Глава 1

Для сердца лик любви — огонь и благодать.

Оно то пятится, то тянется опять...

Так объясни ему про мотылька и пламя:

"Ожогов не страшись, коль хочешь воспылать".

Омар Хайям

В голове бил молот, во рту пересохло, свет, пробивавшийся сквозь неплотно задернутые шторы, резал глаза. Он постарался встать, но тут же, застонав, повалился обратно на подушку. «Где я?» — мелькнула мысль. Он попытался оглядеться, но взгляд, как нарочно, никак не желал фокусироваться, да еще и уперся в зеленые обои в полоску, в глазах зарябило, он зажмурился. Но кое-что он все же успел разглядеть: большая комната, деревянная резная мебель, плотные темно-зеленые шторы, перехваченные золотыми кисточками, ковер в тон. «Вроде дома», — с облегчением подумал он, делая вторую попытку встать, оказавшуюся удачнее первой.

Просторная ванная комната сверкала белизной. Он опустил голову в раковину и повернул кран с холодной водой. В кожу тут же впились сотни иголок. Он бережно обмотал голову белым махровым полотенцем и накинул на голое тело обнаруженный в ванной халат. Мысли понемногу начинали проясняться. «Значит, я дома. Уже радует», — усмехнулся он.

— Максим, — донесся голос из спальни. Он подошел к двери опасливо выглянул.

Максим, ну куда ты запропастился? — в его широкой кровати лежала девушка, обиженно надув губки. Он застонал. «Кто это такая?» — он совершенно ничего не помнил, просто тупо стоял и смотрел на это чудо природы. «Это же надо было столько выпить». Молот в голове не смолкал. «Нужно спасаться бегством», — подумал он и сам себя похвалил за правильное решение.

— Максим, куда ты? — кричала ему в спину девушка.

Он скрылся в кухне, отыскал в аптечке аспирин, и, растворив его в полном стакане воды, залпом выпил. «Итак, — решил подвести итоги Максим. — Я дома и у меня в постели лежит какая-то дама. Спросить у нее кто она такая — как-то невежливо. Значит, придется вспоминать». Он тяжело вздохнул. Задание казалось невыполнимым. «Трудности нас закаляют», — подумал Максим и решительно направился в спальню. Постель была пуста. В ванной журчала вода.

Максим решил воспользоваться моментом, пока нежное создание в душе и огляделся вокруг. По полу была разбросана одежда — черный пиджак, брюки, белая рубашка и бабочка. Максим улыбнулся. Вчера был прием, кажется, в его честь. Вот где он умудрился так набраться. Он вспомнил большой, убранный цветами зал, мужчины с холодными глазами все как один в темных костюмах, женщины в вечерних туалетах сверкают белыми зубами и бесчисленными бриллиантами. Вот ему жмет руку президент какого-то траста, или холдинга, или Бог его знает, вручая очередную награду. «Надо не забыть посмотреть, куда я ее дел». Мужчины поздравляют и панибратски хлопают по плечу, женщины целуют в щеку, некоторые недвусмысленно подмигивая.

Дверь ванной открылась, прервав ход его мыслей.

— Максим, ну почему ты такой грубиян? Ты что, забыл, как чудесно мы провели время? — нимфа выпорхнула из ванной, свежая, как морской бриз.

Ну не мог он ответить, что забыл. Не так был воспитан.

— Ну что ты молчишь, язык проглотил?

Максим вздохнул. Эх, жаль, что он так набрался и ничего не помнит. Дама-то хороша — высокая, стройная, ноги, как говорится, от ушей, лицо с тонкими чертами, длинные, ниспадающие на спину волосы. Он мысленно похвалил свой хороший вкус и, остановив взгляд на ее вечернем платье в пол, догадался, где он ее подцепил.

— Извини, — он подошел к ней. — Просто я не в форме. Давай я тебя провожу.

— Да, надо же было так набраться, я бы удивилась, если бы ты был в форме.

Он взял ее под руку и решительно повел к двери.

— Я скажу Вене, он тебя отвезет, — сказал Максим, подводя девушку к выходу и целуя на прощание в щеку.

— Спасибо, мне было очень хорошо с тобой. Я позвоню, — откровенно соврал Максим, выпроваживая даму за дверь. Номера у него не было.

Отделавшись от девушки, он вернулся в спальню, и с трудом найдя телефон, дал указания Вене. «Ура, с девушкой покончено, нужно найти награду». — Максим подошел к стеклянному шкафчику, забитому различными кубками, значками, орденами. Вчерашней не видно. «Ага». На каминной полке красовалась вчерашняя — орден почета. «Молодец, — похвалил он себя, — и орден не забыл, и даму прихватил».

Большую часть гостиной занимал солидный белый рояль. Максим ласково провел кончиками пальцев по гладкой лоснящейся поверхности и, сев на приставной стул, осторожно приподнял крышку и заиграл «Времена года» Чайковского, благо аспирин начал понемногу действовать, утихомиривая молот в голове. Мелодия лилась свободно, быстро заполнив всю комнату, каждый уголок, каждую складочку штор. Максим полностью отдался музыке, длинные музыкальные пальцы то взлетали, то опускались на клавиши, чтобы через секунду снова взмыть в воздух. Глаза закрыты, голова запрокинута назад. Он всегда играл эту мелодию — любимое произведение его мамы, когда ему было особенно грустно и тоскливо. Сегодня был тот самый день.

Вот уже три месяца, три долгих, мучительных месяца, как Наталья покинула его. Жизнь без нее была скучной, унылой, безрадостной, к тому же, очень неудобной. Максим был удивительно неприспособлен к быту, и это одна из причин, почему отсутствие Натальи его ужасно раздражало. Вещи куда-то таинственным образом исчезали, записи пропадали, кофе норовил убежать. «Прям Федорино горе», — с раздражением думал Максим.

Наталья была с ним всю его жизнь, незаметно делая ее удобнее и исподволь внося свою чисто женскую организованность.

***

Они жили в одном дворе — Наталья и Максим. Максиму только-только исполнилось восемь, когда они с мамой переехали в этот дом после смерти бабушки. Он прекрасно помнил их переезд, такой же сумбурный и хаотичный, как и все, чего касалась рука его матери — вечно неорганизованной, взбалмошной и легкомысленной, но при этом просто очаровательной. Ах, как она кружила головы мужчинам, меняя свои решения, давая обещания и тут же о них забывая. Они злились, недоумевали, но ничего не могли поделать, в этом была вся она, все ее очарование. Правда, эта ее черта делала жизнь рядом с ней практически невозможной. Вот и отец не выдержал ее постоянных романов, этого ее порхания с цветка на цветок. Они были совершенно разные. Максим недоумевал, как жизнь могла свести двух таких разных людей вместе. Но сына она боготворила. И он отвечал ей взаимностью. Им было очень хорошо вместе, мать была для Максима всем — его подругой, товарищем по развлечениям, поверенной всех его тайн и секретов и самой горячей его защитницей. Она покрывала его шалости, ни разу не выдав ни учителям, ни часто жаловавшимся соседям. Называл ее Максим всегда только по имени — Ева, язык не поворачивался назвать Еву мамой, такой она была необыкновенной. «У всех мамы как мамы, а у меня — Ева». Максим очень ей гордился: моложавым видом, живым лицом, летящей походкой. А смех. Какой у нее был смех — просто неповторимый — как будто сотни колокольчиков начинали переливчато звенеть, стоило ей засмеяться.

Отец появлялся каждые выходные, нарушая их с мамой уединение. Он входил в квартиру — угрюмый, настороженный, загруженный какими-то своими проблемами.

— Ева, — бросал он. — Почему Максим до сих пор не готов?

— Ой, — спохватывалась Ева, — и правда, что это я?

Она вихрем неслась в комнату, на ходу хватая одежду для сына.

— Ева, — начинал канючить Максим, — Евочка, ну, пожалуйста, — хныкал он, пока мама его одевала.

— Хватит ныть, — шептала мама, — он же все-таки твой отец. Пойдете — погуляете, ничего страшного с тобой не случится.

Для Максима прогулка с отцом была тяжкой повинностью — они всегда шли в один и тот же парк. Максим помнил, как он семенил рядом с отцом, приноравливаясь под его широкий шаг.

— Как дела в школе? — задавал стандартный вопрос отец.

— Нормально, — вздыхал Максим, уныло тащась рядом. С отцом ему было скучно, неинтересно, да и просто невыносимо. Он всегда невольно сравнивал его с яркой и цветущей Евой, с которой они так весело проводили время, и сравнение было не в пользу отца. Ева была ужасная выдумщица. Она могла, например, готовить ужин и вдруг резко повернуться и, заговорщицки подмигнув, бросить:

— А пошли в кино.

Ужин был забыт, они вскакивали, быстро собирались и бежали в кинотеатр. Максим Еву просто обожал. Она была для него эталоном. Эталоном элегантности, вкуса и женской красоты.

С отцом весело не было никогда — всегда какой-то удрученный, понурый, в больших черепаховых очках (когда Максим был маленьким, и мама читала ему «Золотой ключик», черепаха Тортилла напоминала ему отца, вот почему он прозвал их черепаховыми), в коричневом костюме, фетровой шляпе и с потертым чемоданчиком в руке — даже его сутулая фигура наводила тоску. Отец работал бухгалтером на заводе и у него был, как он сам выражался, математический склад ума.

Ева, же, наоборот, была натурой творческой — преподавала музыку в музыкальной школе. Она прекрасно играла на пианино, на гитаре и, видимо, Максим осознал это, когда вырос, на нервах окружавших ее мужчин. Максим любил слушать, как она играет, особенно тихими зимними вечерами, когда они оставались на кухне вдвоем. На улице тихо падал снег, заглушая все звуки, в окно билась ветка ели, просясь внутрь отогреться, фонарь тускло освещал безлюдный двор. Для Максима, маленького мальчика, это было некое таинство. Ева доставала гитару, садилась на стул и, ударив по струнам удивительно сильными пальцами, начинала тихо петь, обязательно какую-то грустную песню. Максим садился напротив и, как завороженный, слушал, не сводя с матери восхищенных глаз.

Именно Ева привила Максиму любовь к музыке. Вместо сказок на ночь она рассказывала ему биографии великих музыкантов и композиторов. Максим особенно любил историю Моцарта. Его жизнь казалась каким-то детективом — слава, достаток и вдруг такая нелепая смерть.

В общем-то, будущая деятельность Максима уже была предрешена. Он не мыслил себя без музыки, она захватывала его, уносила в воображаемые дали, приоткрывала дверь в сказочный мир, в котором каждый ребенок мечтает побывать.

Бабушка перестала общаться с Евой именно по этой причине.

— Ева, — говорила она своим зычным голосом, — ну как ты можешь? Ты что, хочешь, чтобы мальчик влачил такое же жалкое существование, как и ты? Ну, сама подумай, какое будущее его ждет?

Но Ева не слушала — только звенел ее переливчатый смех.

— Мам, — отвечала она, — ну, прекрати. Ему всего семь лет. Он вырастет и сам решит, кем ему быть.

— Ева, — гремела бабушка, — твое легкомыслие тебя убьет, попомнишь мои слова. Она грозила своим высушенным пальцем. Но легкомысленная Ева смеялась над опасениями матери, не принимая их всерьез.

Максим хорошо помнил их перепалки, касающиеся его дальнейшей судьбы. Бабушка мечтала, чтобы внук пристрастился к какому-нибудь мужскому, как она выражалась, занятию — хоккею, который был крайне популярен в то время, ну, или, на крайний случай, борьбой, или плаванием. Удивительно практичная — как-никак работала в торговле, дочь она никогда не понимала. Узнав, что Ева отдала мальчика в музыкальную школу — она прекратила всяческое с ней общение. Ева приняла это как должное, была слишком гордой, независимой и самодостаточной, чтобы, упаси Бог, унижаться. Общались они через Максима, передавая какие-то послания и узнавая от него последние новости «с другого берега», как говорила бабушка. Помириться они так и не успели. Видимо, бабушку подкосила эта ссора. Ева была ее единственным, да еще и поздним ребенком. Протянула она после разрыва ровно год — и тихо угасла — не выдержало сердце. Похороны Максим помнил смутно, как из тумана, проступало заплаканное лицо матери, скорбное — отца, причитания немногочисленных подруг.

Вот так они с Евой оказались в этом доме — трехэтажной «сталинке» почти в самом центре города. При жизни матери Ева отказывалась переехать к ней, хотя бабушка неоднократно ей предлагала — уж очень неуживчивы были обе. Вот и ютились Ева с Максимом в деревянной «халупе», оставшейся от бабушкиных родителей. Максим любил бабушкину квартиру и обожал бывать у нее. Большая, с высоченными потолками, она досталась ей после смерти мужа — партийного работника, которого свои же и сослали куда-то в лагеря в тридцать седьмом. Больше никто его не видел, а вот квартира осталась.

— Просто чудо, что семью не тронули, — часто повторяла бабушка.

Только жилплощадь «урезали» — две комнаты отошли соседу через стенку — генералу Власову, который был в то время, как говорится, «на коне». Так и жили — на площадке дома всего две квартиры — одна двухкомнатная — бабушкина, вторая — шестикомнатная — генерала Власова. Бабушка никогда не жаловалась — двух комнат, загроможденных громоздкой мебелью из двух конфискованных ей вполне хватало.

Какой интерес вызывала эта квартира у Максима — какого добра там только не было — разные подушечки, шкатулочки, салфеточки, статуэточки. Но больше всего увлекала библиотека — огромная, с полками во всю высоту почти четырехметрового потолка, забитыми книгами, с приставными лесенками, тяжелой дубовой дверью и зелеными бархатными портьерами. Просто дух захватывало. Это была комната деда — того самого партийного деятеля, и бабушка полностью сохранила всю обстановку. У окна стоял все тот же дубовый стол, а рядом — кожаный диван. Даже запах здесь был особый — запах «мудрости», как определили Максим. Мальчику казалось, что эта комната вобрала в себя всю человеческую мудрость, накопленную веками. Что именно вот на этих, обступивших его полках, живут мысли, фантазии и чувства предыдущих поколений. Как он любил залезть с ногами на большой кожаный диван и, открыв старый альбом, рассматривать черно-белые, пожелтевшие от времени фотографии, с которых смотрели на него дамы с кружевными зонтиками в руках и, поддерживающие их за локотки кавалеры с залихвацки завитыми усами и добрыми глазами. Это был целый мир — другой, непохожий на тот, в котором он живет. И вот — в восемь лет Максим стал полноправным владельцем всех этих сокровищ. Ева сразу же развила бурную деятельность, выкинув на помойку половину старой мебели, но эту комнату тронуть не решилась.

О чем это он? Ах, да, Наталья. Максим провел рукой по лицу. Мысли увели его далеко. Наталья была дочерью их соседа через стенку — генерала Власова. Он часто навещал бабушку, пока та еще была жива, но она с соседями не общалась, и девочку Максим не видел. А, может, и видел, да не обращал внимания. Ева же была натурой легкой, общительной. Она с ходу находила со всеми общий язык. Вот и с супругой генерала Власова как-то сразу сдружилась. Максим даже не знал как. Может, по-соседски соли или сахара попросила. Кто их, женщин, разберет. Но только вскоре соседи пригласили в гости Еву и, конечно, Максима.

У Максима как раз были летние каникулы. Он наслаждался солнцем и вседозволенностью. Ева никогда не ограничивала сына. Он всегда приходил и уходил, когда сам считал нужным. Была пятница. Максим прибежал с улицы — раскрасневшийся, запыхавшийся.

— Ева, — закричал он с порога. — Что есть поесть?

— Руки вымой и дуй на кухню, — прокричала Ева, судя по звукам гремящей посуды и разносившимся вкусным запахам, из кухни.

— Я мигом, — крикнул Максим, заскакивая в ванную.

Стемнело, на улице зажглись фонари, откуда-то доносилась заводная музыка. На кухне суетилась неунывающая Ева, как всегда, обольстительная, даже в фартуке и с белым пятном от муки на щеке.

— Ева, — засмеялся Максим, подбегая к матери и целуя ее в щеку. — У тебя что-то на щеке.

— Вот черт, — наполнила она кухню своим колокольным смехом. — Ой, чуть не забыла — нас сегодня на ужин пригласили, накладывая сыну в тарелку угощение.

— Кто пригласил? — спросил Максим, уплетая за обе щеки Евины блинчики.

— Соседи.

— Какие соседи? — удивился Максим. — Мы здесь уже два месяца, а соседей я не видел.

— Генерал Власов с супругой.

— Скукотища, наверное, — скривился Максим.

— Совсем не скукотища. У них дочка есть — твоего возраста. Заодно и познакомишься.

— Еще хуже. Девчонка, терпеть не могу девчонок, — недружелюбно отозвался Максим.

— Ну, я же тоже девчонка, Максим, — засмеялась Ева.

— Нет, ты не девчонка, ты — Ева, — с гордостью произнес Максим.

Они оба рассмеялись. Засобирались в гости.

— Ева, — нудил Максим. — Ну, можно, я не пойду? Ну, Ева?

— Прекрати канючить, — отрезала Ева, — ты что, хочешь бросить меня одну?

Тут Максим не нашелся, что ответить и неохотно, но все же стал одеваться.

Ева вышла через несколько минут в эффектном черном платье с модным тогда люрексом, выгодно подчеркивающим все достоинства стройной фигуры, и туфлях на высоких каблуках. Свои белокурые волосы она уложила в какую-то сложную прическу, провела по губам помадой и подкрасила и без того черные ресницы.

— Ну, как я тебе? — покрутилась Ева.

Максим громко свистнул.

— Ева, отпад. Какая же ты у меня красавица, — с восхищением ответил Максим.

— Последний штрих, — мать нанесла за уши и в ложбинку на шее духи «Climat» — страшный дефицит. По комнате поплыл дивный аромат. — А ты? Еще не готов? — спохватилась Ева. — Давай помогу одеться. Ну, вот. Теперь и ты у меня отпад.

Она отступила на несколько шагов, любуясь сыном. Закованный в черные брюки и белую рубашку с коротким рукавом, Максим кисло улыбнулся.

— Терпеть не могу такую одежду — ни побегать, ни поиграть, как в тисках.

— Зато красавец какой, — заметила Ева.

Они вышли из квартиры и позвонили в соседнюю дверь. Им тут же открыла какая-то женщина. «Прислуга», — узнал Максим позже, и проводила их в комнату, служившую столовой-гостиной. Им навстречу поднялась маленькая невзрачная женщина. Максим едва на нее взглянул. Она протянула Еве обе руки, и они обнялись. «Ну, прям, старые друзья», — подумал Максим, невольно засмотревшись на Еву.

— Меня зовут Петр Михайлович, — представился генерал Власов, протягивая Максиму руку для пожатия.

— Максим.

— Прошу вас, садитесь, — пригласил генерал Власов гостей к столу.

Все чинно расселись.

— Это моя супруга — Раиса Николаевна.

Раиса Николаевна кивнула.

— Максим.

— Это наша дочь Наталья, — представил генерал Власов.

— Максим, — снова повторил он.

Наконец, с представлениями было покончено, и они приступили к трапезе. Чего тут только не было, стол просто ломился от разнообразнейших яств. У Максима глаза разбегались — икра красная, черная, видов пять сыров, по центру — огромное блюдо с какой-то разинувшей пасть рыбиной, рядом, сверкая румяными бочками, лоснится поросенок. Прислуживала та женщина, которая открыла им дверь. Она незаметно подкрадывалась сзади, меняя блюда, подливая в бокалы детям компот, а взрослым — вино. Максим чувствовал себя не в своей тарелке. Он никогда еще не видел такого количества еды, а чтобы еще прислуживали — вообще дикость какая-то. Он молчал и в основном глазел по сторонам. Очень большая светлая комната, на полу начищенный до блеска паркет, на окнах — тяжелые портьеры, у одной стены — сервант, празднично сияющий переливавшимся всеми цветами радуги хрусталем, посередине — длинный, накрытый белоснежной скатертью стол. Но самое любопытное — это свисавшая с потолка огромная хрустальная люстра. «Как в театре», — подумал Максим.

Сначала все чувствовали себя сковано, затем завязался разговор. Ева блистала золотыми сережками с двумя крупными бриллиантами — подарок бабушки и обширными познаниями во всех областях. Она живо на все реагировала, кстати вставляя замечания, и оживляя разговор. Максим был обеспокоен только одним — не поставить пятно на скатерть, поэтому ел совсем мало и остался голодным. «Хорошо, хоть успел пару блинчиков перехватить».

Обитатели квартиры его занимали мало. Раиса Николаевна, по мнению Максима, не заслуживала ни малейшего внимания — маленькая, птичьеобразная, серенькая. «Ну, ни дать ни взять — воробышек. Ни чета Еве». Наталью со своего места он вообще видел плохо — из-под стола выглядывали только два любопытных блестящих глаза. Петр Михайлович тоже не представлял собой ничего особенно интересного — маленький, кругленький, лысенький. «Похож на того поросенка на блюде, а не на генерала. Генералы совсем другие, он какой-то псевдо генерал», — решил мальчик. Как Максим и предвидел, было невыносимо скучно. «Ни поесть тебе нормально, ни побегать. Сиди, как истукан за огромным столом, да помалкивай». К концу трапезы он совсем скис.

Когда ужин, наконец, кончился, и взрослые завели какой-то длинный скучный разговор, к Максиму подошла Наталья. «Какая она смешная, маленькая совсем, до подмышки еле достает», — подумал Максим. На ее крошечном, непримечательном личике выделялись глаза — большие, насыщенно серого, даже скорее, стального цвета, они, казалось, жили отдельной жизнью и вели собственный разговор — смеялись, удивлялись, восхищались, грустили. «Какие удивительные глаза», — отметил Максим.

— Хочешь, я покажу тебе квартиру? — спросила Наталья, беря Максима за руку.

— Хочу, — смущаясь, ответил Максим. «Что бы пацаны подумали, узнай они, что я с девчонкой вожусь».

Огромная шестикомнатная квартира была похожа на гостиницу — один длинный узкий коридор с красной ковровой дорожкой и большие дубовые двери, скрывавшие за собой комнаты разного назначения. Наталья с Максимом шли по коридору, и она открывала перед ним двери, за каждой из которых таилось что-то интересное. «Даже интереснее, чем наша», — решил Максим.

— Это кухня, — провозгласила Наташа, открывая одну из дверей.

— Ух, ты, — восторженно отозвался Максим.

Кухня представляла собой большое помещение, заставленное разной утварью: огромными медными тазами и тазиками, какими-то невообразимыми утятницами и казанами, кастрюлями и кастрюльками разных форм и размеров, поварешками, длинными вилками на палке и ножницами непонятного назначения. Максим хотел бы остаться здесь подольше, но Наталья затворила дверь и повела его дальше.

— Пойдем, а то Марьванна заругает, — шепнула она.

— А кто такая эта Марьванна? — удивленно спросил Максим.

— Она помогает по дому, — важно ответила Наташа. Ее серые глаза были серьезны и строги.

— Ааа, понятно, — потянул Максим, хотя ему было совершенно непонятно.

Они продолжили свой путь по коридору, пройдя мимо одной из затворенных дверей.

— А здесь что? — спросил Максим, остановившись.

— Здесь живет Марьванна, — ответила Наталья и, не останавливаясь, повела его дальше.

— А сюда, сюда, почему не заглянули? — с досадой спросил Максим, когда они миновали еще одну дверь.

— Здесь спальня родителей, — ответила Наталья с важным видом.

— Ну и что? — спросил Максим, почесав голову.

— Как что? Заглядывать в спальню — неприлично, — осадила его Наташа.

— Ааа, понятно, — снова потянул Максим, хотя было решительно непонятно.

— Здесь ванная комната, сюда тоже заглядывать не стоит. А вот здесь — библиотека, — произнесла Наташа, приоткрывая одну из дверей.

Максим с любопытством заглянул внутрь.

— Вот это да, — сказал он, положив в рот палец. И тут же получил по руке. — Ты чего дерешься? — обиженно спросил он.

— Класть в рот пальцы — негигиенично, — строго ответила Наталья.

Максим оскорбленно отвернулся.

— Задавала, — сказал он.

Но желание увидеть библиотеку все-таки пересилило. Он вошел. Похожа на их библиотеку — те же полки, нашпигованные мудростью, те же портьеры на окнах, только не зеленые, а красные, громоздкий дубовый стол, кожаный диван, на полу — красная дорожка.

— Неинтересно, — сказал Максим, зевая.

— Что значит неинтересно? — вскинулась Наталья. — Знаешь ли ты, сколько мудрости в этих вот самых книгах? Сколько в них всего интересного?

— Ого, ты книги читаешь? — заинтересованно спросил Максим.

— А то, — важно произнесла Наташа.

Общая тема была найдена.

— И какая твоя любимая? — полюбопытствовал Максим.

— «Путешествия Гулливера» — ответила Наталья.

— Да ты чо? — Максим чуть не подпрыгнул от радости. — И моя.

И они весело затараторили, перебивая друг друга.

Последней в списке достопримечательностей квартиры генерала Власова была комната Наташи.

— А вот моя комната, — произнесла Наталья, открывая дверь и впуская Максима.

— А в твою комнату входить прилично? — заржал Максим.

Наталья густо покраснела и отвела глаза.

Максим заметил в комнате пианино. Он тут же открыл крышку и сел на стул.

— Не трогай, — строго сказала Наташа, — сломаешь.

— Не сломаю, — ответил Максим, любовно проведя пальцами по клавишам, и заиграл.

Наталья села на кровать, как завороженная. Она молча слушала, жадно следя за движениями Максима — как он подается вперед, откидывается назад, ласкает пальцами клавиши. Казалось, он не просто играет, музыка словно проходила сквозь него, а он, как марионетка, послушно следовал ей. Мелодия оборвалась, а Наталья все не могла оторвать от него глаз.

— А ты умеешь играть? — спросил Максим, повернувшись к Наталье.

— Нет, не умею, — разочарованно ответила она.

— Да ты что? — удивился Максим. — Я попрошу Еву, она с тобой позанимается.

— Еву? — недоуменно переспросила Наталья.

— Ну, то есть, маму, — осекся Максим.