Зарисовка времен тридцатилетней войны

Город Девы

Смерть вошла в город Девы. На закате, в образе черного всадника на бешеном коне, с свитой — армией отборных убийц за плечами. Уже добрых одиннадцать месяцев она крутилась вокруг, стояла под стенами, копала рвы и апроши, кидала на стены и крыши каленые ядра. Горожане держались, надеялись на бога, на деву Марию, которой был посвящён этот город. Город стоял насмерть, не сдавался и, наконец однажды утром, увидел, как смерть уходит — люди со стен смотрели, как вражеская армия сворачивает лагерь, тащит прочь громадные пушки, как огромной змеёй уезжают от стен чужие обозы. Горожане смотрели, не веря своим глазам, потом обрадовались, начали праздновать победу — и зря. На закате смерть вернулась.

На этот раз обошлось без окопов и пушек — городские ворота вынесли с налета, взрывом петард — стена огня поднялась до неба, с грохотом пали дубовые створки, статую Девы, хранившую город все одиннадцать месяцев осады скинуло вниз из ниши над вратами. Дитрих Фалькенберг, комендант, защищавший город все это время со шпагой в руке, пытался сдержать смерть в проломе и пал, пронзённый десятком пик. Солдатские жёны, бешеные фурии, ворвавшиеся в город на добычу чуть ли не прежде своих мужей из штурмовых колонн, ободрали его труп догола прежде, чем он коснулся земли.

Готфрид-Георг Фон Паппенхаймер, рыцарь в воронёной броне, открывший смерти путь в город, подхватил труп своего врага на руки и поехал прочь. Его солдаты рвались вперёд, брать добычу. Вспыхнуло пламя — его рыжие, злые языки поднялись над крышами вначале в одном, потом в десяти местах сразу. Налетел ветер. Огни пожаров сомкнулись над городом Девы в один огромный ревущий шатёр.

— Ты помнишь Вимпфен, Готфрид? Там где мы разбили этого ублюдка… — один очень старый человек внимательно смотрел на пламя вдалеке.

— Да, эксцеленц. Но...

— Я прожил и провоевал достаточно, чтобы называть ублюдка, грабившего могилы, ублюдком. Даже если он принц, имперский князь и главнокомандующий вражеской армии. Они убивали людей, жгли храмы, грабили всё, до чего смогли дотянуться. Даже могилы не поленились раскопать. А мы их гнали через весь Рейнланд — его и его чертову банду. И догнали — почти у самой голландской границы. Помнишь? У них была сильная позиция, на холмах. Нашим пришлось идти снизу вверх. Дождь лил, наши полки шагали вверх, по грязи — шаг за шагом, а их чёртова артиллерия разносила нас в труху. А потом...

— Да тогда просто пушка у них взорвалась ...

— Пушка? Вот только солдаты видели белую деву, поразившую нечестивца, ограбившего её храм. И я тоже видел. И враги видели. Видели и побежали. Их было больше, у них была артиллерия и сильная позиция. И они побежали.

— Не надо так волноваться, эксцеленц. Это была просто пушка ...

— А кто её взорвал? — спросил Иоанн Тилли, генералиссимус войск его императорского величества, оглаживая короткую бородку. Он как-то резко почувствовал всю тяжесть своих восьмидесяти лет.

— Не люблю такие разговоры. Если дева воюет сама, зачем мы тогда?

— Воюем мы, люди. А победа — дело бога. И я боюсь, теперь он ради нас пушку не взорвёт.

— Знаешь, Готфрид… — сказал он устало после долгой паузы, — тогда я верил в победу. Их было больше, у них была их чёртова артиллерия, но я верил. А сейчас...

— Мы победим. Швед враг серьезный, но мы победим.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что мы правы, — сказал Готфрид Паппенхаймер, черный рыцарь и бессменный командир имперской кавалерии. Сказал, как привык рубить — резко, сплеча.

Некоторое время оба молчали. Пожар почти прогорел, на востоке вставала заря.

— Ладно, Готфрид, пошли. Наши люди уже взяли своё, теперь попробуем спасти то, что осталось. Может, дева Мария простит нас ...

Магдебург, Город Девы предали и убили. Предал шведский король, обещавший помощь и не приславший её, предал баварский князь, решивший, что раз его верный стальной кулак маршал Тилли всё равно всегда побеждает, то деньги на жалованье солдатам можно и задержать. Убил маршал, потому что денег не прислали, а людям надо платить. Чтобы драться, солдату надо что-то более вещественное, чем разговоры и обещания.

Война с надвигающейся на империю шведской грозой будет очень тяжелой

Два всадника — один очень высокий, в глухих чёрных доспехах, другой маленький, без брони, в простом плаще испанского кроя и шляпе медленно ехали по руинам того, что было недавно городом Девы. Кафедральный собор устоял, вокруг стояли, опираясь на длинные алебарды, швейцарцы. В подвале собора прятались беженцы — кто успел укрыться от огня и имперской пехоты. Маршал приставил к ним свою личную охрану. Всё остальное лежало неровными грудами закопчённых обломков. Солдаты рылись в руинах, когда находили что-то ценное — полузасыпанный подвал с вином или склад с одеждой — их крики поднимались к небу, срывая с мест приглядывающихся воронов.

Внимание генералов привлекло какое-то копошение в руинах — девчонка лет двенадцати упорно пыталась что-то раскопать в обломках рухнувшего дома. Фон Паппенхаймер пригляделся — увидел простое, изрядно запорошенное золой платье и распущенные светлые волосы. Кучка солдат — серые лица, покрытые черной сажей и копотью плащи — устало смотрела на ее усилия.

— Магда, оставь, вечно ты всякую ерунду тащишь… — пробасил лениво усатый мушкетёр с нашивками капрала. — Всё равно не жилец...

— Может, и вытащу, почем знаешь, дядька… — ответила та.

— Глянь, Магда наша мужа себе откопала, — пошутил кто-то из задних рядов. Та, не отвлекаясь, ответила матерно. Было странно слышать такое. Паппенхаймер внезапно вспомнил ночной бой и драку за тело убитого коменданта. Вроде бы он видел тогда эту девчонку, деловито стягивавшую с мертвеца сапоги.

— Что тут происходит? — увидев двух генералов разом, капрал вытянулся и ответил ошалевшим голосом: — Да Магда это, наша полковая… прапорщикова дочка… вон, нашла кого-то под обломками...

— Помогите ей, — сказал маршал Тилли коротко.

Приглядевшись, Паппенхаймер увидел чью-то белобрысую, коротко стриженую голову и горбоносое, залитое кровью лицо — Магда упорно вытаскивала из под обломков какого-то четырнадцатилетнего паренька...

Два года спустя.

Придорожная канава в окрестностях города Люцерн.

Мушкетер Ганс, совсем молодой, белобрысый, коротко стриженый паренёк лет семнадцати оглядел поле сражения — сине-жёлтые шведские знамена наступали, грохот по всему затянутому дымом полю сражения медленно, но упорно сдвигался назад — к дороге на Лейпциг, к имперским обозам, в которых валялась на телеге его так некстати заболевшая подружка. Ганс заряжал, стрелял куда-то, бежал по команде сержанта то вперед, то назад. Сине-жёлтые знамена шли и шли вперёд. "Эдак, они и до обоза доберутся. А Магда может и не успеть убежать… "

Внезапно он понял, что остался один — свои куда-то делись, видимо, он пропустил сигнал к отходу. Потом услышал, как дрожит земля. Чётко, как на учении, зарядил тяжеленный мушкет, раздул фитиль. Из густого серого марева впереди — ядреной смеси утреннего тумана с пороховой гарью — вырвался одинокий всадник. Богатый плащ, непокрытая, очень светлая голова, шпага в руке. "Не свой", — подумал Ганс, навёл, как учили, дуло под ноги коню и нажал на спуск. Порох на полке вспыхнул, грянул выстрел, тяжёлый ствол дёрнулся вверх — всадника вынесло из седла.

И услышал, как на шведской стороне поля закричали — вначале одинокий голос, потом ещё — все громче и шире:

— Король убит.

Ганс огляделся, поцеловал свой мушкет и прошептал слышанный в детстве стих:

"Ты есть молот божий. Оружие воина, тобой поражу я коня и всадника". Сине-жёлтая шведская волна дрогнула и покатилась назад по всему полю.