Глава одиннадцатая

Тридцатого сентября наконец прошли сороковины, и следующие пять дней Андрей Петрович измаялся в сладком нетерпении. Чтобы стать полноправным белёвским князем, ему оставалось сделать один шаг — присягнуть на верность государю всея Руси. Посланца из Москвы ждали со дня на день, и юный князь хотел устроить ему не просто пышную, а роскошную встречу. Пусть даже слуги царя в белокаменной столице знают, что новый владетель белёвской земли, Андрей Петрович Бобриков, не какой-то калик перекатный, голь пустокарманная, а богатый, состоятельный вотчинник.

Филин дважды объездил княжество, собирая с деревень и сёл особый налог — погостье. В итоге стол ломился от угощений. Горшеня задумал пять перемен горячих блюд и два десятка закусок, названия которых Андрей Петрович услышал впервые. А ещё приготовили по корчаге вина, пива и хмельного мёда. Захар Лукич тоже не сидел без дела — ездил в Перемышль, где купил самую дорогую на всём торжище ткань. Четыре аршина красного аксамита с густым узором золотого шитья обошлись в такие деньги, что в Бобрике князь мог бы прожить на них целый год. И ещё столько же тиун уплатил именитому портному, чтобы тот лично приехал в Белёв и сшил князю парадную ферязь. Богатый наряд дополнил фамильный перстень белёвских князей — широкий золотой обод венчал огромный вишнёвый яхонт. Украшение оказалось велико для тонких пальцев юноши, так что пришлось специально везти ювелира, чтобы тот подогнал кольцо по размеру.

Встречать знатного гостя Андрей Петрович собирался в большой горнице. Глухую стену с печной кладкой завесили синим шёлком, на котором мастерицы в разных цветах вышили карту белёвской земли. А в центре покоя возвели дощатый помост и на нём поставили кресло. То самое, что так полюбилось князю с первого дня. Только теперь его дополнила обивка из красного бархата, небольшая подушка в изголовье высокой спинки и мягкая подставка под ноги. Так что это было уже не кресло, а трон. Настоящий княжеский трон.

Все приготовления удалось закончить за день до того, как в город прибыл доверенный царя. Им оказался служилый князь Пётр Иванович Горенский. Сам Андрей Петрович услышал это имя впервые, но Горшеня поведал, что это обмельчавший выходец из знатного рода Оболенских. Пять лет назад, чтобы получить при государевом дворе выгодное место, Горенский согласился признать себя полным холопом великого князя и перевёл все свои земли из вотчины в лен. Узнав об этом, Бобриков решил, что не выйдет встречать посланника на улицу, как предписывал порядок, а будет ждать в тереме. Ибо кто такой этот московский цепной пёс, чтобы перед ним стелился вольный верховской князь, не менявший отцовских владений на объедки с царского стола.

Горенский приехал с десятком московских дворян, но в терем вошёл один. Увидев его старый плащ с обычной бронзовой фибулой[1] и простую шапку даже без меховой опушки, Андрей Петрович надменно усмехнулся. Но на пороге царский посланник сбросил верхнюю одежду и остался в роскошном малиновом кафтане, а на поясе с золотой пряжкой в россыпи каменьев обнаружилась турецкая сабля, что одна стоила как пять ферязей Бобрикова. Юный князь нахмурился, закусил губу и против всех приличий встретил гостя надменным кивком, даже не привстав.

— Что ж, Пётр Иванович, давай начнём, пожалуй. Чтоб быстрей покончить.

Андрей Петрович взглядом указал на укрытый бархатом стол, где лежало всё для присяги. Пётр Иванович бегло осмотрел Библию в потёртом кожаном переплёте, икону в серебряном окладе и золотой целовальный крест с изумрудами.

— Боюсь, Андрей Петрович, быстро не выйдет… — с печальным вздохом сообщил он.

— Это почему же? — спесиво спросил Бобриков, и Горенский показал ему небольшой свиток.

— Родословную твою сверить надобно.

— К чему? — Андрей Петрович всё больше раздражался.

— Положено так. — объяснил Горенский и развернул привезённый свиток. — Итак, стало быть, Андрей Петрович Бобриков. Отец твой Пётр Иванович Бобриков, а дед — Иван Львович, что в 1495 году урождён был. Верно всё?

— Верно. — подтвердил Бобриков, откинувшись на спинку в расслабленной вальяжной позе.

— А его отец, то бишь прадед твой?

— Лев Даниилович.

— Верно, Лев Данилович. — кивнул Горенский, сверяясь с написанным. — Сын Даниила Бобрикова и второй жены его Степаниды Юрьевны Новосильской. А она дочь Юрия Романовича Чёрного, что в 1402 году преставился?

— Сего не ведаю. По мужской части до восьми колен знаю. А по женской на что?

— А зря не ведаешь, Андрей Петрович. — постановил Горенский. — Вишь ли, у Юрия Романовича, пращура твоего по прапрабабке, брат был — Василий Романович Новосильский. Он пять сыновей имел. Среди них Михаил Васильевич, сын коего Василий Михайлович в 1472 году из Новосильского удела вышел и первым белёвским князем стал.

— И что? К чему это всё?

— Да к тому, что, выходит, мать твоя, Ирина Ивановна — внучка того самого Василия Михайловича. А стало быть, родители твои роднёй друг другу приходились. Пётр Иванович Бобриков Роману Новосильскому шестиюродный внук. А матушка, Ирина Ивановна Белёвская, ему же пятиюродная внучка. Так-то.

— И что с того? — в который раз спросил Бобриков. Он всё ещё продолжал надменно улыбаться, но голос дрогнул, а пальцы вцепились в подлокотник. Горенский тяжело вздохнул и развёл руками, всем видом давая понять, что происходящее не доставляет ему радости.

— А то, Андрей Петрович, что по церковному порядку пятиколенный брак только с благословения патриарха законным считается. А коль такого благословения нет…

Андрей Петрович заёрзал на кресле, оно вдруг показалось ему жёстким и неудобным. Взгляд затянула пелена белёсого тумана, и даже Горенский, что стоял всего в пяти шагах, виделся юному князю размытым пятном. Лоб покрыла испарина, язык не слушался и заплетался.

— И… Ч-ч-чего ж тогда?

Горенский пожал плечами.

— Так просто всё, Андрей Петрович. Коли благословенья нет, стало быть, и брак незаконен. А раз так, ребёнок, что в этом браке появился, то бишь ты, байстрюк есть. Незаконнорожденный. Отсюда выходит, что белёвским князьям ты не родня и наследовать им не можешь. Бобрик за тобой останется, ибо родство по отцу и в таком разе переходит. А по матери — нет.

Пётр Иванович замолчал, ожидая ответа, но Андрей Петрович, потрясённый услышанным, только шевелил губами, не издавая при этом ни звука. Горенский откашлялся, принял подобающую позу и закончил короткую речь безжалостным приговором:

— Так что извиняй, Андрей Петрович, за дурные вести, но Белёв не твоя вотчина. В казну московскую отходит, великому князю.

[1] Фибула — металлическая застёжка в виде булавки с «замком», одновременно служила украшением.