Реформация и Революция

Я хотела прихватить в поездку свой пуховик, но турагент убедил меня, что в приальпийских местностях минусовых температур почти не бывает. Вот это самое «почти» меня и подвело.

Европа, не ведающая, что в ней может быть только плюс, двинула по приехавшим погреться россиянам двенадцатиградусным морозом.

Заледеневший фонтан, конечно, зрелище феерическое. Но искрящийся снежный ком с иглообразными ледяными отростками никакого эстетического экстаза у меня не вызвал. Ведь я была одета в куртку, по комическому стечению обстоятельств предназначенной для сезона «еврозима», и отчаянно мёрзла.

Спасли меня свитера. Всего я их надела три, один поверх другого. Другие туристы последовали моему примеру и тоже намотали на себя всё найденное в чемоданах тряпьё.

Если бы нашу процессию увидел упомянутый мной ранее Наполеон, он был бы на вершине счастья от того, что взял реванш за сгубившие его армию русские морозы.

В таком экзотическом виде мы прибыли в чинный Цюрих. Шокируя благопристойных швейцарцев, разношёрстная толпа маргинального вида дружной трусцой бежала по маршруту обзорной экскурсии, согревая телами одеревеневшего от холода гида.

Этим наши испытания не ограничились. Нашей группе имени Амундсена надо было проверить себя на прочность в полной мере. И на следующий день, сбившись в кучу для минимизации теплопотерь, мы направились принимать водные процедуры на Рейнский водопад — самый большой водопад Европы, формирование которого началось ещё в ледниковом периоде.

С периодом мы угадали, но, честно говоря, после величественных водопадов Индии, Таиланда и Доминиканы этот 23-хметровый малыш не показался мне интересным. Никаких признаков грандиозности, всё по-бюргерски экономно. Правда, гиды подсуетились и реабилитировали его, сообщив, что в зимний период он переключается на демо-версию, низвергая всего лишь 250 тыс. м3/час, тогда как летом выдает в три раза больше. И вообще, мы должны осознать важность собственной миссии, ведь это не только природный памятник, а ещё и объект культурного наследия. Вся творческая интеллигенция, включая русскую, считала своим долгом вдохновиться красотами водопада.

— Чтобы полюбоваться этим чудом, Карамзин пешком прошёл пятьдесят километров от Цюриха до Шаффхаузена! А вас, между прочим, привезли на автобусе. Каждый уважающий себя представитель аристократической фамилии считал своим долгом увидеть этот водопад! — рекламировала гид, возмещая отсутствие зрелищности пафосом.

Я, как женщина практичная, тут же выдвинула инициативу по автоматическому присвоению дворянства всем обречённым наблюдать за вялым вытеканием достопочтенного водопада. Гид сделала вид, что не расслышала, зато туристы меня бурно поддержали. Мы выстрадали право на принадлежность к аристократии в процессе глубокой заморозки.

Как оказалось, из всех классиков только Толстой остался равнодушен к очарованию водопада, и я утешила себя тем, что оказалась в одной компании с великим человеком.

Кроме того, меня развлекло высматривание в брызгах водопада обретающегося там призрака.

Согласно легенде, появился он так — когда-то одного рыбака, чью лодку несло на водопад, спасла неведомая сверхъестественная сила. Рыбак пронесся в бешеных потоках и выплыл живой и невредимый. Но никто не поверил в то, что он выбрался из смертельно опасной водной круговерти. И тогда он решил демонстративно повторить свой опыт. Однако во второй раз номер не удался, и на глазах у разочарованных зрителей его лодку разнесло в щепы. И с тех пор грустный призрак частенько околачивается там, где так бездарно закончил свою жизнь ради пустого тщеславия.

А вот не надо пытаться выдрессировать удачу. Она приходит, когда захочет.

Увы, но на сей раз призрак пред мои очи не явился. Видимо, замёрз.

Вообще, вся Швейцария овеяна легендами. Одна из самых популярных — про национального героя Вильгельма Теля. Того самого, который по принуждению жестокого правителя выстрелил из лука в яблоко, поставленное на голову его же сыну. Этому замечательному персонажу Россини посвятил одноимённую оперу, а памятники ему стоят почти в каждом швейцарском городе.

Не стал исключением и славный Шаффхаузен, куда мы приехали размораживаться после водопада. На одной из уютных площадей красовался небольшой фонтан, украшенный статуей лучника. Гид отрекомендовал нам его, как упомянутого Вильгельма. Выяснилось, что подобные фонтаны — визитная карточка Шаффхаузена, наряду с чудесно изукрашенными эркерами и расписными фасадами.

А история этих эркеров такова.

По XV век включительно швейцарцы считались лучшими наёмными пехотинцами в Европе. Система наёмничества стала развиваться с тех пор, как в 1315 г. ополчение недавно образованного Швейцарского союза трёх кантонов в битве при Моргартене одержало победу над неповоротливыми рыцарскими войсками австрияков Габсбургов.

После этого события швейцарцы получили репутацию лучших воинов Европы и стали активно наниматься к иноземным монархам.

Поставка «солдат удачи» была налажена округами-кантонами на государственной основе по договоренностям между правящей верхушкой и нанимателями. Наёмничество отнимало самых сильных и отважных мужчин, и против него в стране крепла оппозиция, считавшая этот обычай разорительным.

Прекращение смертельно опасного бизнеса стало одним из стимулов к последующей Реформации — её сторонники пришли к власти в Шаффхаузене в 16 веке, вслед за Цюрихом.

После этого масштабы наёмничества были ограничены, хотя этот традиционный промысел частично сохранился вплоть до наших дней — красочно одетые швейцарские гвардейцы в Ватикане напоминают туристам о выдающемся военном прошлом своих предков.

Но мы ещё вернемся к прославленным швейцарским воякам, а пока погрузимся в удушливую атмосферу постреформаторского периода.

Ликвидировав пышную обрядовую сторону католицизма, новые духовные лидеры дали народу установку на аскетизм под жизнерадостным мотто «молись и трудись».

Протестанты-кальвинисты с большой суровостью осуждали всевозможные излишества. Любая показная роскошь вызывала их порицания.

Как и их недавние оппоненты-католики, они не стеснялись сплавлять неугодных на костер, и людям приходилось вести соответствующий образ жизни, при котором тратить накопленные суммы было некуда. Но именно тогда была заложена основа беспрецедентного благосостояния швейцарцев. К тому же, человек всегда найдет хитроумный способ помериться с другими степенью своего благополучия.

Символами статусности и состоятельности богатых буржуа в Шаффхаузене стали… уже упомянутые эркеры. Чем больше, красочнее и эффектнее был эркер, тем влиятельнее был его хозяин. Вот вам, святоши с постными физиономиями — вы предали анафеме нарядную одежду и богатые украшения, так получите балкончики!

А еще город вовсю дразнил пуритански настроенное духовенство замечательными расписными фасадами, на одном из которых мы увидели мирно дрыхнущего великана в окружении нескольких фигур стандартных габаритов.

И заснул он, согласно байке гида, по причине неумеренного употребления кофе. Да, да, того самого, который бодрит.

Дело в том, что в Европе XVII века вино и пиво порой были доступнее и дешевле, чем чистая вода. Кофе же стоил безумных денег. По этой причине чуточку драгоценного напитка щедро разбавляли неумеренным количеством алкоголя. Ясное дело, такой кофе-брейк любого великана мог отправить в нирвану. Да так, что его не разбудил бы даже колокол Шиллера.

Ведь вполне конкретный колокол, вдохновивший великого поэта на создание бессмертной «Песни о колоколе», находится именно в Шаффхаузене. С 1408 г. этот добросовестный труженик по указанию папы Мартина V шестьдесят лет звонил каждую пятницу ровно в одиннадцать часов в память о распятии Спасителя, после чего был заменён на другой, прослуживший еще четыреста лет, с отлитой на нем надписью — «Зову живых, оплакиваю мертвых, ломаю молнии". Именно эти слова стали эпиграфом к «Песне…» Шиллера.

Сейчас колокол находится на заслуженном отдыхе в монастырском саду, вспоминая в мирном старческом сне события ушедших веков, которые он добросовестно сопровождал своим перезвоном.

Да и весь игрушечный средневековый городок производит впечатление сонного. Но именно через него в Россию на черных крыльях катастрофы пронесся ветер революции. В граничащий с Германией Шаффхаузен в апреле 1917 г. прибыл скорый поезд №263 с самым взрывоопасным грузом — нацеленной на вооружённое восстание группой большевиков во главе с Лениным. Нейтральная пасторальная Швейцария, в которой главным критерием для получения права на убежище была платёжеспособность, являлась идеальным плацдармом для вызревания русских революций.

Призрак революции посетил и другой милый швейцарский городок, оказавшийся на нашем пути — симпатичнейший Люцерн. И остался там навсегда в виде вырубленной в скале печальной раны — барельефа умирающему льву.

Памятников львам в мире имеется предостаточно. В одном только Питере число каменных изваяний царя зверей превышает его поголовье в дикой природе.

Но швейцарский лев из Люцерна — особенный. Никогда бы не подумала, что умирающий хищник заставит меня рыдать более горько, чем умирающий лебедь.

Инициатором возведения барельефа, работа над которым завершилась в 1821 г., стал Карл Пфюффер, один из гвардейцев, ранее служивших по найму его величеству королю Франции Людовику XVI.

Швейцарские полки — прообраз нынешнего иностранного легиона, появились во французской армии с начала XVI столетия. Самым знаменитым из них был полк Швейцарской гвардии, основанный в 1616 году. К началу Великой французской революции он насчитывал более полутора веков боевой истории. А событие, которому посвятили барельеф, произошло в 1792 г. На третий год революции, когда монархия всё ещё балансировала на остатках своего былого величия.

«Граждане, Отечество в опасности!» В тот год провалы в экономике и военные неудачи привели нацию к очередному пику революционной ярости. И на дворец Тюильри, где проводил тревожные часы отказавшийся отречься от престола король, пошли толпы повстанцев.

В условиях, когда большинство защитников монархии, включая национальную гвардию, демонстрировали лояльность восставшим, все тяготы по отражению нападения легли на полк швейцарских гвардейцев из девятисот пятидесяти солдат.

«Осадить дворец, уничтожить там всех и особенно швейцарцев, захватить короля и его семью, препроводить их в Венсенн и охранять как заложников!» — Дантон, позже сам лишившийся головы на гильотине, не отличался сентиментальностью.

Швейцарские гвардейцы отлично понимали, какое испытание им предстоит. Покидая свои казармы в окрестностях Парижа, они закопали шесть своих знамён в подвале. Только белое знамя с золотыми лилиями Генеральской роты полка и два знамени 1-го батальона, нёсшего караул во дворце, находились в Тюильри. Тем не менее, шансы удержать надёжно укреплённый дворец у них имелись.

Но как только появились первые предпосылки возможного штурма, слабовольный и непоследовательный Людовик, не потерявший надежду выторговать у восставших ряд уступок, вместе с семьей и министрами покинул дворец и отправился в Национальное собрание. И больше в Тюильри горе-король уже не возвращался.

Швейцарские гвардейцы не знали о приказе Дантона, не оставлявшем им шансов на спасение. Им было неведомо, что командир гарнизона Тюильри, которого коварно выманили в городскую Ратушу, был объявлен изменником и убит. По указанию короля они отошли вглубь дворца, оставив французскую национальную гвардию охранять подступы. Но французы стали брататься с восставшими соотечественниками, среди которых были бойцы Марсельского добровольческого батальона, вошедшего в Париж 30 июля 1792 года под звуки бессмертного творения «гения одной ночи» Руже де Лиля.

«Сдавайтесь народу!» — по-немецки озвучил требование восставших один из лидеров.

«Сдаться было бы позором для нас!» — последовал ответ.

Швейцарцы чувствовали себя покинутыми и растерянными, некоторые из них демонстративно бросали в окно патроны в знак братства с повстанцами, но при этом они несгибаемо стояли плотными рядами на лестницах и вдоль коридоров, и были готовы до конца исполнить свой долг. Их уговаривали сдаться без боя, сообщали о том, что король покинул дворец, что кровопролитие бессмысленно… Швейцарцы продолжали стоять молчаливой красной стеной.

Напряжение в рядах восставших эскалировало, уговоры перешли в ругань, кто-то из санкюлотов пытался стрелять, их попытки пресекались более здравомыслящими…

Существуют разные версии о том, кто выстрелил первым. Но сейчас уже это не важно. Революция давно перемолола свои бессмысленные жертвы.

По некоторым данным, со стороны восставших по дворцу был произведен неудачный выстрел из пушек, никому не причинивший вреда. Но швейцарцы тут же отреагировали губительным ответным залпом, проделавшим чудовищные бреши в заполонившей дворцовую площадь толпе. И она откатилась прочь, оставив в руках защитников три пушки и окровавленные тела убитых и раненых.

Но Революция умеет умирать за свои идеалы. Охваченные жаждой мщения, осаждающие с самоотречением берсерков вновь пошли на приступ под беглым огнем послушных долгу швейцарцев. Честные вояки защищались, отступая все глубже во дворец. У них почти закончились патроны, и они продолжили бой врукопашную, нанося повстанцам немалый урон.

И тут на кровавой сцене появилось новое лицо. Король наконец вспомнил о своих гвардейцах. От него прибыл гонец с письменным приказом на клочке бумаги, повелевающим прекратить стрельбу и отступить в казармы. Разумеется, не все рассеянные по территории дворца гвардейцы это слышали, но основная часть, почти парализованная несвоевременным вмешательством, попыталась выполнить приказ. Некоторые в знак прекращения сопротивления достали белые платки и покорно стояли в ожидании своей участи. А она, торжествуя в образе разъяренной многоголовой гидры, по-людоедски раздирала на части недавнего грозного противника.

Восставшие добили раненых и хирурга, делавшего им перевязки. Закололи штыками двух мальчишек-барабанщиков, плакавших возле убитого отца. Перестреляли всех попавшихся в поле зрения швейцаров в окрестных домах, имевших несчастье носить красные ливреи. А красные мундиры, принадлежавшие растерзанным защитникам деспотизма, расходились на лоскуты — их, как трофеи, прикалывали к фригийским колпакам.

Из девятисот пятидесяти швейцарцев в тот беспросветный день шестьсот погибли, еще двести были пленены и позже гильотинированы.

За вакханалией победителей осторожно, стараясь не быть узнанным, наблюдал наш вездесущий знакомый — будущий император Наполеон Бонапарт. Находясь в ссылке на острове Святой Елены, он вспоминал: «После взятия дворца и отбытия короля я осмелился пробраться в сад. Никогда позже ни одно из моих полей сражений не производило на меня такого впечатления от множества трупов, как эта, сплошь усеянная телами убитых швейцарцев. Быть может, причина этого заключалась в тесном пространстве. Или в том, что первое впечатление от подобного зрелища всегда немного сильнее. Я видел там женщин, совершавших самые дикие издевательства над трупами».

Революция…

Людовик ненадолго пережил верных швейцарцев. В январе следующего года он в полном соответствии со славной революционной традицией тоже пришел на свидание с «мадам Гильотиной». Позже с ней повидалась и Мария-Антуанетта. А Франция стала республикой — для того, чтобы чуть позже попасть в цепкие объятия честолюбивого корсиканца и опять совершить кульбит к монархии.

Карл Пфюффер во время тех страшных событий находился в отпуске в Люцерне, благодаря чему избежал трагической судьбы. Но он был настолько потрясён гибелью своих товарищей, что решил увековечить их память.

Так родился замысел барельефа, изображающего мертвого льва, придавленного к земле разбитым оружием и прикрывающего собой щит с изображением гербов Франции и Швейцарии. Однако Бертель Торвальдсен — известный датский скульптор, привлечённый для реализации замысла, счел лучшим изобразить не мертвого, а умирающего льва.

И очень хорошо, что Торвальдсен так решил. Мы с вами опять можем включить воображение. Например, придумать, что умирающего льва спасут. Ведь медицина за двести лет совершила существенный рывок. Его вылечат и увезут в африканскую саванну, где он будет наслаждаться свободой, забыв о мучившей его ране.

А сейчас, помёрзнув и поплакав, самое время вернуться в жизнерадостную Италию.