Человек без сердца

Чистоте, Луне, Повелительнице, Страннице —

Моим музам.

Акт I

Картина 1

(На сцене юноша. Свет приглушён. Одежда свободная. Слегка небрежная. Сидит на подоконнике, глубокомысленно смотрит в окно)

Алек (с лёгкой печалью): Звёзды. Какие сегодня звёзды… Небо словно усыпано мириадами конфетти… Они манят, зовут к себе, но… Мои руки устали рисовать эти звёзды, это небо, в груди умерла птица, которая несла свет… дарила радость… мне и всем вокруг… Может быть я не кормил её, может быть не выпускал на волю, может быть просто однажды забыл запереть клетку… Не знаю, сейчас её нет. Холодно. (Нервно задёргивает штору, встаёт с подоконника, уходит. Гаснет свет)

(Уличное кафе. Столик. За столиком девушка. Одна. Скучающий вид. На столике коктейль. Девушка машинально потягивает сладковатую смесь через трубочку, иногда посматривает на часы, видно, что кого-то ждёт. На сцене появляется Алек. На лице холодная улыбка, так могла бы улыбаться разве что змея, увидев потенциальную жертву: слегка приподняты уголки губ, в глазах же ничего кроме холода и безразличия. Уверенным шагом направляется к девушке. Одет в строгий костюм, единственная вольность — расстёгнута пуговица под воротником)

Алек (рухнув на свободный стул, обдав девушку волной новомодного мужского парфюма, с ноткой едва различимого сарказма): Почему же столь юная прелестница одна? Уж не меня ли ждёшь?

Фиби (морща аристократический носик): А мы уже на ты? И вообще (чихает) здесь занято.

Алек (шутливо осматривается, заглядывает под стол): Занято? Кем? Ты кого-нибудь видишь?

Фиби (опешив от наглости собеседника): Нет.

Алек: Ну а я тебе про что говорю? Никого здесь нет. Значит, ты свободна.

Фиби: Я занята.

Алек: Как это место? (привстаёт, показывает на стул, с губ не сходит холодная улыбка)

Фиби: Как это место. Остынь, мальчик. Сейчас придёт мой бой-френд. Поверь, ему очень не понравится, что какой-то субчик вроде тебя заигрывает с его девушкой, а с ним (подманивает пальцем Алека поближе, переходит на заговорщицкий шёпот) шутки плохи — он байкер.

Алек (поднимает руки, словно отгораживаясь от Фиби): Всё понял. Сдаюсь. Вот только…

Фиби: Только что?

Алек: Я уже час наблюдаю за тобой. И что-то даже в радиусе нескольких миль не слышно мотоциклетного рёва. Или я ошибаюсь?

(Фиби берёт стакан, выплёскивает содержимое в лицо Алека и быстрым шагом покидает сцену)

Алек (облизнув губы): Горячая штучка. Не уйдёшь… Ещё никто от меня не уходил!

(Таким же быстрым шагом уходит вслед за Фиби)

Картина 2

(Улица. Фиби быстрым шагом идёт, периодически оглядываясь, за спиной Алек, улыбается и постепенно настигает Фиби)

Фиби: Какого ему от меня надо? Прилип, как банный лист. Не отвертеться! Где черти Кирка носят? Нет, хватит с меня! У него был шанс… Он его не использовал. Bye-bye, Кирк. Удачи! Осталось избавиться от этого придурка.

(Девушка резко останавливается и оборачивается лицом к преследователю, Алек, не ожидавший такого поворота событий, рефлекторно откидывается назад, не удерживает равновесия и падает. Фиби с лицом победителя подходит к поверженному врагу. Создаётся впечатление, что она только и ждёт, чтобы виртуальный Цезарь, опустил большой палец)

Фиби: Ну, что ковбой, доигрался? (Нагибается к Алеку, хватает его за грудки, притягивает к себе) Запомни, ты ещё легко… (Алек целует Фиби, она оказывается на земле под ним)

Алек (оторвавшись от поцелуя): А теперь скажи, что это было плохо и тебе не понравилось. Скажешь, глядя в глаза — уйду, и больше ты меня не увидишь. Промолчишь, или отведёшь взгляд — у меня появится надежда. Кстати, я — Алек.

Фиби (глядя в сторону, покорным шёпотом): Фиби.

(Юноша поднимается с земли, галантно протягивает девушке руку, Фиби в некоторой растерянности принимает приглашение, трогательно по-детски, опустив глаза улыбается. Уходят вместе)

Картина 3

(Шум стадиона. Ипподром. Скачки. Кто-то ставит на подпольном тотализаторе, заключает пари. Стоит безумный гвалт. Ситуация напоминает постройку Вавилонской башни, после того, как Бог придумал языки. Посреди этого безумия островок относительного спокойствия — девушка поминутно теребящая маленькую, явно дамскую сумочку, и постоянно поправляющая очки. Неугомонное ёрзанье на скамейке, до крови закушенные губы, побелевшие от напряжения пальцы, сдавливающие ни в чём не повинную сумочку — всё выдаёт в ней симптомы крайнего напряжения, она что-то шепчет себе под нос и накручивает на палец каштановый локон. На сцене появляется Алек. С трудом пробиваясь сквозь ошалевшую, безумствующую толпу, он, наконец, со вздохом облегчения и пакетом поп-корна опускается на свободное место рядом с девушкой)

Кати: Двадцать первый… Двадцать первый… Двадцать первый…

Алек: Двадцать первый, я двадцатый. Как слышите? Приём.

Кати (растеряно, как будто только что проснувшись): Извините?

Алек (предлагает девушке поп-корн): Угощайтесь.

Кати (берёт): Спасибо.

Алек: Тоже любите лошадей?

Кати (явно не совсем понимая, о чём идёт речь): Я?.. Нет, пожалуй, нет… (Шёпотом) Двадцать первый, двадцать первый, двадцать первый…(Нормальный голос) Я здесь случайно, поэтому, если кто-то вас спросит, вы меня не видели. Договорились?

Алек: Договорились. Кстати, из достоверных источников: ставить надо было на Шарлоту. Девятнадцатый номер.

Кати (сделав большие глаза, смотрит на собеседника, превращается в одно большое ухо, голос срывается): К-к-как на Шарлоту? Н-н-н-но…

Алек (вздыхает, подняв глаза к небу): Но этого не может быть, ведь Блэк Джек всегда выигрывал… Был явным фаворитом скачек… Вы угощайтесь, угощайтесь. Поп-корн замечательный, хотя я бы ещё немного подсушил… (Кати машинально ест, пакет с поп-корном легко перекочёвывает к ней на колени) Так вот, к нашим баранам, то есть лошадям. Именно потому, что Блэк был фаворитом скачек, я и поставил на Шарлоту.

Кати: Почему?

Алек (глядя прямо в глаза, поучительным тоном): Потому что нельзя быть всё время в фаворе, потому что чем выше взлетишь, тем ниже упадёшь — такова жизнь, и от этого никуда не деться. А тем, кто пытается, добрые люди очень быстро обрубают крылья… Но что-то я опять не в теме. Блэк устал — это видно невооружённым глазом, а Шарлота полна сил и желания победить… Да и с жокеем этой девочке повезло — молодой, дерзкий, тщеславный, с мочёным хлыстом и острозаточенными шпорами… Отсюда вывод — вы проиграли, мадам.

Кати: Во-первых, мадемуазель, а во-вторых, вот увидите, Джек соберётся и вырвет победу у этой белогривой выскочки!

Алек: Давайте заключим пари.

Кати (с интересом): Что за пари?

Алек: Самое, что ни на есть, простое: если выигрывает Блэк, я к вашим услугам — любое ваше желание в и за пределами разумного… Но…

Кати: Но?

Алек: Но если первой к финишу придёт Шарлота — с вас свидание. Идёт?

Кати (слегка пококетничав): Идёт.

(Последние секунды забега. Все в напряжении. Стадион взрывается, когда Шарлота на последних метрах обходит старину Джека на целых пол-корпуса)

Кати (с плохо скрываемым чувством обиды, сквозь которую, как через стекло, можно увидеть досаду маленькой девочки, которой вместо новой куклы из магазина подарили конфетку): Вы знали! Вы знали! Так нечестно. (Порывается встать. Алек ловит её за руку)

Алек: Нечестно отказываться от данного слова… А знал я или нет… Так ли это важно? И что для вас означает слово «знал»? Если вы предполагаете, что я заранее договорился с жокеем Блэка, заплатил ему энную сумму, то вы слишком высокого обо мне мнения. А под надёжным источником я подразумевал свою интуицию и аналитический склад ума. Так что, мадемуазель…

Кати (с наигранным презрением): Кати.

Алек: Какое интересное имя… От него веет романтикой парижских улочек, немного хрипловатым, надтреснутым голосом Эдит Пиаф из медного рта патефона… Можно я буду называть вас Воробушком?..

Кати: Можно, только отпустите меня, в конце концов!

Алек: Ещё секундочку. Когда же мы с вами увидимся, Кати?

Кати: Ах, право не знаю: у меня столько планов…

Алек: Значит завтра. Ровно в шесть. «У Пьера». Договорились?

(Кати утвердительно кивает головой, Алек отпускает её руку, она спешно покидает сцену, он кричит ей вслед)

Алек: Не дайте мне повод разочароваться в прекрасной половине человечества! Иначе моё разбитое сердце будет на вашей совести! (В сторону) Как хорошо иметь в друзьях профессионального наездника…

Картина 4

(Алек один. Его квартира. По сцене раскиданы вещи — хозяин этого дома не любит убираться)

Алек (в руке полупустая бутылка виски, рядом со стулом лежит кипа исписанной бумаги): А ведь когда-то было по-другому… Я хотел жить, я верил в жизнь… Я видел Любовь… и, клянусь, моё сердце билось… Билось в такт музыке, звучащей в мой душе, музыке льющейся из каждого окна, взгляда. Музыке, которой, как парами алкоголя, был пропитан вдыхаемый мной воздух… Это было… Это было очень давно. Давно и неправда. Да, неправда… Неправда. Но тогда всё было для меня правдой, всё имело смысл, потому что рядом была Она, та ради которой можно было расправить руки, стоя у края крыши, шагнуть в пустоту и полететь… Полететь над изумлёнными прохожими, вечными пробками, элегантным убранством парков и когтистыми лапами небоскрёбов, пытающихся поймать Небо… И я, чёрт возьми, летал! Летал и выписывал в небе фигурами высшего пилотажа: «Я люблю тебя!», а она улыбалась, застенчиво опускала глаза, краснела и отходила от окна… Я пел серенады, но не ей, а она отвечала радостным смехом, но не мне. Она любила меня, но ещё не знала об этом. И я тогда не знал люблю ли… Воистину, что имеем не храним, потерявши плачем… А теперь поздно плакать — назад ничего не вернуть — поросло быльём…Или бельём… Тем бельём, что вывешивают на балконе, когда под рукой не оказывается популярных ныне «памперсов». О чём это я? Ах, да… (прикладывается к бутылке) Тогда я так и не решился к ней подойти, а потом… Потом скучная история о том как распадается девять из десяти пар, связанных первой любовью: вокзал, поезд, новый город, новые друзья — память всегда любит возводить стены — так легче: так можно выжить, добиться чего-то, вырасти в карьерном плане, выгодно устроить личную жизнь и так далее и тому подобное. Вот только по ночам барьеры, стены рушатся как карточные домики под яростным напором воспоминаний… Её первый взгляд, первое касание рук (незаметное, может быть, случайное), первый поцелуй — пусть неумелый, пусть некрасивый, но, в конце концов, в первый раз целуются не для фото- и видеокамер — её голос, запах, смех… И рождается боль там, где когда-то давно жила моя птица… Вернее будет сказать — рождалась, потому что сейчас моей птицы нет… И я уже не знаю плохо ли это. А впрочем хватит на сегодня философствований. Пора отправляться спать.

(С трудом поднимается со стула, обводит зал равнодушным взглядом глубоко нетрезвого человека, разворачивается и неуверенной, тяжёлой походкой покидает сцену)

Картина 5

(Ресторан «У Пьера». Кати уже ушла — Алек вызвал ей такси. Она улыбалась, смеялась, можно сказать, светилась счастьем. Ему было всё равно, но она не замечала его холода или не хотела замечать. Теперь он сидел один за ресторанным столиком и безбожно нажирался виски. К столику подошла весьма эффектная юная особа: высокий «конский хвост», вызывающая боевая раскраска, красная мини-юбка, плотно облегающая пару стройных, точёных ножек — всё выдавало в ней слегка ошибшуюся временем амазонку, не хватало разве что копья. Девушка дерзко, не дожидаясь приглашения или хотя бы формального согласия, села за столик Алека, демонстративно достала из сумочки сигарету и потянулась лицом к молодому человеку)

Эйрин (слегка обиженно): Вы не слишком-то вежливы.

Алек (оторвав взгляд от очередного стакана с янтарной жидкостью): А вы слишком дерзки на мой вкус. И ещё — пообщайтесь со своим стилистом. Лично я оторвал бы ему руки, а впрочем, мне абсолютно всё равно… Право, не хочется вас обижать, но не могли бы вы найти другой объект для охоты на этот вечер. Я, извините, сегодня мало похож на героя-любовника.

Эйрин: Полегче, парень. Я ведь могу и обидеться.

Алек: Обижайтесь сколько угодно. И кстати, почему вы мне тыкаете, кто вам это позволил?! Тем более, кто вам позволил садиться за мой столик?! Благо свободных мест здесь навалом!

Эйрин: А мне может быть хочется именно к тебе подсесть… Может я твой ангел-хранитель, только знай — ангел легко превращается в демона. Особенно, когда придурки вроде тебя пытаются его разозлить!

Алек: Боже, Боже, Боже… Я весь дрожу. Вы слишком не похожи на ангела.

Эйрин: Внешность обманчива (встаёт из-за стола, подходит к Алеку, нагибается, подставляет ему плечо) Держись за меня. На сегодня тебе явно хватит.

(Алек начинает отбиваться, Эйрин проводит великолепный хук справа и отправляет незадачливого героя в глубочайший нокдаун)

Эйрин: Помогите кто-нибудь. Вызовите такси. Ему не помешает свежий воздух.

(Подходят двое бравых молодцов, берут Алека за локотки и тащат прочь со сцены. За ними, цокая каблучками, уходит Эйрин.

Алек приходит в сознание, хватается за челюсть, трясёт головой, рядом Эйрин, вздыхает)

Эйрин: Ты хоть адрес свой помнишь, болезный? А-то этот шоферюга с нас сдерёт по-полной.

Алек: Где я? Чёрт, ты сломала мне челюсть! Ещё ответишь за это! Я тебя… (снова удар. Короткий и точный. Алек снова в хорошо знакомом и уже привычном ему состоянии нокдауна)

Эйрин (потирая ушибленный кулак): Ненавижу, когда мужики начинают исходить ядом, как кобры или ещё кто похуже… Едем ко мне: Мапл-стрит, 1223.

Картина 6.

(Квартира Эйрин. Алек приходит в себя. Несколько секунд уходит на то, чтобы осмотреться, осознать, что находится не у себя дома, резко вскочить с постели.

Голова начинает кружиться от слишком резких движений, Алек осматривает себя с ног до головы, понимает, что гол, нервно срывает одеяло с кровати и превращает его в некое подобие набедренной повязки. Взгляд упирается в стену. Красочные обои. Обои в цветочек. Но привлекает героя не это: он видит фотографию.

Простая, ничем не примечательная фотография: четыре смеющихся, счастливых девушки в кадре. Алек и не обратил бы на неё внимания, если бы не одно но: на фото были изображены легкоузнаваемые, не успевшие выветриться из памяти лица Фиби, Кати, Эйрин… Лицо четвёртой казалось смутно знакомым, вызывало странные, обрывочные воспоминания, не воспоминания даже — отголоски, отзвуки, нечто, что ещё можно услышать, но невозможно разобрать. Слышны приближающиеся шаги.

Алек в панике. Видит одежду на стуле, сгребает её, подбегает к окну, облегчённо вздыхает — домик одноэтажный. Распахивает оконную раму, прыгает вниз, не забыв выбросить одеяло. Убегает.

Открывается дверь.

На пороге Фиби, Эйрин и Кати)

Кати (к Эйрин с насмешкой): Ну, и где твой достославный принц?

Фиби: Да. Где он?

Эйрин (растерянно): Не знаю. Даже не представляю. Он был пьян настолько, что не мог даже раздеться… (Находит одеяло) Смотрите! Сбежал и даже не поблагодарил!

Фиби: Как это похоже на современных мужчин

Кати: А вот и нет! Я вчера с таким парнем познакомилась… (Томно, закатив глаза, едва ли не грудным шёпотом) Он был настолько галантен, свеж, сексуален, что я таяла под взглядом его льдистых глаз…

Фиби и Эйрин (хором): Хватит!

Фиби (с сарказмом): Тебе бы писать женские любовные романы, что-нибудь наподобие «Огненных объятий греха»…

Эйрин (с горечью): Когда же ты, наконец, повзрослеешь?

Кати (с шутливой обидой): Не раньше, чем вы начнёте верить в сказки. И я вас сейчас научу им верить! (Поднимает с пола брошенное одеяло, смеясь, стегает им по всем выступающим частям тела своих подруг. Подруги, в стремлении защититься, хватают с кровати подушки, начинается подушечный бой без правил)

(Продолжая битву, подруги исчезают со сцены.

На некоторое время сцена погружается во тьму.

Сначала приходит звук. Скрежет ключа в замочной скважине, попытки попадания в скважину, вздох облегчения, скрип открываемой двери. Шаги. Тяжёлые. Вскрики, удары — человек идёт в темноте, спотыкается о всевозможные углы, наконец, слышен удар по выключателю. Свет освещает сразу всё пространство. Свет яркий. Бьёт по глазам. Зрителям в частности. В большей степени тому, кто на сцене.

В лучах прожекторов видна уже знакомая нам квартира Алека. С последнего нашего к нему визита практически ничего не изменилось. Разве что, бутылка возле кресла уже практически пуста, что не вызывает приступа бурной радости у хозяина, скромно притулившегося в углу, как впрочем не вызывает и грусти — слишком много спирта на килограмм живого веса за последние два дня)

Алек (вздыхая, садится в облюбованное кресло, откидывается на спинку, постепенно гаснет свет, оставляя маленький остров, на котором больше ни для кого нет места): Дом, милый дом. Наконец-то я дома. Сумасшедшие были дни, особенно это утро. Нет! Хватит! Пора начинать жизнь с чистого листа. (Протягивает руку к бутылке, подносит к глазам, делает глубокий глоток (несколько капель всё же остаётся на дне), бросает виски за спину, слышен звон разбитого стекла) Потом уберу. Вот и начал… Из головы не выходит та девушка… Четвёртая на фотографии… Кто она?

(Белоснежный (настаиваю — свет должен быть, ярко-белым, холодным, жёстким) выхватывает из тьмы закулисья девушку. Зрителю она знакома — это четвёртая девушка с фотографии. Звучит музыка (Шнитке, «Танго»), девушка выходит на сцену, она танцует, в танце приближаясь к Алеку, тянет к нему руки, лицо, словно одухотворенно неземной, высокой скорбью, глаза полны неизгладимой, невыразимой нежности и боли, она кричит, но ни звука не срывается с насурьмленных губ, она касается его щеки, но он не чувствует прикосновенья)

Алек: Кто она?.. Эхо, она словно эхо, словно песнь сирены — манит, манит на гибель, заставляет разбиться о голодные клыки рифов, но оттого не становится менее сладкой… Боль в пустом рукаве, когда знаешь, что болеть нечему, но… Чувствуешь, чувствуешь боль. Каждый день, каждую ночь. Звезда в небе… Слишком далеко, чтобы рассмотреть, слишком близко, чтобы не знать имени… Имя… Имя…

(Девушка падает на колени, обречённо, медленно, в такт музыке, музыка обрывается неожиданно, на сцену падает тьма. В последний момент можно увидеть лежащую девушку, даже в последние мгновения жизни тянущуюся к Алеку, словно утопающий к ветке ивы склонившейся к воде… Алек безучастен. Свет гаснет над ним чуть раньше, последние слова доносятся зрителю из мрака, лучом прожектора вырисовывается мрачный, несколько даже величественный силуэт человека, развалившегося в кресле и умирающей девушки за его спиной)

(Занавес.

Конец I акта)

Акт II

Картина 1

(Квартира Эйрин. На сцене стоит аккуратный, средних размеров деревянный круглый стол. Аккуратность, практичность, пожалуй, самые подходящие слова, для того, чтобы охарактеризовать эту комнату, да и квартиру в целом. Комната — нечто среднее между кухней и гостиной — выдержана в спокойных серо-голубых тонах, каждый нож знает здесь своё место, каждый чайник блестит отполированным боком, стол накрыт белоснежной, накрахмаленной скатертью.

За столом всё те же: Эйрин — хозяйка квартиры, Фиби и Кати — подруги хозяйки.

Идёт обычная светская беседа.

Позволим себе опустить значительную часть премилого воркования и остановиться на наиболее заинтересовавшем нас моменте.

Да, кстати, с момента пухового побоища не прошло и пяти минут.

Не перестаю удивляться умению девушек за столь короткое время кардинально менять свой облик, при этом, не теряя и тысячной доли своего природного очарования!)

Кати (по-детски поднося ладошку к пунцовым губкам, в бесполезном порыве скрыть улыбку, обращается к Фиби): Смотри! У тебя перо в волосах. Ты теперь индейский вождь! (Вскакивает с удобнейшего, занимаемого ею кресла, звонко смеясь, нарезает круги вокруг стола) Фиби — индейский вождь! Фиби — индейский вождь! (Подбегает к Фиби, выдёргивает из волос перо, вонзает его в свою безупречно уложенную причёску) А теперь я индеец! (Показывает Фиби «Буратино», корчит рожи)

Фиби: С меня хватит! Я ухожу. Пока, Эйрин.

Эйрин (растерянно): Пока… (Словно вспомнив что-то) Постой! А как же чай?

Кати (радостно): Чай! Чай! Хочу чаю… Только ты его умеешь готовить по-настоящему. За чашку твоего чая, я готова отдать всё самое дорогое. (Переходит на шёпот) Даже перо. (Нормальным голосом) Держи (Протягивает перо Фиби) Предлагаю закопать топор войны поглубже, и выпить чашку мира… (Делает умильное лицо, каковое можно приметить у малых детей, желающих выклянчить какую-нибудь безделицу у этих странных созданий — взрослых. Разве можно отказать ребёнку?)

(Фиби с Эйрин обмениваются всепонимающими взглядами. Фиби тяжело вздыхает, забирает перо у Кати. Эйрин отлучается на минуту — поставить чайник, нарезать рулет, слегка пресноватый, зато сделанный своими руками в точном соответствии с бабушкиными рецептами)

Кати: Значит мир?

Фиби: Мир. Только обещай одну вещь.

Кати: Какую?

Фиби: Хотя бы иногда снимай розовые очки.

Эйрин: Девочки, чай готов. Садитесь за стол!

(Садятся. Пьют. Беседа начинается с прерванного места и вскоре вновь впадает в привычное русло)

Кати (к Эйрин): Ты, кажется, хотела рассказать нам о своём принце…

Эйрин: Рассказывать-то особенно нечего. Я встретила его вчера «У Пьера»…

Кати (с нескрываемым удивлением): Как?! Ты тоже была вчера «У Пьера»?

Фиби: Ну и что в этом странного? Половина населения нашего городка обедает «У Пьера».

Кати: Но только не Эйрин.

Фиби и Эйрин (хором): Почему?

Кати (ничуть не растерявшись): Потому что у неё бзик на домашней пище… Извини, я…

Эйрин (слегка обиженно): Извинения приняты.

Кати: Но я правда…

Фиби: Хватит, Кати. Ты уже итак сказала всё, что могла.

Эйрин (глухим, спокойным голосом): Нет, Фиби. Она в чём-то права. Я действительно не люблю рестораны, поскольку привыкла делать всё своими руками, надеяться только на себя и не ждать поблажек ни от судьбы, ни от мужчин! (Взгляд полный непокорности, тоски, сдерживаемых яростных слёз брошен на сжавшуюся в комочек Кати) Но вчера… Вчера был странный день. Он не заладился с самого утра: я случайно разбила чашку. Ту чашку, что подарил мне Фредди Моркинс в первом классе. Помнишь, Фиби?

Фиби: Ещё бы! Он тогда сказал, что сам её сделал. Врал, конечно. Там на донышке…

Эйрин: Неважно! Вы же знаете, как дорога она мне была. И вот я её разбила… Ещё и порезалась осколком.

Кати (сделав очередной глоток ароматного чая на смородиновых листьях с добавлением бергамота): Фредди всегда был негодяем.

Эйрин: Негодяем?

Кати: Да. Неужели не помнишь, как он дёргал меня за косички

Фиби: Дорогая, но у тебя никогда не было косичек…

Кати: Правда?

Эйрин и Фиби (хором): Правда!

Кати: Что ж, а что вы скажете о тотализаторе?

Эйрин и Фиби (хором): Каком тотализаторе?

Кати: На первый поцелуй. Ставки были очень высокими. Моркинс поставил 10:1, что первым поцелует тебя и проиграл… Первым поцеловавшим тебя в щёчку (ибо способ поцелуя не оговаривался) был Сеттлфилд на перемене между музыкой и рисованием перед всем классом за два дня до того, как Моркинс всучил тебе свою пошлую кружку за два четвертака. И, между прочим, юный отпрыск Сеттлфилдов сорвал этим невинным жестом весьма солидный куш. Что-то около пятидесяти долларов…

(Эйрин порывисто встаёт из-за стола, закрывает лицо руками, выбегает из комнаты, за нею уходит Фиби. На пороге кухни девушка останавливается, поворачивается к Кати, спокойно продолжающей пить чай, закусывая его наивкуснейшим рулетом, слегка пресным, но, кажется, я об этом уже упоминал)

Фиби: Зачем ты ей это рассказала?

Кати (оторвавшись на миг от своего более чем увлекательного занятия, поднимает удивлённый взгляд на Фиби): Потому, что это — правда (возвращается к прерванной трапезе).

(Фиби укоризненно качает головой. Уходит. Кати продолжает есть.

На заднем фоне слышен надорванный, слегка истеричный, отчаянный плач.

Гаснет свет)

Картина 2

(На сцене Алек. Как всегда, гладко выбрит, подтянут, свеж. Тонкий запах элегантного парфюма, холодная улыбка, столь же холодный взгляд — он снова готов к бою. Зрителю слышен привычный шум города — гул машин, крики людей, шаги, собственно говоря, то, что составляет жизнь нормального отпрыска мегаполиса. Алек медленно движется к центру сцены. Создаётся впечатление, что он просто наслаждается красотами города, но первое впечатление, как известно, обманчиво.

На сцене появляется девушка. Симпатичная на вид. Белокурая. Волосы длинные, находящиеся в абсолютно свободном полёте, ветер создаёт из локонов некое подобие нимба или, во всяком случае, хвоста кометы с ужасающей скоростью приближающейся к Земле. Их столкновение неизбежно. В данном случае Земля все силы тяготения и притяжения бросает на то, чтобы приблизить сладостный миг соития бренного и небесного камня.

Герои идут навстречу друг другу. Девушка роняет кошелёк, волшебным образом Алек оказывается рядом, наклоняется за кошельком, она повторяет за ним все движения, их лица сближаются на расстояние поцелуя, их руки соприкасаются, встречаются их глаза, неожиданно гаснет свет. Всего на мгновение. Тонкий луч прожектора выхватывает из тьмы ту, Четвёртую, девушку с фотографии. Она стоит неподвижно за спиной девушки. Стоит и смотрит. Смотрит печально, не говорит ни слова, лицо напоминает маску, застывшую маску, сходство с карнавальностью, нереальностью добавляет второпях намалёванная чёрным улыбка на бледном лице и нелепое белое платье-балахон с ещё более нелепыми яркими пуговицами, за спиной же странного создания видны крылья)

Алек: Кто ты? Почему преследуешь меня?

(Девушка продолжает молча стоять и смотреть печальным взглядом на Алека. Этот взгляд слишком контрастирует с глупой улыбкой уродующей красивое от природы лицо)

Алек (отталкивая от себя свою новую жертву, исступлённо): Отвечай, когда я тебя спрашиваю!

(Кидается к Четвёртой, лицо перекошено злобой, смертельным ужасом, пытается схватить несчастную. Загорается свет. Алек ловит руками воздух, он абсолютно растерян, он кричит, а на сцене, чуть позади него лежит, сжавшись в клубок, отвергнутая столь грубым образом девушка. Она тоже кричит, но крик её беззвучен. Она плачет не от боли, но от непонимания.

Начинают собираться люди — не каждый день в парке плачет девушка, а рядом бьётся в истерике весьма опрятный на вид молодой человек, хотя чего только не увидишь в эти безумные, безумные, безумные времена.

Какая-то дама в белом трико и гигантской с полями шляпе поднимает девушку с земли, прижимает к себе, гладит по головке, как малое дитя, нашёптывает что-то на ушко.

Несколько мужчин пытаются успокоить Алека, но их попыткам не суждено увенчаться сколь-нибудь значимым успехом — измельчало в наше время племя богатырей. И вот богатыри постанывают в кустах, держась то за ребро, то за глаз, то за синеющую на глазах челюсть, а главный герой продолжает брызгать слюной, месить кулаками воздух, душить кого-то и всё кричать в пустоту перед ним: «Кто ты?!»

Слышится вой приближающихся сирен «Скорой» На сцену выходят три бравых молодца-санитара, оперативно скручивают безумца и уходят вместе с ним со сцены,

Толпа начинает судачить о том, о сём, потихоньку расходиться, уходит и девушка в сопровождении странной дамы, уходят даже горе-бойцы, постанывая, покряхтывая, опираясь друг на друга. На сцене остаётся кошелёк, забытый всеми в общей суматохе.

Некоторое время сцена пуста. Затем из-за левой кулисы выглядывает озорное лицо мальчугана, хитро оглядываясь, переводя взгляд умных глазёнок со зрителя на зрителя, он осторожно, нарочито театрально выбирается из своего убежища. На цыпочках, поминутно оглядываясь, дабы удостовериться, что никто его не видит, мальчик подкрадывается к кошельку. Замирает над ним на мгновение, как удав над кроликом, и бросается в атаку.

Враг сдаётся без боя, идёт подсчёт выручки, мысленный перевод содержащейся в кошельке суммы в леденцы и жвачки — блаженная улыбка озаряет лик юного вора, и он в припрыжку убегает со сцены)

Картина 3

(Скупое освещение размывает силуэты, затрудняет обзор сцены, погружает сцену в серую вату, сквозь которую доносятся голоса.

Практически ничего нельзя разобрать. Отдельные слова, никак не складывающиеся в осмысленные фразы.

Единственное, о чём можно судить с уверенностью — голоса принадлежат двум людям. Отчётливо слышно старческое кряхтение и нежное женское контральто)

Голос старца: Больной (неразборчивый шёпот) Доза (снова не разборчиво)

Голос девушки: Три… Он… При…

Старец: Вижу.

(Загорается свет. При ярком, стерильном освещении можно увидеть, что в небольшой комнате собралось три человека. Отчётливо видна кровать. По разные стороны от неё сидят — убелённый сединами старец со злобными, живыми глазками за стёклами очков в золотой оправе (оговоримся сразу, золото фальшивое) и миловидная особа лет двадцати-двадцати пяти в отутюженном, накрахмаленном медицинском халате, едва-едва доходящем до колен. Герои перебрасываются взглядами, улыбками, имеющими определённое значение только для двоих. Между тем, тело на кровати подаёт первые признаки жизни)

Алек (растерянно, в пустоту): Где я? (Оглядывается по сторонам, пытается освободиться, в скором времени понимает, что прикован к постели. Порывается встать. Кожаные петли ремней впиваются в руки, Алек кричит от боли, обречённо откидывается на спину, затравленно переводит взгляд с одного своего потенциального мучителя на другого)

Старец: Успокойтесь, успокойтесь. Всё хорошо. Я доктор Бёрнсайд. Это (указывает на медсестру) миссис Брингем — моя помощница.

Алек (снова рвётся к свободе, рычит от боли, на ногах и руках выступает кровь): Где я?!

Бёрнсайд: Что же вы так себя не любите? Миссис Брингем, три кубика бромазепама, будьте добры.

(Медсестра встаёт со стула подходит к столику с медикаментами, наполняет шприц, пытается поставить укол — безуспешно. Алек напоминает дикого зверя: он вертится, словно уж на сковородке, плюётся, рычит, бьётся головой о стальную спинку кровати. Бёрнсайд пытается удержать Алека — тот же результат, что и при попытке поставить укол.

Алек перегрызает ремни и бежит в зал. В зрительном зале паника, крики, гвалт. Между тем, на сцене никакой паники, ни намёка на страх: миссис Брингем, забыв о том, что она миссис, садится на пустующую кровать, медленно расстёгивает пуговицы своего халатика, то и дело, бросая полные страсти взгляды на доктора. Доктор, довольно ухмыляясь, на ходу сбрасывая лишнюю одежду, приближается к своей ассистентке. Обоим просто наплевать на только что сбежавшего пациента, а также на царящий в зале бедлам. Двое сближаются, сближаются, сближаются… Гаснет свет. В темноте слышатся скрип кровати, крики и прочие характерные для любовных игрищ звуки. Алек растворяется в толпе)

Картина 4

(Перед нами улица. Не слишком широкая, не слишком узкая. Рядовая улица рядового городка. Неоновые вывески, зазывающие заглянуть в паб, ночной клуб, мотель, вечные пьяницы у дороги, неспящие попрошайки, ночные бабочки, слишком назойливо предлагающие свои услуги.

Город живёт своей весьма и весьма неспешной жизнью, существует в своём заданном годами ритме. Звучит мягкий, неспешный блюз — всё спокойно в датском королевстве. Неожиданно на краю сцены появляется белое пятно. С его появлением музыка замолкает на несколько мгновений. Пятно приближается. Через секунду-другую становится очевидным, что к центру сцены на огромной скорости приближается человек. Тишина взрывается амелодичным рыком Джорджа Фишера (Cannibal Corpse «Devoured by vermin»). Свет сходит с ума, становится хаотичным, кроваво-красным, без всякой логики или смысла с бешеной скоростью переходит с объекта на объект. Во всполохах кровавого огня мелькают лица, части тел. На сцене давка, крики, искажённые болью и страхом рты, распахнутые в ужасе глаза. Посреди этого, зажав руками уши, растянув губы в крике, движется, бежит, запинается, падает, встаёт и продолжает бежать Алек. Он не перестаёт кричать, крик сливается с сотней ему подобных. Свет периодически останавливается на знакомой зрителю фигуре Четвёртой. Фигура постепенно приближается к Алеку с последним аккордом, Четвёртая кладёт руку несчастному на плечо, последний вскрикивает. Мгновенно загорается свет)

Алек (растерянно, сжав ладонями виски, перебегая обезумевшим взглядом от одного лица зрителя к другому): Где я? Что со мной происходит? Кто она… Кто она? КТО ОНА?!!! И какого чёрта меня преследует? Зачем я ей? Зачем? Я — ничтожество (рвёт на себе рубашку, скидывает её с себя. К зрителям, с яростью) Смотрите! Я ничтожество! Я ничтожество!!! Ничтожество!!! (Бьёт себя руками по лицу, кричит что-то нечленораздельное) Я — пустое место, сорванный голос, сломанная игрушка, надоевшая кукла, остекленевшим, печальным взглядом взирающая на свою бывшую хозяйку с высоты антресолей. Я — то, что уже никогда не вернётся, никогда не сможет стать прежним! Никогда! Слышите, вы?! Да что с вами говорить? (Разочарованно вздыхает, делает рукой жест, словно отмахивается от надоевшей мухи) Вы такие же, как я. Вот ты (показывает пальцем на мужчину средних лет, то и дело прикладывающего ко лбу носовой платок, теребящего узел галстука), встань, пожалуйста. (Мужчина встаёт) Что с тобой?

Мужчина (заикаясь): Н-н-ничего.

Алек: Ничего? Ну, ничего, так ничего… А чего галстук теребишь?

Мужчина (окончательно теряясь, умильно пытаясь найти слова, чешет затылок, переминается с ноги на ногу): Жарко.

Алек (усмехнувшись): Жарко? (В зал) Вы посмотрите, жарко ему. (К зрителю) Ещё бы тебе жарко не было: думаешь только, как бы побыстрее смыться отсюда, весь как на иголках. А всё почему? Да влюбился, как мальчишка. Волочишься за ней, как стареющий сатир за нимфой, а она — ноль внимания. Только сегодня вдруг согласилась. А тут жена, как назло, вспомнила, что абонемент в театр пропадает. Да ещё праздник этот идиотский — восьмое марта. А в кармане ни гроша. То есть грошики-то есть да не про женину честь… Вот и пришлось в занюханный театр тащиться. Прав я?

Мужчина (то краснея, то бледнея, то едва ли не падая в обморок): Прав.

Алек: А вот возьми и уйди. Прямо сейчас. Докажи, что ты мужик, а не тряпка половая. А жена твоя где? Показывай.

(Женщина, словно ледокол имени товарища Сталина, прорубается сквозь ряды смущённых зрителей, подходит к неверному мужу, на весь зал раздаётся звонкий шлепок оплеухи, после которой несчастный мужичонка едва держится на ногах, качается, как ковыль на ветру, а ледокол отплывает в обратном направлении и с шумом хлопает дверью зрительного зала. Мужчина поворачивается к Алеку)

Мужчина (глаза полные слёз, вот-вот заплачет): Зачем вы так? Я ж её люблю. А она теперь меня и на порог не пустит.

Алек: Не её ты любишь, а привычку. Одет, обут, сыт, дети по пустякам не достают, чего ещё надо? Ты такой же, как я. И не обольщайся на её счёт — она тоже привыкла к привычке — какой-никакой, а муж, какая-никакая — опора. Ну, что стоишь, смотришь, глазёнки на меня вылупил?! Иди, догоняй свою наречённую, может, вымолишь ещё прощение, может, успеешь…

(Человек со всех ног бросается бежать, падает, встаёт, снова запинается о чьи-то, как нарочно, расставленные ноги)

Алек (вдогонку): Постой, остановись на секунду! (в зал) Не слышит. И вы не слышите. Ах, да что с вами говорить?

(Уходит. Свет следует за ним, гаснет, когда фигура героя скрывается в спасительной тени кулис.

Сцена погружается во тьму)

(Сцена освещена. Свет достаточно яркий для того, чтобы разглядеть присутствующих. Точнее, присутствующую — на сцене всего одно действующее лицо — Кати. Она продолжает спокойно есть приснопамятный рулет и прихлёбывать из стоящей рядом кружки уже остывший чай)

Кати (с долей лёгкого любопытства, так изумляется ребёнок, искренне не понимая, за что его ставят в угол: ну, подумаешь, маминой помадой нарисовал на стене горы Занзибара, разбил окно в детской метким выстрелом из рогатки, сделанной из подручных материалов — двух спиц и резинки для волос): И чего она так расстроилась? Я не сделала ничего — просто сказала правду. Разве от правды кому-нибудь становилось нехорошо, разве, правда — это плохо?

(На сцене появляется Фиби, она осторожно прикрывает дверь из спальни в гостиную, облегчённо выдыхает и идёт к столу. Не обращая внимания на Кати, наливает себе чай. Пробует)

Фиби (с насмешкой): Ты страдаешь мазохизмом?

Кати: Мазо -, чем?

Фиби (менторским тоном): Мазохизм — болезненная тяга к причинению себе духовной, чаще физической боли, как к единственно возможному источнику наслаждения. Чай холодный.

Кати (опустив глаза): Ага. (Взгляд на Фиби) Спасибо за лекцию. На вопрос отвечу — нет. Невозможно страдать тем, о чём не имеешь ни малейшего представления.

Фиби (разочарованно): Но я же тебе только что всё объяснила.

Кати: Теперь это так называется? Тебе можно работать в разведке.

Фиби: Почему?

Кати: Потому что ни один нормальный человек не сможет понять и двух слов из твоих вербальных баррикад. Ты от кого защищаешься? Уж не от меня ли?

Фиби (презрительно): Делать мне больше нечего!

Кати: Тише, тише. Как она?

Фиби (растерянно): Кто?

Кати: Эйрин.

Фиби: А как бы ты себя чувствовала на её месте?

Кати: Честно?

Фиби: Честно.

Кати: Никак.

Фиби (в сторону, шёпотом): Тяжёлый случай. (К Кати) Ты когда-нибудь слышала о любви?

Кати: Обижаешь, подруга. Я и «Титаник» смотрела, и Вальтера Скотта читала, и даже (переходит на шёпот) слушала «Notre Dame De Paris». На французском (значительно кивает головой).

Фиби (с сарказмом): Поздравляю. А сама любила когда-нибудь?

Кати (с детской непосредственностью): А что это такое?

Фиби (изумлённо): Ты не знаешь, что такое «любить»?! Ты никогда не любила?.. Не могу поверить…

Кати (всё с той же детской наивностью во взгляде и интонации): А ты любила?

(Пауза. Долгая пауза. Полная тишина. Свет концентрируется на двух женских силуэтах. Две девушки. Два мира. Взгляд — Взгляд, Лицо — Лицо. Каждый мускул напряжён. В воздухе так и витает это напряжение, он постепенно накаляется — люди в первых рядах уже ослабляют галстуки, расстегивают верхние пуговицы рубашек, белыми птицами платков утирают бисер пота со лба)

Фиби (устало, обречённо выдыхает (другого слова не подберёшь)): Нет…

Картина 5

Алек: А я любил. Я всегда любил её. Никогда не мог признаться себе в этом… Постепенно забыл. Почему сейчас вспомнил? Почему именно сейчас? Может быть, потому, что устал… Нет, правда: я устал, я очень устал. Каждое утро просыпаться, перестав видеть в этом малейший смысл, пить вино, не чувствуя вкуса; слушать человека и не понимать ни слова из его речи — жить на автомате. Автоматический глоток, автоматический затяг, автоматический секс, не оставляющий ничего кроме горечи. Горечи и холода. В последнее время холод превалирует. И становится страшно. О Боже, как я устал!

Проповедник (обычный уличный проповедник, в меру фанатичный, в меру безумный, переминаясь с ноги на ногу, всё же решается преградить Алеку путь): Ты устал? Тебе всё надоело? Ты ненавидишь своё отражение в зеркале, особенно с утра?

Алек: Да. Но твой Бог мне не поможет.

Проповедник: А кто тебе сказал, что я представитель Бога? Отойдём с дороги?

Алек: Отчего бы нет?

(Уходят)

(На сцене появляются уже знакомые нам подруги. Три. Четвёртой с ними нет. Ближе к кулисам сталкиваются с Алеком и Проповедником)

Кати (возмущённо): Это просто на… (обрывается на полуслове) Девочки, это он! Бежим!

Фиби (с сарказмом): Я не думаю, что это нечто мужского пола стоит того, чтобы за ним бегали. Гораздо более логичен обратный эффект.

Кати (обиженно): Ну и ладно! Оставайтесь! А я ухожу! (поворачивается резко на сто восемьдесят градусов и порывисто уходит, не забывая иногда строить рожицы подругам (то язык высунет, то «Буратино» покажет))

(Эйрин и Фиби продолжают путь)

Эйрин: Зря ты с ней так.

Фиби: Ты ещё собираешься её защищать?

Эйрин: Нет. Просто она наша подруга…

Фиби (с видом знатока): Ничего. Вот увидишь, она скоро вернётся… Кроме того, иногда Кати стоит поставить на место.

Эйрин: Так же, как Энджи?

Фиби (с недоумением): Энджи? (напряжённо пытается что-то вспомнить) Энджи…

(Неожиданно девушка застывает на месте, широко распахивает глаза, руки взлетают к губам, пытаясь сдержать крик — получается наполовину. Изо рта вырывается резкий полустон-выдох)

Эйрин (обернувшись, с тревогой в голосе): С тобой всё в порядке?

Фиби (после некоторой паузы неуверенно): Да… (Уже увереннее) Просто не напоминай мне больше об Энджи. (Пауза) Договорились?

Эйрин: Но она была нашей подругой, нравится тебе это или нет…

Фиби (со злостью): Ключевое слово — была.

Эйрин: Ты хочешь поступить с Кати так же?

Фиби: С чего ты взяла?

Эйрин: Ты сказала, что иногда полезно поставить подругу на место… Тоже самое ты говорила и в тот день, когда…

Фиби (взрывается): Хватит! Не хочу ничего слышать! Оставь меня в покое!!! (В зал) И вы! Все оставьте меня в покое!!!

(Фиби с яростным, злым, колючим криком убегает со сцены, за ней едва поспевает луч света.

На сцене остаётся Эйрин. Слышен шёпот дождя)

Эйрин (поднимает руку к небу, словно проверяя, не идёт ли дождь, чему-то удовлетворённо кивает, начинает неспешный обратный путь): Вот и дождь. Я люблю дождь. Он так похож на музыку (снимает туфельки, идёт по лужам, начинает что-то напевать, на лице улыбка).

Картина 6

(Сцена во тьме. Зритель слышит только звуки. Сначала отдалённые, затем всё ближе, ближе, всё яростнее. В тишину (шуршание программками, чей-то кашель) зала врывается весёлое безумие сельской свадьбы, во всяком случае, празднества.

Слышен удалой мужской смех, цимбалы, пьяная сбивающаяся на полутакте, меж тем очаровательная именно в своей бессвязности, мелодия гитары, пение нестройных голосов. Включается свет, словно по мановению волшебной палочки. Перед нами три мужчины и три девушки, с девушками мы более или менее знакомы. Стоит лишь упомянуть, что вместо Кати здесь Энджи — четвёртая девушка с фотографии. В тот день Кати сказалась больной. Только сказалась, дабы сохранить своё лицо перед подругой, поскольку прекрасно была осведомлена о планах Фиби. Однако вернёмся к сцене. Обратим внимание на мужскую часть этой странной компании. Они нам незнакомы. По крайней мере, двое из них. Впрочем, эти двое больше не понадобятся нам в истории, поэтому назовём их Дон и Джон. А третье лицо знакомо нам до последней чёрточки — это Алек)

Энджи (облегчённо): Вот мы и дома. Наконец-то! (К гостям) Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. Выпить не предлагаю: мы и так достаточно приняли «У Пьера». В холодильнике что-то осталось — можем сварганить лёгкий ужин.

Дон: Ужин? Кто сказал про ужин? (Порывисто встаёт и бежит к двери. За сценой кого-то рвёт)

Джон (сочувственно): Бедняга… (наигрывает что-то на расстроенной гитаре) Бе-дня-га… Ребята, я песню сочинил! Это будет хит! Бедняга, бедняга, бедняга, бедняяяяга, беее…

Алек (со злостью, изрядной долей презрения): Заткнись!

Джон: Чего?! Да я тебя сейчас!!!

Энджи (умиротворяющим тоном): Мальчики, мальчики… Вдохните поглубже, сосчитайте до десяти и выдохните через нос. Только медленно. Успокоились?

Мальчики (хором): Да.

Эйрин: Мир?

Мальчики: Мир.

Фиби: Тогда пожмите друг другу руки…

(На сцене появляется Дон. Осунувшийся, бледный, с чёрными кругами под глазами)

Дон (виновато): Я, наверное, домой… (Собирается уходить, поворачивается к Энджи, пытается сфокусировать взгляд, получается не сразу) Извини.

Энджи: За что?

Дон: За всё…

Энджи: Извиняю.

Дон: Я не хотел… Это всё она… (указывает на Фиби)

Фиби (холодно, в сторону): Так и знала, что на него нельзя положиться… (К Энджи, с улыбкой) Не слушай его, милая, он пьян. Безбожно пьян… И он уже уходит… (Пытается вытолкнуть Дона из комнаты. Безуспешно) Да поможет мне кто-нибудь в конце конов или нет?!

(Джон и Алек откликаются на призыв о помощи. Совместными усилиями они вытесняют Дона за дверь)

Энджи (к Фиби, кивает в сторону двери): О чём он говорил?

(Эйрин и Фиби перебрасываются многозначительными взглядами, Эйрин отводит глаза, Алек кивает головой, словно соглашаясь с чем-то, за всем этим с интересом наблюдает Энджи, она качает головой из стороны в сторону, словно отгоняя от себя ненужные, неуместные сомнения)

Фиби: Ни о чём, Энджи, ни о чём… Давай лучше выпьем: сегодня твой день рождения…

Энджи: Это общее желание?

(Все дружно кивают головами в ответ)

Энджи: Хорошо. В холодильнике пиво. Я сейчас принесу…

Фиби (торопливо, заискивающе): Не стоит так переутруждаться. В конце концов, ты — хозяйка дома, именинница, тебе положено отдыхать, а нам — ухаживать за тобой. Где ты говоришь пиво?

Энджи (опускаясь с облегчением в мягкое кресло (её любимое)): В холодильнике. Дорогу найдёшь?

Фиби: Конечно.

(уходит)

(Некоторое время спустя. На сцене смена декораций: прямо по центру чёрный кожаный диван; в ногах, по правую и левую руки от ложа расположились три стула. На стульях сидят люди, диван также занят, смутный силуэт можно различить где-то в районе двери.

Свет должен быть подан под углом так, чтобы освещать лишь нижние части тел сидящих на стульях. Один прожектор должен быть направлен на диван. Свет не должен быть слишком ярким, его лучи плавно обрисовывают контуры обнажённой девушки. Некоторое время она бездвижна. Молчание царит и на сцене. Трое сидят вокруг спящей, словно питаются её сном или сторожат его. Первое движение девушки вызывает оживление — появляется голос)

Фиби: Наконец-то ты проснулась, Энджи… А я уже начинала думать, что перестаралась. (пристально смотрит на распростёртое тело Энджи (в глазах последней только боль и непонимание), лицо попадает в фокус прожектора. Оно не выражает ничего кроме холодной ненависти и радости от победы) Вижу, что ты ничего не понимаешь, подруга… Я тебе сейчас всё объясню…

Эйрин (из мрака): Фиби! Хватит! Одумайся… Остановись…

Фиби (к Эйрин, зло): Заткнись! Ничтожество!

Эйрин: Я ухожу.

(Хлопок двери)

Фиби (себе под нос): Ну и катись!

Алек (встаёт со стула, смотрит сверху вниз на Фиби, бросает взгляд на Энджи): Я тоже.

(Свет следует за Алеком. За шаг до спасительной двери он останавливается, оборачивается и близоруко вглядывается в полумрак, туда, где осталась Энджи.

Свет концентрируется на его лице, он напряжённо пытается что-то вспомнить, вспоминает, на миг, словно загорается какой-то идеей, даже делает попытку шагнуть в сторону дьявольского ложа, но вдруг разом опадает, сдувается, поворачивается к двери и закрывает её за собой.

Яркий свет заливает диван и два занятых стула. По правую и левую руку от ложа. Фиби и Джон заговорщически переглядываются друг с другом, Энджи переводит затравленный взгляд с одного своего мучителя на другого — она обездвижена и не может говорить)

Фиби: Ты тоже уходишь?

Джон (ехидно, плотоядно, мерзко ухмыляясь): Ну уж нет, дорогуша! Дудки! Я возьму то, за чем пришёл. И не советую вставать у меня на пути.

Фиби (одобрительно): Никто и не собирается. (К Энджи) Ну вот и всё, подруга. Начинается взрослая жизнь. Утри розовые сопельки и вперёд! Приятных праздников, Золушка. Напиши открытку, когда вернёшься из путешествия. (Джону) Давай!

(Джон с несмываемой улыбкой-оскалом нарочито медленно снимает джинсы, футболку, громоздится на диван.

Рука Энджи скользит по коже дивана, умоляющий взгляд обращён к Фиби.

Фиби улыбается.

Тьма)

(Конец II акта)

Акт III

Картина 1

(Парковая аллея. На сцене Алек и Проповедник)

Алек: Почему я тогда ушёл? Как я мог тогда уйти?! Как я мог?.. Как…

Проповедник (спокойным голосом, глядя в пол): Смог ведь…

(Алек с криком бросается на Проповедника, хватает несчастного за лацканы сутаны и даже отрывает от земли.

Неожиданно появляется Кати. Ладошка ко рту — не вовремя. Крик сдержать не удаётся. Алек отвлекается на мгновение, Проповедник с силой лягает Алека в пах. Юноша разжимает руки, сгибается в приступе острой боли. Проповедник наносит удар локтем по позвоночнику, слышен хруст ломающейся кости, кровь капает на сцену с подбородка Алека. Он падает лицом вниз. Ликующий противник начинает месить раскинувшееся перед ним тело ногами, сопровождая каждый пинок восклицанием: «Вот так!».

Действо сопровождается атональной, истеричной музыкой (Шнитке «Безумие»).

Сцена наполнена людьми. Они спешат по своим маленьким ( и не очень) делам. Кати мечется из одного конца сцены в другой. Она подбегает к каждому прохожему, падает на колени, невзирая на дорожную грязь и только что купленные колготки, просит помощи, просит разнять драку — никто не откликается. Всё действие разыгрывается в абсолютной тишине: слышны лишь звенящие (ботинки Проповедника окованы железом) пинки, да зловещее «Вот так!».

Музыка постепенно усиливается, на самой высокой ноте резко обрывается. Криком.

Крик обрывается пинком. Проповедник плюёт на поверженное тело врага и спокойно сливается с серым потоком людей на заднем фоне. Поток исчезает в спасительном мраке кулис.

На сцене остаются двое: Кати и Алек.

Перед тем, как окончательно погаснет свет, зритель увидит Кати, отчаянно тянущуюся к Алеку.

Тьма)

(Слышится стук расставляемых стульев, скрип сидений под тяжестью тел, перешёптывания, покашливания.

Зажигается свет.

«Поток», некоторое время назад покинувший сцену, трансформировался в зрителей.

На сцене три ряда стульев. Разнокалиберных. Встречается даже пара табуреток. Стулья выставлены в форме амфитеатра.

На импровизированной арене Алек и Кати.

Чётко по центру последнего ряда восседает на некоем подобии трона Проповедник. Он даже не потрудился переодеться, однако чем-то неуловимо выделяется из окружающей его массы. Он вытягивает перед собой правую руку, сжатую в кулак и опускает большой палец. То же движение повторяют зрители)

Кати (заботливо, с трогательной детской наивностью в голосе, поддерживая голову Алека): Вы живы?

(Алек пытается что-то сказать — захлёбывается кровью, сплёвывает в сторону, виновато смотрит на Кати)

Кати (шёпотом): Бедный… Вам нельзя разговаривать. Успокойтесь… (С нежностью перебирает волосы Алека) (К зрителям. Кричит) Да вызовет кто-нибудь скорую в конце концов?!

(Зрители никак не реагируют на призыв. Только большие пальцы остаются опущенными.

Встаёт Проповедник)

Проповедник: Братие, слово вам реку! Да услышат уши имеющие, да увидят слепцы! Он виновен! (Указывает на Алека) Он всегда был виновен! Он предал… (К Зрителям) Кого он предал, братие?!

Зрители: Сердце!!!

Проповедник (медленно идёт вдоль амфитеатра): Истинно так, братие! Истинно так! Предав сердце своё, убив его безжалостно, как Каин Авеля, он предал нечто большее — он предал вечному огню свою душу… Ибо сердце есть не что иное, как сосуд, вместилище духа… Заслуживает он прощения, братие?!

Зрители: Нет!

Проповедник: Достаточно ли заплатил он за свои прегрешения?

Зрители: Нет!

Проповедник (приближается к Алеку и Кати, прикрывающей Алека своим телом, словно волчица своего первенца): Хватит ли этой крови (указывает на кровавые следы на сцене, на окровавленное лицо героя), чтобы смыть печать греха?!

Зрители: Нет!!!

Проповедник: Как ему искупить вину?

(Воцаряется молчание)

Проповедник: Как ему искупить вину? Дайте ответ, братие! Дайте ответ! Дайте!

Зрители: Смертью.

Проповедник (с присущей моменту долей торжественности вынимает из складок сутаны длинный нож с изогнутым, зазубренным лезвием и заносит его над головой. Лезвие радостно, словно предвкушая скорое пиршество, играет в ласковом свете софитов): Да будет так!

Кати (яростно, отчаянно): Нет! Так не будет! (К Зрителям) Посмотрите на себя! Посмотрите! Что вы делаете? Что сделал вам этот человек? В чём он виновен? Объясните! (Кидается к Зрителям, трясёт каждого за плечи, бьёт по щекам. Никакой реакции) Да очнитесь же вы! Он умирает! Он умирает! Помогите! Помогите! Помогите… Я…

(Проповедник опускается на колени, вонзает нож в грудь Алека. Алек поднимает руку, накрывает своей ладонью ладонь убийцы и пронзает собственное тело насквозь.

Ошеломлённый проповедник потерянно поднимается с пола, долго и пристально изучает окровавленные руки)

Кати:… люблю его.

Проповедник (не отрывая взгляд от рук): Поздно.

(Немая сцена. Проповедник застыл над трупом. Кати обернулась на голос Проповедника, но ещё не осознала подлинный смысл соскользнувшей с его уст фразы. Во взгляде необъяснимая тревога, чистота и детская невинная вера. Вера в лучшее завтра. Как жаль, что вера эта не вечна и с годами уходит как песок из песочных часов… Увы, никому в этом мире не дано перевернуть чашу…

На лице Алека умиротворённая, светлая улыбка, лицо обращено в зал.

Тьма)

(Зрители начинают расходиться. Спектакль окончен. На сцене снова движение стульев, движение тел, перешёптывания, перекашливания, чьё-то недовольное сопение, чьё-то невнятное брюзжание. Наконец, расходятся все. Сцена умолкает. Несколько липких, тягучих мгновений не существует ничего, кроме Тишины)

Кати: НЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!!!

Картина 2

(Снова парк. На сцене Фиби. Быстрым шагом она движется по аллее, руками словно отмахиваясь, от надоевших мух, а может призраков)

Фиби (под нос): Я ни в чём не виновата. Я ни в чём не виновата. Ни в чём… Брось! Кого ты пытаешься убедить? Никого и ни в чём! Стоп! (Останавливается на середине дороги. Оглядывается вокруг. Видит скамейку. Садится) Я что, разговариваю сама с собой?

Голос (раздаётся откуда-то из-под неба): Да. И что в этом такого?

Фиби (несколько помедлив): Ничего. Просто странно как-то…

Голос: Ничего странного. Нужно же и тебе когда-нибудь выговориться. Все однажды выговариваются. Чикатилло тоже любил разговаривать…

Фиби: Постой! Я никого не убивала!

Голос: Ты так в этом уверена, что даже меня смогла убедить. (Пауза) На секунду.

Фиби: Но я правда никого не убивала…

Голос: А как же…

Фиби: Нет! Только не снова!!! Только не напоминай!!! Я не убивала её! Я просто…

Голос: Смотрела, как её убивают. Да. Это действительно многое объясняет…

Фиби (словно оправдываясь, взгляд обращён к небу): Я ничего такого не хотела… Я просто решила показать ей… жизнь. Такой, как она есть! Я хотела, чтобы она, наконец, повзрослела! Я не могла даже вообразить, что Джон принесёт с собой нож…

Голос (устало, разочарованно, с какой-то странной глубокой нежностью): Тогда почему ты не помогла мне Фиби?..

Фиби: Энджи?.. Энджи! Энджи, это ты?! Умоляю, ответь мне! (Молчание. Голос пропал. Также необъяснимо, как и появился) Прости меня!

Проповедник (перерезая девушке горло): Не простит. (Пауза) Я бы не простил.

(Уходит)

(Мрак, царящий на сцене, разрывается ярким лучом прожектора. В центре луча — тело. Тело Алека. Никаких признаков жизни. Неожиданно мимолётное, едва заметное движение — герой шевельнул пальцем. Может быть показалось? Нет: вот ровно вздымается грудь, вот чуть приоткрылись губы, если прислушаться, можно услышать шум его дыхания. Он открывает глаза)

Алек (сев, прикрыв глаза рукой от слишком яркого света): Где я? Что со мной? Я ничего не помню.

Голос: Не бойся ничего. Иди ко мне.

Алек (оглядывается вокруг в поисках говорящего, с лёгким страхом в голосе): Где ты? Покажись.

Голос: Встань и иди.

Алек (растерянно): Куда идти?

Голос: Туда, куда подскажет сердце и… я.

Алек (поднимаясь с пола): Скажи мне, я не сошёл с ума?

Голос: А ты бы хотел?

Алек (делая шаг в направлении Голоса): Нет. Покажи мне нормального человека, который захотел бы стать сумасшедшим.

Голос: Покажи мне сумасшедшего, который захотел бы стать нормальным. Впрочем… Я могу тебе авторитетно заявить — ты не сошёл с ума.

Алек (делая ещё шаг): Авторитетно? Ты психиатр?

Голос: Возможно. Ты помнишь наш первый поцелуй?

Алек (остановившись): Первый поцелуй?.. Мы знаем друг друга?..

Голос: А если и так, что с того? Не останавливайся. Иди на голос. Ты должен идти. Уже скоро.

Алек (неуверенно): Я помню. (Делает шаг)

Голос: Если помнишь, почему так неуверенно? Скажи, в каком я была платье?

Алек (делает ещё шаг): Это допрос?

Голос: Нет. Просто интересуюсь. Ты помнишь?

Алек (ещё шаг): Нет.

Голос: Наконец-то правда. Ты всегда отличался пренебрежением к деталям. По-крайней мере тогда, когда мы знали друг друга. Вопрос в том, можно ли быть другим в семнадцать?..

Алек (ещё шаг): В семнадцать? Я помню это время… Мне кажется тогда у меня были другие глаза, другое сердце… Сердце… Птица… Голос, знаешь ли ты, что стало с моей птицей?

Голос: Почему ты тогда ушёл, Алек?

Алек (ещё шаг): Тогда?

(Зажигается свет. Освещается фигура. Женская. Это Энджи. Алек инстинктивно отшатывается назад, не удерживает равновесие и падает. Лицо перекошено страхом)

Алек: Где я, Энджи? Что с тобой случилось той ночью?

Энджи: Ты уже знаешь ответ. Ты уже знаешь…

Алек: Нет. (Мотает головой из стороны в сторону) Нет! Нет! Нет! (Открещивается поднятыми руками от призрака)

Энджи: Успокойся. Мне уже не больно. Я забыла что такое боль… И любовь. Та ночь… Я до сих пор не могу избавиться от воспоминаний… Они преследуют меня, Алек. Преследуют каждый божий день, каждую ночь, хотя здесь не существует ни того ни другого…

Алек: Я умер, Энджи?

Энджи (садится рядом, кладёт ладонь на его колено): Нет, мой милый, смерти не существует. Это тебе. (Достаёт из многочисленных складок своего одеяния перевязанную алой лентой коробку) Открой. А мне пора.

(Уходит.

Алек бросается следом. Опаздывает. Падает на колени. Плачет.

Взгляд падает на коробку. Дрожащая рука тянется к ленточке, тянет её на себя.

В коробке сердце.)

Алек: Я всегда знал, что ты вернёшься, птица. Я всегда знал. (Вставляет сердце в грудь. И падает на пол без сознания)

(Гаснет свет. Пространство сцены заполняет плач. Детский плач. Первый плач)

Голос: У вас мальчик.

(Свет зажигается. Освещена вся сцена. В центре детская песочница. На сцене качели, скамейки — обычная детская площадке.

В песочнице готовят куличики мальчик и девочка)

Мальчик (застенчиво, умильно краснея): Меня зовут Алек. (Робко поднимает взгляд на девочку) А тебя?

Девочка (не обращая внимания на мальчика (слишком занята выбиванием из формочки куличика)): Меня Энджи.

Алек (протягивает Энджи руку): Давай дружить.

Энджи (смотрит прямо в глаза. Молчит некоторое время. Радостно протягивает руку и задорно улыбается): Давай.

(Занавес)

Конец III акта.

Конец.