А.

Из историй сплетается ткань бытия. Каждый из нас — ниточка, часть замысловатого узора. Жизни и смерти. Рождения и угасания. Любви и безнадежности. Мы трагичны до хохота и смешны до слёз. С нами всегда просто. Просто переверни страницу.

Герои этой жизни могут показаться тебе фальшивыми, надуманными. Их поступки глупыми и несуразными, но… Мы все не идеальны. Может быть, в этих мальчике и девочке ты узнаешь соседа по парте, партнёра по бриджу или ролевым играм в постели, в крайнем случае, я даже не надеюсь на это, ты узнаешь своё отражение и улыбнёшься ему. Во все тридцать два фарфоровых зуба. Шоу начинается. И одному богу известно, когда опустится занавес.

Тихий августовский вечер опускался на мягкие плечи сосен парка имени забытого героя забытой революции. По тенистой, мрачной даже в полдень, полузаброшенной аллее шла молодая пара. Лёгкий цокот каблучков напоминал старую мелодию из довоенного кино. Парень приобнимал девушку за талию, её голова мирно покоилась на его плече. Так и шли. Глаза девушки были прикрыты, целомудренно застёгнутое до последней пуговицы платье из воздушного шифона не могло скрыть соблазнительных изгибов её тела. Рука парня поднялась выше, девушка напряглась, словно почувствовав это, ладонь пробежалась по позвоночнику и вновь вернулась в привычное местоположение — на талию.

— Серёж, нам надо поговорить, — парня явно насторожила интонация — в казалось бы безобидной фразе таилась некая скрытая угроза.

— Говори, — бросил без особой радости он.

— Нет, ничего страшного со мной не случилось. Просто…

— Просто что?

— Просто я больше не люблю тебя.

Сергей застыл, как громом поражённый. Рука, только что обнимающая женскую талию, безвольно повисла вдоль тела. Не любит. «Не-лю-бит», — он произнёс это по слогам, но всё равно не смог уловить смысл. Создавалось ощущение, что кто-то схватил огромных размеров ластик и стёр всё: первое свидание, робкий, застенчивый поцелуй (между прочим, первый в жизни), ночные звонки и молчание в трубку, плюшевую собачку, которую он подарил ей на день рождения…

— Почему? — только и смог из себя выдавить юноша.

— Я не могу тебе ответить. Видишь ли, любовь не задаёт вопросов, и уж тем более — не даёт никаких ответов. Она либо есть, либо нет. Прости. Мне нужно идти.

— Конечно… Иди.

Цокот её каблучков давно растворился в зеленоватом полумраке, смотрители парка зажгли фонари, сквозь просветы в прохудившемся панцире леса непринуждённо дарила свой свет Луна, а Сергей всё стоял.

Он простоял так день, два, месяц, год. Сначала его искали. Едва ли не всем миром. Добровольные бригады прочёсывали лес, канавы, подвалы домов. Заходили и в парк, но проходили мимо гипсовой скульптуры таинственного отрока, устремившего свой полный неизбывной печали взгляд в тревожную пустоту. Не найдя тела, но и не узнав достоверно, что он жив, Сергея похоронили. Даже поставили памятник. И сгорбленная мать ходила на пустую могилу, меняла цветы, разговаривала с сыном, сетовала, что сердце пошаливает, что ходить ей уже тяжело, плакалась, мол, на кого ты меня оставил. Заканчивалось всё всегда одинаково: мать подходила к памятнику, целовала фотографию и приговаривала: «Скоро мы вместе будем. Скоро… Скоро…». «Скоро» длилось без малого двадцать лет. Умерла Авдотья Никитична скромно. Также скромно похоронили её. Рядом с сыном. Чуть не в одной могиле.

Парк за это время три раза успел сменить хозяина, и последний из них — Иван Хленов — решил, что слишком жирно матушке-природе отдавать почти двадцать гектар земли. Лучше здесь построить торговый центр. С подземной парковкой.

В общем, лес вырубили, а скульптуру оставили — уж больно она Хленову приглянулась. Он и забрал её в конце концов себе. На виллу. Как он сам сказал, пугать ворон. Так мальчик Серёжа оказался в новом для себя мире, хотя, это для нас с вами мир был новым, а каменные глаза Сергея давно не могли различить декораций. Серёжа ждал. А что ещё делать камню?

Хленов был широкоплечим, рослым детиной с агрессивным ёжиком ядовито-рыжих волос, толстыми, словно сардельки, губами и яростным взглядом из-под вечно насупленных бровей. Улыбаться Хленов не любил, а ещё больше этого не любили его подчинённые. Все больше смерти боялись улыбки Хленова, ибо в большинстве случаев эта улыбка смерть и означала, при чём максимально изощрённую. Хленов любил казни. А ещё любил Нерона. Он даже себе Колизей построил. На вилле. Где отпугивал ворон печальный гипсовый юноша. Жил себе Хленов, не тужил, пока однажды не встретил на одной из вечеринок (он посещал их как личные охотничьи угодья — искал игрушку на ночь, чтобы на следующее утро даже не вспомнить её имя, а может быть, и скормить львам, которых держал для особых случаев сильной тоски) любовь всей своей жизни. Любовь звали Ритой. Впрочем, это не было её настоящим именем. И Хленов знал это. Но почему-то решил поддержать нелепую игру. Любовь воистину ослепляет.

Его избраннице было слегка за тридцать. Это тот замечательный возраст, когда глупость юности уже выветрилась из головы, а безумие старости зреет грозой где-то на краю небосвода. Она одиноко сидела за столиком в углу, приглушённый красным абажуром свет играл её локонами, тяжёлой волной ниспадающими на плечи, задумчивый взгляд тёмных глаз был направлен в недосягаемую пустоту. Девушка потягивала коктейль и не обращала ровным счётом никакого внимания на льющуюся изо всех щелей музыку и дёргающиеся словно в агонии тела на танцполе. Создавалось ощущение, что она встречает закат, полулежа в шезлонге на одном из пляжей Лазурного берега. И нет никого рядом. Только угасающее Солнце, тихий прибой и обжигающий коктейль, горечью сравнимый лишь со стойким ароматом осенних костров на улицах Парижа. Хленов пропал. Окончательно и бесповоротно. Долгое время он даже боялся к ней подойти — настолько она выпадала из привычной Хленову реальности, настолько не была похожа на тех надувных шлюх, с которыми ему обычно приходилось иметь дело. С трудом переборов свой страх, он подошёл к её столику и сел напротив.

— Извините, — мучительно подбирая слова, начал Хленов, — Как вас зовут?

— А зачем вам моё имя? — вполне резонно поинтересовалась незнакомка.

— Видите ли, вы мне очень понравились, — лицо Хленова залил трогательный румянец.

— А вы мне нет. Рита. Что дальше?

— Дальше… Что-то не получается у нас разговора, — Хленов начал злиться: да кто она такая, что себе позволяет?! Неужели не знает, с кем говорит?! — Я просто хотел поближе узнать вас. Неужели я так многого прошу?

— Если вы мне неинтересны, почему я должна идти вам навстречу? И вообще, оставьте меня в покое. Я сегодня не в настроении флиртовать. Тем более из жалости.

— Из жалости?! — вскипел Хленов, все посетители клуба дружно обернулись на крик и также дружно уткнулись в свои меню — Хленов отличался злопамятностью, — Да я тебя, сучку, прямо здесь…

Дальше была только вспышка безумной боли. Из глаз брызнули слёзы, когда цепкая рука резко сжала его промежность и провернула против часовой стрелки. Раздался зловещий хруст, Хленов завопил как недорезанный хряк, а Рита, которая вовсе не Рита, спокойно встала, небрежно бросила на стол стодолларовую купюру и вышла из зала с гордо поднятой головой.

— Поймать! — прохрипел Хленов, — И — вашу мать! — вызовет мне кто-нибудь врача?!

— Вот так вот, Санька… Представляешь, какие всё-таки бабы — суки. Я ж просто познакомиться хотел. Ну, понимаешь, влюбился — мать мою растак — как последний дебил, прыщавый юнец, дрочащий на постер Памелы Андерсон. Я к ней подкатил. Так мол и так, люблю — не могу, как вас звать… А она мне чуть яйца не оторвала! Нет, нормально?! Давай выпьем, Санька! Ну, ты как хочешь, а мне надо. Я ж, понимаешь, в любви разочаровался. Совсем. Это всё в детских сказках осталось, а детство кончилось. Бумажным корабликом в грязной луже. Вот за что ты мне, Санька, нравишься, никогда не перебиваешь. За тебя, Санька, друг ты мой сердечный. За тебя!

Если бы нам с вами сейчас посчастливилось оказаться в огромном саду, где по безумной прихоти хозяина мирно соседствовали пальмы и берёзы, то открылась бы нашему взору весьма странная картина: едва не плачущий Хленов с полупустой бутылкой «Хеннесси», увлечённо что-то рассказывающий гипсовой статуе мальчика, буравящего отчаянным взглядом небесные пределы. Пил Хленов прямо из горла, периодически чокаясь с гипсовым мальчиком. Идиллию никто не нарушал — себе дороже: бросит в запале: «На кол!», потом раскается, конечно, да поздно — решения (и капризы) Хленова не обсуждаются. Любая буква, слетевшая с его губ, воспринимается как приказ, обязательный к исполнению.

— Тяжело мне, Санька. Ох, тяжело. Устал я один. Мне под полтинник, а у меня ни бабы, ни детей. Кому эти хреновы «бабки» нужны, если их передать некому? Брожу тут, как тень отца Гамлета по долбаному замку, никому не нужный, никем не обласканный. Холодно. Холодно в моей постели, понимаешь? А главное вот здесь, — бьёт себя по груди, — вот здесь холодно. Я от этого холода с ума схожу. Колизей строю, львам конкурентов скармливаю, любовниц душу ибо мрази они, волчицы алчущие… Чёрт, совсем развезло — высокий слог попёр. Ты думаешь, нравится мне смотреть, как очередной дебил на колу корчится? Думаешь, я люблю лично расстреливать крыс продажных, которые по тупости своей не понимают, что служат лишь кратким спасением от скуки, что продают с потрохами меня мне? А может, думаешь, что я повизгивал от наслаждения, когда Бирюкова — охломона этого, клуб мой спалившего — вместе с семьёй в бане поджаривал? Нет, Санька. Холодно мне. Вот и всё.

— Иван Борисович! — заикающимся от страха голосом пролепетал охранник.

— Чего тебе, Саша? — охранника звали Антон, но какое это имело значение? — Да не бойся ты так. Я сегодня добрый. Может, руку оторву или глаз выколю. Тебе какой больше нравится — левый или правый?

— Н-н-никакой, Иван Борисович… Там… Это…

— Никакой? Значит, оба вырвем. Хвальчин!

Чёрт знает, откуда, может быть, из воздуха, явился пред мутными очами Хленова маленький, вёрткий человечек со скользким взглядом глубоко посаженных глазок и чемоданчиком из чёрной кожи с тяжёлой золотой бляшкой. Охранник истошно завопил и бросился бежать, но путь ему преградили две скалы, по нелепой ошибке создателя затянутые в явно тесные им смокинги. У скал были имена, но все, включая Хленова, звали их просто: Гог и Магог. Осознавая всю тщетность сопротивления, Антон с криком бросился на скалы, но каменная рука Гога словно котёнка оторвала от земли двухметрового мужчину и бросила к ногам мерзко ухмыляющегося Хвальчина.

— Не бойся, больно не будет. Разве что совсем чуть-чуть, — раскалённая игла с лёгким шипением вошла в стеклянное тело глаза, раздался звук, напоминающий хлопок, с которым лопается мыльный пузырь, струйка крови вытекла из опустошённой глазницы. Через мгновение процедура повторилась.

— Ты что-то хотел сказать, Сашенька? — ласково обратился к изувеченному человеку Хленов.

— Я — Антон! Вонючая, жирная падаль! Дай только добраться до…

— Заткни его, Хвальчин, и можешь быть на сегодня свободен.

— С удовольствием, mon generale!

Хвальчин извлёк из своего саквояжа тоненькую пробирку, заполненную бесцветной жидкостью, осторожно вынул пробку и вылил содержимое прямо в изрыгающий проклятия рот.

Антон кричал, пока кислота не разъела его язык, кровавая пена клубилась в углах рта, он захлёбывался собственной кровью. Через минуту всё было кончено. Хвальчин откланялся и исчез практически так же, как и появился.

— Ну, вот я и согрелся. Немного, — сладко потянувшись, ни к кому не обращаясь, сказал Хленов, — Этот придурок, — кивнул он на труп, — зачем-то приходил ко мне…

— Он хотел сказать, — прогремел Магог (голос у него был соответствующим комплекции — низкий, грудной), — что девку поймали.

— Какую девку?

— Какую просили. В клубе.

— Ах, эту… — лицо Хленова просияло, его осветила изощрённая, злая улыбка, — Зря я Хвальчина отпустил. Самому разбираться придётся. Извини, Сань, — обратился он к статуе, — в следующий раз договорим. Дела.

Рита очнулась от холода. Холод, казалось, источали сами стены. Девушка не могла пошевелиться, раскалывалась голова, а вместо воспоминаний о прошедшем дне было абсолютное чёрное пятно. Последнее яркое воспоминание — крик не в меру приставучего жирдяя, чьи яйца она с наслаждением провернула против часовой стрелки. Рита мстительно улыбнулась. Она не любила мужчин. Впрочем, как и женщин. Слово «любовь» было вычеркнуто из её лексикона после развода родителей. С криками и битьём посуды, а также традиционным дележом прохудившихся носков с использованием ребёнка в качестве разменной монеты. Рита, как мячик для пинг-понга перелетала от отца к матери и ненавидела обоих.

Поклонников у девушки было море. Ангельское личико, белокурые локоны, тонкая фарфоровая кожа… Она напоминала куклу, мягкую игрушку, абсолютно безобидную и чистую. Каково же было удивление тех, кто сталкивался с её настоящей сущностью — холодной, расчётливой, мстительной. Она любила унижать и делала это с превеликим удовольствием.

Одной из первых её жертв стал тихий мальчик, трепетно ухаживающий за ней с третьего класса. Она жестоко играла с ним: на его глазах целовалась с другими, без зазрения совести обсуждала с ним подробности своей интимной жизни. Рита прекрасно чувствовала, что причиняет ему невыразимую боль, но ничего с собой не могла поделать. Оправданием для неё служил тот факт, что так она поступала со всеми… Мальчика звали Сергей и к восьмому классу ей окончательно надоели его ухаживания. Рита бросила его. В парке. На очередном свидании. Просто сказала, что не любит. И ушла. Он не пошёл следом. Их пути больше не пересекались. Она меняла имена, города, пару раз была замужем, теперь вот снова вернулась в родной город. Зачем? Сложно сказать. Что-то потянуло. Никаких формальных поводов для её возвращения не было.

Здесь она открыла дело — клуб. Ещё один в сети принадлежащих ей. Бизнес был её стихией — он не требовал чувств. Лишь холодного расчёта. Она разыгрывала целые шахматные партии, дабы вывести из игры как можно больше конкурентов и весьма в этом преуспевала. Рита давно задумывалась о расширении сети в родном городе и как раз занималась оценкой нового места, когда появился этот жирный недоумок. Он ещё смел ей угрожать! Но, чёрт возьми, почему так раскалывается голова?!

Со скрипом открылась стальная дверь, яркий, ослепляющий свет ударил по глазам. Рита непроизвольно зажмурилась.

— Ну, здравствуй, девица! — этот голос показался ей смутно знакомым, — Что ж ты глаза закрыла? Боишься? Правильно делаешь. Я не из тех, кто забывает обиды. А ты меня очень сильно обидела.

На последней фразе Рита открыла глаза и сразу узнала говорившего — это был тот самый жирдяй из клуба. Возможно, впервые в жизни Рите стало страшно — слишком спокойным и уверенным был голос мужчины. От него так и веяло безнаказанностью и вседозволенностью. Учитывая неподвижность девушки, он находился в гораздо более выигрышном положении.

— Чего ты хочешь? Извинений?

— Зачем мне твои извинения? Ты обидела меня, я хочу обидеть тебя. Око за око…

— Иисус не учил так.

— Зато Яхве учил. Ты уже заметила, что не можешь двигаться? Это пройдёт. Вот только, когда пройдёт, тебе уже не нужно будет никуда идти. Видишь ли, я привык возвращать долги в десятикратном размере… Тебе, кстати, ещё повезло, что я отпустил Хвальчина. У него действительно больная фантазия.

— Что ты собираешься делать со мной?

— О, пусть это останется для тебя тайной. Я люблю удивлять своих жертв…

Сергей очень долго ждал. Камни созданы для ожидания — они больше ничего не умеют. Ждущий камень безопасен, камень движущийся разрушителен, камень, в котором пробуждается сознание, неостановим.

Словно ручеёк, пробивающий толстый речной лёд по весне, глубоко в камне появилась слабая мысль, не мысль даже, лёгкий призрак, фантом — неуловимый, как любой обитатель тонких миров. Сила его крепла. На фантом накладывались воспоминания, впечатления, запахи — плюшевая собачка, первая любовь, забавная девочка с голубыми бантиками, постепенно превращающаяся в тонконогую паву… Девочку звали Ритой. И он любил её. Да что там? Он любит её и сейчас! Только бы очнуться от этого слишком долгого, непонятного сна! Только бы найти её! Только бы сказать…

… В каменной груди забилось почти невесомое, мягкое человеческое сердце. Оно подсказало, что Рита где-то здесь, где-то рядом… И она в опасности…

Каменный взгляд налился праведной злобой, а ноги сделали первый, нетвёрдый шаг с постамента. Первый шаг едва не стал и последним — каменные ноги не были предназначены для ходьбы. Единственное, что смогло удержать его на земле — осознание того, что он необходим Рите именно сейчас. Внутренне рыча от непереносимой боли, он передвигал каменные конечности в пространстве. Его пытались остановить. Даже стреляли. Но камень, как известно, лишён человеческих чувств. Сергей был заточён в некий каменный кокон, одновременно служащий и его защитой. От набрасывающихся на него людей он отмахивался, словно от мух. Человека с пистолетом он схватил за шею, оторвал от земли, а потом сжал ладонь в кулак. Дверь он просто не заметил — морёный дуб не выдержал соприкосновения с гранитом.

Сергей почувствовал, что с каждой минутой управлять каменным телом становится всё легче: его человеческая сущность мягко прорастала в камень — ноги постепенно превращались в ноги, руки — в руки. Они теряли свойства прочности и силы. С каждым шагом он становился тем, кем был изначально — четырнадцатилетним подростком, которого бросила в парке на тенистой аллее девушка, которую он любил больше жизни, которая сейчас была в смертельной опасности. Может, и не стоило её спасать? Чего ему не хватало? Стоял себе каменной статуей, слушал бредни старого идиота, который почему-то называл его Саней, никому и ничего не был должен… Ничего и никому. Сергей остановился на мгновение, поднёс к лицу подозрительно истончившуюся ладонь, где сквозь слой алебастра уже начали проступать линии судьбы, и неожиданно понял, что долгий сон кончился, пора просыпаться и встречать следующий день, даже если он не принесёт с собой ничего, кроме яростных туч и пронизывающего ветра. За тучами всегда приходит ослепительно яркое Солнце. Солнце нового дня.

Вот так, за размышлениями, Сергей дошёл до подвала. Он уже практически превратился в нормального четырнадцатилетнего парня. Юношеская рука сжимала неправдоподобно большой и тяжёлый револьвер, поднятый с трупа рискнувшего преградить ему дорогу человека.

Мальчик ворвался в комнату как раз вовремя — Хленов склонился над столом, выбирая инструмент по вкусу из дисковых пил, ножей самых разных форм и размеров. Сергей поднял револьвер и нажал на спуск. Выстрел оглушительно грянул под сводами подвала, в воздухе повис резкий запах пороховых газов, боль от отдачи пронзила раскалённой иглой руку, Сергей выронил пистолет, он с глухим звоном ударился о бетонный пол. Прислонившись к стене, всеми силами стараясь не потерять сознание, мальчик осмотрелся. Подвал как подвал. Без окон. Единственный выход — дверь за спиной. В центре комнаты стол с разными хирургическими принадлежностями, хищно поблёскивающими в свете сорокаваттной лампочки. С одной стороны стола лежит труп в дорогих ботинках из телячьей кожи, а с другой — девушка. Девушка кричит. «Значит, жива», — удовлетворённо подумал Сергей. Он подошёл к ней. Да, без сомнения, это была Рита, его Рита. Время изменило её, не пожалело. Сколько же прошло времени с тех пор?

— Здравствуй, Рита. Ты всё так же прекрасна. И, наверно, всё так же не любишь меня. Может быть, хоть сейчас ответишь, почему?

Рита была готова к любому развитию событий, но когда невесть откуда взявшийся пацан с револьвером вынес мозги жиртресту, нервы не выдержали — она закричала. Да что там, Рита заверещала, как свинья, которой вот-вот перережут горло, как целое стадо свиней в приступе коллективной истерии. А парень просто подошёл к ней и что-то спросил. А ещё он откуда-то узнал её имя. Да и лицо у него какое-то подозрительно знакомое… Нет, не может быть! Какого чёрта здесь происходит?!

— Серёжа?.. Ты?..

— Я. Ты идти можешь?

— Н-н-нет. Этот урод накачал меня какой-то дрянью. Но как…

— Все вопросы потом. Сейчас главное выбраться отсюда. Обопрись на меня.

Шаг за шагом, ступень за ступенью странная парочка выбиралась на свет. Четырнадцатилетний мальчик буквально волок на себе тридцатилетнюю женщину. Путь им неожиданно преградили живые скалы — Гог и Магог.

— И куда это мы собрались? — прогудел Гог.

— Точно, куда? — вторил ему Магог, — Это девка Хозяина, а он не приказывал её уносить.

— Теперь я ваш хозяин.

— Ты? — сквозь смех спросили Гог и Магог, — Почему?

— Потому что вашего прежнего хозяина убил я.

— Не верим. Покажи.

— Он в подвале. Спуститесь и посмотрите.

— Посторонись.

— С радостью.

Как только Магог исчез в тёмном провале входа и звук их шагов на стальной лестнице затих где-то глубоко внизу, Сергей не без труда захлопнул массивную дверь из титанового сплава и повернул до отказа вентиль, запирающий замок. Теперь только прямое попадание ракеты с термоядерной боеголовкой могло освободить Гога и Магога из заточения.

— Вот и всё, а ты боялась. Мы выберемся отсюда. Ещё немного, и выберемся. Мамочка, наверное, волнуется. Я же ей ничего не сказал…

— Серёж, мне очень жаль…

— Что? Что-то случилось? Что-то с мамой?!

— Посмотри на меня, Серый. Ты всё ещё считаешь, что мне четырнадцать? И я прекрасна, как юная Джульетта?

— А разве нет?

— Нет, Серёж. Мне тридцать четыре. У меня собственный бизнес. Я два раза была замужем. Детей, слава Богу, нет. Я не знаю, где ты пропадал, и откуда здесь взялся, но в этом мире прошло двадцать лет с того свидания в парке.

— Сколько?

— Двадцать, Серёженька, двадцать. Твоей мамы больше нет с нами.

Сергей прижался к Рите и заплакал, как маленький, беззащитный мальчик, Рита подняла руку и осторожно погладила Серёжу по голове.

— Тише, тише, успокойся, всё хорошо, я с тобой.

— Ты всё ещё не любишь меня?

— Ну что ты, глупенький, что ты? Конечно, люблю. И всегда любила. А ещё я всегда мечтала о сыне. Ты будешь моим сыном?

— И сыном, и мужем, и любовником. Да я собакой твоей буду, ковриком для ног, бессловесным слугой! Лишь бы всегда быть рядом. У меня всё равно больше никого не осталось…

— Ну, для любовника и мужа ты ещё слишком мал, — печально улыбнулась Рита, — а обо всём остальном я обязательно подумаю.