Туманное

Если и любить осень, то только за туманы. За их жемчужные переливы, тихую тоску и способность утаить что угодно.

Если нужно что-то спрятать даже от самой себя, туман будет верным помощником. Главное не обижаться, если однажды стукнешься лбом о припрятанную там стену.

Передо мной бурлит туманный полог, внутри него живёт тысяча вихрей, каждый из которых напоен ароматом тайны. Поверхность его похожа на старинные жалюзи или платье в стиле барокко. Пахнет мокрой травой, песком и почему-то молоком. Будто туман, бесцельно болтаясь по городу, подобно подростку, подхватил этот запах, словно навязчивую мелодию, и не знает, как с ним расстаться. От общей массы отделяется лохматая лапа, касается щиколоток и быстро возвращается назад — приглашает.

За моей спиной ёжится от утренней сырости город, влажно блестит асфальтовая лента, и дрожат сонные берёзки. Впереди — то, что я хотела увидеть, но почему-то теперь, когда цель близко мне страшно. Хотя… мне понятно, почему.

Страшно по двум причинам: потому что придётся отпустить то, что длится целых три года, и потому что это может и не получится.

Дорогу я знаю, но каждый раз, когда перехожу невидимую черту, и на меня обрушивается запах воды, рыбы, водорослей, испытываю волнение, словно переношусь в новый, неизвестный мне мир.

Несколько шагов и я уже ничего кроме тумана не вижу, он расступается, приоткрывает путь, и сквозь него проступают мокрые доски причала. Они кажутся тёмно-зелёными, почти чёрными гусеницами. Их тела покрывают мелкие молочно-белые пупырышки — внутри прячется воздух.

Скользко. Даже в кроссовках, они дежурят в моей машине, на тот случай, если я одеваю каблуки. Я трусиха — поэтому водить машину в туфлях, наверное, никогда не решусь. Вот и сейчас шагаю медленно, осторожно, придерживаюсь за канат ограждения, хотя желание всё закончить пытается подстегнуть меня и ускорить мои шаги.

Но ему противостоит страх, цепляется за ноги, делает шаги всё более и более осторожными. Хотя кладка из старого, порыжелого кирпича надёжна, и даже не пытается выскользнуть из-под подошвы и встретиться с моей пятой точкой. По бокам устойчивые, как сама земля кованные перилла, им можно довериться и шагать быстрей, но я не делаю этого. Потому что боюсь вовсе не падения, и не гипотетического обрушения мостика вместе со мной в холодную малахитово-зелёную воду, а того, что ждёт меня там…

Стоит мне в серьёз подумать о том, что отступление — это не бегство, а такой стратегический ход, как туман расступается, и я оказываюсь в жарких объятиях, и очень кстати, потому что я уже начала застывать от холода.

— Я думал, ты заблудилась, — слышу знакомый шёпот.

Меня обнимают, прижимают к горячему телу, целуют, и даже слегка прикусывают мочку уха, но хоть моё тело и прижимается в ответ, в поисках тепла, я сама не реагирую на происходящее.

Меня как будто уже и нет внутри меня. Есть продрогшая оболочка, ей сейчас, наверное, даже хорошо, потому что у неё отобрали тяжелую сумку и бережно ведут приобняв за талию, а есть небольшая ледышка — она притаилась глубоко-глубоко внутри, и боится возвращаться в родной дом.

Наблюдает.

Красив — да. Такой немножко опасной, хищной красотой, заглядеться на которую так легко, но при этом и пораниться проще простого. Самое главное глаза — такие же болотно-зелёные, как вода вокруг башни, непроницаемые ни для какого света, способные гореть, но вот способны ли они согреть — это большой вопрос. Силён. Во всяком случае, глядя на перекатывающиеся под кожей мышцы, в это веришь. Да и может ли быть слабым мужик, которому приходиться вкалывать по шестнадцать часов в сутки, чтобы восстановить заброшенный маяк и поддерживать его работу. Умён. Достаточно, хотя бы для того чтобы женщина рядом, не чувствовала необходимости подстраиваться под собеседника, чтобы не ущемлять хрупкое мужское достоинство.

Всем хорош, но для не для того, чтобы лечить старые раны. Возможно, поэтому так притягателен. Этой своей беспощадностью — такой, что бывает, не когда всё легко и без боли достаётся, а той, что добывается победой — пусть и кровавой — над самим собой. Тем, кто этого достиг, нелегко бывает понять слюнтяев, что слишком трусливы, чтобы попытаться.

— Нам надо расстаться, — решаюсь я. И ещё не успев договорить понимаю, что я здесь только затем, чтобы он убедил меня в обратном. Понимать это обидно. Обидно ещё и потому, что он тоже понимает. Чего я хочу. Но дать этого не хочет. Или не может. А скорее всего и то и другое.

Но зато он может меня удержать.

До обидного просто. И как бы я не хотела выстоять, тело вынуждает сдаться. Я слышу, как шлёпают волны, накатываясь на берег. Как туман приглушает звуки, слышу гул собственной крови в ушах. А потом я умираю. Ненадолго. Секунд на двадцать не больше. Смерть так прекрасна. С ней не хочется расставаться. Но она отпускает меня. И я снова лежу в объятиях того, с кем третий год пытаюсь не быть.

— Я буду ждать. Приходи, — просит он, перед тем как захлопнуть дверцу моей машины. Я молчу. Но ответ и не нужен.

Я приду. Ведь должна же быть в этой истории точка.