Глава 4

В воздухе, дурманя голову, разливался необыкновенный аромат корицы вперемешку с запахом жареных сосисок. На Мариенплатц[i] высыпал народ, оглашая площадь непередаваемым гулом от смешения всех мыслимые языков мира. От обилия света, украшений и галдежа голова шла кругом. К тому же с самого утра беспрестанно валил снег, придавая и без того сказочной атмосфере города какую-то иллюзорность.

Наталья жадно поглощала сочную баварскую сосиску в теплой булочке, с трудом помещавшуюся в рот, запивая ароматным глинтвейном.

— Да не торопись ты так — жадность фраера сгубила, — хохотал Максим.

— Боже мой, как вкусно, — с набитым ртом отвечала Наталья.

Здесь был пир не только для глаз, но и для желудка — многочисленные палатки, разбитые на площади в преддверии Рождества торговали имбирным и пряным печеньем в форме рождественской елки, марципанами и шоколадными Вайнахтсманнами[ii], целыми яблоками в шоколаде, ну, и конечно, гордостью Баварии — сосисками разной толщины, всевозможных размеров и цветов.

— Пошли, — Наталья дожевала сосиску и потянула Максима за рукав. — Я хочу все увидеть.

Они переходили от палатки к палатке, подолгу останавливаясь у каждой. В ароматной лавке, торговавшей украшениями из сушеных фруктов, цветов, апельсиновой цедры и даже целыми сердцами, усыпанными сушеной лавандой и источавшими изысканный аромат, Наталья, на радость продавца, скупила весь богатый ассортимент, нагрузив Максима пакетами.

В сувенирной лавке, где продавались рождественские свечи, подсвечники, малюсенькие деревянные украшения на елку, множество фигурок щелкунчиков, стеклянные шары различных форм, цветов и размеров, Максим попытался образумить Наталью:

— Наташ, ну зачем нам столько всего? Куда мы это все денем? — жалобно тянул Максим, стараясь разбудить крепко заснувший Натальин здравый смысл, но тщетно.

— Давай купим, а там видно будет, — отмахнулась Наталья, всучив мужу еще кучу пакетов.

— Я сам похож на елочную игрушку, — жаловался Максим.

Наталья взглянула на него и рассмеялась — такой жалкий вид он имел — завешенный кучей пакетов и пакетиков.

— Точно, осталось звезду на макушку присобачить, — хохотала Наталья.

— Куда дальше, мадам Брошкина? — язвительно спросил Максим, выразительно глядя на гору пакетов.

Наталья поправила съехавшую на ухо шапку. Вид у нее был обескураженный.

— Ладно, ты гуляй, а я пойду, пакеты в номер закину, — сжалился он.

Наталья просияла.

— Спасибо, дорогой, — она поднялась на носочки и поцеловала Максима в щеку.

Оставшись одна, Наталья оглянулась и невольно улыбнулась — установленная возле Городской ратуши тридцатиметровая богато украшенная ель привлекла ее внимание. Она предвкушала, как сегодня, слившись с многоязычной разноголосой толпой, они с Максимом увидят чудо — 2500 свечей одновременно осветят немецкую красавицу.

Какая-то тоска по детству охватила ее — она вспомнила, как отец каждый год приносил домой большую пушистую ель. Тридцать первого декабря он снимал с антресолей коробку с новогодними игрушками, и они с мамой, бережно доставая каждую, развешивали их на елке. Больше всего Наташа любила стеклянного Чиполлино — в мелких трещинках, с местами облупившейся краской, он не висел, как все, а цеплялся на ветку с помощью прищепки.

— Мама, а почему он не как все? — спрашивала маленькая Наташа.

— Он особенный, — говорила мама, — когда я была такой же маленькой девочкой, как и ты, мы с твоей бабушкой пошли на почту, чтобы позвонить находящемуся в командировке деду. И тетя, сидевшая в стеклянной будке, подарила мне его.

Наталья восторженно сосала палец.

— А почему тетя сидела в будке? — спросила она.

— Работа у нее такая, — смеясь, ответила мама.

— Странно, я думала, только собаки в будках сидят, — заключила Наташа, вызвав припадок хохота у мамы.

Опустившаяся на плечо рука мужа прервала ее воспоминания.

— Ну вот, готово, — гордо возвестил Максим.

— Какой же ты у меня молодец, — ответила благодарная Наталья.

Они дружно направились к колокольне Святого Петра, заранее решив обозреть Мюнхен с высоты птичьего полета. Преодолев более трехсот выщербленных временем ступеней круто взбиравшейся вверх винтовой лестницы, изрядно согревшиеся Наталья и Максим замерли на узкой, продуваемой всеми ветрами смотровой площадке. Но это того стоило. От представшего их глазам вида захватывало дух. Старинный город, заваленный тоннами сухого пушистого снега, лежал как на ладони, хвастаясь множеством старинных церквей, больших площадей, тонкими морщинками извилистых улочек, всей своей накопленной за множество столетий мудростью. Казалось, город с высоты прожитых лет с насмешливым презрением смотрел на докучавших ему двуногих, представавшими с колокольни жалкими муравьями, как бы говоря: «Скоро вы все сгинете, не оставив и следа, а я останусь стоять — все такой же незыблемый и прекрасный… во веки веков…»

Вездесущие азиатские туристы, не выпускавшие из рук огромных навороченных фотоаппаратов, нарушали очарование постоянным щелканьем затворов.

— Пошли, — бросила Наталья Максиму.

Проделав такой же путь вниз, они долго плутали, пытаясь найти Хофбройхаус, названную в путеводителе самой знаменитой пивной в мире. Наталья постоянно сверялась с зажатой в руке картой, но безрезультатно.

Максим начинал раздражаться — они сбились с ног, намотав «херову кучу» километров. Наконец, не выдержав, Максим остановил спешащего куда-то немца, который, сообщив, что его отец из Ленинграда (где только нашего брата не встретишь), любезно объяснил им как пройти.

Хофбройхаус оглушил хохотом, громкими разговорами и выстрелами чокающихся литровых кружек с пивом, зажатыми в волосатых лапах представителей сильного пола. Между столиками вихрем носились официанты, не обращая ни малейшего внимания на новых посетителей. Так и не найдя свободного столика ни в одном из залов, рассчитанных на (трудно даже представить) пять тысяч сидячих мест, Максим попросился подсесть к все тем же азиатским туристам, которые тут же, как китайские болванчики закивали круглыми головами.

Царившая здесь атмосфера веселья тут же подхватила Наталью с Максимом. Наталья с интересом оглядывалась по сторонам. Ее внимание привлек пожилой немец в традиционной баварской одежде — кожаные штаны, шляпа с пером, он то и дело вскакивал и дирижировал оркестром, забавляя окружающих.

Принесли заказ — литр темного пива для Максима и ноль тридцать три для Натальи, зауэркраут[iii], рульку и брезель[iv].

— Максим, — услышали они крик из глубины зала.

Удивленно оглядываясь по сторонам, они заметили приближавшегося к ним богатыря с косой саженью в плечах и румянцем во всю щеку.

— Максим, ты ли это? — раздался его громовой голос прямо над головой Наташи.

— Володька? — жалобно пискнул Максим, пасуя перед человеком-горой.

Через секунду Володька сгреб Максима в охапку как какого-то кутенка, грозясь в порыве дружелюбия переломать ему все ребра. Наталья тихо посмеивалась, попивая свое пиво и, делая вид, что не замечает жалобных жестов несчастного Максима.

Увидев, что глаза мужа вот-вот вылезут из орбит, Наталья, наконец, сжалилась и крикнула:

— Ну, полно, Владимир, полно, пожалейте моего бедного мужа, — смеясь, проговорила она.

— Максим, это шо, жинка твоя? — радостно спросил он, выпустив жертву из медвежьих лап.

— Да, — ответил Максим, разминая пострадавшие конечности.

— Владимир, — галантно представился великан.

— Наталья, только давайте без объятий, — с трудом сдерживала смех Наталья.

Владимир, не ожидая приглашения, расположился за их столиком, напугав и без того зашуганных азиатов.

— Какими судьбами? — спросил он.

— Да, по работе, — не стал вдаваться в подробности Максим.

— Да ты шо? — выпучил Владимир глаза, засовывая в рот приличный кусок рульки. — А мы-то с Алкой за твоими успехами следим — частенько тебя по ящику показывают, молодец, ох, молодец, — Владимир похлопал Максима по спине, у того чуть кусок изо рта не вылетел. — Во дела, — озадаченно произнес Владимир, засовывая пятерню в свои непослушные кудри.

— А ты, Володя? — спросил в ответ Максим.

— Да шо я. По делам приехав, — неохотно ответил Владимир.

— Ну, расскажи, как живете? Что нового? — задал вопрос Максим.

— Ой, да шо у нас может быть нового, — отмахнулся Владимир, — жисть она везде жисть — идет потихоньку. Ну, давай выпьем за встречу.

Владимир с заговорщическим видом огляделся по сторонам и извлек из внутреннего кармана висевшей на спинке стула куртки флягу.

— Ой, шо там их пиво. Я ж не дурак, горилки с собой прихватил, сам делал, — похвастался Владимир.

— Не, Владимир, я по пиву, — попытался отвертеться Максим.

— Так одно другому не мешает, — философски ответил Владимир, поймав пробегавшего официанта и заказав две литровые кружки пива для себя и Максима.

Сделав хороший глоток из фляги, он протянул ее Максиму.

— Мальцы-то у вас есть? — спросил Владимир, доедая Наташин зауэркраут.

Наталья отвернулась.

— Нет, — ответил Максим.

— Це погано, — покачал огромной головой Владимир. — Ну, ничего, вы еще молоды, глядишь, ещо будут.

Наталья вскочила со своего места и, выбежав на улицу, разрыдалась.

***

Прошло три года, как Наталья с Максимом поженились. Жизнь шла своим чередом, в их доме, как обычно, не переводились гости, часто провоцируя бурные выяснения отношений между молодоженами.

— Максим, ну сколько можно? Когда ты, наконец, повзрослеешь? — пилила мужа Наталья. — Надоел уже этот проходной двор.

— Знаешь что, — кипятился Максим, — а мне нравится так жить, это ты, генеральская дочь, привыкла в четырех стенах сидеть — ни с кем не дружить, не общаться, а я так не могу.

Самым худшим оскорблением для Натальи в устах Максима звучало словосочетание «генеральская дочь». Даже не само выражение, а то, с каким презрением и вызовом он швырял ей его в лицо, прекрасно осознавая, как ранят его слова.

Часто после таких скандалов Максим, демонстративно взяв свою подушку и одеяло, уходил спать на диван в соседнюю комнату.

В этот раз к ним невзначай нагрянула парочка друзей Максима, опустошив холодильник и выпив все запасы спиртного. Наталья даже не вышла их встречать, проведя весь вечер в спальне за книгой.

— Ты что, не уважаешь моих друзей? — накинулся на нее Максим, после ухода дружков он был изрядно навеселе.

— Максим, не начинай, — примирительно ответила Наталья, пытаясь остудить пыл мужа.

Но не тут-то было.

— Нет, ты мне ответь, — не унимался Максим. — Чем тебе не нравятся мои друзья?

— А чем они должны мне нравиться? — с вызовом спросила Наталья в ответ.

— Да хотя бы тем, что мои друзья — это твои друзья, — кипятился Максим.

Наталья попыталась встать и уйти, чтобы избежать очередного скандала. Но Максим схватил ее за руку.

— Да как ты смеешь так разговаривать с мужем? — орал он.

— Отпусти руку, мне больно, — спокойно ответила Наталья.

— Ты никуда не пойдешь, слышишь меня? — кричал разъяренный Максим.

Наталье удалось вырваться. Она бросилась к входной двери и выбежала на лестничную площадку. Максим не отставал.

— Стой, стой, — орал он.

Он нагнал Наталью, когда она спускалась с лестницы, и попытался ее поймать. Наталья оглянулась, оступилась и кубарем скатилась вниз.

Очнулась она уже в больнице.

— Вам сделали очень сложную операцию, — сказал врач, осматривая Наталью. Жизнь вашему ребенку сохранить не удалось.

Наталья задохнулась:

— Ребенку? Какому ребенку?

— Вы что, не знаете? У вас было шесть недель беременности, — осекся врач. — Но теперь это неважно.

Наталья зарыдала, жизнь рушилась на глазах.

Увидев сквозь стекло в двери скорбное лицо Максима, она отвернулась.

В больнице Наталья провела почти три недели, залечивая больное тело и раненую душу. Максим приходил каждый день, извинялся, умолял его простить.

— Наташенька, ну прости меня, дурака, ну я же не знал, — каялся Максим.

Сердце Натальи рвалось на части. С одной стороны она готова была его простить, с другой — какая-то часть нее умерла.

Спустя три недели она вернулась домой. Был ли это ее дом? Но больше идти некуда — возвращаться к родителям и каждый день выслушивать: «Мы же предупреждали, а ты нас не послушала» было выше ее сил. А Максим оказывался рядом, по-собачьи печальными глазами ища ответный взгляд Натальи. Визиты друзей резко прекратились — Максим стал более внимателен к жене, но какой ценой ей досталось это его внимание.

Через месяц Наталья сидела в бесконечной очереди к гинекологу в поликлинике по месту прописки. Она судорожно теребила ручку сумочки, пропуская то одну, то другую беременную, с заискивающими улыбками спрашивающих:

— Вы меня не пропустите?

— Конечно, пропущу. — Сердце Натальи сжималось при виде их оплывших лиц и бесформенных фигур.

— Есть еще кто? — выглянула в коридор женщина средних лет в белом халате.

Кроме Натальи в коридоре никого не было.

— Девушка, вы ко мне? — строго спросила врач.

— Видимо, да, — робко ответила Наталья.

— Что значит, видимо? — гаркнула женщина. — Идете или нет? У меня прием через пять минут заканчивается.

Наталья неуверенно встала и прошла в кабинет с облупившимися стенами.

— Раздевайтесь, — произнесла врач, делая какие-то пометки в медицинской карте Натальи. — Садитесь в кресло.

Наталья взгромоздилась в гинекологическое кресло, рассматривая потолок в желтых потеках.

Доктор смотрела в зеркало, орудуя им внутри, словно скальпелем. Наталья тихо вскрикнула.

— Что орешь? — осадила ее врач. — Одевайся, осмотр окончен.

Врач села за стол и продолжила что-то писать.

— Что со мной, доктор? — не выдержав, задала вопрос Наталья.

— Детей у тебя не будет, — будничным тоном ответила та.

Наталья охнула.

— Как не будет, доктор? — она в испуге прикрыла рот рукой.

— Вот так, я что, непонятно выражаюсь, или мне еще пять раз повторить, чтобы до тебя, наконец, дошло.

Наталья зарыдала. Увидев ее слезы, доктор немного сбавила обороты. «Боже, как я устала, как мне все это надоело, — думала врач. — Ишачу тут за копейки». Она тяжело вздохнула. Ей так хотелось оказаться поскорей дома, лечь в горячую ванную, расслабив напряженные за день каторжной работы мышцы. «Все, завтра увольняюсь», — приняла она решение. Ей стало жаль эту молодую девушку, лишенную радости материнства.

— Ну, ну, не плачь, — проговорила она, закрыв на ключ дверь кабинета и, достав из шкафчика оставленную кем-то из благодарных пациенток бутылку водки и два граненых стакана. Закуски не было никакой.

Она щедро плеснула из бутылки Наталье и себе.

— Пей, — протянула врач стакан Наталье.

Дрожащими руками Наталья взяла стакан. Внутри как будто огнем обожгло. Она тут же закашлялась, дыхание перехватило.

— Ну, ну, — хлопала ее по спине врач. — Не пила, что ли никогда?

Домой Наталья пришла поздно и в стельку пьяная. Максим уже был на взводе.

— Наташа, ну где ты ходишь? Я волновался, уже все больницы обзвонил.

Наталья ничком упала на диван и зарыдала.

***

Когда Наталья вернулась в пивную, Максим с Владимиром горланили какую-то песню на украинском, смахивая пьяные слезы. Азиаты, видимо, шокированные таким поведением, испарились. «Про елку придется забыть», — с грустью подумала Наталья.

— Наташа вернулась, — во весь свой далеко не тихий голос провозгласил Владимир.

— Наташенька, радость моя, — умилился Максим.

— Молодцы, бойцы, — вздохнула Наталья. — Набрались.

— Кто набрался? — удивленно спросил Владимир. — Не набрались, а выпили немного за встречу, да, Максим?

— Точно, Володька не даст соврать, — поддержал собутыльника Максим.

— Ну, вот что, — решила Наталья. — Я пойду, вызову такси и по домам.

— Как по домам? — откликнулся Владимир. — Уже?

— Уже, — отрезала Наталья.

Чуть ли не волоком втащив в номер Максима, и с трудом сняв с него ботинки, Наталья довела его до кровати. Едва коснувшись головой подушки, он тут же громко захрапел.

Времени до вечера было полно, а делать решительно нечего. Наталью подмывало спуститься вниз к Ивану, но она опасалась Машеньку. Промаявшись минут пятнадцать, она оделась и, спустившись этажом ниже, постучала в дверь.

— Наталья? — обрадовался Иван. — Проходи.

— Ты один? — шепнула Наталья.

— Один, Машенька за покупками ушла. Это ее страсть. Я стараюсь от этого увильнуть, — он радостно рассмеялся.

— А Максим напился, лежит в номере, — вздохнула Наталья.

— Так пойдем, гульнем? — предложил Иван.

— Я бы с удовольствием, — улыбнулась Наталья.

Они весело шли по свежевыпавшему снегу, скрывшему под сугробами следы человеческой жизнедеятельности в виде бесчисленного мусора и грязь на тротуарах. На улицу высыпали счастливые детишки, лепили снеговиков и снежных баб и играли в снежки.

— А тут небезопасно, — рассмеялась Наталья, когда один снежок угодил ей за шиворот.

Они с Иваном бесцельно бродили по живописным улочкам в центре Мюнхена, любуясь немецкими пряничными домиками, маленький пятачок перед каждым из которых был любовно украшен рачительными хозяевами, радуя глаз переливающимися оленятами или Санта Клаусами в санях и с мешком за спиной.

Начало смеркаться и они направились к Мариенплац, чтобы своими глазами увидеть, как загорится всеми огнями праздничная ель. На площади уже яблоку негде было упасть, все ждали, когда случится чудо. Слышалась все та же какофония звуков — с одной стороны немолодая пара тихо переговаривалась на немецком, с другой — громко что-то друг другу объясняли молодые люди на итальянском, за спиной слышался какой-то китайско-японско-корейский. Вдруг все разговоры смолкли, Наталья затаила дыхание. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, вся эта игольчато-мохнатая громадина, обвешанная гирляндами и игрушками, превратилась в пылающий костер, выжав из кровожадной толпы громкий вздох.

— Елочка, гори, — прошептала Наталья, зачарованно глядя на увеличенную в сотни раз ель из ее детства.

— А ты знаешь, — Иван поправил на носу очки и важно начал свою речь, — что именно предки немцев первыми стали украшать ель. «Почему именно ель?» — спросишь ты. Историки объясняют это тем, что немцы считали ёлку «чистым» деревом, так как в нём жил Дух лесов, защитник правды. Сначала ёлку украшали яблоками, сладостями, орехами, а затем в Саксонии её впервые украсили новогодними игрушками.

— Откуда ты все это знаешь? — удивленно спросила Наталья.

— В путеводителе прочитал, — засмеялся Иван, убегая от Натальи, которая целилась в него снежком.

Возвращаться в номер совершенно не хотелось и, видимо, ни ей одной, потому что Иван спросил:

— Может, пойдем, кофе выпьем с булочкой, — Иван плотоядно облизнулся.

— Пошли, — рассмеялась Наталья.

Они зашли в ближайшую кофейню, соблазнявшую посетителей ароматами кофе, ванили и корицы.

Иван за обе щеки уплетал булочку, шумно прихлебывая из чашки горячий кофе. Наталья смотрела по сторонам, время от времени отпивая из чашки крепко заваренный чай.

Вдруг к их столику на нетвердых ножках подбежала девочка лет двух, в теплом комбинезончике и с парой любопытных глаз. Она остановилась, с интересом изучая незнакомцев.

— Какая прелесть, — умилилась Наталья. — Ты чья такая красивая?

Тут же подбежала немецкая мама, что-то лопоча и широко улыбаясь. Наталья с Иваном, не понимая ни слова, тоже во весь рот улыбнулись и помахали оглядывавшейся девочке, которую вела за руку заботливая фрау.

Наталья вздохнула.

— Наталья, — обратился к ней Иван. — Можно я задам тебе бестактный вопрос?

— Конечно, — ответила Наталья.

— Почему у вас с Максимом нет детей? Ты не подумай, я не из праздного любопытства спрашиваю. Просто ты, как взрослая женщина, должна понимать, что чем ты становишься старше, тем тебе сложнее будет родить и выносить ребенка.

— У меня не может быть детей, — резко ответила Наталья, отворачиваясь. На глаза навернулись предательские слезы.

— Почему ты так решила? — не сдавался Иван.

— Давай прекратим этот разговор, — попыталась отделаться от него Наталья.

— Ответь на вопрос, — настоял Иван.

— Мне поставили диагноз «бесплодие», — нехотя ответила Наталья.

— Когда?

— Около одиннадцати лет назад, — Наталью огорчал этот разговор.

— Ты беременела до этого?

— Да, но я неудачно упала и потеряла ребенка. Мне сделали сложную операцию.

— Ты сдавала после этого анализы? Проходила дополнительные обследования? — пытал Наталью Иван.

— Нет, какой смысл? Прекратим этот неприятный для меня разговор.

— А такой, — ответил Иван, полностью проигнорировав ее последние слова, — что прошло одиннадцать лет, и медицина за это время далеко продвинулась, существует, как ты знаешь, искусственное оплодотворение… Я не хочу читать сейчас лекцию, но когда вернешься, мой тебе совет — пройди обследование. Я не хочу давать тебе напрасную надежду, но попытаться стоит.

— Ты, правда, думаешь, что не все потеряно? — с надеждой в голосе спросила Наталья.

— Еще раз повторяю, что не хочу давать никаких прогнозов, пока я не видел результатов твоих анализов, но имеет смысл попытаться.

Наталья чуть не разрыдалась. Неужели ей дадут еще один шанс?

Она благодарно сжала руку Ивана, лежащую на столе.

Максим с Натальей покинули город-сказку и вернулись в неумытую Москву, которая, в отличие от самоуверенного и надменного Мюнхена, билась в агонии пробок и людской жадности, стоя на коленях, словно бабушка-пенсионерка в переходе, в мольбе воздевая вверх руки, она молила о помощи и взывала к сыновнему состраданию. Но «сыны», пряча украденные у народа деньги на оффшорных счетах, а жирные телеса в министерских кабинетах, оставались глухи и слепы к ее мольбам.

Едва они ступили на родную землю, как российская действительность в лице вначале паспортного контроля, промурыжившего уставших после ночного перелета пассажиров несколько часов в длинной очереди, а затем таможенной службы, встретившей сограждан «теплым» приемом, словно обухом по голове ударила. Досмотр соотечественников был гораздо строже, чем в Мюнхене. Тетка в зеленой форме с каменным лицом, так отличавшимся от улыбчивых и приветливых лиц европейцев, рявкнула:

— Что везем?

— Да так, сувениры, одежду, как всегда, — растерялись Максим с Натальей.

— На какую сумму?

— А что, вернулись советские времена? — спросил с улыбкой Максим.

Но улыбкой такую закостеневшую черствость было не пробить.

— Отвечайте, — взвизгнула она.

— Ну, где-то на девятьсот евро, — смущенно ответил Максим, чувствуя себя без вины виноватым.

— Часы, драгоценности приобретали? — не отставала тетка.

— Нет, — блеющим голосом ответила Наталья.

— Следующий, — гаркнула тетка, как подачку швырнув Максиму с Натальей многострадальные паспорта.

Повторно досмотренный чемодан, наконец, вернули. Правда, без колес. Но это такие пустяки, на которые в нашей стране едва ли стоит обращать внимание. Убрались подобру-поздорову и уже счастливы.

Наталью с Максимом, волоком тащивших лишенный колес чемодан, взяли в оборот ушлые таксисты, наперебой предлагая «машинку до города».

В общем, к тому моменту, когда они добрались до дома, силы были на исходе. Бросив калеку-чемодан в коридоре и приняв душ, они без задних ног упали на кровать и провалились в глубокий сон.

Утро было хмурым, под стать настроению. Пощелкав пультом, Максим, тяжело вздохнув, выключил телевизор. По большинству каналов вещали продажные политиканы, потрясая с экрана кулаками и давая лживые обещания, в которые отчаявшийся народ давно перестал верить.

Как утопающие за соломинку, Максим с Натальей цеплялись за воспоминания об их последнем дне в Мюнхене, словно отматывая назад пленку.

Позавтракав в отеле, они отправились гулять, впитывая в себя атмосферу вечного праздника и беззаботности. В этот день все казалось еще притягательней — люди были еще приветливее, краски — еще ярче, еда — еще вкуснее. Наталье не давал покоя один единственный вопрос — почему? Почему у них все сделано для людей? Почему у них не приходится краснеть за стыдливо отводящих глаза пенсионеров, протягивающих руку в метро? Почему у них не рыскают по городу несчастные измученные животные в поисках пропитания? Почему у них можно быть спокойными за оставленных в садике или школе детей? Почему у них не кричат с экрана политики о том, как много было сделано в этом году, а просто делают? Почему у них, при малейшем недовольстве народа на улицы стекаются митингующие с плакатами наперевес? И еще сотни таких почему. От такого неравного сравнения на глаза наворачивались слезы обиды за наш многострадальный народ, за нашу прекрасную страну, растаскиваемую по кускам алчущими «слугами народа». Несмотря на всю окружающую красоту, сердце сжималось от боли за родину-мать, за наших стариков, считающих копейки до следующей пенсии, за наших сирот, оставленных без жилья и средств к существованию, за нашу русскую глубинку, некогда воспеваемую поэтами и прозаиками, а теперь содрогающуюся в пароксизме боли, за наших врачей и учителей, превратившихся из уважаемых людей в объект насмешек, за наших деградирующих в погоне за Западом детей.

Максим, словно почувствовав настроение Натальи, обнял ее за плечи. Слезы щипали глаза, душили рыдания.

— Не плачь, котенок, — гладил ее по спине Максим. — Мы еще вернемся, я обещаю. Пойдем, я хочу тебе кое-что показать — заговорщически шепнул он Наталье, сжимая ее руку.

— Пойдем, — слабо прошептала Наталья.

Они свернули на великолепную Максимилианштрассе, пестрящую витринами всех мировых брендов. «Вот, где рождаются желания», — размышляла Наталья, обозревая со вкусом оформленные витрины Prado, Dolce and Gabbana, Chanel и многие другие. От этого парада показной роскоши рябило в глазах. Пройдя улицу до конца, они вышли к величественному зданию в классическом стиле, с увенчанным колоннами фасадом. Перед зданием стоял памятник, окруженный четырьмя львами.

— Пришли, — Максим загадочно улыбался. — Это здание Национального театра Мюнхена.

— И что? — недоуменно ответила Наталья.

— Если с контрактом выгорит, то я буду здесь выступать. А когда-нибудь… когда-нибудь, — глаза Максима загорелись, — в этом самом здании оркестр будет играть мою музыку.

Наталья с визгом бросилась мужу на шею, и он радостно ее закружил.

— Я буду держать пальцы скрещенными. У тебя все получится, дорогой. Я в тебя верю, — Наталья радостно поцеловала Максима.

— Спасибо, любимая, — благодарно улыбнулся он.

— А что это за памятник? — Наталья с интересом рассматривала позеленевший от времени монумент.

— Это памятник Максу первому Йозефу — первому королю Баварии. — Именно он заложил традицию проведения Октоберфеста[v], организовав праздник в честь свадьбы своего сына.

— Как интересно, — отозвалась Наталья, — только я есть уже хочу.

Максим рассмеялся.

— Ах, ты ж чревоугодница. Я тут распинаюсь, а она только о еде думает.

Наталья изобразила притворное смущение.

Пообедав и передохнув в ближайшем кафе, они отправились в Английский сад.

Здесь ощущение праздника только усилилось — рождественский базар, официальное закрытие которого должно было состояться на следующий день, добрался и сюда, расцветив и оживив холодную зимнюю сказку. Все тот же аромат корицы, цедры, глинтвейна и Бог знает чего еще, плотным облаком окутавший город, проник и сюда, навязчиво забиваясь в замерзшие носы горожан и гостей Баварской столицы. Чуть поодаль, в обрамлении заснеженных деревьев, лежало зеркало озера, превращенное стараниями падких до развлечений мюнхенцев в каток, по ледяной глади которого скользили взрослые и дети.

Наталья тут же схватила Максима за руку и потащила его к катку.

— Давай прокатимся, — с энтузиазмом предложила она.

— Давай, — посмеиваясь, согласился Максим.

Они сели на лавочку и, дружно натянув взятые на прокат коньки, с опаской ступили на голубой лед. Наталья раскинула руки и устремилась вперед, рассекая наточенными лезвиями гладкую поверхность замерзшего озера. Максим не был так проворен, как легкая жена, но тоже старался не ударить в грязь лицом.

— Догоняй, — озорно кричала Наталья, разгоняясь.

— Ну, заяц, погоди, — отвечал Максим, пытаясь хотя бы не отставать, не то, что догнать.

Наталья заливисто смеялась, останавливаясь в ожидании Максима, а потом выскальзывая чуть ли ни у него из рук.

Запыхавшиеся, раскрасневшиеся и ужасно счастливые, они сдали коньки и, уставшие, отправились в отель.

***

Наталья лежала, прижавшись к теплому боку мужа. Так, наверное, чувствуют себя младенцы, когда их грубо вырывают из теплой и надежной утробы матери в суровую действительность. Хотелось, свернувшись калачиком укрыться в надежных стенах.

— Только мне так хреново? — спросила Наталья мужа.

— Не только, — откликнулся Максим.

Шумно выдохнув, словно ныряльщик перед прыжком, Наталья неохотно встала и поплелась в ванную.

Приняв душ и позавтракав, она уютно устроилась на диване и, накрывшись пледом, принялась штудировать контракт. Из соседней комнаты раздавались «Времена года». «Плохой знак», — подумала Наталья, поднимаясь и разминая затекшие от долгого сидения мышцы.

— Есть будешь? — спросила она, подождав, пока он закончит играть.

— Буду, — буркнул Максим.

Сварганив на скорую руку салат из так называемых свежих овощей с восковым видом и водянистым вкусом и разогрев в микроволновке рыбу с гарниром из риса, предусмотрительно оставленные в холодильнике помощницей по хозяйству (слова «домработница» Наталья всегда сознательно избегала), Наталья крикнула:

— Максим, иди есть.

Понурые и невеселые, они сели за стол, вяло пережевывая пищу.

— Кстати, я просмотрела контракт, — вспомнила Наталья.

— И что скажешь? — отозвался Максим.

— Все нормально, пару пунктов я немного изменила, но если немцы не согласятся с изменениями, можешь оставить как есть.

— Угу, — проговорил Максим, задумчиво поглаживая подбородок.

— Что-то не так? — обеспокоено поинтересовалась Наталья.

— Да все Володя из головы не идет. Странно, что он мог делать в Мюнхене?

— Да, мало ли, — пожала плечами Наталья. — Забудь.

— Может, ты и права, — все так же задумчиво отозвался Максим.

***

Примостившись на светлом диване в углу погруженного в полумрак кафе, Наталья медленно тянула через соломинку разноцветный коктейль, время от времени бросая взгляд на часы. Лика опаздывала уже на пятнадцать минут. Наталья вздохнула. Скоро Новый Год, а праздничное настроение безвозвратно осталось в Мюнхене.

— Наташа, — услышала Наталья голос приближавшейся Лики.

— Как я рада тебя видеть, — обняла Лика Наталью. — Рассказывай, как съездили? Какие впечатления?

— Ой, съездили отлично. Слов нет, — развела руками Наталья.

— Представляю, — завистливо сказала Лика. — Фотки принесла?

— Ах, да, конечно, — спохватилась Наталья, доставая из сумочки альбом. — И подарки тоже.

Лика внимательно рассматривала фотографии, приговаривая: «Красота-то какая», «Просто сказка». Покончив с фотографиями, она принялась за подарки, доставая из пакета различные рождественские сувениры, елочные украшения, пряники.

— Спасибо, подруга, — обрадовалась Лика подаркам.

— Да, совсем забыла. Представляешь, мы Владимира в Мюнхене встретили.

— Владимира? — недоуменно переспросила Лика.

— Ну, да, помнишь, я тебе про него рассказывала — сводного брата Евы.

— Напомни-ка, — попросила Лика, удивленно подняв бровь.

— Когда бабушка Максима вышла замуж за деда, он уже был в разводе, — терпеливо начала свой рассказ Наталья. — Деда по партийной работе перевели в Россию, а жена с сыном Володей остались жить в небольшом городке в нескольких часах езды от Киева. Максим видел его всего несколько раз, якобы бывшая жена деда вскоре выскочила замуж и не поощряла общения мальчика с отцом. Первый раз, когда Владимир приехал по приглашению деда, Максиму было где-то лет пять, и он очень пугался большого деревенского увальня, прячась за спиной смеющейся Евы. Второй раз Володя приехал уже с молодой женой Аллой — скромной и застенчивой провинциалкой. Максиму было лет десять-двенадцать. Максим с Евой тогда уже жили отдельно — в деревянной халупе. Приезжали ли они еще, Максим не помнит, не отложилось в памяти. Он знал, что бабушка часто получала от Владимира письма. После ее смерти связь с ними прервалась.

— Надо же, какая встреча, — удивилась Лика. — Бывает же. Так Ева с Владимиром не общались?

— Нет, Максим рассказывал, что уже после смерти Евы, во время переезда он разбирал вещи и наткнулся на деревянную резную шкатулку с письмами.

— И что было в письмах? — заинтересованно спросила Лика.

— Да, вроде бы, по словам Максима, ничего особенного. Они же деревенские, что особенного они могли написать. Про урожай, да про хозяйство, — пожала плечами Наталья.

— А что он в Мюнхене делал? — поинтересовалась Лика.

— Сказал, что по делам, — задумалась Наталья, вспомнив обеспокоенность Максима. — Ой, да что я все о себе, да о себе. Ты рассказывай — что у нас тут нового произошло? Как дома дела?

— Да нечего особо рассказывать. Все как всегда, родители тьфу… тьфу… тьфу здоровы, на работе, как всегда, завал, даже рассказывать не хочется, — вздохнула Лика.

Наталья отметила, что Лика ни словом не обмолвилась о Сергее. Теперь в разговорах с Натальей она всегда умышленно даже имени брата не упоминала.

— Ну и, слава Богу, — улыбнулась Наталья. — Ах, вот еще, мы там с замечательным молодым человеком познакомились. Тоже из Москвы. Врач-гинеколог.

— А вот здесь, пожалуйста, поподробнее, — оживилась Лика, никогда не упускавшая случая наладить свою личную жизнь.

— Да, вся проблема в том, что он с женой был. Редкостная стерва, — вздохнула Наталья.

— Ой, ну с этого и надо было начинать, — разочарованно махнула рукой Лика. — Женатики для меня, как ты знаешь, с некоторых пор — табу.

— Ну что, отстал он, наконец, от тебя? — осторожно спросила Наталья.

— Да, если бы. Опять звонил вчера, прохода не дает. Я трубку не брала, чтобы не нагрубить, — тихонько вздохнула Лика.

Вот уже без малого пятнадцать лет Лика мучилась с Виталием — однокурсником Натальи и Лики, то, уходя от него окончательно, то снова возвращаясь. Виталий жил на две семьи, разрываясь между женой и Ликой. Как это зачастую бывает, каждое его решение было окончательным, сменяясь месяца так через два — три на следующее окончательное. Вот так и бегали эти несчастные по замкнутому кругу годами, движимые противоречивыми чувствами — сомнениями, злобой, ненавистью, любовью. Наталья старалась в эти их противоестественные отношения не вмешиваться — без нее проблем хватало.

— Представляешь, какая сволочь, — у Виталия как раз был период пылкой любви к жене, — ну, скажи, вот чего ему не хватает, — завела заезженную пластинку Лика.

Наталья промолчала, не хотелось заводить по новой этот бессмысленный, осточертевший за пятнадцать лет разговор. Но, Лика, видимо, ждала ответа, выжидательно глядя на подругу.

— Лика, давай не будем, ну, сколько можно, — горестно посмотрела на нее Наталья.

Лика, явно обидевшись, поджала губы и отвернулась.

— Расскажи лучше, какие планы на Новый год.

— Ой, даже не знаю. Двадцать восьмого числа у нас корпоратив, — оживилась Лика. — А на сам Новый Год — еще не знаю. Дома, наверное, может, Сергей придет. — Она внимательно наблюдала за реакцией Натальи на имя брата. Но, к ее сожалению, реакции не последовало. — А вы что планируете?

— Да, только вернулись, еще не думали, — отозвалась Наталья.

[i] Центральная площадь Мюнхена

[ii] Немецкий дед Мороз

[iii] Квашеная капуста

[iv] Крендель, посыпанный крупной солью

[v] Самое большое народное гуляние в мире, ежегодно проводится в Мюнхене с середины сентября до начала октября