1.

Иногда замечаю, что часто люди делают больно не потому, что злодеи, любящие наслаждаются чужими мучениями. Нет, это называется иначе — цепочка боли, замкнутый цикл, где каждое звено бьет последующее, а потом, в конечном итоге, пинок возвращается к тебе. Нельзя сказать самому себе: «Нет, я не такой!» или «Эта боль не вернется ко мне!».

Все это — чушь. Быть причиной чьих-то страданий так же естественно, как и дышать.

Бывает, бросаешь важного человека ради всего; бывает, бросаешь всё ради одного человека. Это две крайности одной сущности или же — две сущности одной крайности. Часто сложно принять решение, но случается, что оно дается слишком просто, ведь этот «кто-то» и вовсе не принадлежит тебе. Но всегда хочется верить в чудо, ведь оно время от времени случается, не так ли? Это происходит с ними иногда. Подобного рода вещи никогда не бывают чьим-то коварным или не очень планом, их никто не продумывает, и они не являются плодом причинно-следственной связи. Просто порой чудо проходит мимо человека, и он настолько сильно задевает эфемерное существо, что оно подходит ближе и случается. Именно так. Жалко, что люди больше не верят в них, ведь только сама эта вера способна сделать магию.

Но бывает и так, что ты слишком долго ждешь его, надеешься на встречу и на то, что оно случится, а оно всё никак не приходит и совсем ни разу не случается — и ты разочаровываешься, теряешь уверенность в том, что оно само по себе, а не чей-то план. Но ведь чудо не виновато, что ему просто-напросто не было возможности пройти мимо тебя.

Мы знакомимся в далеком седьмом классе, тогда он — новенький, а я — порядком надоевший всем старожил. В те времена он не имеет друзей, а я не знаю ни одного «постыдного» слова. Через несколько лет я уже не только знаю их, но и довольно часто использую, а он заводит себе много приятелей и живет на пике своей популярности, блистает в лучах своего имени, я же развеиваю сказку о своем. Только тогда я понимаю насколько сильно ему подходит его собственное — Слава, и насколько я не соответствую тому, как назвали меня родители — Алиса. Мне шестнадцать, ему — семнадцать, и мы впервые замечаем друг друга в толпе безликих одноклассников.

Нет, я не влюбляюсь ни с первого, ни со второго, ни даже с третьего взгляда, просто в один момент возникло взаимное уважение, не исчезающее никогда. Еще год мы не общаемся, потом мне уже семнадцать, ему — восемнадцать. И где-то на задворках сознания возникает понимание, что за это время так и не приблизилась к самому красивому в моих глазах человеку. Тогда не хотелось ничего, кроме того, что бы просто быть рядом, слушая то, как он мягко произносит мое имя, катая его по языку, поддерживать в сложные времена и называться другом… Всего этого получается достигнуть за довольно короткий.

Чем не повод для гордости?

Знаю, конечно, что у Ярослава есть девушка, и он безумно ее любит. Да и как о таком не знать? Да хочется ничего больше его счастья — это я себя так утешаю, да. Но все же каждый раз, когда мой друг ласково (а иначе он и не умеет) зовет меня по имени, сердце разрывается. Где-то в глубине души приходит понимание того, что так не может продолжаться вечно, и в скором времени я просто умру.

Но все же сил бросить Яра у меня

нет.

И не будет.

Приходится гать, а потом еще раз лгать… Пока от лжи не сводит язык, тогда уже молчу и покорно ожидаю, пока пройдет судорога.

Но все до того дня рождения — только ходьба по грани, хотя и опасная. Путь, где агапэ и филия смешаны так, что не разберешь где и что.

Яр не может прийти, у него какой-то важный экзамен то ли по анатомии, то ли по зоологии, и он, будучи прилежным студентом медицинского университета, не имеет права его пропускать. Я же остаюсь совершенно одной на свой собственный день рождения. Родители живут в другом городе, ведь я поступаю за две тысячи километров от родного дома, собственно говоря, как и Яр…

Хотя к чему притворство?

Переезжаю к черту на куличики ведь исключительно ради него. Так вот, в тот день ужасно на него обижаюсь. Максимализм в купе с эгоизмом и желанием найти приключения на задницу все же не могут не сыграть дурную роль. Конечно, идея пойти в клуб одной изначально была провальной, но такое едва ли объяснишь девушке, решившей отомстить почти другу, читайте предмету воздыхания. По началу ощущаю страх, но он испаряется после третьей «маргариты», да и что остается после нее кроме желания найти себе еще больше приключений?

Ни

че

го.

Естественно, остаюсь незамеченной, и через некоторое время приходится отбиваться от толп жаждущих снять на халяву «девочку на одну ночь». В конце концов, какому-то умельцу удается меня увести из клуба, но я в том состоянии, когда не осознаешь где ты и с кем ты. Помню долгую дорогу, очень долгую дорогу и ужасающее чувство спокойствия. А еще запах его одеколона — герань, лаванда, шалфей. Получите — распишитесь.

«Вот они, мои восемнадцать лет, да здравствует взрослая жизнь», — только и успевает пронестись в голове, прежде чем алкоголь берет свое, и меня вырубает.

Тот козел бросает меня на дороге, не помню ни его лица, ни его имени, только запах-дурман, забивающийся в ноздри. И липкое-липкое желание не просыпаться никогда.

Наверное, он решает, что спящая шлюха все же не достаточно хороша, и… случается то, что случается — я остаюсь одна ночью валяться на безлюдной дороге длиной в вечность. Не знаю, сколько там лежу, и как скоро на горизонте появляется спасательный свет фар, этого уже не вижу.

Просыпаюсь в своей кровати. Плохо, кошмарно, отвратительно, ужасно — слабо сказано. Рядом лежит Яр. Скорее всего это он меня и спас. Как только нашел? Наверное, объехал пол города, в поисках подруги с шилом в жопе.

Дурак, что вообще связался со мной. Надо было так и не обращать внимания, не поддаваться на уловки и уж точно не позволять приезжать с тобой. Я же убью кого-то из нас двоих — тебя или меня, — это неизбежно.

Тихо встав, иду в ванную. Голова раскалывается на крошечные кусочки, в ушах гудит, а к горлу то и дело подступает подлый ком. Но Яра нельзя разбудить — и так парню досталось, со своим похмельем могу и сама справиться.

Ave, Margorita!

Зеркало в ванной беспощадно, да и не заслуживаю я пощади, что и не говори. Синяки под глазами, несколько царапин на скуле и на лбу, неестественно бледный цвет кожи, красные глаза и запутанные волосы. Привет, восемнадцать лет.

Лежа в ванной, не думаю ни о проблемах, которые доставила другу, ни об ошибках, которые могли привести к печальному концу, ни о том, что делать дальше и как извиняться. В голове чистая спасительная пустота и боль. Внезапно в дверь стучат, а затем звучит голос Яра и такой банальный, но все же болезненный вопрос:

— Ты тут или опять куда-то ушла?

Морщу нос, но все же отвечаю:

— Здесь.

— Выходи, Алиса, или я сам тебя вытащу. Даю тебе две минуты.

Предстоит неприятный разговор, однако приходится послушно выйти, обернувшись в полотенце. В последний раз с тоской смотрю на ванную, наполненную теплой водой, так и манившую обратно в свои объятия, и вздыхаю.

Чуть позже, детка!

Самое ужасное то, что он не катает мое имя по языку. Выплевывает скорее.

Ярослав в ярости, и это при том, что вывести его из равновесия чаще всего было просто невозможно. Видимо, моя выходка действительно довольно сильно разозлила его. Да и вымотала — вон какие синячища под красными глазами, да и волосы спутались. Так непохоже на Яра, обычно до неприличия аккуратного, презирающего всякий намек на беспорядок во внешности.

Стыдно и приятно одновременно.

Должно быть, мой жалкий вид несколько смягчает всю ситуацию — стоило только Ярославу взглянуть на ссадины, как он поморщился и грустно вздохнул.

Сама знаю, что дура.

— Зачем? Просто скажи мне зачем ты это сделала, Алиса, — если бы я знала, то непременно бы ответила.

Молчу. Оправдания ведь для слабаков? Да и нечего ответить, глупость в заднице заиграла, иначе и не опишешь ситуацию. Так что только и остается, что печально смотреть на Яра, надеюсь таким образом выпросить прощение. А он, добрая душа, простит ведь — и не такое прощал. И снова все будет как раньше. Или не будет.

— Ну не смотри на меня так, Алиса! Не смотри… Не ты пол ночи ездила по городу в поисках меня, не ты пыталась дозвониться мне, не ты потеряла надежду меня найти, не ты нашла оборванца на обочине окружной дороги… Всё не ты, не находишь?

— Нахожу, что не я, — цежу сквозь зубы, почему-то обидно.

— Не огрызайся! Ты, вообще, думала о ком-то, кроме себя? Обо мне, о родителях? Нет, вижу, что твою дурную башку не посещала даже скудная мысль о том, что кто-то будет переживать. Как же сложно с тобой, маленькая эгоистка.

— Яр, один раз в жизни я поступила так, как хотела только я! — то телу пробегает стайка мурашек. Все же в одном полотенце холодно стоять.

Он молчит. Я бы тоже молчала после таких слов, кто бы не молчал?

— Этот единственный раз чуть не стал фатальным, дура! Тебе совсем плевать на меня? — он устало зарывается ладонями в волосы и закрывает глаза, глубоко вдыхает воздух.

А вот это уже неправда, неправда обидная, но заслуженная. Неправда, которая заставляет чувствовать себя самым ужасным существом в мире. Неправда на границе с откровенной ложью и горькой полуправдой.

— Нет, — только и могу сказать.

Теперь уже не смотрю на Яра в упор… Всё не важно.

— Тогда почему? — продолжает.

Не выдерживаю и начинаю некрасиво реветь, закусывая губы до крови и впиваясь длинными ногтями в ладони. Излишки андреналина покидают тело вместе со слезами, и становится немного легче. Ярослав же не дальше мучает меня, а просто подходит ближе и ласково говорит:

— Я так волновался, Алиса, — снова катает мое имя по языку, от чего хочется улыбнуться.

Вместо этого произношу только одно слово:

— Прости.

И он прощает. Не через несколько дней, не через несколько часов, не через несколько минут, а в тот же момент, как слышит это слово. Все понимает без лишних объяснений: и мой страх, и мое одиночество, и мои сожаления.

Тот день Ярослав проводит со мной, а ужасный случай больше никогда не вспоминает, не упрекает и не кидает его в лицо, как обиду…

Мне только исполнилось восемнадцать, я стала взрослой и понимаю, что жизнь не так проста, как кажется нам в шестнадцать лет, а еще я безнадежно влюблена в своего друга — человека, который никогда не принадлежал мне. Боль острием ножа врезается в сердце и не уходит ни на минуту.

Я стала взрослой.

Мне только исполнилось восемнадцать.

***

Утро не предвещает ничего — ни хорошего, ни плохого. Еще одно пустое и безликое начало дня, заставляющее желание лечь обратно в нагретую теплом постель с каждой секундой все больше и больше. Укутаться одеялом, лечь на мягкую подушку, сделать вид, что ничего помимо этого крошечного мирка не существует, да и не имеет права существовать по определению.

Вот только.

Универ не дремлет, знания не ждут, конспекты не пишутся сами по себе. А еще «энки» нарастают опасными темпами, так что я, одетая и умытая, тянусь к метро. Безразлично и холодно, одинаковые люди, играющие в шарики на смартфонах, грустные студенты, мечтающие все о той же постели, и бабульки, торопящиеся неведомо куда. В этом мире ничего не меняется. И все чувства блекнут на фоне этого зябкого мороза, от которого бросает в дрожь да так, что ничто не может согреть — ни теплая вода, ни одеяло, ни бокал вино. И кажется, что желание жить, какой-то дурацкий огонь, который есть в каждом человеке, понемногу меркнет на фоне невероятного холода. Даже жгучая, болезненная любовь остывает и умирает.

Иду на это нарочно, но не сознательно: убиваю внутри все, что может дышать и быть человеком. Знаете, удивительно, насколько быстро человек умудряется забыть самые ужасные вещи. Мозг уничтожает практически все воспоминания, оставляя только легкую дымку и голые факты — проснулся, упал, заснул. Нет ни боли, ни страха, ни ярости, которая, казалась, будет длиться и длиться. Нет ничего, кроме осознания того, что все это, конечно, было, но уже несущественно.

Криогенезируюсь.

Растворяюсь в окружающей среде, лежу бездумным овощем, лишаюсь всего, в чем есть смысл. Падать на дно не так уж и жутко, этого дикого, животного страха лишаешься еще в тот момент, когда есть, что терять. Дальше — только холод, разлитый по венам, артериям и капиллярам. Мороз, который можно выжечь разве что жертвенным огнем. И за ним нет ни боли, ни сожалений, ни даже того самого страха — только чистая, затягивая в себя пустота.

Тело реагирует на состояние разума вполне адекватно: руки мерзнут, в глазах — пустота, на лице — застывшая в муке маска. Люди зовут такое состояние апатией, я — спасением.

И в тот же злополучный день звонит обеспокоенный Слава и просит о встрече. Как будто не понимает, что кому-то из нас двоих уже все равно.

Безразлично. Плевать. Без разницы. Индифферентно. Соглашаюсь.

Опаздываю на место встречи и знаю, что он подождет. Чувства почти мертвы, но память при мне — он всегда меня ждет. Я всегда любила пафосные речи, нелепые метафоры и опоздания на пол часа. Что скажет Ярослав?

«Алиса, я всегда тебя любил, будь со мной!» — упадет на колено и зарыдает.

Смешно.

«Алиса, я женюсь!» — ласково улыбнется и позовет свидетельницей на свадьбу.

Больно.

«Алиса, я гей!» — достанет из-под стола Мануэля — горячего испанского гея и страстно поцелует его.

Нелепо.

«Алиса, я создал свой клон, делай с ним что хочешь», — достанет вместо Мануэля Славу || и пожелает счастья.

Нереально.

— Алиса, я волнуюсь. Что с тобой случилось? — на самом деле ведь волнуется, в лазурных глазах плескается обеспокоенность.

Ну что ты, милый, не стоит. Тут ничем уже не помочь. Помнишь, говорила, что кого-то из нас убью? Так вот, этим кто-то буду я, потому тебя все же жалко. Живи и радуйся, все предельно просто.

— Ничего, Яр. Я все та же дурочка Алиска, которую ты заметил два года назад, — с сарказмом произношу, слово «дурочка» очень точно описывает мой внутренний мир.

Он качает головой, глубоко вдыхает и нарочно медленно произносит:

— В тебе не осталось практически ничего от той Алисы. Прости, но все, что есть у тебя — это сарказм и язвительность, — вижу, что ему тяжело произносить эти слова.

Ярослав тоже любил пафосные, нелепые речи — наверное, думал, что ими можно что-то изменить. А, возможно, просто был таким же максималистом как и я.

Наверное, думает, что таким образом сможет как-то меня зацепить и расшевелить, но черта апатии уже пройдена давно. Только острие ножа продолжает впиваться в измученное сердце.

Не мой.

— Значит, ты меня плохо знаешь. Что-то еще? — приподнимаю бровь.

Запускает ладони в свою темную шевелюру, и я буквально чувствую, как в его голове проносится: «Нужно ей помочь. Только бы не навредить, только бы не сделать хуже». Клятва Гиппократа заклеймила его сердце. Но не все из нас ее приняли, не всем суждено стать хорошими людьми. Да и зачем? Какой толк о того, чтобы быть хорошим? Какой толк вообще помогать другим, если в конечном итоге не получаешь абсолютно ничего хорошо? Чего ради? Ради галочки?

Тоже мне.

Молча встаю и выхожу. Ярослав не пытается остановить, за и зачем останавливать глупенькую дурочку, не желающую принимать помощь великомученика? Пусть себе идет на все четыре стороны, пусть ей будет больно, пусть умрет.

***

В ту ночь не спится, а так же в следующую и еще одну после нее… Яр не звонит и не приходит. Обиделся?

Безразлично.

Лучше слепо верить в ложь, чем испытывать постоянно боль и досаду, страдать по человеку, с которым никогда не сможешь быть вместе и слепо надеяться. На что — непонятно. В какой-то момент это все просто нужно оборвать и начать все сначала. Знаю только одно — спасение необходимо, иначе недалеко и умом двинуться. Но какое, к черту, спасение, если единственный спасатель ушел в отставку? Плевать.

Пускай.

Кто сказал, что спастись невозможно самостоятельно? Кто вообще придумал дурацкие правила типа: «Клин клином»? Я достаточно сильная для того, чтобы забыть человека, которого любила столько времени. Это как бросить курить.

Только немного сложнее.

***

Он приходит на четвертый день, когда еда в холодильнике закончилась, уродливые синяки под глазами заняли свое законное место, а гнетущая боль практически исчезла. Приходит с ним и приторное понимание того, почему люди начинают пить… Я ломаюсь, и вот еще немного усилий — и все.

Он является с пустыми руками и такими же уверенно обосновавшимися синими кругами в надлежащем месте.

Это немного греет.

Самую малость.

Где-то глубоко в душе.

Покорно впускаю в квартиру, и Ярослав несколько обреченно осматривает территорию и не находит слов. Всегда аккуратный и уверенный в своих силах не может поверить в то, что бывает кто-то настолько равнодушный к порядку. Но мне все равно, его образ уже несколько померк. Пусть будет счастлив тот, чьей звездой я так и не стала; пусть светит для него его собственное солнце.

Хочешь сказку? Расскажу тебе, так и быть.

Жила девочка в мире жестоком и любила она цветы: георгины, азалии, маки ну и самую малость — розы. Эта девочка так хотела завести себе друзей, что невольно забыла про правду, уплыла в мир фантазий. А потом появился он — слишком взрослый и слишком умный, и дарил ей, конечно, цветы, но всегда одни только розы. А затем сдирал шипы и бросал их ей четко в рожу, положил в коробку, доставая иногда для мук, и ломая то руку, то ногу, развлекался дни напролет. Девочка много рыдала, доставала шипы от розы из щек, губ и бровей. А однажды совсем убежала, ненавидя его сильней. Он не гнался. И даже не шел. Весь укутался дрянными розами, проклиная всех людей и меня, конечно же, тоже.

Ой прости, девочку тоже.

В те дни, когда мы только познакомились, его огонь пылал не ярче моего. Мы оба горели словно звезды: солнечный принц и солнечная принцесса. Оба несли этот крест достойно. Оба желали чего-то большего. Мы несли свет в этот мир, а мир давал нам взамен немного удачи.

Но проходило время, и я даже не замечала, как огонь Яра понемногу затмевал мой собственный. Я становилась его тенью, и пока в нем горел пожар, во мне тлел лишь жалкий уголек.

И теперь он стоит передо мной, такой молодой, прекрасный и чарующий, и спрашивает о том, что со мной произошло. Почему я стала такой? Мужество, которое помогло бы честно ответить на этот вопрос, давно угасло. Знаю, что лучшим было бы сказать всего три слова, десять букв, но они давно застряли в горле.

— Почему ты со мной случился? — произношу хриплым голосом, всматриваясь в синеву глаз.

Ярослав даже улыбнулся.

— Дурочка, люди не случаются, а рождаются.

— Нет, они рождаются лишь за тем, чтобы с кем-то в определенный момент случиться.

Хмурится и подходит на шаг ближе, теперь между нами всего пол метра и маленькая пропасть, куда падают все мечты.

— Ты была бы счастлива, если бы не встретила меня? — грустно спросил, приподнимая бровь. Вижу, что только делает вид, что улыбается.

— Так бы было легче, — не отрываюсь от его глаз.

— Кому? — опасливо приближается ко мне.

Следующее слово уже говорю ему почти в губы, даже не осознавая всей ситуации:

— Мне.

— Если бы ты со мной не случилась, ничего бы этого не было. Я бы погиб. Ты хочешь моей смерти? — вкрадчивый шепот демона, желающего купить душу за три копейки на блошином рынке презренных людишек.

— Нет, конечно, не говори ерунды. Просто теперь погибаю я.

Звучит как оправдание, но как можно не оправдываться, если парень твоей мечты стоит совсем рядом и совсем не волнуется о том, что кто-то из нас двоих на грани.

Между безумием и всепоглощающей болью.

— Значит, виной всему мое поведение? Что я сделал не так?

— Это тяжело объяснить. Ты слишком яркий, моего света больше не хватает, теперь ты испепеляешь меня.

— Это чушь, Алиса. Именно ты меня сделала таким, без тебя я — ничто. Да и хватит этих высокопарных речей, говори, как есть. Не нужно метафор, только правда.

— Хочешь правду? Пускай, только потом не жалей о том, что услышал. Ты не способен на то, что я от тебя хочу. Я отдала тебе все, ты прав. Теперь дай мне спокойно умереть.

— Я тоже умру в таком случае, — говорит так серьезно, как будто и правда умрет. Не стоит делать этого ради меня, вон есть Оля, которая с радостью примет такую жертву.

— Глупости, — только и могу ответить.

— Я спасу тебя.

— Дерзай, — выплевываю последнее слово и разворачиваюсь спиной, таким образом показывая, что разговор окончен.

Звук его шагов говорит о том, что точка в разговоре все же поставлена. Ярослав исчезает из квартиры, а я молюсь неведомым богам, что бы он так же уверенно исчез и из сердца.

***

— Алиса Анатольевна, будьте добры, ответьте на поставленный вопрос, — честно говоря, я и вопроса-то не слышала. Снова, видимо, летала в облаках, а теперь приходиться притворяться глупой, чтобы не выглядеть сумасшедшей. Сложный выбор, да и не уверена, что его стоит вообще делать.

Преподаватель подходит к парте, за которой я сижу, и насмешливо улыбается, постукивая костяшками пальцев по дереву. Вся аудитория смотрит на немую сцену, которая определенно заслуживает того, чтобы отвлечься от, например, очередной переписки «Вконтакте».

— Простите, Олег Николаевич, я не могу этого сделать, — пусть буду сегодня глупой.

— В таком случае жду от вас доклад на две тысячи слов по данной теме, — все так же насмешливо выносит приговор преподаватель. Но даже после того, как делает это, не спешит возвращаться на свое место. Видимо, хочет сказать еще что-то.

Внимательным взглядом осматривает с ног до головы, чем вызывает бурю негодования. Это еще что за дела? Не хватало только разбирательств с философом. Едва сдерживаю себя от того, чтобы послать его куда подальше.

Вдох-выдох.

Все хорошо, все просто замечательно.

— Хорошо, Олег Николаевич, — цежу сквозь зубы, надеясь, что до него дойдет, так сказать, тайный посыл.

Посыл явно доходит, так что он морщится и теперь так же сквозь зубы отвечает, не на секунду не прекращая уже поднадоевшее постукивание по парте:

— Останетесь после пары, — ехидно заявляет и разворачивается.

По аудитории проходит смешок. По большей части мужской коллектив не может остаться безразличным к последней фразе. Ну, конечно, эти уже сразу представили себе какую-то банальную сцену из порно-фильма, с нами в главной роли. Очень неожиданно, что и не говори. Еще весь день потом будут донимать, мол, что ты там, Котора, с Николаевичем в подсобке делала? То-то мы подозрительные звуки слышали прямо из курилки. Ой, даже не спрашивай, что за звуки — так, казалось, какая-то девица постанывала.

Весело.

— Будешь отрабатывать, Котова, — слышится с последнего ряда противный голос.

Даже не удивилась, если честно. Ничего оригинальней придумать не мог, а то как-то даже обидно за скупость ума одногруппника.

— Александров, отрабатывать будете вы. Не сомневаюсь в ловкости вашего длинного языка, — по аудитории девятибалльным штормом раскатывается хохот.

Да уж, эти люди смеются с любой шутки, особенно той, которая пришла с места чуть пониже пояса.

— Следующую лекцию проведете вы, стоя вот здесь, на этом вакантном месте. Оценим по достоинству возможности вашего языка, — философ улыбается своей фирменной улыбочкой и осматривает всю аудиторию, показывая таким образом, что шутить надо мной не стоит. Досадно только, что именно этот человек и стал причиной «занятных» шуток, а теперь, вроде, как даже на защиту встал.

Понимаю, что ничего не понимаю.

Удивляюсь. Раньше преподаватель философии не обращал внимания на шутки, доносящиеся с аудитории. Говорил, что важно только знание, а юмор помогает человеку расслабиться, когда расслабление — один из важных компонентов учебы. Теперь же, всегда веселый и молодой Олег Николаевич, которого за спиной все кличут не иначе, как Олежкой, предстал неожиданно строгим, что не могло не вызвать, как минимум, удивления.

Александров, как и следовало ожидать, заткнулся и в данный момент только опасливо косится на меня. Думает, что я знаю причины странного поведения Олежки. Что же, это неправда. Мне и самой интересно.

До окончания лекции упорно смотрю в одну точку, не слушая преподавателя и не пытаясь хоть что-то законспектировать. Потом перепишу у какой-то отличницы, которая на все лекции ходит и всегда все знает. Вот, например, Женечка Моргунова — та еще зараза, но зато конспекты свои просто так дает, да и почерк чудесный. Жаль только, что очень сплетничать любит, да и сама часто становится причиной чьей-то подмоченной репутации. Не сомневаюсь, что как только выйдет из аудитории, тут же расскажет всем своим подружкам, что Котова с Олежкой спит, а потом пиши — пропало, так и останусь навсегда шлюшкой.

Но конспекты все равно у нее отменные. Наверное, в прошлой жизни была писарем.

— Вот твоя тема. Издеваться над девушкой некрасиво и недостойно. Извинись и уходи.

Олежка сегодня сам на себя не похож — очень серьезный, и даже в какой-то степени строгий. Он требовательно смотрит на провинившегося одногруппника, который, кажется, даже не понимает, что сделал не так.

— Да она еще со школы долги ротиком отрабатывает, — возмущается «святая невинность» Александров.

Одно слово — идиот. Видишь же, что лучше признать вину и уйти, но все равно что-то вякаешь. Вздыхаю, почти с жалостью посматривая на него

— Если не хочешь, что бы я набил тебе рожу, просто уходи. Не могу тебя видеть, — философ явно вышел из себя.

Удивленно приподнимаю бровь. Что творится? Еще и на дуэль вызовет, чтобы защитить мою честь. С каждой минутой все интересней и интересней.

Александров, видимо, осознав всю печальность положения, не спорит и уходит. Что же, первое правильное решение за сегодняшний день.

— Вы что-то хотели, Олег Николаевич? — неуверенно спрашиваю, как только две за одногруппником закрывается.

Философ вымученно опускается на стул с таким вздохом, будто только что победил главное зло вселенной. Устало трет глаза и некоторое время молчит. Кажется, что все это дается ему с невероятным трудом, словно каждое слово весит тонну, а то и две.

— Скажи мне, Алиса, что с тобой не так? — смотрит куда угодно, только не на меня.

Странный вопрос. Со мной все не так. Какое это вообще имеет отношение к теме наших занятий?

— Молчишь? Вот и я не понимаю, почему такая красивая и умная девушка бросается в крайности. Сначала ходишь на лекции так, будто больше всего на свете тебе нужно привлечь к себе внимание, а теперь — серая майка и черные джинсы. Неухоженная и только вытащенная в кровати. Не думал, что такое придется говорить девушке, но волосы не мешало бы помыть, — наконец поворачивает свое лицо ко мне и вздыхает.

Не понимаю, к чему этот разговор. Ничего не понимаю. Какое дело этому человеку до того, как я выгляжу? Он всего лишь преподаватель, которого вижу раз в неделю. Ну подумаешь, волосы грязные, как будто от того, что я их помою, что-то изменится на лучшее. Ничего не произойдет, только и всего.

— Это мое дело, — холодно произношу.

— Мне тебя жаль, но такие девушки, как ты, не должны вызывать жалость. Кем ты была до того, как стала такой? Что сломало тебя? Куда ты дела тот задорный огонек в твоих глазах? — о, тут кто-то тоже любит громкие заявления и метафоры не к месту.

Хмыкаю, но все же отвечаю — возможно, хоть так отстанет.

— Огонек? Там только тлеющие угли. Вы хотели это услышать? И да, я не считаю себя красивой, — уверенно произношу, выплевывая каждое слово.

Олежка встает и медленно подходит, таким образом показывая, что правила его мало волнуют. Через секунд десять его лицо уже в опасной близости к моему — тоже провоцирует? Наверняка. Еще один спаситель на мою несчастную, засаленную голову. Куда их только девать, если все шкафы забиты?

— Алиса, посмотри на меня. Ты считаешь меня красивым? — внезапно спрашивает, впиваясь взглядом своих темных глаз в лицо.

Смотрю. Первое, что вижу — глаза. Цвета шоколада. Вокруг них морщинки. Кажется, он много смеется. Прямой нос. Без горбинки. Тонкие сухие губы. Искусанные до крови. Гладко выбритые щеки. Без изъянов. Красивые впалые скулы. Всегда хотела себе такие. Высокий умный лоб. Здесь тоже морщинки. Светлые, пшеничные волосы. Коротко остриженные.

Красив? Безусловно.

— Да, — слишком лаконично.

Да и я не понимаю, к чему ему играть в спасателя? И что за дурацкий разговор? Лучше бы и дальше никому не было никакого дела до того, что со мной происходит. Капитан Америка местного разлива, блин.

— Тогда тебе не кажется странным, что такой привлекательный молодой человек считает такую, как ты, красоткой? Что-то тут не так, не находишь?

Конечно же, нахожу, что ты вообще начал такие вопросы задавать. И что дышишь прямо в лицо — тоже странно.

— К чему это все, Олег Николаевич? — напрямую спрашиваю.

Недоумеваю.

— Просто хочу тебе помочь. Найдешь себе парня и забудешь, наконец, про своего орла, — с улыбкой произносит и, о боги, наконец делает шаг назад.

Сердце стучит быстро-быстро, даже дурацкие коленки дрожат от опасной близости со взрослым мужиком, который явно не привык играть в игры. Неужели, сам на место моей гипотетического парня метит? В голове тут же возникла картинка нашей будущей совместной жизни, да такая реалистичная, что я даже вздрогнула.

Об этом явно не стоит думать, Алиса.

— Орла? — переспрашиваю и еще раз притворяюсь дурочкой. Ага, типа никто не догадался, что я страдаю по парню.

Олежка лукаво улыбается и задорно подмигивает, мол, в дурочку уже поздно играть.

— А как еще его назвать? Такая красивая…

— Хватит говорить, что я красивая! — поспешно перебиваю, но он как ни в чем не бывало продолжает свой монолог:

— … девушка за ним бегает, а он даже не замечает. Печально, не так ли? Сколько лет это длится? Кто он? Что именно ты к нему испытываешь?

Происходящее начинает меня злить. Хватит выводить меня из комфортной зоны ничем не примечательной апатии, где безразлично все на свете. Ничем хорошим это явно не закончится — философ решит, что сделал доброе дело, и тихо-мирно свалит из жизни своей студентки, а мне опять страдать.

Довольно.

— Кажется, вы меня домогаетесь, — почти равнодушно произношу потому, что голос так или иначе все равно выдает волнение. Никто не поверит, что мне все равно. Плохая мина при плохой игре.

Он вновь задорно улыбается, а затем подмигивает. В его темных горьких глазах плескается смех, как бы еще раз доказывая теорию о том, что мина все же плохая.

— Ну разве что самую малость, — весело произносит. — А что такого? Я красавец, ты тоже ничего. Тем более, тебе уже девятнадцать, а я не так уж стар… Не посадят в тюрьму за педофилию, а мне, не поверишь, очень нравится свобода. Так что не вижу ничего дурного наших отношениях, — выдает на одном дыхании.

— Вы прикалываетесь? — на грани истерики спрашиваю.

Он долго молчит, все еще храня на губах задорную улыбку. Благодаря усилиям Олежки, все мысли теперь заняты непонятно чем — какая-то каша, да и только.

— Сходишь со мной на свидание? Только прихорошись, ну. Ты, конечно, симпатичная, но смотреть на твой серый свитер, как минимум, тошно.

Он, должно быть, сошел с ума. Олег Николаевич Воронцов, заядлый холостяк, гроза нашего универа и объект ночных желаний половины студенток, приглашает меня на свидание. Нелепо. Смешно. Нафиг надо такое счастье.

— Пожалуй, откажусь, мне это неинтересно, господин Воронцов.

Свидание из жалости — что еще более унизительное может придумать человечество? Ну разве что, свадьба из жалости. К счастью, нам с Воронцовым свадьба не грозит.

Отказ, конечно же, его не смещает. Олежка был готов к отказу? Даже обидно. Стоит себе и мерзко хохочет.

— В таком случае, Котова, жду от вас доклад. Вы же не забыли про него? То, что я Вас пригласил на свидание, не отменяет вашего наказания.

Я постыдно вспыхиваю и произношу:

— Это низко, Олег Николаевич.

Он же спокойно произносит, неспешно поправляя пшеничные волосы:

— Знаю, Котова, но на войне все средства хороши.

Поспешно разворачиваюсь и, гордо подняв голову, удаляюсь из аудитории. Только закрыв дверь понимаю, что впервые за несколько месяцев улыбаюсь, да и за последние минут десять в голове не пронеслось ни одной мысли, которая бы касалась Яра. В какой-то момент даже почувствовала, что жива. Этого вы хотели, Олег Николаевич?

А теперь грусть снова проносилась шумными ветрами в голове. Как же больно. Больно, но не безразлично. И опять острие ножа, опять колотая рана. Что же ты со мной сделал? Этого добивался? Зачем срывать корочку на только подсохших ранах? Какой от этого толк?

— Котова, он остался тобой доволен или все-таки не хватает навыков? Хотя у такой отборной бляди его должно быть предостаточно, — Александров мерзко произносит эти обидные слова, и где-то в глубине души они мне кажутся правдой, очень глубоко, полагаю. Ведь Олег Николаевич действительно меня приглашал на свидание.

Чудеса из чудес — этот балбес ждал по меньшей мере минут десять под аудиторией только для того, чтобы опять попытаться оскорбить меня. Все же нет предела сволочизму некоторых людей.

— Закрой рот, Александров, блядями будешь называть своих подстилок, — стальным голосом произношу и разворачиваюсь в противоположную сторону.

Он же хватает меня за руку и разворачивает, сжимая запястья до синяков. Странное дело, но теперь одногруппник не кажется привлекательным, хотя еще час назад я спокойно бы назвала его одним из самых красивых парней нашего факультета. Злоба и пронившая душонка изрядно портят человека, и даже острые скулы, о которых сейчас все мечтают, кажутся чем-то отвратительно неприятным.

— А ты не против стать одной из них, как я погляжу.

Собираюсь ответить ему той же монетой, но из-за спины звучит твердый преподавательский голос:

— Александров, я тебя предупреждал, — о, защитник пожаловал.

Не выдерживаю и начинаю громко истерично смеяться. Все очень плохо. Хватит на сегодня ярких переживаний, связанных с Воронцовым. Тихо произношу сквозь смех:

— Ублюдок, — а затем ухожу.

Поиграем в жизнь?