На Петроград!

«Дорогой и любимый мой брат! Давненько я тебе не писал, ты уж прости дурака! Ибо сам понимаешь, что в связи с печальными событиями, которые произошли за данный год, возможности написать не было. Знаешь, Серёжа, мне до боли в душе очень плохо, ибо России действительно предстоит многое. И две революции тому подтверждение. Каждый раз, когда я про это вспоминаю, я начинаю, чуть ли не рыдать. Наш покойный батюшка помнится, говорил, что наступают тяжкие времена для отечества. И говорил это он в 1905г от Р.Х.

Царство ему небесное. Знаешь, Серёжа, я же в него характером пошёл, думаю и он бы плакал от всего этого. Ну, ладно! А ты то, как там поживаешь? В церковь ходишь? Ах, да, я забыл упомянуть. Серёжа, поздравь! Я теперь протодиакон! Надеюсь, тебя там, в Германии не успели перевести к протестантам. Как там твоя карьера врача? Всё ли хорошо? Знай, Серёжа, мы с матушкой тебя очень сильно любим, и она ждёт тебя в гости, приезжай Серёжа, поскорее! Серёж, приезжай, пожалуйста, мы очень скучаем по тебе. Знаю что это сложно, учитывая войну и революцию. Но ты постарайся, нам так будет спокойнее! Целую, обнимаю».

С любовью, твой брат Дмитрий Геннадиевич Афанасьев. Петроград 1917г от Р.Х

Лицо его было мокро от слёз. Он сидел посреди своей каморки, давясь слезами. Если бы со стороны его увидел человек, то подумал бы что он добряк. Ростом не то что бы он выдался. Его нельзя назвать ни высоким, ни низким, обычный средний рост кои имеет обычный человек. С глазами чуточку посложнее, хоть они и были голубы, но явно омута, в котором можно утонуть, к сожалению, не виделось, и всё в добавок усугубляло его красное от слёз лицо. Белобрысые волосы только добавляли к его внешнему виду некую капельку шутки от природы, ибо они ему не шли. Лысым бы он смотрелся лучше. Ибо его овал лица отлично бы подошёл к лысине.

Лицо у него было вытянуто (Как в рассказе у Чеховской Луизы из Толстого и Тонкого). Но вернёмся все же к персонажу. Который сию минуту рыдая, бубнил себе под нос.

— Ой, батюшки чего же я наделал! Бросил их на произвол судьбы. Ой, братец, как же хорошо, что ты мне написал, я приеду, я обязательно приеду! Ой, матушки…

Прошло 15 минут и Сергей Геннадиевич лежал и смотрел в потолок своей каморки. Каморка была не в лучшем состоянии, явно не хватает руки женщины. Каморка была в 4 шага в длину, и 6 шагов в ширину. Каморка сия же находилась в подвале жилого дома. И дескать досталась Сергею Геннадиевичу по работе от главного врача его больницы. Не то что бы Сергей Геннадиевич был доволен таким положением, но это всё же было лучше, чем нечего. Ведь Сергей Геннадиевич не гонится за материальным, ибо оно ему чуждо. Человек он духовный, тому способствует воспитание в семье священника, и по совместительству учителя духовной семинарии. Сам Сергей Геннадиевич живёт в Мюнхене, перебравшись туда в 1912 году от Рождества Христова. Перебрался же он туда по специальности и поневоле. Главный врач в тогда ещё Санкт-Петербурге говорил Сергею Геннадиевичу, мол.

— Вы голубчик, только представьте, что вас там ожидает! Баварское пиво, хорошенькие немки. И самое главное повышение квалификации! Голубчик, отказов не принимаем, вам это надо.

— Ну, надо значить надо. Пробубнил тогда Сергей Геннадиевич. Но как понял после всё же напрасно. Через два года началась война, великая, забытая война. Как её прозовут после Первая Мировая Война. Сергей Геннадиевич, так как был подчинённым Российской Империи, попал не в завидное положение. Ибо оказаться во время войны в государстве с кем твоё Отечество введёт кровопролитную войну, действительно не завидно. Но от размышлений о своём бытии Сергея Геннадиевича прервал неожиданный стук в дверь его каморки. Тёмной каморки. С одной лампочкой посреди комнаты. В левом углу стояла маленькая, старая кровать. Смотря на её изношенность, лет ей этак тридцать, если не больше. В правом же углу стоял шкаф с одеждой нашего покорного слуги, а рядом со шкафом, на стене, висели Православные Иконы и столик со свечкой. Так же греческая надпись на стене со словами — «Агиос о Феос, Агиос Исхирос, Агиос Афанатос, елеисон имас».

Сергей Геннадиевич всё же удосужился открыть дверь. Ибо знал, что после обеда в его каморку стучится лишь один человек.

— Ах, голубушка! Это вы! С восторгом произнёс Сергей Геннадиевич и сразу преобразился, будто бы и не рыдал в своей каморке как гимназист после экзамена. Ибо в проёме двери его маленькой каморки стояла она. Элегантная девушка явно с хорошими манерами, и с прекрасными светлыми душистыми волосами, которые хотелось бы вязать на палец хоть каждый день. Глаза её хоть и были голубыми, но омута в них так же не видалось. Её взгляд казался нежным и спокойным. Черты её лица, (о юный читатель!). Они изящны. Скандинавские черты лица, как у шведок после пару бокальчиков баварского.

Глупость. Но Сергей Геннадиевич действительно не находил в ней ни одного изъяна. Хоть и их было достаточно.

— GutenTag, HerrFanja. Произнесла она, и своими голубыми глазами посмотрела на него.

«Фаней» Сергея Геннадиевича прозвали на работе за его фамилию Афанасьев, не лучшее прозвище, но Сергей Геннадиевич не жаловался.

— Ты заходи, заходи! Сейчас чайку заварим.

— Ой, Фаня, ты как всегда! С лёгким немецким акцентом произошла наша гостья, проходя порог.

— Что, вы! Настейша Германовна, я же ради вас.

Настейша прошла в каморку, в которой явно не раз была, и уселась на кровать. Анастасия Германовна, или как её называет наш покорный слуга — Настейша, является медсестрой, и по совместительству сестрой главного врача больницы, в которой и работает Сергей Геннадиевич.

— Vielen dank, Fanja. С искрений улыбкой поблагодарила она нашего покорного слугу.

— Ну что вы там Настейша, как поживаете, голубушка? Заваривая неуклюжа чай, говорил он.

— Спасибо Фаня, с божью милостью всё хорошо, Danke. А сами вы Фаня, как поживаете? Лицо у вас больно красное, вам чем-нибудь помочь?

— Ну как вам сказать, всё хорошо. Просто вот от родственников из Петрограда получил письмо. Скучают! Да и я соскучился, вдали от семьи столько лет. Просят, мол, чтоб вернулся, а я и сами знаете не против, вас только одну боюсь оставить, голубушка…

— Фаня, вы не переживайте! Всё обязательно наладиться и вы встретитесь со своими родными…

— Настейша, как вы думаете, может всё же со мной, в Петроград? Когда всё это безумье закончится. Ибо, насколько мне известно большевики всё же хотят заключить мир с Германской Империей, это мой. Нет, это наш шанс выехать в новую жизнь!

— Всему своё время, Фаня. Не торопите событья. Ой, Фаня, чайник кипит!

А ведь действительно чайник начал кипеть.

— Дам-с не вовремя, сейчас сниму. Так на чём я остановился-с.

Знаете, как всё наладится, я привезу вас к нам, у нас в Питере очень красиво! По крайне мере было. Я не очень рад двум революциям, если февральская вызвала у меня обычное негодование, то октябрьская. Ах, голубушка! Опять я про политику, извините меня!

И тут раздался стук в дверь каморки.

— Да кто же…Ja, Ja einen Moment!

— DiePost, DiePost! Разносилась из двери.

Сергей Геннадиевич открыл дверь. Но там уже никого не было, кроме газетёнки, которая валялась под ногами.

— Вот опять не удосужился просто отдать в руки. Потом прочитаю. Сказал наш покорный слуга и с хлопком закрыл дверь. И неровно положил газету на стол.

— Настейша, я понимаю насколько это детский лепет, но позвольте мне прочитать вам один стих собственного сочинения!

Выпрямив свою спину, гордо окинув нашу гостью глазами, вобрав в себя воздух, он сначала закашлялся, а после начал читать.

— Я знаю знакомы мы не долго,

Но от того душа моя болит,

И с чувством невыполненного долга,

Ты для меня отнюдь магнит.

Позволь про чувства рассказать,

Они как море волнуются,

Позволь мне чувства показать,

Ведь они тобой любуются.

Мне бы на тебя смотреть,

Глаза не отпуская,

Ведь в глазах утонуть,

Можно дорогая».

О, юный читатель. Я бы на месте Настасии Германовны ушёл бы после первого четверостишие, одни глагольные рифмы и безвкусица, но девушки любят стихи, особенно когда эти стихи посвящены им самим. По сему наша гостья, конечно же не ушла.

— Это вам Настейша. Пробубнил наш лирический герой.

— Эти строки мне, Фаня? Как неожиданно, как необычно! Вы меня застали врасплох. Покраснев и с улыбкой отводя глаза говорила она.

— Я польщена, вам бы в литературу, Фаня! Добавила она.

— Настейша, благодарствую!

И вдруг послышался звук падающего предмета, коим являлась газета. Подойдя к ней, Сергей Геннадиевич пригляделся в раскрытую страницу и онемел.

— Батюшки! Настейша, ура! Советская Россия подписала мир с Германской Империей! Так, мне нужно на вокзал. Я собираюсь!

— Фаня, не стоит торопиться!

И перебив нашу гостью он продолжал.

— Нет, нет! Всё решено. Направляемся в Петроград! Пора! Отчизна зовёт!