Часть 4

***

— Подвезете?

— Деньги есть? — грубоватый голос.

— Плачу натурой, — говорю без колебаний. Деньги мне еще пригодятся. Неизвестно, какую плату водитель этого фургона потребует с меня, если я признаюсь, что деньги есть.

— В Брансуик? — голос подобрел. — Залезай. Чемодан кинь назад.

Уже жалею, что тормознула именно эту машину. Во-первых, она оказалась дребезжащей и скрипучей. Во-вторых, водитель много болтает и от него пахнет машинным маслом. И, в-третьих, из колонок доносятся американские ковбойские мотивы. А что может быть скучнее в далекой дороге на север?

— Что ты забыла в Брансуике? — любопытствует Скотт.

Да, он уже успел представиться и рассказать половину своей биографии, как будто мне это интересно. Может, ему не с кем поговорить, и он очень одинок? Не удивительно.

— Другую жизнь, — отвечаю.

— Другую жизнь ты увидишь только в крошечном Шаллотте. Всего тысяча девятьсот жителей. Я туда направляюсь. Моя малая родина.

— Мне без разницы. Можно и Шаллотт, — пожимаю я плечами.

Я не знаю, почему я выбрала Брансуик. Но, изучив карту штата Южная Каролина я пришла к выводу, что это графство довольно отдаленное и небольшое, а значит, там я смогу найти уединение и покой для своей души.

Сбежать от парней из отеля было не трудно. Они напились в хлам после очередной вечеринки и завалились спать, а утром даже не слышали, как я собирала чемодан.

Я хотела приготовить все заранее, настроиться морально, но, проснулась сегодня очень рано и просто поняла, что пора уезжать. Время пришло.

Через пару часов Скотт тормозит возле задрыпанной закусочной, и мы обедаем полусырыми отбивными в отвратительном остром соусе. Я так много выпиваю колы, что через полчаса Скотт вынужден снова делать остановку, чтобы я сходила в туалет.

— Когда я смогу с тобой расплатиться? По прибытию? — спрашиваю его я.

— Мне ничего от тебя не нужно. Меня дома ждет жена. И я ей не изменяю.

— Но ты же поэтому согласился взять меня…

— Не поэтому. Мне просто нужна компания в дороге. Когда мы приедем, я помогу тебе найти жилье, если хочешь. И ты ничего не будешь мне должна.

— Спасибо тебе, Скотт, — благодарю его я, а сама думаю, что, оказывается, не все люди плохие. Есть еще такие, как Скотт. Он любит свою жену, не изменяет ей со всякими шлюхами, вроде меня. И я ей даже завидую. Наверное, здорово, когда тебя так любят.

Он рассказывает мне про свою жену и пятилетнего сына Фредди. Я слушаю его вполуха, одновременно глядя на дорогу и вспоминая Сент-Луис. Я очень скучаю по дому, по маме и, что уж там, по Мартину.

Перед глазами стоят их улыбающиеся счастливые лица, а в голове слышатся их бытовые разговоры и смех, когда кто-нибудь из них выдает какую-либо шуточку. Мама счастлива с Мартином. Я, надеюсь, что он ее не бросит, ведь тогда она останется совсем одна.

Как же мне хочется набрать номер и узнать, как у них дела. Спросить, все ли хорошо. Не ссорятся ли они. Скучают ли по мне. И рассказать о том, что я еду в неизвестный, такой далекий городок, в котором, возможно, сложится моя жизнь. Порадуется ли мама? Или разозлиться на меня еще сильней?

Я боюсь лишь того, что она бросит трубку, как только услышит мой голос. Именно поэтому я до сих пор не купила себе новый сотовый телефон. Вдруг она не хочет знать меня.

— Ты плачешь? — участливо спрашивает Скотт.

— Нет, это просто пылинка, — вру я достаточно профессионально, вытирая бежавшую по щеке слезу. Скотт верит, продолжая болтать о своей семье.

А перед глазами всплывает образ Линдси. Эти кудряшки, улыбка до ушей, веснушчатый нос, большие сильно накрашенные глаза, серебряные сережки-колечки в ушах, небрежная безразмерная рубашка в сине-зеленую клетку…я даже чувствую запах, исходящий от нее, аромат ее клубничных духов, которые она так любила и не соглашалась пробовать что-то новое.

Как она мило надувала губы и хмурила брови, когда я ругалась, что она снова нацепила на себя эту старую рубашку. Как злилась на меня, когда я приходила к ней полуголая после бурного секса где-нибудь в подворотне, но никогда не кричала, а только высказывала мне свое мнение и часто повторяла: «Ты должна перебороть себя. Ты справишься».

Линдси всегда верила в меня, в мою несуществующую силу. Она ошибалась, думая, что я сильная. Нет, сильной была не я. Сильной была она. А я всегда была слабой и ничтожной.

Сейчас ее лицо выражает эту самую веру в меня. Она кивает своим мыслям и говорит, что одобряет мой выбор: «Шаллотт — это то, что надо. Тебе поможет этот город». А я безмолвно плачу, стараясь спрятать от Скотта слезы.

— Как насчет ужина, а затем ночевки в придорожном мотеле? — спрашивает он меня. Я лишь киваю, боясь заговорить не своим голос.

Оказывается, мы едем весь день. За окном проносятся горящие фонари и редкие деревья, небо окрасилось в темно-синий цвет.

Мотель, в котором мы останавливаемся на ночь ничем не лучше той забегаловки, где подают полусырые отбивные. Я воздерживаюсь ужинать предложенной жареной рыбой, выпиваю стакан сока и иду в свой номер.

Затхлый запах, повышенная влажность, плесень на сырых стенах. Даже постельное белье влажное. Я чувствую, как замерзаю на этих простынях. Если я не найду хоть какое-то теплое или хотя бы сухое одеяло, то определенно не засну этой ночью.

И я отправляюсь на поиски. Лестница подо мной скрипит и трещит, как мне кажется, на весь мотель. Я пробираюсь на ощупь в темноте, трогая пальцами холодные стены. Меня бьет дрожью с ног до головы.

Вдруг моя нога касается чего-то мягкого и пушистого на полу. От неожиданности я вскрикиваю, а существо пугается и, фыркая, уносится прочь.

— Кошка или собака, — вслух говорю я.

— Точнее, пес, — доносится из темноты. — Вы напугали его.

Незнакомец включает фонарь у себя в руках. Он направляет луч света на меня, и я жмурюсь.

— У вас тут вообще не включают ночью свет в коридорах? — любопытствую я.

— Зачем зря тратить электроэнергию, когда все спят?

— Я, например, не могу уснуть на ваших сырых простынях. У вас не будет сухого одеяла? — делаю акцент на слове «сухого».

— Я — хозяин мотеля, а не заведующий бельем, — глаза молодого мужчины блестят черными бусинами под густыми бровями. Но взгляд теплый, если даже не нежный. Хотя заросли на его лице придают брутальность и мужественность. Сразу чувствуешь себя в безопасности рядом с ним.

— Но я попробую вам помочь, хоть и понятия не имею, где можно взять одеяло. Идемте за мной, — чуть позже говорит он. И ведет меня в гостиную, где растоплен камин.

Я радостно бросаюсь к нему греть замерзшие руки.

— Я пододвину кресло поближе, — говорит хозяин мотеля.

— Спасибо, эм…?

— Дэвид.

— Очень приятно, а я Джемм.

— Вы любите горячий шоколад? — спрашивает Дэвид. И не дожидаясь моего ответа, куда-то уходит.

Я забираюсь в кресло с ногами и наслаждаюсь теплом, исходящим от камина. И почти забываю про существование Дэвида, когда он возвращается с пледом под мышкой и двумя дымящимися кружками.

— Я ведь не ответила, что люблю его, — говорю я, укутываясь в плед и беря из рук Дэвида чашку с горячим шоколадом.

— Я понял это по глазам, — отвечает он, пододвигает к камину второе кресло и садится в него.

Мы так и сидим с ним полночи, глядя то на огонь, то друг на друга. Изредка перекидываемся фразами. Чашки давно опустели, но мы продолжаем делать вид, будто пьем из них. Мне совсем не хочется идти в свой холодный номер, а у Дэвида, возможно, бессонница.

Я прошу его перейти на «ты», он соглашается. Спрашивает, куда я еду. Отвечаю, что в Шаллотт. Интересуюсь его жизнью, но он не слишком охотно об этом говорит. Только то, что мотель достался ему по наследству от дедушки, и никто не хочет его покупать, а денег на ремонт пока нет.

Я решаю оставить при себе претензии, которые собиралась высказать по поводу своего номера да скучного меню в кофейне. Вижу, что мотель для Дэвида — это лишь обуза, оставленная дедушкой. Не хочется еще больше расстраивать его по этому поводу.

Мои глаза слипаются. Я чувствую усталость и желание окунуться в объятия Морфея. Огонь в камине вызывает расслабленность и умиротворение.

Его заслоняет тень Дэвида. Он берет из моих рук чашку, которую я чуть не выронила, поправляет плед, как будто я — его спящий ребенок в кроватке. Ощущаю заботу. И что-то еще. Что-то теплое и нежное, как взгляд Дэвида. И…это так мило, что я улыбаюсь…и засыпаю с улыбкой.

***

Меня будит Скотт и запах хрустящих тостов. Я все еще в кресле рядом с потухшим камином. Так не хочется вылезать из-под теплого пледа.

— Пора ехать. Возьмем с собой в дорогу завтрак, — говорит Скотт, заворачивая в бумагу тосты и ветчину.

— Так рано? — я оглядываюсь в поисках хоть кого-нибудь. Но в гостиной лишь мы со Скоттом. Интересно, где Дэвид?

— Уже почти девять. До Шаллотта ехать часов пять.

Я оставляю на кресле плед и выхожу за Скоттом из мотеля. Во дворе тоже никого нет. Наверное, здесь лишь ночью людно.

Мы садимся в машину и трогаемся с места. Я в растерянности оглядываюсь на мотель. Какое-то странное чувство, будто я что-то забыла. Но это невозможно, ведь моя сумка всю ночь была в фургоне.

— И почему вам, молодежи, нравится экспериментировать со своей внешностью? — вдруг интересуется Скотт.

— Ты про цвет волос?

— Именно. Ты похожа на…

— Русалку? — подсказываю я, вспомнив сравнение Алекса.

Но Скотт отрицательно качает головой и произносит:

— На сумасшедшую.

Я раздумываю над его словами какое-то время, жуя тост. Как цвет волос может сделать меня сумасшедшей? Странный Скотт. Милый Скотт.

Я достаю свой айпод с наушниками и всю оставшуюся дорогу слушаю музыку. Иногда дремлю под нее или разговариваю со Скоттом. В общем, пять часов пролетают быстро.

Когда мы въезжаем в Шаллотт, я даже с грустью осознаю, что мне понравилась дорога. И Скотт оказался милым, и дребезжание фургона стало родным, и запах машинного масла перестал вызывать тошноту.

Шаллотт. Маленький, почти крошечный Шаллотт. Никогда бы не подумала, что окажусь в таком месте. Мы едем по тихим безлюдным улочкам, Скотт показывает мне здешние достопримечательности. И я понимаю, что заблудиться здесь невозможно. От универсама до бара — пять минут ходьбы, от бара до поликлиники — три минуты, от поликлиники до гостиницы — две.

Здесь все так близко. Даже машина не нужна. И автобус ездит полупустой. Вспоминаю свою машинку. Интересно, ее обнаружили?

— Ты загрустила. Не нравится Шаллотт? — Скотт, как всегда, все замечает.

— Дело не в Шаллотте. Просто кое-что вспомнила.

— Забудь. Начинай новую жизнь с чистой головой, — советует Скотт. И я соглашаюсь с ним. Забыть. Просто забыть прошлое.

Он останавливает машину возле небольшого домика с ухоженными клумбами во дворе. Какая-то женщина подстригает куст. Мальчишка подле нее возится с детским велосипедом. Завидев нас, он бросается к машине.

— Папа! — кричит он и нападает на Скотта.

Скотт поднимает сына на руки, тот верещит от радости. К ним подходит жена с щипцами в руках. Они втроем обнимаются. Так мило выглядит их встреча. Скотт говорил, что уже больше месяца не видел свою семью.

— Иди к нам, Джемм, — машет мне рукой Скотт. Я вылезаю из машины, знакомлюсь с его женой Джулией. У нее сухая теплая и такая домашняя рука, что я держу ее немного больше по времени, чем следует.

Затем мы идем в дом, где Джулия кормит нас шикарно приготовленным стейком. Скотт рассказывал, что она работала в кулинарии, но с рождением сына стала домохозяйкой, чтобы больше времени быть дома.

— Не знаешь, кто сейчас снимает в Шаллотте дом или комнату, Джулия? — спрашивает Скотт жену. — Джемм нужно какое-то жилище.

— Пусть остается у нас, — радужно предлагает Джулия.

— Спасибо, но я думаю, что приехала надолго. Не хочу вас стеснять. И вообще собираюсь жить самостоятельно, — объясняю я. Джулия понимающе кивает.

Мне кажется, она пережила что-то подобное. У нее такой понимающий взгляд, будто она тоже когда-то уехала из дома в неизвестный город, чтобы начать новую жизнь и забыть прошлое. Только вот удалось ли ей это сделать без последствий?

Возможно, если бы я осталась у них, то мы бы поговорили с Джулией на эту тему, но Скотт вспомнил про какую-то знакомую старушку, которая снимает комнату, и мы заторопились к ней.

Обшарпанный домик недалеко от, как сказал Скотт, «центра» Шаллотта, не произвел на меня впечатления. Запах кошачьей мочи ударил в нос, как только мы вошли в холл. Морщинистая старушка оказалась заядлой кошатницей.

Пока она знакомила меня с десятком кошек, я думала о том, как я буду выводить этот запах из своей комнаты и чем закрыть дыру в двери для этих самых кошек. Не то, чтобы я ненавижу домашних питомцев. Я, наоборот, очень люблю эти пушистые мурлыкающие комочки, но только когда их не больше двух и в комнате не стоит убивающая вонь.

Скотт оставил меня с вещами у бабули и уехал, попросив навещать его семью, когда он снова отправится в командировку. Я только приехала в Шаллотт, а у меня уже появились такие гостеприимные друзья. Хоть какая-то радость.

— Как твое имя? Джинна? — спрашивает в десятый раз мисс Роуз.

— Джемм, — в десятый раз повторяю я, думая, что тяжело мне здесь придется.

— Иди пить чай, Джейми, — снова коверкает мое имя мисс Роуз. Я еще в детстве ненавидела, когда меня называли Джейми или Джемми.

Однако, мы мило болтаем за чаем, жуя твердые, как камень крекеры. Мисс Роуз приносит альбом с фотографиями и рассказывает мне про свое детство, замужество, про своих детей и внуков. Заканчивает смертью мужа, который был летчиком и разбился на самолете.

— Мне было очень тяжело после смерти Ричарда. И я даже хотела покинуть Южную Каролину, уехать к своей дочери в Сан-Франциско, — рассказывает мисс Роуз. — Но я поняла, что мне дорог мой дом, ведь его построил Ричард. И я не смогла так просто уехать и бросить все. Я прожила в Шаллотте всю свою долгую жизнь. И умереть хочу здесь, чтобы меня похоронили рядом с Ричардом.

— Вам рано еще думать о смерти, — говорю я банальную фразу, которая, как считается, должна утешить человека, желающего умереть. Хотя я вовсе так не считаю. Это еще больше наводит тоску и мысли о суициде.

— Теперь твоя очередь рассказывать о себе, — мисс Роуз смахивает с щеки слезу и натянуто улыбается.

— Мне нечего рассказывать. Моя жизнь скучна и неинтересна. Именно поэтому я решила сменить обстановку и приехала сюда.

— Здесь совсем не веселая жизнь у тебя будет, милая, — мисс Роуз подливает в мою кружку травяного чая.

— Я и не ищу веселья. Мне нужно уединение и покой.

— Странно. В твоем возрасте все, наоборот, рвутся в большие города, где шумно и неспокойно.

— Значит, я не как все, — делаю я вывод. Мисс Роуз кивает, улыбаясь.

— Ты будешь искать здесь работу? — спрашивает она немного погодя.

— Да. С завтрашнего дня. Пойду куда угодно.

— У нас к незнакомцам долгое время присматриваются, не доверяют. Твой цвет волос станет отпугивать. У нас не принято красить волосы в такие безумные краски. Поэтому советую сходить в парикмахерскую и перекраситься, — говорит мисс Роуз.

Я оглядываюсь на зеркало, и какое-то время рассматриваю свое отражение, перебирая в руках пряди. Оказывается, я действительно похожа на безумную, на сумасшедшую, как сказал Скотт. Мои волосы противного цвета болота. Я не замечала этого, потому что в последнее время я почти не смотрюсь в зеркало.

Я устала от своего несчастного выражения лица, от покрасневших глаз и вымученной улыбки. Я не вижу в зеркале себя прежнюю. Наверное, я никогда не стану той Джемм, которая была раньше.

***

Когда я пришла в салон избавляться от этого болотного цвета, две парикмахерши посмотрели на меня настороженно. Мисс Роуз была права. Но услышав мою просьбу, они расслабленно переглянулись и засуетились вокруг меня. Спустя час мне вернули мой родной цвет волос, подровняли кончики и предложили мелирование.

Но я больше не хочу экспериментировать с собой. У меня это паршиво выходит. Лучше уж быть такой, какой меня родила мать. Мать…мама…

Мне нельзя думать о ней. У нее, наверняка, все хорошо. Она привыкла к тому, что меня нет рядом. Может, даже забыла меня. Я надеюсь на это, хоть мне и грустно становится, когда я представляю, что она даже не вспоминает меня. Кто вообще может меня вспоминать? Никто. У меня никого нет.

Иду по улице Шаллотта с парикмахерской. Мимо проходящие жители пристально разглядывают меня, кто-то начинает шептаться за моей спиной. Мисс Роуз говорила, что здесь все друг друга знают. Наверное, новый человек — это целое событие для них.

Неожиданно у меня начинает кружиться голова. Я осознаю, что упала на колени посреди дороги. Представляю, как это выглядит со стороны. Я бы решила, что какая-то верующая захотела помолиться богу.

— Девушка, вам плохо? — перед глазами мелькают чьи-то ноги в грязных ботинках. Я пытаюсь поднять голову, но в висках начинает гудеть. Сжимаю зубы, чтобы не закричать. Руки дрожат, как у наркоманки.

— Голова кружится, — бормочу я.

— Держитесь за меня, я помогу вам встать.

Я хватаюсь за шершавую руку. Незнакомец помогает мне подняться на ноги. Я вижу размытые лица каких-то людей, слышу их голоса.

Меня заводят в какое-то место, сажают на стул и подают стакан воды. Я делаю пару глотков, прикрываю глаза и чувствую, что мне становится легче.

— Что вы столпились тут? Посетители должны покупать, а не стоять в дверях. Раз ничего не берете, проваливайте. Здесь не проходной двор, — разносится громкий, чуть хрипловатый женский голос.

Я открываю глаза. Вижу, как несколько человек выходят из бара, мужчина в грязных сапогах смотрит на меня вопросительно, снимает пальто и подходит к барной стойке. У него смешная козлиная бородка и лысая блестящая голова. Отталкивающая внешность, честно говоря. Хотя я должна быть благодарна ему, ведь это он помог мне подняться и завел в бар.

Довольно мрачное место. Горит всего несколько настольных ламп. Народу мало, столы грязные, скудный запас спиртного на полках за барной стойкой.

— Все нормально? — наклоняется ко мне та громкая девушка. Темнокожая, с большим ртом и белыми зубами. Вполне симпатичная, несмотря на чуть полную фигуру. На ней фартук в желто-серых пятнах и пахнет от нее чем-то жареным.

— Да, спасибо.

— Ты приезжая? Что забыла у нас? — вопрос в лоб.

— Я теперь здесь буду жить.

— Работа нужна?

— Нужна.

— А мне нужна напарница. У меня отец больной, постоянно приходится отлучаться. Будешь моей сменщицей. Паспорт есть?

— Есть.

— Идем к хозяину. Будем тебя оформлять. Дуглас, подмени меня, — кивает бармену моя новая знакомая.

— Кстати, меня зовут Моника. Да, вот такое дурацкое имя, — она ведет меня через кухню в кабинет хозяина бара.

— Нормальное имя. А я Джемм.

— Люблю вишневый джем. Думаю, мы с тобой подружимся. В Шаллоте молодежи почти нет. Я осталась из-за отца, хотя была возможность свалить отсюда. А я вроде как заботливая дочка, не смогла его, инвалида, бросить. Но я поступила в колледж в прошлом году. Я это к тому говорю, что я не такая тупица, как ты, наверное, уже решила про себя.

— Я школу даже не закончила. Кто из нас еще тупица, — улыбаюсь я Монике.

Она в ответ по-доброму смеется. Она мне нравится. Хочу с ней дружить. Как бы это по-детски не звучало.

Не прошло и получаса, как меня оформили официанткой. Моника усмехнулась, что она тоже числится официанткой, но сама впахивает и уборщицей, и посудомойкой, и даже иногда барменом, когда у Дугласа выходной. Я про себя ужаснулась и обрадовалась одновременно.

Если я буду вся в работе, мне будет не до воспоминаний. И, возможно, прошлое скоро отпустит меня, и я смогу нормально жить дальше. Или я отпущу прошлое, когда привыкну к новой жизни, пахнущей пивом и хот-догами…

— Ты можешь завтра уже приступать. А сегодня пошли со мной в клуб, напарница, — говорит Моника, провожая меня и раскуривая сигарету.

— Здесь есть клуб?

— Шутишь что ли, — хмыкает Моника. — Шаллот слишком мелкий. Хотя пару лет назад мы собирали подписи с жителей. Увы, набрали всего двадцать пять штук. В основном тут живут одни старики. Сдался им этот клуб.

— Я сама не очень люблю клубы.

— Скромница такая?

— Сборище барыг и торчков. Мне там неинтересно, — сказала я, вспомнив, как Линдси не разделяла моего желания тащиться в клуб.

— Когда целыми днями обслуживаешь вонючих алкашей, а потом ночами следишь, чтобы твой папаша не захлебнулся в собственной рвоте, сборище барыг и торчков — это рай, в котором можно расслабиться, — Моника делает последнюю затяжку и бросает окурок себе под ноги. — Но раз ты не любишь это, как-нибудь сходим выпить пива и поесть пиццы в компании Дуга. Хотя бы в ближайший выходной. Он всегда рад гостям.

— Он один живет?

— С Нарциссой.

— Это его жена?

— Это его псина. Дуглас и женщина — несовместимые понятия. Ему нравятся мальчики. Бедняга, не может в Шаллоте никого себе найти. Утешается гейскими порно-журналами, которые прячет под барной стойкой и думает, что о них знает только он, — Моника смеется.

Она еще рассказывает мне некоторые истории про Дуга, потом вспоминает, что ее рабочий день еще не закончился, чмокает меня в щеку своими пухлыми губами и убегает обратно в бар. Полдороги до дома мисс Роуз я иду в одиночестве. Уже довольно сумрачно.

На всю улицу горит всего один фонарь. Пустынно и безлюдно, как будто все жители Шаллотта легли пораньше спать.

Наверное, я должна опасаться маньяков, которые могут выпрыгнуть из-за угла, воришек, нападавших ради пары центов в чужом кошельке, однако, почему-то мне совсем не страшно. Меня не настораживает шорох в кустах. Я уверена, что это либо бездомная кошка, либо просто ветер шевелит листья.

Я чувствую себя в безопасности. Как в ту ночь в придорожном мотеле, в кресле у камина с чашкой горячего шоколада. В компании Дэвида.

***

Появится ли он в моей жизни снова? Это серьезное небритое лицо с добрыми глазами, которое, как мне кажется, четким и ясным пятном легло в моей памяти. Эти широкие крепкие плечи, одетые в бежевый свитер ручной вязки.

Странно, только вспомнив Дэвида сейчас, я вспоминаю такие мелочи, как цвет свитера при тусклом освещении камина. Или часы на левом запястье с кожаным ремешком, на которые упал мой взгляд, когда я брала из его рук кружку. А кольцо? Было ли у него на пальце обручальное кольцо?

Не было. Оно бы обязательно блеснуло и привлекло мое внимание. Я бываю внимательна тогда, когда меня ничего не беспокоит. Как раз на тот момент я была расслаблена и спокойно.

Дэвид. Почему я вспомнила его, когда снова почувствовала умиротворение?

Я хочу увидеть его. Завтра, послезавтра, на следующей неделе или через месяц — все равно когда. Увидеть и обнять. Прижаться к нему и почувствовать его тепло. Почему-то это важно для меня.

— Джемм, ты все поняла? — возвращает меня в реальность Моника.

— Да, главное — не разбивать посуду, — киваю я. — Ты мне это уже говорила.

— До меня тут работала Кейти. Дуглас рассказал мне о ней. Каждый день она разбивала что-нибудь. То стакан, то рюмку, то тарелку. К концу месяца ее зарплата была в минусе. Поработала себе в убыток. Но я уверена, что твои руки не растут из задницы, и ты вроде бы аккуратна с посудой. Если тебя начнут лапать пьяные мужики, зови Дуга. Как ты уже наверняка заметила, у нас нет охранника, но Дугу доплачивают за то, чтобы он присматривал за порядком. — протараторив это, — Моника вручает мне заляпанный фартук (пока у нас один фартук на двоих) и, клюнув в щеку, убегает к своему немощному отцу.

Часы на стене показывают девять часов. Дугласа еще нет. Как и посетителей. Седая уборщица моет пол и ворчит себе под нос.

Ночка была бессонная. Я никак не могу привыкнуть спать на продавленном скрипучем диванчике, а в дверь постоянно скребутся кошки мисс Роуз после того, как я закрыла картонкой их дверцу. Пришлось соврать мисс Роуз, что у меня аллергия на шерсть. Она удивилась, но ничего не сказала. Но теперь чаще убирается во всех комнатах, собирая с диванов кошачью шерсть.

Милая, чудная мисс Роуз. Приятно, что она проявила заботу ко мне.

— На рабочем месте не зевают, — вместо приветствия говорит мне Дуглас, добродушно улыбаясь. Я и не заметила, как он вошел в бар. Кажется, в последнее время я все чаще стала уходить в себя, отключаться от реального мира. Даже как-то страшно это осознавать.

— Бессонная ночка. А тебе как спалось?

— Превосходно. Не забыла о том, что сегодня после работы мы идем ко мне пить пиво? — Дуг при разговоре смешно дергает левым уголком рта. Может, он чем-то болен? Странно, что Моника об этом не упоминала. Я думала, она знает о нем все.

— А почему нельзя посидеть прямо здесь?

— Обычно ночами здесь сидит наш хозяин со своими дружками. К тому же Нарцисса не любит подолгу сидеть в одиночестве, а предпочитает гостей. Она будет рада с тобой познакомиться.

Приходит первый посетитель. Мужчина в строгом костюме. Садится за дальний столик, заказывает яичницу с беконом и зеленый чай. Следом за ним появляется дама и просит капучино с булочкой.

Обслужив их, я снова начинаю скучать, наблюдая за Дугласом. Он то протирает бокалы, то проверяет исправность кофе-машины, то чешет за ухом. А я украдкой поглядываю на него и совсем не замечаю признаков гомосексуализма.

Он выглядит как парень с традиционной ориентацией, говорит и ведет себя так же. Никаких ярких рубашек и платков, женственности в поведении и речи или типичной для геев сережки в правом ухе.

Дуг одет в простую серую футболку и потертые джинсы, обут в грязные кроссовки. У него короткая стрижка, большое количество родинок на руках, чуть кривоватые передние зубы. В общем, выглядит он как подросток-переросток.

Моника говорила, что ему двадцать пять лет, и он закончил какой-то колледж в Чарльстоне, но вернулся на родину, так как ему не полюбился один из крупнейших городов Южной Каролины. Может, других это удивит, но я понимаю Дуга.

— Джемм, — подзывает меня Дуглас и пододвигает айриш-бокал с латте. — Это тебе от меня. Угощаю.

— О, Дуг! Как красиво! — на поверхности пенки кофейным порошком нарисован замысловатый цветок. — Латте-арт, кажется?

— Именно он. Что-то вроде моего хобби. Я только потому устроился работать барменом, что под рукой всегда кофе-машина, сбитые сливки и кофейная крошка. Практикуюсь в свое удовольствие.

— Это так здорово. Необычное искусство. Ты художник? — странно, но и об этом мне Моника не рассказала. Кажется, ей больше интересно то, что Дуг — гей, чем то, что он — творческая личность.

— Отучился в колледже искусств. Предлагали работу в одной галерее, я отказался. Не люблю Чарльстон. Слишком грязный и людный, — отвечает Дуг.

— Как и Сент-Луис, и Миртл-Бич. Такие города не для меня.

— Я ездил в Миртл-Бич к другу. Он звал остаться, но я отказался. Туристы — как тараканы у нас на кухне. Они повсюду, — Дуглас смеется.

— На кухне есть тараканы? — пугаюсь я.

— Хах, раньше были. До того, как Моника стала здесь работать. Она за пару дней избавилась от них. У нее аллергия на насекомых.

— Это радует. Спасибо аллергии. Мне так жалко пить латте. Это же целое произведение искусства в бокале.

— Оно вот-вот растает.

— Я дождусь этого, — беру бокал в руки, сажусь на стул и просто смотрю, как медленно исчезает кофейный цветок, как тают его лепестки, пропитываясь остывшим напитком, как растворяется это чудо в моих руках.

***

Ближе к вечеру народу стало вдвое больше, чем днем. Как выразилась Моника «пьянчуги со всего Шаллота не просыхают все выходные».

Но так же в бар пришла компания адекватных молодых мужчин, заказали ящик пива и негромко обсуждали предстоящий матч по футболу.

Зуд внизу живота ожил, когда я встретилась взглядом с одним из мужчин. Давно я не испытывала такого желания, которое поглотило мое тело с ног до головы. Мне хочется секса. Хочется почувствовать внутри себя горячую мужскую плоть. Каким-то образом все эти дни я контролировала ЭТО в себе. А сейчас ЭТО вырывается наружу.

Мужчина как будто чувствует, елозя на стуле и поглядывая в мою сторону. Я грызу ноготь на большом пальце, сжимаю колени и незаметно трусь о барную стойку. Зуд усиливается.

Не в силах больше ждать, я вырываю из блокнота листок и быстро пишу на нем всего одно слово «Подсобка». Подхожу к мужчине и вкладываю листок в его руку. Затем, не оглядываясь, ухожу. За моей спиной он громко отодвигает стул, говорит своим друзьям, что ему нужно выйти и следует за мной.

В подсобке довольно грязно. На стеллажах стоят коробки, банки и пакеты с продуктами, в углу — швабры, тряпки и ведра для уборки. Сплошная антисанитария. Поморщившись от кисло-тухлого запаха, я поднимаю юбку, продемонстрировав мужчине намокшие светло-розовые трусики.

— Страстная киска, — с жадностью во взгляде он расстегивает ремень на брюках, достает член и начинает мастурбировать, глядя на меня.

— Сними их, покажи мне свою красавицу, — шепчет он. Я стягиваю трусики до колен и запускаю два пальца в себя. Я теку, как водопад. И кончаю, как только кончики пальцев касаются точки G.

Не помня себя от оргазма, я не замечаю, как незнакомец подхватывает меня на руки и резко входит в меня. Боль разрывает меня изнутри. Низ живота пульсирует, болезненно реагируя на каждое движение члена во мне.

Я совсем не получаю удовольствия от процесса. Лишь боль во всем теле.

Мужчина вытаскивает член, опускает меня на пол на колени и направляет его мне в рот. Я чувствую вкус крови. Через минуту он кончает. Проглотив всю его сперму, я поднимаюсь с колен.

— Ты была девственницей? — удивленно спрашивает мужчина, пряча член в брюки. Его лицо блестит от пота, а руки измазаны в крови.

— Ага, — почему-то вру я, протягивая ему полотенце. По моим ногам стекает кровь. Я не понимаю, откуда она взялась. Возможно, месячные начались.

— Ну, пока, детка, — ошеломленным выходит из подсобки мой партнер.

Наверное, будет теперь винить себя в том, что лишил девственности школьницу. Ведь именно за школьницу меня принимают здесь. Хозяин бара даже сначала решил, что я несовершеннолетняя, а значит, могу работать только полдня. А когда увидел мой паспорт, понял что ошибся.

Когда я появляюсь в зале, Моника накидывается на меня.

— Я тут одна скоро повешусь. Как можно так долго сидеть на унитазе?

— Прости, у меня месячные. Я их плохо переношу, — говорю я.

— Это не конец света, а наша бабская доля. Обслужи седьмой столик и дуй на кухню, нужно помочь помыть посуду. Рук не хватает. Сегодня воскресенье. Народ не помещается в баре.

— Не знаю, хватит ли у меня сил пойти после работы к Дугласу. Мне кажется, я буду валиться с ног от усталости, — я направляюсь к седьмому столику.

— Расслабься, завтра выходной день. Отоспишься, отдохнешь, — перекрикивает шум в баре Моника. Все-таки громче человека, чем она, я не встречала.

Мужчина, с которым я только что трахалась в подсобке, уговаривает своих друзей поехать к нему, посмотреть футбол. Увидев меня, он отводит взгляд и нервно пьет из своей кружки несколько больших глотков пива.

Я, ухмыляясь, показываю свою безразличность к произошедшему. Наверное, он в ужасе от того, как ведет себя девушка, только что потерявшая свою невинность в вонючей подсобке. По его мнению, я, должно быть, сейчас обязана пускать сопли в туалете, а не обслуживать соседний столик с непринужденным видом. Хм, похоже, я дала еще один повод для странных слухов обо мне в Шаллоте.

К концу рабочего дня я действительно валюсь с ног, в буквальном смысле. Не смотря на это, мои коллеги тащат меня пить пиво. Я радуюсь, что Дуг живет недалеко от бара.

— Мне нужно выгулять Нарциссу. А вы пока располагайтесь, закажите пиццу, — говорит Дуглас, когда мы заходим в его дом. Здоровенная псина налетает на него и лижет в нос.

— Фу, Нарцисса, прекрати, — хватает ее за ошейник Дуг.

И тут собака замечает меня. Большие бусины-глаза смотрят с любопытством и радостью. Она готова и меня затискать, сбить с ног, вылизать мне лицо. Однако, хозяин крепко держит ее, пристегивая к ошейнику повадок.

— Мы идем гулять. Позже познакомитесь, — говорит ей Дуг. И Нарцисса как будто понимает его, сразу отведя взгляд от меня в сторону на дверь.

Они уходят. Моника начинает хозяйничать на маленькой уютной кухне. Предлагаю свою помощь. Она отказывается, намыливая тарелки в раковине.

— Закажи пиццу. Номер на холодильнике, — отдает мне приказ Моника.

— Эм, а где телефон? — как же все-таки плохо без мобильника. С первой зарплаты куплю себе простенький смартфон.

Нахожу домашний старинный телефон на тумбочке в гостиной, звоню в службу доставки пиццы. Ее приносят буквально за пятнадцать минут. Тут же возвращаются Дуг с собакой.

Нарцисса заливается лаем при виде меня и рвется с поводка. Я опасливо отхожу на безопасное расстояние. Если она не загрызет, так раздавит, придавив своими семьюдесятью футами.

— Не бойся, я запру ее в комнате наверху, — замечает мой испуганный взгляд Дуглас. Я резко качаю головой:

— Не надо. Пусть останется. Ты ведь пообещал ей знакомство со мной.

— Верно, — начинает смеяться Дуг. — Тогда не жалуйся, что будешь вся в слюнях.

— Хватит болтать, пицца стынет. Не знаю, как вы, а я голодная. И хочу пиво, — перебивает наш разговор Моника. Теперь понятно, почему у нее такое пузо. По-моему кое-кто злоупотребляет калорийной пиццей с пивом.

Мы плюхаемся на диван и включаем телевизор. Нарцисса устраивается у меня в ногах на полу, придавив мои ноги широкой спиной. Я не могу ими пошевелить, что приводит к онемению стоп. Чувствую себя довольно не комфортно, но боюсь поменять положение, пока Нарцисса отвлеклась от меня и смотрит вместе со всеми какую-то комедию.

Моника с Дугом ржут во весь голос над шутками, а мне почему-то не смешно. И пиво кажется отвратительным, и пицца с креветками слишком острой. И вообще я понимаю, что у меня какое-то состояние странное. Ничего не хочется делать, но в тоже время ничегонеделанье приводит к унынию и скуке, раздражая меня.

— С тобой все нормально? — интересуется Дуг. — Ты какая-то молчаливая.

— Устала просто.

— Понимаю, первый рабочий день.

— Привыкнет, — отмахивается Моника. И я соглашаюсь. Наверное, действительно привыкну. Ей лучше знать, ведь она через это проходила.

Сумрачная обстановка в комнате с единственным источником света — экраном телевизора действует усыпляющее. Я ставлю наполовину выпитую банку пива на пол и откидываю голову на подушку дивана.

Меня снова подташнивает, как это было сегодня днем. Странно, ведь месячные все-таки не начались после секса. Не знаю, что это было в подсобке, и почему у меня пошла кровь, но чувствую я себя отвратительно.

И тут меня осеняет. Неужели…да нет, не может быть. Я беременна?!

Все признаки схожи. Когда у меня последний раз были месячные? Не помню! В прошлом месяце их не было, в позапрошлом тоже…Твою ж мать!

Постоянная тошнота и перемены настроения. Желание на кого-нибудь накричать без причины. В последнее время все чаще это признаки проявляются.

Как это я раньше не обратила на это внимание! Это ведь ужас какой-то, если правда. Я не могу даже представить, что я буду делать, если это подтвердится.

Может, я ошибаюсь. Я надеюсь, что я ошибаюсь! И я не беременна!

***

— Деточка, ты такая бледная. Недуг какой имеется? — мисс Роуз наливает мне чай в большую кружку с цветами. Такие кружки любила Линдси. И эта любовь ей привила покойная бабушка.

Покойная бабушка…покойные родители и брат…покойная Линдси. Исчезнувшая из этого мира семья. Друг за другом.

Я вспоминаю об этом с той же сильной болью, но уже не так часто, как раньше. Когда какая-то вещь напоминает мне о Линдси, я переключаю свое внимание на что-нибудь другое.

Но почему-то сейчас мой взгляд по-прежнему сфокусирован на цветастой кружке. Мисс Роуз ставит ее передо мной. Я беру ее двумя руками и делаю несколько маленьких глоточков горячего травяного чая. Очень вкусно.

— Это не недуг. Это беременность, — отвечаю я наконец.

— Ты беременна? — глаза мисс Роуз округляются так, что морщинок на лбу становится еще больше. — О, дорогая. Это такое счастье.

— Не для меня, — отрицаю я. — Не для той, которая ничего не имеет, кроме мужчин в постели. Я даже не знаю, кто отец ребенка.

— Когда родится и подрастет, станет понятно. Какие-то черты все же от отца передались, — кажется, мисс Роуз нисколько не смутили мои откровения.

— А теперь вопрос. Хочу ли я знать, кто является отцом? И вообще, я не собираюсь оставлять этого ребенка. Я сделаю аборт и забуду об этом.

— О, уверяю тебя, ты не забудешь. Поверь мне. Я прошла через это. И теперь лишь могу с призрением назвать себя убийцей. Перед моими глазами до сих пор стоит эта картина — окровавленное крошечное тельце, размеров с ладонь в тазике для белья. Аборты раньше были незаконны, поэтому пришлось заплатить много денег, чтобы ко мне пришла женщина и вытащила из меня нежеланного ребенка. Боль и ужас. Страх и судороги. Желание вернуть все обратно. Я пожалела о том, что сделала ни один раз, — мисс Роуз закатывает глаза.

— Мне пора на работу, — резко поднимаюсь я из-за стола.

— Постой. Я хочу сказать тебе еще кое-что, Джемм, — хватает меня за руку старушка, впервые назвав меня моим именем.

— «Не повторяй моих ошибок»? — выходит довольно язвительно и мерзко.

— Ты вправе совершать ошибки. И это будет твой опыт, — вздыхает мисс Роуз. — Но если главная причина аборта — это то, что ты ничего не сможешь дать своему ребенку, то хочу сказать тебе, дорогая, что в нашем с Ричардом доме всегда будут рады детскому смеху. Даже если меня не станет. Сюда уже давно не приезжали мои внуки. У них своя жизнь в шумном Сан-Франциско. Им совсем неинтересен Шаллот. Они звонят мне раз в месяц, чтобы отчитаться в своих успехах. И я искренне рада за них. За мой дом нельзя будет получить много денег после моей смерти. И они это знают. Поэтому я хочу переписать его на тебя, чтобы у твоего ребенка была крыша над головой. Чтобы ты могла принести его сюда после его рождения. Чтобы в будущем он смог назвать этот дом своим.

— Мисс Роуз, спасибо вам. Но не делайте этого, прошу вас. Я не знаю, захочу ли я здесь остаться навсегда, смогу ли сберечь ваш дом.

— Я и не требую этого от тебя. Ты сможем продать его, правда, не рассчитывай на большую сумму. К сожалению, участок маловат, а дом староват. Так же ты можешь его кому-нибудь сдать. В общем, когда ты станешь его владельцем, ты будешь вправе делать с ним все что хочешь. И не отговаривай меня. Я уже все решила. После моей смерти у тебя останется дом для тебя и твоей будущей семьи. Даже если ты не оставишь ребенка сейчас.

— Не хороните себя так рано, мисс Роуз, — я пожимаю руку старушки и покидаю кухню. Легкие требуют свежего воздуха.

Пихаю руки в карманы. Нахожу среди хлама вроде фантиков, жвачки и монеток тест на беременность, который я сделала сегодня утром.

Две полоски. Такие четкие и яркие, что это не похоже на ошибку. Но для полной уверенности нужно сходить к доктору. Кстати, давно не посещала гинеколога. Как-то не до этого было совсем.

Я хорошо запомнила свой первый поход к гинекологу в четырнадцать лет, когда нас отправили всем классом на медосмотр. Я вся тряслась, ведь на тот момент я была уже не девственницей. Я боялась, что доктор сообщит об этом маме и все вокруг узнают, что я уже занималась сексом.

Но я зря переживала. Гинекологом оказалась молодая девушка, которая после осмотра лишь сказала мне, чтобы я была осторожна.

Снова через год поход в больницу. На этот раз доктором был мужчина. Я соблазнила его и мы трахнулись на кушетке за ширмой, пока в коридоре ждали своей очереди мои одноклассницы.

Затем еще один поход к гинекологу. Неудачный, к сожалению, так как меня осматривала женщина-танк. Это было довольно грубый и болезненный осмотр. Металлические холодные приборы внутри меня и небрежно брошенная фраза врачихи: «Не дергайся, это ведь как половой член».

Меня возмутило это сравнение. Как можно сравнивать какую-то бесчувственную железяку с горячим живым мужским органом?!

Плюс к этому — грубые пальцы, неаккуратно взятый анализ. Мне хотелось придушить эту стерву. Я плевалась от злости, когда покидала поликлинику. И проходя через парк, трахнулась с каким-то неопытным мальчуганом прямо на скамейке. Проще говоря, таким образом я сняла напряжение.

Как давно это было. Меня тогда совсем ничего не заботило. Мне хотелось только секса. Днем и ночью, со всеми подряд мужчинами. И было плевать на то, что вела я себя как малолетняя шлюха, что у мужчин, с которыми я спала, мой номер телефона был внесен в список шалав.

Но я никогда не давала кому-то второй раз. Николас и Алекс — это ближайшее прошлое. С ними я нарушила свое правило. Так же могу сказать, что они были не просто так в моей жизни. Они что-то значили для меня. Благодаря им, и первому, и второму, я чему-то научилась, что-то потеряла и обрела.

— Моника, мне нужна женская консультация. В Шалотте вообще она есть? — спрашиваю я свою напарницу, как только прихожу на работу.

— В поликлинике есть хороший гинеколог. Знакомая моего отца. Могу записать тебя к ней на прием, — предлагает Моника. Она ничего не спрашивает больше, чем радует меня.

Рабочий день пролетает как-то очень быстро. По дороге домой Моника звонит этой самой знакомой и записывает меня к ней на осмотр.

Я благодарю ее, предлагаю зайти на чай к мисс Роуз, но она отказывается, так как сиделка отца уволилась, а ему долгое время нельзя находиться без присмотра.

— Никакой личной жизни, — вздыхает в сотый раз Моника. А я о себе думаю: «Слава Богу, что ее нет». Потом вспоминаю о своей беременности. И вот теперь я не уверена в своем утверждении.

Возможно, это все-таки ошибка. У меня стресс, депрессия. От этого переменчивое настроение и плохое самочувствие. А месячные у меня и раньше с задержками проходили. Ничего страшного в этом нет.

Да, может, я просто успокаиваю себя. В последнее время нервы ни к черту. Черная полоса в моей жизни, как будто, бесконечная. Это не зебра совсем. Это вороной конь какой-то.

***

Пошел четвертый месяц. Тринадцатая неделя. Начало второго триместра, как объяснила мне гинеколог. И назначила УЗИ плода.

— А это обязательно? Я ведь могу сделать аборт и без УЗИ? — спросила я.

— Во-первых, это полное подтверждение беременности. Особенно, если ты сделала тест только на днях. Во-вторых, ты сможешь увидеть своего ребеночка на экране. Сейчас он около пяти дюймов и весит примерно унцию. Неужели тебе не будет жалко делать аборт? — распиналась докторша. — Тем более, если делать аборт, то он будет на позднем сроке. Пока все анализы сдашь, пока обследование пройдешь. А если все окажется в норме, я даже не буду его делать. Если же анализы плохие, то последствия аборта необратимы. Ты, возможно, не сможешь больше иметь детей в будущем.

— Меня больше волнует мое настоящее. Я уже все решила, — твердо сказала я.

И вот я лежу на кушетке с вымазанным каким-то специальным кремом животом. И уже не чувствую былой уверенности в своих решениях.

Медсестра проводит прибором по моему животу и на небольшом экранчике мелькает смазанная черно-белая картинка. Я вижу какие-то шевеления. И мое сердце начинает быстро-быстро колотиться от волнения и эмоций, нахлынувших так неожиданно.

— Расслабьтесь, — говорит мне медсестра. — Видите? Вот это головка. Не пугайтесь, что она такая большая, а тело маленькое. А вот конечности.

— Ноги и руки, — вслух поправляю я ее. Почему-то мне становится не по себе он слова «конечности». Как будто это не ребенок, а животное.

— Верно. Знаете, у малыша уже начинает развиваться головной мозг, а значит и рефлексы. Скоро он начнет сжимать ручки в кулачки, вздрагивать и гримасничать. Это довольно забавно наблюдать, хоть и видно плохо, — дружелюбно рассказывает медсестра.

Я хочу попросить ее заткнуться, но ком стоит в горле. Приходится признаться себе, что мне интересно слушать ее и знать все подробности.

— Уже достаточно хорошо сформировалась дыхательная система. Видите, как он ясно и легко дышит? Ой, это не он, а она! — восклицает медсестра. — Поздравляю, это девочка. Вы рады?

— Да, — не задумываясь, отвечаю я.

— Сейчас сделаем снимок. Первая фотография вашей девочки. Вырастет — не поверит, что была такой, — и не успеваю я возразить, как медсестра включает принтер и выпускает черно-белый снимок. Подает мне его.

Выхожу из кабинета, разглядывая белое размытое пятно, а в голове крутятся слова медсестры «вашей девочки, вашей…девочки».

Примечание автора: 5 дюймов = 12 см; 1 унция = 30 г.

Снимок моей дочки. Кладу руку на живот и ощущаю пульс. Стукает ее сердечко. Странно, что раньше я этого не чувствовала.

И тут я понимаю, что не могу просто взять и убить ее. Она живая. Она дышит.

Аборт — это намеренное убийство. Не так-то просто принять решение сделать это, когда ты видела эту крошку на экране и знаешь, что она сейчас находится внутри тебя, что она растет с каждым часом и готовится появиться на свет через какие-то жалкие пять месяцев.

Я беременна. Все еще не могу свыкнуться с этой мыслью. Но уже знаю, что не буду делать аборт. Да, возможно, это неправильное решение. Как я буду воспитывать свою дочь? Что нас ждет в будущем? Кем вообще является ее отец, и повлияют ли как-то его гены на нее?

Как ни пытаюсь вспомнить, с кем я трахалась три месяца назад, не выходит. После смерти Линдси я была сама не своя. Нахожу свой дневник. Листаю страницы. Оказывается, эти три месяца я ни разу его не открывала. Последняя запись сделана за несколько недель до гибели Линдси.

Эта тетрадь — мое прошлое. Вся моя жизнь, состоящая из похотливых желаний, мастурбации, незащищенных половых актов с незнакомыми и малознакомыми людьми. Мои мечты и мои размышления. Мой стыд.

Я должна продолжать писать. Нахожу на тумбочке мисс Роуз шариковую ручку и вывожу сегодняшнее число на полях тетради.

Пишу…пишу о смерти Линдси. И слезы капают на страницы, размазывая чернила. Я как будто заново переживаю все, что произошло три месяца назад.

Пишу о своей попытке покончить с жизнью. Пишу о Мартине, о маме, о побеге в Южную Каролину, о днях, проведенных в Миртл-Бич…

Затем об еще одном побеге — в крошечный Шаллотт, о Дэвиде, о своей новой работе в баре, о Монике и Дугласе…

И наконец, пишу о беременности. Уходит больше часа на это излитие потока мыслей и переживаний. В дверь моей комнаты скребутся кошки. Мисс Роуз ушла в магазин за продуктами. Звонит домашний телефон. Я игнорирую.

Дописав последнюю строчку, захлопываю дневник и кладу его под подушку. Уф, даже легче стало. И я совсем забыла, что мне давно пора быть на работе. Наверное, это Моника звонила, потеряла меня. Отпросилась всего на пару часиков в женскую консультацию. Да увлеклась размышлением о своей жизни.

— Прости, задержалась. Я могу завтра вместо тебя поработать, — запыхавшись, прибегаю я в бар, застав Монику за мытьем посуды на кухне.

— Да уймись ты, господи. Завтра вместе работаем, как обычно. А сейчас я убегаю отца кормить обедом, — Моника чмокает влажными губами меня куда-то в скулу и выходит из кухни. Я надеваю фартук и берусь за оставшуюся посуду.

Я работаю здесь уже вторую неделю. Постепенно начинаю привыкать. Запах уже не кажется таким противным, постоянных посетителей начинаю узнавать и угадывать их желания. Дуг и Моника стали очень мне близки. Но я понимаю, что они не заменят мне Линдси. Никому я не смогу так открыться, как ей.

Как же мне хочется прийти к Линдси домой, поздороваться в холле с Мэг, которая предложит мне кофе с домашним печеньем, расспросит о моих делах, затем подняться к Линдси в комнату, ответить на ее дружелюбную улыбку приветствием, завалиться к ней на кровать и начать длинный откровенный разговор. Я бы рассказала ей о беременности, о которой узнала так неожиданно. О том, что не готова к воспитанию дочки, но и убить ее не могу.

Линдси выслушала бы и поняла меня. Сказала бы, что я сделала правильный выбор и что я справлюсь. Она всегда вселяла в меня надежду, пусть иногда и ложную. «Ты не одна. Я всегда рядом и ты можешь на меня положиться», — как-то раз сказала она.

— Теперь одна, Линдси. Теперь я одна, — смахиваю набежавшую слезу рукой.

И тут чувствую ее. Мою дочь. Ее еле слышные шевеления в моем животе. Она как бы напоминаем мне о своем существовании. Говорит, что я не одна.

И я с замиранием кладу руку на живот. Внимаю каждое движение моей крошки. Это кажется каким-то волшебством. Ощущения странные и в тоже время приятные. Как будто мы одно целое, но в тоже время имеем разные души, которые очень тесно связаны.

Возможно, так оно и есть.

***

— И какая неделя уже? — спрашивает Моника.

— Семнадцатая.

— И ты молчала!

— Я сама только недавно узнала, — вру я. — Да и к тому же, зачем тебе это?

— Как это зачем?! — негодует моя коллега, позабыв о том, что я месяц назад спрашивала у нее про гинеколога. — У тебя живот даже не заметен, особенно за фартуком. Наверное, из-за небольшой тазовой кости.

Моя малышка начинает требовать чего-нибудь сладкого. Беру с тарелки пирожное. Очень калорийное, но очень вкусное.

— Джемм, я тебе не враг. И я не привыкла болтать о чужих проблемах. Черт возьми, ты беременна! Ты под сердцем носишь ребенка! С ума сойти можно! Это ведь такая ответственность, ты знаешь? Ты уверена, что хочешь этого ребенка? — как всегда, тараторит Моника. — У меня никогда не было детей, но мой отец как ребенок. Такой же беспомощный, требует уход и внимание. Я бы не хотела ребенка, зная, как это тяжело. Ну, может быть когда-нибудь в будущем, если найду себе хорошего бойфренда, что маловероятно в Шаллотте. Джемм, это меня не касается, конечно. Но ты отцу ребенка сообщила?

— Нет, мы расстались, — придумываю на ходу. — Поэтому я уехала. Начала новую жизнь здесь без него. А теперь у меня будет дочка. И его это не касается. Она только моя. Вряд ли он бы обрадовался, узнав о ней. И да, мне страшно растить ее в одиночестве. Но я справлюсь, спасибо за беспокойство.

Моника с надутыми и без того пухлыми губами начинает молча пялиться на свой откусанный гамбургер. Обиделась. Наверное, ждала, что я расскажу ей про своего бывшего парня.

Я устала врать. Мне надоело сочинять истории, которых не было в моей жизни. Я и так ей слишком много наплела. Придумала трогательную сказку о погибших родителях. Мне слишком больно думать о том, что моя мама счастлива без меня. Я эгоистка, знаю.

Я искренне желаю ей счастья, но…как-то обидно. И я ненавижу себя за это.

Как бы я хотела встретиться с ней и рассказать ей о ребенке. Попросить прощение за все плохое, что я сделала. За все обиды, за недоверие и обман. Рассказать о Мартине. Ее ранила бы новость о том, что ее муж домогался до меня, но зато я была бы с ней честна. Хоть раз.

— Обед закончен. Пора за работу, — спохватывается Моника. Приходит Дуглас, интересуется нашими делами и встает за барную стойку мастерить очередной шедевр в айриш-бокале. Посетителей всего двое.

Я обслуживаю их, без тех неловких действий, что совершала раньше. Я освоилась. Хоть и не могу назвать этот бар или дом мисс Роуз своим домом.

Я все еще чужая здесь. Но верю, что это изменится в ближайшее будущее. Да, именно таких оптимистичных мыслей ждала бы от меня Линдси.

Я слишком часто в последнее время думаю о том, чтобы я сделала, как бы поступила, что бы сказала близким людям, если бы они были рядом. Только сейчас поняла, как это глупо.

Линдси уже не вернуть. Наладить отношения с мамой маловероятно. Остается жить так, как получается, а не в своих фантазиях. Пора возвращаться в реальный мир. Где есть мертвые и живые. Где живые почти как мертвые. Где присутствие мертвых чувствуется лучше, чем присутствие живых.

Ох, как все это запутанно. Проще вообще не забивать голову всем этим. Жить как Моника, не думая о завтрашнем дне. Реально смотреть на окружающий мир, а не витать в облаках и жалеть себя.

Малышка толкается. Странно, она всегда напоминает мне о себе, когда мне кажется, что я одинока и несчастна. Когда хочется забиться в угол, прижать коленки к груди, обнять их и думать о смерти.

Солнышко, я не забыла о тебе. И я не дам нам умереть. Я была глупой, желая нам смерти. Ты нужна мне. Ты — мое спасение. Ты — моя единственная радость. Ты — мой самый близкий человечек. Я хочу счастья нам с тобой.

— Обслужи того парня, а я пока приберусь, — вытаскивает меня из размышлений Моника. Я машинально киваю, направляясь к столику с новым посетителем.

— Добрый день. Что будете заказывать? — выдаю я привычную фразу, глядя в блокнот и держа ручку наготове.

— Я думал, мы в ту ночь перешли на «ты», — отвечает посетитель знакомым теплым голосом. Я отрываю глаза от блокнота. Передо мной сидит Дэвид — хозяин придорожного мотеля, мужчина, который тронул мою душу, и воспоминания о котором я не могла так просто выкинуть из головы.

— Не ожидала тебя здесь увидеть, — сажусь напротив него.

Нахлынувшая радость встречи с ним овладевает мною. Он улыбается той же улыбкой, что в ту ночь. Я в подробностях вспоминаю камин, у которого мы грелись, потрепанные кресла и горячий шоколад. Бесконечный уют.

— Шаллотт — единственный ближайший населенный пункт. Хочу нанять рабочих. Появились кое-какие деньги. Собираюсь потратить их на мотель.

— О, так ты будешь делать ремонт?

— Ну, ремонт — это слишком громко сказано. В планах пока что только починка лестницы, — объясняет Дэвид.

— Неужели ступеньки перестанут скрипеть? — прищуриваюсь я.

— Очень надеюсь на это. У тебя что нового? Уже освоилась в Шаллотте?

— Да. Живу у старушки-кошатницы. Даже к кошкам ее привыкла, как ни странно. Представляешь, она завещает мне свой дом. Хочет, чтобы после ее смерти я стала хозяйкой. Она так добра ко мне, хоть и периодически путает мое имя, — почему-то рассказываю я. Даже Моника не знает эту новость.

— В этом нет ничего странного. Ты очень обаятельный человек, которому хочется доверять, — говорит Дэвид.

— Ты, правда, так думаешь? — удивляюсь я его словам. Он лишь кивает.

— Про тебя тоже самое могу сказать. Ой, совсем забыла. Ты, наверное, голодный. Что тебе принести? — спохватываюсь я.

— Ничего не нужно.

— Ты же пришел в бар, чтобы пообедать.

— Я пришел к тебе. Добрые люди проболтались, что здесь работает девушка с загадочным именем Джемм, — отвечает Дэвид.

Мы болтаем о всякой ерунде. Дэвид рассказывает о своих планах на мотель. Он решил, что заработает денег и приведет его в порядок. Еще он хочет продать свой дом в Брансуике и переехать в мотель. Я не знаю, хорошая ли это идея. Но меня радует то, что Дэвид из-за ремонта будет чаще приезжать в Шаллотт.

— Наши встречи с тобой неизбежны, — говорит Дэвид. Довольно романтично звучит эта фраза из его уст.

Пока я думаю, что ответить, резко схватывает низ живота. Мысленно пытаюсь успокоиться, уверяю, что это ненадолго. Я хочу скрыть эту боль, но Дэвид замечает, что мне плохо и зовет Монику. Не помня себя от боли, слышу, как Моника вызывает скорую и говорит в трубку о возможном выкидыше.

Мне становится страшно. Обеспокоенное, и в тоже время удивленное лицо Дэвида мелькает перед глазами. Я не хотела, чтобы он знал о беременности, но Моника меня выдала.

— Я не могу ее потерять…нет…моя девочка…нет, — бормочу я невнятно. Рука Дэвида сжимает мою дрожащую руку. Он что-то говорит, я не слышу. В ушах гудит, как будто где-то рядом аэропорт.

Где-то вдалеке слышу вой сирены. Теряю сознание.

***

Прихожу в себя в больнице. Рядом сидит Дэвид, все так же держит меня за руку. Я в страхе выдергиваю свою руку и щупаю живот.

— Успокойся. Ты не потеряла своего ребенка. Все обошлось, — успокаивает меня Дэвид. В подтверждение его слов малышка начинает толкаться. Я расслабленно откидываю голову обратно на подушку.

В голове слышу не свои мысли. Кто-то называет меня мамой, и я понимаю, что это моя дочка. Наверное, я схожу с ума, раз мне кажется, что я слышу ее.

Дэвид молчит, разглядывая носы своих кроссовок. Иногда бросает свой взгляд на меня, но тут же отводит его снова на кроссовки. Не знаю, сколько по времени это продолжается.

Приходят Моника с Дугом.

— Тебя кладут на сохранение, — сообщают мне они.

— Надолго?

— Спросишь у доктора сама. Мне он сказал, что у тебя давление скачет и гемоглобин низкий. А это не есть хорошо для твоего ребенка, — объясняет Моника. Потом смотрит на Дэвида и предлагает Дугу сделать кофе.

Дуг понимающе соглашается, изрекая, что дряннее кофе, чем в больнице, он никогда не пил. Они уходят, Моника на прощанье подмигивает мне, кивнув на Дэвида. Закатываю глаза.

Дэвид откашливается и неуверенно выдает:

— Я могу приходить к тебе?

— Можешь. Только нужно ли тебе это?

— Ты мне симпатична, Джемм. Я хочу узнать тебя.

— О, я определенно тебя разочарую, поверь. Ты будешь расстроен, узнав меня. Наверное, в своей голове ты уже нарисовал мой психологический портрет. Но могу с уверенностью сказать, что он ложный. Я не оправдаю твоих ожиданий, — говорю я честно.

Чувствую себя паршиво. Успокаивает лишь шевеления моей малышки. Дэвид недолго думает над моими словами. Наверное, решает, верить мне или нет.

— Таких девушек как ты я никогда не встречал. Ты кажешься мне особенной, — отвечает он наконец-то. Меня смущают его слова.

— Ты заблуждаешься. Я обычная, но со странностями, как и все люди, — во мне вдруг неожиданно просыпается страсть. Неспокойное либидо дает о себе знать.

Не смотря на беременность и неудачный болезненный секс месяц назад, я желаю Дэвида. Да и неважно вообще, кто будет вместо него. Мне лишь бы заткнуть мою похоть еще хоть на какое-то время.

Но я боюсь за дочь. Вдруг она пострадает от этого.

Начинаю плакать. Слезы стекают на подушку, заливаются мне в уши. Дэвид пододвигается поближе ко мне, подносит мою руку к губам и целует ее.

— Тише, все будет хорошо, — говорит он.

Его поцелуи обжигают мою руку. Это должно быть романтично и вызывать ванильные эмоции. Но только не у меня. Мне аж противно становится от моей пошлости, которая мешает мне нормально жить.

Дэвид хочет чего-то большего, я знаю это. Он не из тех, кому от девушки нужен только секс. Уверена, что он никогда не использовал кого-то ради удовольствия. Он такой хороший, такой правильный.

В отличие от меня. Если бы я родилась мужчиной, то была бы несносным бабником. Трахала бы все, что движется, снимала бы шлюх и насиловала невинных девочек. А потом сидела бы в тюрьме за совращение малолетних.

— О чем ты думаешь? — спрашивает Дэвид. Его губы по-прежнему касаются моей ладони. Мне щекотно и приятно одновременно.

— О том, какие мы с тобой разные, — отвечаю я.

— Противоположности притягиваются, ведь так говорят?

— Я согласна, меня к тебе тянет. Сильно. Я не согласна с тем, что это хорошо.

— А что может быть плохого?

Я не успеваю ответить, как в палату входит доктор. Дэвид вынужден уйти.

Доктор говорит, что мне нужно обследоваться, сдать все анализы и начать с завтрашнего дня ходить на процедуры. Он обещает держать меня в больнице несколько недель, затем посмотреть на мое состояние и не задерживать здесь, если все будет хорошо.

Узнаю от доктора, что Дэвид заплатил за индивидуальную палату:

— Ваш молодой человек желает вам спокойствия и тишины. И я с ним полностью согласен. С вашим давлением и пониженным гемоглобином это крайне полезно. Вы, кажется, работаете в баре? Так вот советую вам взять декретный отпуск. Бар — неподходящее место для беременной женщины.

Когда приходит Моника, прошу ее поговорить с начальником и попросить за меня отпуск. Извиняюсь, что не смогу ей помочь в ближайшие месяцы. Она без злости называет меня глупой. Становится как-то спокойней.

Ближе к вечеру приходит мисс Роуз с домашней выпечкой и вязанными носками. Благодарю ее.

— Я уже начала вязать пинетки для твоего малыша, — сообщает она мне. — Надеюсь, не помру до его рождения.

— Вы обязаны увидеть.

— Вот увижу, подержу его на руках и можно умирать со спокойной душой.

— Вы мне нужны, не умирайте, — говорю я искренне. Становится больно глотать. Прошу у мисс Роуз воды.

— Я тут приготовила тебе чай с мелиссой, — достает она из сумки термос. — Он является хорошей заменой твоего любимого кофе по утрам.

Я становлюсь счастливой от такой заботы. Мисс Роуз так внимательна ко мне. Откуда она знает, что я по утрам пью кофе? Когда я собираюсь на работу, она обычно спит в своей комнате. Старушка-загадка, не иначе.

Мисс Роуз уходит. Я остаюсь одна. Пью горячий чай из термоса и наблюдаю за мухой, которая бьется крыльями о стекло. Бедняга, хочет на воздух.

Действительно, в палате очень душно. Открываю окно, выпуская муху на свободу. Стою с кружкой в руках, любуюсь небом. Оно на удивление ясное.

Хотя, почему я удивляюсь. Я совсем забыла, что сейчас лето. Поэтому так жарко и светло. Я перестала замечать такие мелочи, как погода. Перестала смотреть на часы и считать минуты, как раньше.

Я перестала радоваться дождю. Я его просто не замечаю, когда он идет. Даже если я промокну насквозь, я ничего не почувствую. Лишь в голове мелькнет мысль: «Надо посушить кроссовки».

Я живу больше месяца в Шаллотте, но до сих пор не знаю, где здесь можно купить одежду. Кажется, я СТО ЛЕТ не обновляла свой гардероб, СТО ЛЕТ не занималась шопингом. И дело вовсе не в деньгах, которые я берегу.

Дело во мне. Все изменилось. Я изменилась.

Черт возьми, лучше бы изменилось мое отношение к сексу, а не к другим вещам. Лучше бы я перестала желать мужчин, чем не замечать дождь. Я всегда любила дождь. Дождь не причиняет боль, как это делает секс.

— Джемм, — в палату заходит Дэвид.

— Почему ты не уехал? — удивляюсь я.

— Не смог оставить тебя. Ты ведь не против если я перекантуюсь здесь на диванчике? Доктор разрешил.

— Конечно, оставайся. И тут внезапно я осознала, зачем ты оплатил мне личную палату, — усмехаюсь я.

— Нет, я вовсе не поэтому…я хотел, чтобы тебе было спокойней…я не…— растеряно оправдывается Дэвид.

Я затыкаю ему рот поцелуем. Не знаю, зачем я это делаю. Правильно ли это. Он действительно нравится мне или мною правит похоть и отсутствие секса целый месяц. Я не знаю, чувствую ли я что-нибудь, целуя его.

Когда мы прекращаем поцелуй, Дэвид произносит:

— Я почувствовал твоего ребенка.

— Она сегодня очень активна, — киваю я.

— Девочка значит. Придумала имя?

— Нет еще, — я касаюсь губами шеи Дэвида. Его руки обхватывают меня сзади, нежно поглаживают мою спину.

Мы снова целуемся. Неожиданно оказываемся на кровати. Я мокну от прикосновений его теплых дрожащих пальцев на моей груди. Хочется застонать в голос, но вспоминаю, что мы в больнице.

— Нам нельзя сейчас этого делать, — вдруг отрывается от меня Дэвид.

— Я ведь не на восьмом месяце. Пока еще это не опасно, — говорю я, хоть и не уверена в своих словах. Я теряю разум, когда желание поглощает меня.

— Дело не только в этом. Я хочу с тобой нормальных отношений. Но нельзя начинать строить их на сексе. Это неправильно.

— Мы не сможем быть обычной парой. Я пробовала, не получилось. Я сделаю тебе больно, а после расставания забуду об этом.

— Не хочу верить в это, — слишком быстро мотает Дэвид головой.

— Ты не поймешь меня. Не стоит даже начинать что-то, — я беру себя в руки и отворачиваюсь от него, пододвигаясь на край кровати. Жду вопросов, различных фраз в стиле «ты ошибаешься». Но Дэвид молчит.

Затем его рука ложится ко мне на талию и обхватывает чуть выпирающий живот. Он прижимается ко мне всем телом, утыкается лицом в мою шею.

Мы лежим вот так. Я приглушаю посторонними мыслями свою страсть.

Вот что правильно — уметь во время остановиться.

***

Раньше я ненавидела беременных. Особенно, когда они качали свои права в больнице или общественном транспорте. Когда мы с мамой считали каждый цент и экономили даже на продуктах, при любой болезни приходилось идти в городскую бесплатную поликлинику и ездить на автобусе или метро.

Я до жути ненавидела беременных молодых женщин, которые заходили в вагон и таким взглядом смотрели на меня, как бы говоря: «Чего расселась, малолетка? Уступай место давай». И приходилось уступать.

Или похожая ситуация в больнице. Закатывая глаза, беременные не раз просились вне очереди, раздражая тем самым сидящих в этой самой очереди с самого утра. Они наплевательски относятся даже к старикам.

«У меня в пузе ребенок — мне все можно» — девиз любой беременной женщины.

Когда я забеременела, я не думала, что буду такой же вредной. Так же я не думала, что вернусь в то время экономии, когда каждый цент на счету.

Спасибо Дэвиду, который мне во всем помогает. Платит за мои процедуры, записал меня на массаж для беременных, так как у меня в последнее время жутко разболелась спина. Терпит мои психи и перепады настроения.

Сама себе кажусь такой противной, когда ни с того ни с сего хочется заплакать или накричать на него. Он все терпит, успокаивает меня. Бегает ночью в магазин, только чтобы купить мне ананасы с сыром или телячьи мозги. Это уж как мне захочется. Порой даже стыдно за себя. И я прошу у него прощения.

Сейчас он живет со мной. Мисс Роуз сама предложила ему переехать. А Дэвид отвез ее в мотель. Там она теперь за хозяйку.

Радует, что она там не одна. Повар, экономка, садовник и уборщик — теперь ее новые друзья. А ее кошки греют случайных посетителей холодными ночами.

Моя малышка растет с каждым днем, а с ней растет и мой живот. Становится тяжело ходить. Частая усталость и недомогание преследуют меня.

Если бы кто-то предложил заняться сексом, я бы послала его ко всем чертям. Мое либидо заткнулось, и желание вообще перестало возникать.

Мне неудобно ходить, лежать, сидеть. Я все чаще сплю на левом боку, как советовал врач, чтобы кровообращение не нарушилось. Но иногда это вызывает дискомфорт.

Тошнит каждый час. Вся еда кажется отвратительной. Дэвид заставляют меня правильно питаться, однако, я делаю это через силу. Частенько все съеденное выходит обратно.

Восьмой месяц. Почитала в интернете, что это самый сложный период. Еще чуть-чуть и меня должны снова положить в больницу из-за скачков давления.

Подсела на чаи мисс Роуз. Научилась их заваривать почти как она. Разнообразие чаев каждый день: ромашка, барбарис, смородина, малина, мелисса, мята…даже одуванчик. В шкафчике мисс Роуз можно найти совершенно любую сушенную траву. Экспериментирую, соединяя две или три сразу. Иногда очень вкусно получается.

Никогда не думала, что так сильно буду любить чай. Отказалась от кофе и других напитков. Мисс Роуз говорит, что травяной чай заменит что угодно.

— Я придумала имя своей дочке, — говорю я Дэвиду, наслаждаясь запахом барбариса. Дэвид отрывается от своей книги:

— И что за имя?

— Тиа…как чай.

— Странная ты, однако. Такое имя вообще есть?

— Какое это имеет значение, если я странная?

Дэвид не отвечает. Задумывается. У него бывает такое. Мы живем вместе пару месяцев, и я достаточно изучила его за такой короткий срок.

А он изучил меня. Он знает обо мне практически все. Он — друг, который мне стал очень дорог. Я знаю, что он чувствует ко мне что-то другое, но пока я не разобралась в себе и не могу ответить ему взаимностью.

И да, признаюсь, мне нравится, как он заботиться обо мне, выполняет мою любую прихоть, что он рядом всегда, когда я в нем действительно нуждаюсь. Всего два месяца, а, кажется, что целую жизнь.

— Потерпи еще чуть-чуть. Мы скоро будем на месте, — говорит Дэвид. Он гонит с такой скоростью, что страшно, как бы ни врезался в кого-нибудь.

А мне так плохо, что я вот-вот потеряю сознание. Нужно было раньше ехать в больницу. Моя малышка дергается внутри меня.

Ощущаю, как мокнут штаны и сиденье подо мной. Сначала думаю, что описалась. Такое бывало раньше, когда ребенок ударял в мочевой пузырь. Но сейчас все иначе. Воды выходят… Я рожаю...

— Скорей, я сейчас рожу, Дэвид! — кричу я, не помня себя от боли.

Меня будто разрывает изнутри. Боль внизу живота намного сильней и жестче, чем во время месячных. Сжимаю зубы, чтобы не закричать. Но схватки все усиливаются, и я уже не могу терпеть.

Ору во всю глотку. Дэвид пугается, что-то говорит мне успокаивающее. Останавливает машину и помогает мне выбраться. Зовет санитаров.

Они кладут меня на носилки и несут в здание. Живот пульсирует с такой болью, что я не перестаю кричать.

Слышу голоса врачей и акушерок. Мне говорят, чтобы я тужилась.

Я пытаюсь, у меня не получается. Влагалище горит, как будто туда засунули горящую свечу. Мне так страшно.

Боль. Кругом одна боль. Все тело пульсирует от боли, которую я испытываю.

Когда это закончится? Где мама? Почему так больно?

Я кричу, зову маму, зову Дэвида. Наверху горит лампа, которая режет глаза. Зажмуриваюсь. Сосредотачиваюсь на том, что внутри меня ребенок, моя Тиа, и она хочет родиться. Значит, надо помогать ей в этом.

Пугаюсь за нее. Если так страшно мне, каково ей?

В муках рождается. В муках умирает. Жизнь — это что-то страшное.

Я сильная. И я справлюсь. Даже с такой болью.

Тужусь изо всех сил. Давай, Тиа, вылезай. Ты мне нужна, девочка моя. Сильный рывок. Пик боли. Пик страха, когда кажется, что это конец.

Но нет, это только начало. Я слышу детский плач. И знаю, что я справилась.

Лампа горит слишком ярко. Почему они не выключат ее?

Тиа? Где ты, Тиа?

Я отключаюсь.

— Джемм, смотри на меня. Джемм, — голос Дэвида. Его лицо расплывается перед глазами. Я протягиваю руку и дотрагиваюсь до него.

Затем мне показывают ее, мою Тиа. Мою чайную девочку. Малышку, которая жила во мне восемь с половиной месяцев и пила чай вместе со мной.

Ее окровавленное тело такое маленькое и хрупкое, что когда я беру ее на руки, я боюсь что-нибудь ей сломать. Она кричит, сморщив и без того морщинистое, как у старушки, личико. Но затихает, когда я укачиваю ее.

— Тиа, — говорю я ей. — Моя дочка.

Ее глаза-бусины любопытно смотрят на меня. Носик с жадностью дышит воздухом. Крохотная ручка сжимает мой дрожащий палец.

— Это начало, Тиа, твоей жизни, — шепчу я ей.

P.S.

Мне так холодно здесь, не смотря на теплый свитер, плащ и вязанный шарф. Ноги вязнут в грязи. Надо было надеть резиновые сапоги.

Проверяю Тиа, хорошо ли она укутана. Дэвид несет ее на руках, закрывая спиной от ветра. Все-таки, не нужно было брать ее. Надо было оставить с мисс Роуз или Моникой. Они бы были рады понянчиться с ней.

Мы приехали всего на несколько дней. Мне нужно закончить незавершенное дело. Я так долго откладывала, так долго не хотела приближаться к этому месту. Я уехала так далеко отсюда. Но от долга не убежишь. И от чувства вины тоже.

Когда мы только зашли сюда, я вспомнила, как Линдси делилась со мной тем событием, как она со слезами на глазах рассказывала мне про тот злополучный день, когда ее изнасиловали.

Я нахожусь в этом месте. И кажется, будто я все пережила вместе с ней. Господи, какой же скотиной все-таки нужно быть, чтобы изнасиловать человека на кладбище, на месте, где похоронены родные для него люди. Изнасилование само по себе страшное преступление, которое оставляет отпечаток в жизни пострадавшего человека. А здесь все еще страшней. Рядом могилы людей, которых Линдси потеряла, по которым плакала, ее семья.

Вот они. Все вместе. Мать, отец, сын…и рядом Линдси.

Памятники у всех одинаковые. Прошло не так уж много времени со смерти родителей и брата Линдси и те, кто проходит здесь, не читая надписи, наверняка, думают, что они погибли все в одно и то же время.

— Здравствуй, Лин..., — произношу я негромко. Дэвид с Тиа стоит рядом.

Опускаюсь на колени, стряхиваю с памятника невидимые пылинки. Читаю про себя надгробную надпись: «Из жизни ты ушла мгновенно, а боль осталась навсегда». И понимаю, как точно Мэг подобрала эти слова.

Боль не уйдет никогда. Возможно, ничего с нами не происходит после смерти. Но боль, которая приходит к близким, останется с ними, не смотря ни на что. Даже зная, что покойный человек — это лишь прах.

— Знакомься, Лин, это Дэвид. И Тиа — моя дочь. Знаешь, она бы тебе понравилась. Она всем нравится. Тиа всего полтора месяца, а ее обаяние не помещается в ладошке, — я улыбаюсь. Странно разговаривать с мертвым человеком, который лежит под землей. И так спокойно.

— Прости меня, Лин. Я знаю, что виновата перед тобой. Когда тебя не стало, я не хотела верить в твою смерть, принимать это и отпускать тебя. Я даже не пришла на твои похороны. Мне очень стыдно, — говорю я. — Прости, что не была идеальной подругой, что иногда злилась на тебя, срывалась.

Хочется заплакать, но слез нет. Наверное, это неправильно. Я должна плакать в такой момент. Опять я все делаю не так.

— Я нашла в себе силы прийти сюда. Знаешь, я ведь так далеко отсюда живу. В другом штате, и ты не поверишь, в таком крошечном городке. И мне там нравится. Наверное, я никогда уже не вернусь в Сент-Луис. И не смогу навещать тебя. Но ты меня поймешь. Всегда понимала. Линси, я пришла, чтобы отпустить тебя. Я знаю, что все это время держала тебя в своем сознании, в воспоминаниях, которые причиняли боль. После рождения Тиа многое изменилось. Я осознала все это. Я отпускаю, тебя, Лин. Знай, что я буду помнить, я буду любить тебя всегда. Вечно. Пока сама не умру, и мы не окажемся с тобой в одинаковом положении.

Тиа начинает громко плакать. Дэвид ее покачивает, но она не успокаивается. Я поднимаюсь на ноги, стряхиваю грязь с брюк.

— Джемм? — слышу голос позади. Я почти забыла его, хотя всю жизнь только его и слышала. Голос мамы. Оборачиваюсь на зов.

— Это ты, Джемм? — спрашивает она, узнает меня, но не решается преодолеть расстояние между нами.

— Да, это я, мам, — отвечаю я и сама направляюсь к ней. — Что ты здесь делаешь?

— Я пришла к Мартину.

— К Мартину? — не понимаю я. — А где он?

— Он тут, — мама кивает на памятник рядом с собой. И я вижу надпись на нем. Фамилия, имя и отчество ее мужа, дата рождения и дата смерти.

Он умер? Поверить не могу. Всего полгода назад. Мне хочется спросить у нее, как это случилось.

Она неожиданно притягивает меня к себе и обнимает. Слышно, как плачет, уткнувшись мне в шарф. Я прижимаюсь к ней. Она пахнет так же, как пахла всегда. Тот же парфюм, тот же запах дома…

— Я так скучала по тебе, солнышко. Почему ты не звонила? — хлюпает мама носом. — Где ты была все это время? Боже, это твой ребенок? Когда ты успела? — замечает она плачущую Тиа.

— О, мама, столько всего произошло. Ты не злишься на меня?

— Ну, конечно нет, дорогая. Я так рада, что встретила тебя, — говорит мама искренне. А я так счастлива слышать это.

— Кажется, нам нужно о многом поговорить.

— Поехали домой. Это твой муж? А как ребенка зовут?

— Малышку зовут Тиа. А Дэвид — мой хороший друг.

— Очень приятно познакомиться. Я — мама Джемм, — мама протягивает руку и Дэвид, неуклюже держа Тиа одной рукой, пожимает ее. Со стороны это выглядит довольно смешно.

Я забираю у него Тиа и мы все вместе идем к машине. В голове такая неразбериха, водоворот мыслей. Мы едем в дом, где я буквально пару лет назад жила. И это так странно.

Дэвид рядом, что успокаивает. Мама за рулем новенького сияющего Пежо. На коленях я пристроила Тиа. Она посасывает соску и засыпает под убаюкивающее качание. И я понимаю, что все хорошо.

Так хорошо, как никогда раньше.

Я счастлива.