюсь, Роман ничего не заподозрил. На мой взгляд, глупо говорить, что молчание в чем-то помогает, если я в это время думаю о другом.

Роман положил одну ногу на колено, выдохнул, выпуская толстую свинцовую струю сигарного дыма, и сказал:

— Сейчас Вы думаете о ком-то другом.

Опять этот вопрос— утверждение.

— Почему Вы так думаете?

— Я прожил долгое время в Японии. Быстро понял, что многие японцы читают наши бледнолицые мысли как открытую книгу. А для нас они всегда невозмутимы.

— Значит, Вы стали почти японцем, и теперь хвастаетесь способностью читать чужие мысли, — разозлилась я.

— Вот видите, в Вашем ответе — полное подтверждение моим мыслям. Не сердитесь.

— Да я и не сержусь. Я просто так информацию «считывать» не умею. Мне надо говорить, обсуждать, делиться переживаниями, впечатлениями. Такая вот я.

— Хорошо. Тогда о ком Вы думали. О моем сопернике.

Вопрос— утверждение.

— Да. О нем.

— Что ж, — тогда делитесь, обсуждайте. Ведь Вы уже решили, что я не подхожу, — улыбнулся он уголком губ.

Мне захотелось подняться и уйти. Все было в тягость. Эти разговоры, кошки-мышки… О чем я ему и сказала.

— Извините, если я Вас чем-то обидел. Будем встречаться как друзья? — спросил он.

На первый его настоящий вопрос и на непривычную просительную интонацию хотелось ответить согласием.

Мы вышли из ресторана. Я посмотрела на часы.

— Два часа ночи или уже утра.

— Я Вас отвезу.

Роллс — кабриолет. Это он хочет произвести впечатление, заинтриговать. Флорист… Я не поддамся. Я сама могу себе купить все, что хочется. В разумных пределах, конечно, но больше мне не надо.

Надеюсь, все это он прочитал у меня на лице.

— Мечту детства — Rolls-Royce Corniche II Convertible, 1989. Маленький мальчик внутри меня улыбается, хлопает в ладоши, а я сегодняшний к этой машине более равнодушен. Но мечты юности очень важны, и если есть возможность, их нужно обязательно исполнять.

Он оправдывается. Ему неприятно, что его детская фантазия не произвела на меня впечатления. А что действительно не произвела, это он, наверно, по лицу прочитал, — злорадно усмехнулась я.

— Я на машине. И я показала на свой белый Пежо. Спасибо.

— Если хотите, я могу Вас отвезти, а машину к утру доставит мой шофер. Вы ведь достаточно выпили.

Упоминание шофера и про то, что я слишком много выпила— не понравилось.

— Нет, спасибо. Я доберусь сама. Так будет быстрее. Вызову такси. Спасибо за приятный вечер и до скорого? — быстро проговорила я, боясь, что он начнет настаивать.

Он не настаивал. Меня это опять разозлило.

По дороге домой я думала об этом Романе. Он раздражал, нервировал, злил. Но в то же время, — интриговал, возбуждал, дразнил. Это такой невероятно притягательный тип мужчины, с которым всегда потрясающий секс, частые ссоры и долгие примирения. Амур пердю. Такая любовь потеряна заранее. Потом долго собираешь себя по кусочкам, вытаскивая из памяти осколки собственного «я», выжимки про «до» и «после» него. Любовь — черная дыра в космосе, — всеядная, тягучая и зыбкая, без завтра и вчера. Есть только сегодня, но и в нем очень неуютно. Тем не менее, ты выпрашиваешь еще и еще. И, если включится система «самосохранения», процесс восстановления будет очень долгим.

Я решила по него не думать. Я ищу не такого мужчину. Буду думать про Алексея.

***

Всю ночь мне снился Роман. Сон был вязкий, жаркий, томительный. С утра болела голова. Я выпила две таблетки аспирина и поехала на работу.

Завтра увижу Алексея № 1...

Письмо Александры.

Я лежу в темноте. Глаза открыты. Красный глазок телевизора смотрит на меня, а я на него. Я думаю: включить — не включить, — все равно не спится. Тогда огонек загорится зеленым и будет не так одиноко. Интересно, кто придумал этот красную точку stand— by, будто затаившийся в прыжке зверь, вот-вот бросится на меня, а пока выжидает, пялит один глаз и щурит другой. Космато — волосатое существо из детских снов… Я закрываю и открываю глаза. Зверь все еще смотрит на меня, я шарю рукой по тумбочке, нажимаю на кнопку, — и он приручен, одомашнен, и больше ничем не страшен.

По-моему, я схожу с ума. Одна… и придумываю себе всякое…

Я оставляю телевизор включенным и беру книгу. Читаю долго, глаза сладко слипаются, но я продолжаю читать. Засыпаю незаметно, проваливаюсь, растворяюсь.

Так проходят мои ночи. Днем — не лучше. Хочется спать, полнейшее равнодушие, кажется, что вся я, тело, разум и что-то еще, неосязаемое, но наиглавнейшее, всё застыло в ожидании, терпеливо-нетерпеливом, плавном, ватном, нескончаемом...

Доктор сказал, что это все ребенок. Он еще не родился, не начал говорить, ходить, плакать и смеяться, обнимать меня и шептать «мама», но уже решает так многое в моей жизни… Если не принимать это как должное, то…

Я вспомнила, что моя подруга когда-то рассказывала, что в середине беременности считала своего ребенка паразитом, сосущим из нее соки и кровь, ленточным червем. Она трогала свой вздувшийся живот и представляла его, с присосками и крючьями, маленькой плоской головой и мутным глазом. А у нее — жуткая слабость, глаза заплыли, ноги вздулись, кошмары по ночам. Это не давало ей покоя, несмотря на «это пройдет» родственников, она пошла к психологу, и он ей помог.

Как? Каким образом?

Я в психологов не верю, но мне захотелось попробовать. Попробовать что? Не знаю… Услышать мнение кого-то заведомо умного по поводу молодой матери — одиночки с» тараканами в голове»… Надеюсь, не будет ни заученных фраз, ни готовых формул...

Почему моя жизнь такая предсказуемая, обычная, как у всех? Неужели придется до самой смерти существовать, не имея возможности что-то изменить? Я влюбилась, меня бросили, у меня будет ребенок. Миллионная, миллиардная копирка таких же жалких, тоскливых женских судеб… Где утешение детьми, их улыбками, успехами и поцелуями поддерживается сравнением с теми, у кого «все еще хуже, ведь у них нет ребеночка», — так говорит мне мама, — а значит, даже счастье материнства для них большой секрет и предмет зависти...

Худая, коротко стриженая женщина сорока лет с добрыми и усталыми глазами спокойно объяснила, что в моем животе — жизнь, что все женщины изначально богоматери, творцы, благословенные Всевышним, ибо они создают жизнь и после рождения они продолжат творить и направлять своего ребенка. Жизнь и живот — Дух и тело. Господь — Податель живота и жизни. А свое житие мы творим сами.

Я не очень разобралась в этом богословии, но как-то сразу успокоилась. Все заполошные мысли, суета, страхи куда-то исчезли.

Я начала спать ночью. А дни я проводила в питомнике. Я была поглощена собственными свежими ощущениями: чувством наполненности и значительности, приобщения к изнанке вещей. Кошки уважительно мурлыкали и терлись о живот, собаки прижимали головы к моим коленям. Я гладила рукой по теплой шелковистой шерсти, — и так совершался обмен нашими «животворными» энергиями.

В моем новом благодатном состоянии было тепло и уютно, как под пушистым одеялом, согретым ночью и сном, с которым особенно тяжело расставаться ранним серо— холодным утром, — «вот еще минутку полежу»…

… Шесть часов утра. Я нежусь и потягиваюсь в хрустящих простынях, растягиваю свою «минутку» на целых пять. Мне кажется, что в комнате сладко пахнет печеньем и корицей. Быстро встаю, и так же быстро перебегаю голыми ногами по холодному полу, — 8 шагов, — и я в ванной. Утреннее наваждение исчезает, растворяется в пригоршне прохладной умывальной воды. Стоя под душем, я мысленно возвращаюсь в постель, — закрываю глаза и подставляю плечи под горячий поток, и опять разрешаю себе минуту наслаждения. Мне опять кажется, оно длится дольше, чем 60 секунд. Резко перекрываю кран и растираюсь полотенцем. Махровый халат, кофе, ощущение чистоты… Надеваю мягкие потертые джинсы и свой любимый кашемировый свитер с большим воротом, он поднимается почти до подбородка, но оставляет плечи открытыми, и мне уже не терпится творить новый день, и я рада, что освободилась от кроватного ленивого, обволакивающего тепла… Волосы в аккуратный пучок.

Пол восьмого. Утро.

Скорее бы вечер. И я думаю про шоколадный торт в холодильнике.

Альберта.

Звонок. Это Алексей. Последний взгляд в зеркало. Я — в белом вязаном платье, волосы небрежно подколоты на затылке.

Мы встречаемся три месяца, не писала так долго, соскучилась, но совсем не было времени. Ну, ты понимаешь...

Так получалось, что встречались только у него, потом ездили в Прагу и в Чехию, много времени проводили с теперь почти общими друзьями. Сегодня он впервые придет ко мне. Я почему-то оттягивала этот момент, как могла… Ремонт, кран, мама приехала...

Он принес бутылку вина и лимонное мороженое в праздничной лиловой упаковке.

Минута смущения и неуверенности. Потом, — с бокалами вина, — «экскурсия» по квартире. Заметно было, что Алексею нравится. Он и сказал об этом. Квартира— кокон.

— Для тебя так важно чувствовать себя защищенной? Будто укрытие от окружающего мира… — задумчиво сказал он.

— Да, для меня это важно. Придти домой и чувствовать себя уютно, расслаблено, «в себе самой».

— И я так люблю...

Я приготовила жаркое, запеченное с картофелем и овощами. Я обожаю картофель: печеный, жареный, пюре...

— Не смогла бы жить с мужчиной, который его не любит. — полушутя сказала я.

— Я люблю. Все очень вкусно.

Легко, предсказуемо, надежно.

Он «угадал» и принес лимонное мороженое. Я приготовила лимонный пудинг.

Я их «поженила» на бабушкином лиможском фарфоре. Два листика мяты.

Ла-ла-ла, как же все хорошо сходится. Это знак?

— Альберта, согласитесь ли Вы стать моей женой? — старомодно и вдруг на «Вы» спросил Алексей, когда десерт был съеден и кофе выпито.

— Да. — ответила я. — Конечно.

В этот момент я подумала о Романе. Алексей— это то, что нужно, — тихая, спокойная, роднящая любовь. С ним хотелось прожить жизнь, иметь детей, состариться. Это солидно, стабильно, нерушимо.

Он обнял меня, а я думала про Романа. Загадочность, приключения, боль, перемены.

***

Сомнений у меня никаких не было. Я знала, что Алексей— это тот самый Мужчина.

Он обнял меня, и одной рукой вынул голубую коробочку из кармана пиджака. Надел кольцо мне на руку. Tiffani. Хороший выбор — кольцо подошло и понравилось.

Поцеловал. Увлек за собой на диван. Все мысли исчезли, растворились.

Еще одна великолепная «правильная» ночь.

Утром кофе, две пары утомленных и будто размокших в блаженстве глаз, поцелуй в лоб, в губы и «я тебя люблю».

Я тоже тебя люблю.

Так приятно. Все гладко, правильно, как в заветных мечтах. Но не слишком, не через край, не так, что еще чуть-чуть и захлебнешься счастьем...

Прощаясь, мы одновременно увидели два лица в зеркале. Женщина и мужчина. Что-то новое, острое появилось со вчерашнего дня и ночи.

Я рассказала, что однажды в булочной увидела молодую пару. При одном взгляде на них сразу становилось понятно, что ночью они не спали, — так медлительны и чувственны были их движения, усталы и голодны глаза, обметанные темными кругами сладкой неги на двоих. Желудок пусто урчит, его надо успокить, насытить чем-нибудь, неважно чем, чтобы скорее остаться одним, чтобы опять трогать, тонуть друг в друге и не спать. Я могу легко «узнать» такие лица из самых «Первых Ночей».

Потом, немного позже, лица у влюбленных будут удивленно — заговорщицкие, как у кота, украдкой лизнувшего сметаны. Счастье и любовь еще длятся, пламя уже не бушует, а ровно горит мягким, сильным огнем. Ночные страсти, уже не страсти вовсе, но и пресыщение еще не наступило. Самый счастливый период, на мой взгляд. Кульминация.

Алексей удивленно посмотрел на меня. Улыбнулся и кивнул. Еще раз поцеловал, сначала в лоб, потом в губы. После моего согласия на свадьбу и после ночных подтверждающих страстей он казался более уверенным, сильным, мускулистым. К нему хотелось по-животному ласкаться и заигрывать, как львица со львом, утробно и нежно урчать, вытягиваясь на спине и обнажая живот, тереться головой о голову, и «зарываться» в грудь. «Вверять» ему себя всю.

Я сдержалась.

— До вечера?

— До вечера.

****

Мы поженились через три недели. Мне всегда хотелось выйти замуж в платье от Vera Wang… Такого благородного грязно-снежного цвета и папирусного на ощупь. Но времени не было, и нам не терпелось начать семейную жизнь, которую я представляла, как и мою квартиру, — уютным коконом теперь уже на двоих, — с воскресными обедами, плавной и неспешной вечерне-утренней любовью, совместным чтением книг в супружеской постели, с пенной ванной и горящими свечами, молчаниями, разговорами до утра. Идиотка.

Я выбрала кремовое платье очень простого фасона, с открытыми плечами, длиной ниже колена и талией, утянутой «в рюмочку». Сама себе я казалась такой элегантной, воздушной, спокойной и уверенной в себе. Гостей было немного. Родители.

Потом — путешествие на Кубу. Мне очень понравилась ее непохожесть на остальные солнце — пляжные курорты. Воздух чистый, кажется, что я им уже дышала, но очень давно, в детстве. Акварельно — яркие старые американские машины, будто законсервированные в их первоначальном заводском состоянии, как стаи морских рыб разбегаются в разные стороны. Запах сигар. Атмосфера правильного и нужного ничегонеделания. Искусство сибаритства и созерцательства. Маленькие бедные мощеные дворики, увитые зеленым. Плетеное кресло-качалка. Разноцветные футболки и простыни на ветру. И улыбки местного населения. Больше в мире так никто не улыбается. Некоммерческой, настоящей, открытой и радостной улыбкой. Меня охватила ностальгия. Я еще находилась на Кубе, но уже начала по ней скучать. Особый затерянный мир.

Мы валялись на жгучем солнце, лежали в чистой голубовато— розовой воде, потому что пляж был на отмели, воды долго было по колено, и до настоящих глубин мы так и не дошли… Мохито в огромных количествах. Глубокий крепкий сон. И любовь.

Эта поездка мне запомнилась как самая счастливая в жизни.

По возвращении наша идиллия продолжилась. Но я чувствовала, что физический и сексуальный аспект нас больше так не тревожит, он перетекал во взаимное чувство близости, — прикосновение руки, объятие, нежность и… в привычку. Привычку ощущать себя хорошо вдвоем. На месте, там, где ты должен быть. Рука об руку. Вдох-выдох. Вместе.

Я понимала, что это нормально и закономерно. Все течет, все изменяется. Но мне не хотелось отдавать это, оставлять за собой и помещать в ящик воспоминаний. «Остановись мгновенье, ты прекрасно!» Но оно не слушается, убегает, ускользает, перетекает в прошлое.

Нам так же хорошо вдвоем. Мы никогда друг друга не покинем, не предадим. Уверенность, стабильность. И тревожная пустота, что черным колечком сворачивается где-то в затылке, это просто головная боль. Работа, пробки, стресс. Пустое.

***

Мы практически не занимаемся любовью. Редко. И скорее по привычке, чем по желанию. Любовь будто окрепла, выросла, отвердела, с каждым днем я чувствовала, что связь между нами становится глубже, длинней.

Может, поэтому надобность физически ее подтверждать отпала?

Мы старательно избегали говорить об этом. Обсуждали все возможные темы, кроме этой. Хотели уловить, почувствовать, расшифровать изменения лица, улыбки, взгляда. Уверить себя, что ничего не происходит и не произойдет. Что все придумано, и что нечего бояться. Но все равно, боясь промахнуться и сказать что-то неправильное, что разрушит идиллию, кокон, иллюзию. Угроза взаимных обвинений — Камуфляж.

Желание исчезло.

И у нас пока нет ребенка!

Все растресканные, изношенные, безнадежные советы по поводу красивой одежды, сексуального белья и сливок, которые нужно откуда-то слизывать, вызывали у меня тоску. Никто не знает, что делать. Не лучше ли плыть по течению?

Может, действительно, человек не может долго существовать на пике чувств, и защитная система «выключает» адреналиновый ступор? Или это необходимость вечного поиска, синей птицы, недостижимого, безоблачного счастья?

Может, потому что у нас все хорошо? Нет скандалов, выяснений отношений, криков и обвинений. Все ссоры сглаживаются, мелкие, невразумительные, несерьезные.

Идеальная пара для всех. Для нас самих тоже. Только в глубине, где-то в подсознании мелькает иногда полувопрос— полуответ. Грустно.

Поразительно одинаковые счастливые дни. Прогулки, разговоры, близость. Но не физическая.

Я нашла в интернете что-то про кризисы семейной жизни. Психологи отвечают на вопросы. И у меня сложилось впечатление, что абсолютно никто не понимает, о чем говорит. Никто не знает, как возродить страсть, а у кого получается, тот объяснить не может, «попал пальцем в небо», повезло.

Несмотря на все это, я была уверена, что счастлива. Редкие ссоры, взаимопонимание, нежность, быть вместе в радость...

Алексей всегда хвалил мою кухню. Делился новостями за день. Предупреждал мои желания.

Вчера он сказал, что обед был «так себе».

Сегодня я приготовила его любимое блюдо.

Он сказал, что на мой День рождения я должна выбрать подарок скромнее, чем предыдущий.

— Хорошо. А почему?

Ответ — что-то про зарплату секретарши, мою сосредоточенность на семье, высокие запросы, еще что-то...

Я уже не слушала.

— Ты меня больше не любишь? Хочешь расстаться?

— Альтернатива — остаться одному? Это меня тоже не устраивает.

Я поняла, что он сдался первым.

Мой мыльный пузырь лопнул. И я теперь снаружи, как новорожденный младенец. Оглядываюсь, изумляюсь и борюсь с желанием заплакать, как ребенок, требовательно и зло.

Но разве можно быть счастливой и уверенной в своем счастье, слепой настолько, чтобы не заметить растущее несчастливое чувство собственного мужа.

Надеюсь до последнего. Словам мужчины придают меньше значения, чем женщины. Завтра он раскается и попросит прощения. Будет умолять. Даже плакать. Минутная слабость, с кем не бывает. Маленький кризис большого надежного брака. Надо пережить, переждать, перетерпеть. Мы — вместе на всю жизнь. Я в этом уверена.

Нет, я уверена, что осталась за бортом, а он продолжает куда-то плыть один.

***

Неделя вежливого почти-молчания. Неизвестность. Я томлюсь, живот скручивает, не могу сосредоточиться. Мне становится жарко только при мысли о расставании. Не спать рядом с ним, не трогать и не обнимать, не дышать в спину ночью, не вдыхать его запах. Да, мне становится жарко и кружится голова. Он кажется спокойным, уверенным. Значит, не любит. Уже не любит. Несчастлив.

Я думала, что я немножко психолог. Это он мне говорил. Не заметила ничего. Может, обойдется?

Всегда кажется, что со мной этого не произойдет. Чего этого? Да всего угодно, болезни, смерти, боли. Всего плохого. Только не со мной. Или почему именно со мной? Почему, зачем, для чего? Какой урок я должна извлечь? Что изменить? Или бабушкино «все к лучшему» все же мудрее, терпимее, «психологичнее»?

Никаких уроков. Как собака не знает, что завтра ей предстоит путешествие, так и человек не владеет будущим, но заранее страшится его. Вдруг будет хуже? — Все, что не делается, все к лучшему?!

Пишу вразброд, как попало, мысли скачут, как лягушки, с места на место, вправо-влево, назад, вперед, набухают, квакают и… буль-буль-буль… Зато становится легче, выговариваюсь, решаюсь.

Пойду в парикмахерскую. Правда, в голову больше ничего не приходит.

Решила — буду выжидать. Тоже — из серии «бабушкина мудрость».

***

Сегодня сказала:

— Знаешь, все люди несчастливы. Все. Они счастливы очень недолго, коротко, урывками. А потом — несчастье. К нему привыкаешь, смиряешься, живешь. В этот раз думаешь, многие так живут, и ничего, проживу и я… Грустно.

Я думала, что счастье можно растянуть. Но потом к нему привыкаешь, и оно не кажется таким уж необыкновенным, становится привычкой, приедается, стаптывается, переходит в несчастье… И поиск его начинается сначала… Выхода нет и не бывает.

Мне теперь не больно, а грустно. Жаль себя. Это я дневнику признаюсь, что жаль. На самом деле, — я все еще не могу поверить, что такой разговор состоялся, мне кажется, все забудется, утрясется, сомнется. Что— нибудь произойдет. Отвлекающий маневр.

Я почти перестала спать. Пишу ночью. Наверно, от этого строчки получаются теперь какими-то тихими, безвольными, они шепчут, сминаются, торопятся. Сменила черную ручку на синюю. Иногда хочется завыть, по-вольчьи, по-бабьему, тоскливо, протяжно, безнадежно. Почему? Что я сделала не так?

***

На утро— ссора, хлопанье дверьми, прощание.

Вернулся и принес огромный, просто неприличных размеров букет лилий с тяжелым пряным запахом (куда подевался его вкус?).

Перемирие. Потом мир.

Вроде все как раньше, но нет. Частичка куда-то подевалась. Наверно, семейное счастье зависит больше от женской способности не накапливать такие откушенные от этого счастья кусочки где-то в глубине памяти, чем от других типично женских кошачьих качеств. Не вытаскивать их в период ссор, умело жонглируя и перебирая перед лицом обидчика — мужа, радуясь, что представилась возможность наконец-то дать ему понять, как больно он сделал и как был не прав. Чтобы он раскаялся, пожалел, изменился. Нельзя о них вспоминать даже наедине с собой, развешивая жертвенные обиды у себя на шее, как кровавая богиня Кали, чтобы слезы, наконец, пролились, чтобы стало себя жалко на минуту, на полчаса. А потом назад, в бой за счастье.

Моя подруга моет пол, когда ссорится с мужем. Она остается одна, возит тряпкой по полу, ругается, кричит, высказывает все обиды за десять лет совместной жизни, каждый раз сначала. Ей помогает, — когда приходит муж, — сил на слезы и истерики уже не остается.

Я попробовала, мне не подошло. Мне нужны зрители.

Извини за целое «ведро» сантиментов и моих проблем… Мне легче присылать тебе страницы моего электронного дневника, чем сумбурный мейл, из которого ты все равно толком ничего не поймешь...

[1] Драгоценный камень или драгоценный Пьер: игра слов

[2] Я тебя люблю

[3] Нет, это я тебя люблю