Предисловие

Уволенного с работы Леонида Григорьевича Бахочева уже вторую неделю одолевала неимоверная тоска. Карантин, по вынуждению которого, он был пленен в четырех стенах дома на Миргородской, совсем убил его нравственно и физически. Леонид стал зол, нежели прежде, угрюм и апатичен. Телефонные звонки он не принимал и на сообщения не отвечал, как бы всем своим видом показывая, что ему и вовсе нет дела до жизни. Работал Леонид в ремесле слова русского и заморского. Перепечатывание и сканирование различных текстов, до которых ему было “до фонаря”, что называется и работа в мелких переводах. Почему так? — Да потому, что Леонид Григорьевич искусно и ловко набирал текста, различного помола. От мала, до велика. Но главной его профессией, как он сам порешил, по своему разумению, он считает искусство писателя. Да какого писателя, — литературного. Леонид ни одной книги не написал полностью за свою жизнь и поэтому он сейчас такой, какой есть. Проб, коих наберется на второй десяток уж как, он сделал лет, этак, за десять, а до этого — лишь просто, подумывал и мечтал прослыть новым Вольтером. Последние пробы были живее всех. Пьеса, которую он лихо обозвал “Пороки града Петровского” прожила девять страниц, а потом ушла в чертоги Леонида, там и сталась. А вот последний его труд — роман о писателе-энтузиасте цел еще до сих пор, хотя и начат был совсем недавно года два назад. Он помногу садился, что называется “за перо” своего романа, но чернил в его голове не хватало. Так эти два года и пролетели…

А сейчас, на карантине, Леонид вдруг вспомнил про своего Вольтера и вновь задумался писать.