Осколок левый

Она проснулась, когда солнце уже клонилось к закату. Букет роз рядом с кроватью недвусмысленно намекал, что праздника не избежать. Интересно, в конце октября действительно так сложно раздобыть тюльпаны? Во рту чувствовался солёный привкус. Заглянула в зеркало: так и есть, после утреннего секса на нижней губе остались две характерные метки. Медленный выдох… Поза кобры не зря была любимой асаной: только она надёжно снимала нудную боль в позвоночнике на целых полдня. Годился бы и анальгин, но смущало его свойство придавать моче цвет мясных помоев.

Смертельно хотелось отключить телефон и провести день в одиночестве. Как компромисс она завела «цеппелинов» погромче и закурила, впуская в себя под безумный ритм ударных завораживающий дуэт голоса и гитары.

Тридцать лет… Пожалуй, стоило подвести итог. Она достала блокнот со стихами, но перечитывать не стала. Пробежала взглядом заголовки, порядковые номера возлюбленных и просто любовников, вписанные вместо посвящений. Стихи начались на седьмом и закончились на сорок втором, дальше она не считала. Что ещё? Работа. В двадцать восемь — заведующая отделением в заштатной поликлинике, в двадцать девять — в главной поликлинике района, в тридцать… заместитель главного врача? Было бы реально, если бы главврачом был мужчина.

Телефонный звонок с трудом пробился сквозь пронзительные завывания Роберта Планта.

— Кошка! С юбилеем! Когда я смогу тебя поздравить?..

После разговоров с бывшим она подолгу не могла избавиться от жалости, раздражения и чувства вины. Когда-то он создал целый мир для двоих, потом она стала в нём задыхаться. Лучше бы он не звонил.

Что могут знать о предательстве те, кто никогда не предавал? А что знает она? Её даже ни разу не бросали. Странная несправедливость. С каждым годом увлечения становились поверхностнее, отношения — дольше, а память — короче. Стихи сменила проза, да и та оказывалась больше упражнением для ума, чем творческим порывом.

Пора было выходить. Она взбила завитые по торжественному случаю волосы и задержалась у зеркала. Отражение выглядело уставшим, будто ему смертельно надоело ждать мимолётного прощального взгляда, прячась в тусклом стекле. Выгнала из подъезда собственноручно прикормленную разноцветную кошку — очередное маленькое предательство — и шагнула в листопад.

Ростов раскрыл объятия асфальтовым раем, приласкал паутинками позднего бабьего лета, поздравил шорохом листьев и расстелил проспект скатертью до самого левого берега через Ворошиловский мост.

Кабацкий Левбердон поражал несуразицей стиля и казался карикатурой на пафосный центр. Легендарный в прошлом «Казачий хутор» встретил одуряющим запахом мяса, умеренно противной музыкой и дежурными улыбками «узкого круга». Любовник, которого стоило терпеть только за то, что не нарушал её одиночества. Пара институтских подруг, оживлявшихся, лишь когда разговор заходил о мужьях и детях. Сводная сестра, которую просто нельзя было не позвать. Бывшая начальница, хитрая, как лиса, и такая же рыжая. Коллега, с которым она когда-то спала. Коллега, которого ей так и не удалось соблазнить. Тосты, поцелуи, признания, тосты в стихах, благодарности, тосты с намёком… Изо всех сил стараясь держать спину прямо, она цедила коньяк, закуривая его крепкими сигаретами, и старалась не пропускать через слух шедевры ресторанного репертуара. На колене по-хозяйски устроилась рука её мужчины. Ухо защекотало дыхание:

— Завтра мне снова уезжать с вещами? Для людей, уже полгода делящих стол и постель, это нелепо. — Он помолчал в тщетном ожидании ответа. — Ты так сильно любишь одиночество?

— Ещё одно слово, и ты узнаешь, насколько. — Она наконец подняла глаза. Вспомнились их первые безумные ночи, единственная сцена ревности и долгие молчаливые вечера. Ей всего лишь нравилось с ним спать. — Ты спрашиваешь серьёзно?

— Да.

— Да, я люблю одиночество. Извини, я скоро вернусь.

Она вышла на улицу и отключила телефон. Пахло прелой травой, костром и немного тиной. Ярко высвеченные участки листвы чередовались с пятнами абсолютной темноты. Было удивительно тепло. Левобережная пригласила на прогулку и повела мимо сверкающих огнями ресторанов и заброшенных турбаз, маленьких кафе и гигантских клубов обратно в Европу. Бутылка брюта, купленная по дороге, делала километры незаметными, а табачная горечь привычно отмечала каждый час.

— Эй, красавица, иди к нам! Э, да ты со своим! — со стороны автостоянки раздался дружный мужской хохот.

Она невольно улыбнулась, представив себя со стороны. Ни темнота, ни подвыпившие парни всерьёз не пугали, и она поленилась даже смотреть в их сторону. Сколько ни было за жизнь глухих улиц, подозрительных коммуналок, странных компаний, с ней никогда не случалось ничего хуже того, чего она сама хотела.

Привкус тины в воздухе стал сильнее, дорога пошла в гору, и скоро вывела на мост. Он был величественно пустынен, пах асфальтом и пылью и казался подвешенным среди пустоты, уходившей в бесконечность на все четыре стороны. Не задумываясь, она забралась на широкую спину ограды, обняла ствол фонарного столба и заглянула в далёкую черноту воды. Здесь она наконец-то была на месте. Между Европой и Азией, небом и землёй, над бесконечным течением к устью от истока и — совершенно одна. Допив шампанское, оставила пустую бутылку у столба и медленно зашагала по ограждению, размышляя о том, как давно этот вирус проник в её кровь. Она видела свою жизнь долгой, а старость — неизбежно одинокой с самого детства. Смеялась, когда ей напоминали о необходимости стать матерью. Всегда знала, от какой болезни умрёт. Она остановилась и пристальнее посмотрела туда, где далеко под ногами плескалась чернота. Хотя… это легко было проверить. Про мост болтали разное, но сходились в одном: прыгнув с него, выжить невозможно. Интересно, ей повезёт почувствовать, как тяжелеет намокающий бушлат и тянут ко дну верные «тимберы»? Как река слизывает с пальцев тяжёлое серебро? Или время остановится на бесконечной попытке вдохнуть?

У неё не было ни одной причины умирать. Она встала лицом по ходу течения, приподнялась на цыпочки и качнулась вперёд.