Глава девятая

За две недели до назначенных поминок из Бобрика пришли тревожные вести. У Ленивого брода заметили степняков. Десяток всадников подошёл к самой реке, покрутился на берегу, а один смельчак даже сунулся в воду. Правда, заметив караульных, поспешил назад. Нукеры ускакали на полёт стрелы и оттуда долго наблюдали за переправой, а потом двинулись вверх по руслу.

Тонкой сразу оживился — ему не нравилось в Белёве. Вся жизнь старого рубаки прошла в маленькой убогой крепостце, где он знал всех и каждого, а в чужом городе с его большим детинцем, роскошным теремом и высоким каменным собором Сидор ощущал себя не человеком — муравьишкой. Потому, едва дослушав рассказ гонца, ратный голова тут же предложил отправить на рубеж княжеских владений всех послужильцев.

Правда, Андрей Петрович это не одобрил:

— А здесь кто останется? Отныне это стольный град. Случись чего, кто ж защищать станет?

— Ленивый брод — на весь рубеж одно такое место, где малой силой большую сдержать можно. — рассудительно заметил Тонкой. — А коли перейдут нукеры Бобрик, так, поди, после споймай их. Гоняйся тады по всей земле. Поля сожгут, деревни пограбят, людей полонят. А ежели сие случится, когда гости здеся будут? Тогда как?

Андрей Петрович слушал и несогласно качал головой. В глубине души он не хотел, чтобы белёвские холопы увидели, из какой убогой глухомани к ним приехал новый господин. Но последний довод Тонкого убедил князя.

В тот же вечер начались сборы, а уже на рассвете следующего дня три десятка всадников покинули Белёв и к закату достигли Бобрика. Тонкой сразу же взялся за дело. Сначала распустил старые десятки и собрал их заново, к семи белёвцам добавляя трёх бобричан, один из которых становился головою.

Бывший десятник Клыков уже простым воином попал в десяток Корнила Бавыки. Исполинского роста богатырь, в огромных лапищах которого тяжёлая двуручная секира смотрелась хрупкой соломинкой, болтать попусту не любил и объяснялся в основном жестами, из-за чего Фёдор поначалу принял его за немого. Зато когда Бавыка говорил, его, казалось, слышали даже глухие. Настолько мощный и громкий голос даровал ему господь.

Пудышев в головы получил Ерофея Чередеева, которому товарищи дали странное прозвище — кроткий Буслай[1]. Глядя на то, как в схватке он нещадно и яростно рубил всех попавшихся под руку, никто бы не поверил, что это тот же самый Ерофей, который за обедом, как бы скуден он ни был, обязательно откладывал кусочек хлеба, чтобы после покрошить его в птичью кормушку.

Корнил и Ерофей приняли новость о своём десятстве без особой радости. Бавыка безразлично пожал плечами, а Чередеев даже невесело буркнул под нос, мол, за большую честь и спрос велик. А вот третий десятник — Филат Шебоня, к удивлению белёвцев, даже попытался отказаться.

— Сидор Михалыч, ты это… Не подумай чего. Ежели тебе надобно, я хоть чёртом стану. — сбивчиво, явно смущаясь, объяснял он. — Токмо… Вот как бы… А с огнебоем в Белёве как?

— Уфффф… — Тонкой скривился, будто от зубной боли.

Филат Шебоня был отличным лучником. Он пускал точно в цель четыре стрелы за то же время, пока другие возились с двумя, чтобы одной из них промахнуться. Но пять лет назад волей случая Шебоня увидел стрелецкий полк и большой государев наряд[2]. И потерял покой. Пороховой бой так впечатлил Филата, что любой разговор о ратном деле он неизменно сводил к пищалям и ручницам.

— Погодь ты с этим, Филат.

— Да чего ж годить, Сидор Михалыч? — затараторил Шебоня.

Он уже успел расспросить белёвцев, с интересом выслушал их рассказ об огромных стенах, стрельнях, башнях с бойницами и пришёл к выводу, что в такой крепости непременно есть пушки. Хотя бы одна.

— Нет, десятником оно конечно. Коли надобно, так что ж. Но ежели огнебой есть, ты меня лучше над ним поставь. Уж я тогда так расстараюсь…

— Поглядим. Покуда важней дела есть. Принимай десяток.

Вернувшись в родные места, Сидор расцвёл и приободрился. А вот белёвцев Бобрик вогнал в уныние. Почерневший от времени тын детинца, покосившийся терем с просевшей в середине крышей, на посаде нищета и запустенье. Всё это против воли внушало невеселую мысль: если князь жил в этакой дыре, не доведёт ли он их город до того же. Однако, вскоре началась служба и водоворот привычных дел не оставлял для размышлений ни времени, ни сил.

Первым делом Тонкой отправил Бавыку и его людей вверх по руслу Бобрика. Убедиться, что степняки не перешли реку где-нибудь ещё. Десяток Ерофея, который считался лучшим следопытом этих мест, ушёл в сторо́жу до самой речки Злакомы, посмотреть, а нет ли в степи других незваных гостей. А тем, кто остался на Ленивом броде, предстояло нести караул и поправлять обрушенные за год укрепления.

В самый разгар работ неожиданно с посланием приехал Филин. Князь требовал, немедленно вернуть один десяток. На удивление Тонкого Васька пояснил, что совсем скоро в Белёв приедет царский посланец. Из самой Москвы. И как же Андрей Петрович будет его встречать, если в городе ни одного послужильца? Всё это могло обернуться большим позором.

И хоть ратников на броде не хватало, Сидору пришлось подчиниться и отдать Ваське людей Шебони. Однако, Филин отказался. Он подробно расспросил о новых десятках и заявил, что прислан именно за Бавыкой. Ведь Андрей Петрович вряд ли сможет удивить московского гостя числом своей рати. Даже если поставить в караул всех послужильцев разом — столичный человек, без сомнения, видел дружины гораздо больше. А вот такого красавца-богатыря, как Корнил, во всем верховском порубежье не сыщешь.

— Так он до самых Близненских дворов пойдёт. — сообщил Тонкой. — Почитай, двадцать вёрст в один конец. Так что не раньше пятого дня вернётся.

— Так гонцом кого пошли. — настоял Филин.

Сидор с озабоченным видом почесал косматый затылок.

— Бобка!

Уже через мгновение перед Тонким возник Борис Замятин, а попросту Бобка — младший дружинник 15 лет отроду. Худой, в рубахе будто с чужого плеча, но с кинжалом на боку — пусть из дрянной стали и с деревянной ручкой, — но вид он имел такой, будто носит за поясом дорогой дамасский ханджар.

Держался Бобка гордо, с достоинством, но при этом по-собачьи преданно смотрел на Тонкого и подражал ему во всём: в походке, в привычке во время разговора заправлять большие пальцы рук за пояс и даже манерой говорить чуть слышным полушёпотом.

— Давай-ка, возьми коня пошибче и ветром за Бавыкой мчись. — распорядился Сидор.

Бобка засиял от радости, кивнул и во всю прыть припустил от реки к городу. И не успел Филин проехать полверсты от Ленивого брода до слободы, а Замятин уже верхом выскочил из посада и помчался вдоль Бобрика на поиски Бавыки.

Десяток Корнила вернулся тем же вечером, а следующим утром снова отправился в путь и после полудня оказался в Белёве. На городском посаде Фёдор Клыков отстал от товарищей — заехал на торговище и купил там три малиновых леваша[3]. Знал, что вечером Семён уговорит отпустить его на гулянье, где, конечно, встретится с Ладой. Но сам-то он слишком молод, чтобы додуматься и купить невесте гостинец.

Семён встретил отца на дворе. Радостный и беззаботный. Несмотря на юный возраст, в стати он запросто мог потягаться со взрослым. Этим Семён пошёл в родителя: тот же разворот могучих плеч; те же мускулистые руки и большие тяжёлые кулаки. Да и на лицо это был тот же Фёдор, лишь на двадцать лет моложе, вот только цвет глаз ему подарила покойная мать — вместо карего они светились ярко-голубым.

При виде сына у Фёдора сладко защемило сердце, но Клыков считал, что будущий воин должен расти в строгости, без всяких нежностей, поэтому сухо распорядился:

— Прими коня. — Но всё же не сдержался, чуть заметно улыбнулся и потрепал сына по каштановой гриве.

Семён взял лошадь под уздцы и повёл в сарай. Фёдор вошёл следом, хозяйским взглядом окинул козу, кур на насесте и вышел. Как раз в это время во дворе появилась Марья Пудышева.

— О, здорово, соседка.

— Храни тебя бог, Фёдор Степанович. — Марья слегка склонила голову. — Не серчай уж на меня, не удержалась вот. Вижу, приехал. Дай, думаю, зайду, поспрашаю, как там Ванюша мой.

— А чего ему сделается? — ответил Фёдор с доброй усмешкой. — Да ты зря не думай. Нынче в рубежах спокойно, не видать степняка. Так что служба — не бей лежачего. Токмо знай, что наливай да пей.

Пока он это говорил, через дыру в ограде прошмыгнула Анна, а за старшей сестрой хвостиком потянулась и Настя.

— А вы-то чего? Вот ведь непоседы! — Марья всплеснула руками и для вида даже насупилась. — Пошто деда оставили? Ещё натворит чего без досмотра. Анютка, тебе хоть что доверить можно?

Фёдор улыбнулся, глядя на то, как Анна виновато супилась и пыхтела, а Настенька пряталась за спину старшей сестры.

— А тут вот батька ваш гостинец передал. — Клыков достал оттуда свёрток с левашами. — Ну-ка, держите, да бегом домой.

Анна с горящими от восторга глазами приняла сладости, по-взрослому приложила маленькую ручонку к груди и поклонилась важно, но неуклюже и смешно.

— Благодарствую, Фёдор Степанович.

— Так это я вам благодарствую, Анна Ивановна, что за Сёмкой пригляд ведёте. А то он ведь оболтус тот ещё. Без присмот…

С грохотом распахнулись ворота. Одна их створка с такой силой ударилась о стену сарая, что с треском лопнули доски, а искорёженный запорный крюк упал на землю. Марья вскрикнула, в испуге бросилась к дочерям, обняла их, закрыла собой. Фёдор тоже шагнул вперёд и встал между детьми и остатками ворот. Рука по привычке легла на саблю. Но тут в открытом проёме появился Корнил Бавыка в доспехах и с неизменной своей секирой. За десятником прятался Васька Филин, рядом с ним суетился ещё один послужилец из Бобрика, а дальше, уже на дороге толпилась дюжина огнищан, среди которых Клыков разглядел будущего тестя — Горшеню.

Бавыка прошёл на двор, держа секиру по-боевому, в обеих руках.

— Ты это, Фёдор, не дури, да. — произнёс Корнил мягко, но настойчиво

Фёдор недоумённо округлил глаза и пожал плечами:

— Ты про что, Корнил? Скажи толком.

Бавыка смущённо поморщился, вздохнул и нехотя кивнул на Филина.

— Тут вот, Василь Филиппович говорит, будто ты вор и князю нашему изменник.

Фёдор улыбнулся. Настолько нелепо это прозвучало. Но хмурый взгляд Бавыки и плотная шеренга огнищан, что обступили Клыкова полукольцом, подтверждали, что Корнил не шутит.

— А ты как думал, шелупонь? — Филин вышел из-за спин рядцов, но встал чуть позади Бавыки, с опаской косясь на руку Фёдора, что по-прежнему сжимала рукоять. — Харч княжеский из амбаров таскать разве не измена? Как есть измена, ага. И кто на таком пойман, тот вор. Самый что ни есть истинный.

— Да ты чего несешь-то? Какой харч?

— Ну ты невинну овцу из себя не корчи. — жёстко отрезал Филин. — Лучше повинись добром. Тогда и мы, глядишь, лютовать не станем.

— Так знать бы, в чём вина. — честно признался Фёдор.

Васька с расстроенным видом покачал головой.

— Как скажешь. Коли так, искать будем, ага.

Филин отступил за Бавыку и коротко кивнул ему. Корнил положил огромную ручищу Фёдору на плечо.

— Не обессудь...

Подоспевший послужилец виновато посмотрел на Фёдора. Тот не сразу понял смысл этого взгляда, а когда догадался, согласно кивнул и сам расстегнул пояс с саблей. Васька взял оружие Клыкова и заговорил уже смело, без опаски:

— Ну, чего церемонитесь с ним, будто с князем?

— И сыну скажи, чтоб не дурил. — попросил Бавыка.

Клыков оглянулся на сарай. В открытых дверях стоял Семён с вилами в руках. Перехватив его взгляд, Фёдор лёгким кивком призвал не сопротивляться. На какое то мгновенье Семён заколебался и в порыве даже, наоборот, сильнее сжал древко. Но потом заметил в толпе Елизара, и присутствие будущего тестя обнадёжило Семёна. Он опустил вилы, отшагнул в сторону, пропуская в сарай огнищан. Последним, пряча взгляд, прошмыгнул Горшеня, но уже через несколько мгновений он вернулся, волоча по земле большой мешок, за которым тянулся белёсый шлейф мучной пыли.

— Вот! — торжествующе объявил он. — В сене спрятал, вор. Там ещё с полдюжины, не меньше. И прочего добра имеется.

— Ну? — Филин с вызовом посмотрел на поражённого Клыкова. — Нынче понял, что за измена?

Бавыка разочарованно вздохнул. Конечно, Фёдора он знал всего пару недель и ручаться за него не мог. Но зато с Васькой Филином Корнил был знаком уже десяток лет и верить ему на слово никогда не стал бы. Но теперь, когда в сарае нашли воровской схрон, как уж не поверить.

— Как же это? — тихо спросила Марья, растерянно глядя на Фёдора.

— Сам не ведаю… — честно признался Клыков. — Отродясь не видал.

— Ага, само в сене народилось. — подсказал Филин с язвительной усмешкой. — Ну да ничего. Посидишь в темнице, вспомнишь, как и с кем воровал. Ну, чего встали? Вяжите его, да на правёж поведём.

[1] Буслай — бешенный, яростный человек.

[2] Большой государев наряд — особый артиллерийский полк, который состоял из крупнокалиберных пушек и полевых орудий, и содержался за счёт государственной казны.

[3] Леваши — постное русское лакомство: толчёные ягоды, высушенные в натопленной печи в виде лепешек.