Страница 1

Конец весны, начало лета 2016 года. Хабаровск утопает в листве и зное. Под лучами солнца асфальт становится мягким и совершенно не хочется покидать стены офиса. Здесь, внутри здания всё по-другому. Здесь кондиционеры, здесь вентиляторы гоняют прохладный воздух, шелестя разложенными на рабочем столе бумагами.

Мы работаем. Мы пашем как волы. Губернатор края определил дату окончания строительства и этим отрезал нам все пути к отступлению. Не укладываемся в сроки — теряем деньги. А деньги — это жизнь.

Мы достраиваем последний пяти километровый участок автодороги Лидога — Ванино, ответвляющейся от трассы Р-454. Всего пять километров — но они вытянули из нас всю кровь и нервы. Участок тянется вдоль реки Гобилли, и весь исполосован ручьями, впадающими в неё. Выемки, насыпи, арки, трубы, мосты, дамбы и огромное количество водоочистных сооружений. Ничего не поделаешь — водо охранная зона. Тонны дроблёного камня. Сотни габионов, укрепляющих насыпные фильтры от размыва и километры сетей, как паутина обтягивающих склоны выемок, и предохраняющих дорожное полотно от каменистых осыпей.

После определения сроков сдачи объекта, выяснилось, что выполнить задание губернатора мы сможем, только если чуть ли не в два раза ускорим темпы производства работ. С этого момента началось то, что всегда начинается в подобных случаях и на флоте называется коротко и ёмко — аврал.

Не заставил себя долго ждать и приказ Генерального директора, звучавший примерно так: «Во исполнение распоряжения губернатора и т.д. и т.п., в обязательном порядке направлять сотрудников отделов, в соответствие с графиком очерёдности, в командировку на участок работ, для выявления недостатков, мешающих росту производительности труда и их немедленного устранения». А если сказать короче то нас — сотрудников отделов, направляли на участок в качестве палки-погонялки.

А это значит непрерывное, в течение дня, мотание по участку, бесконечные согласования изменений, принятия решений по исправлению ошибок, отклонений и неточностей, крики, ругань и нервы, нервы, нервы. Но и это ещё не всё. После короткого ужина — планёрное совещание, которое начинается в восемь вечера и неизвестно когда закончится. По окончании планёрного совещания, необходимо составить и отправить доклад о том, что сделано в день минувший и, что планируется сделать в день грядущий. До постели добираешься, если повезёт, только к двенадцати ночи и засыпаешь, не снимая одежды и забыв про баню. А наутро всё начинается с самого начала.

Вот в такую командировку, выпавшую на конец июня — самое пекло, я и угодил. Проклиная всё на свете, я собирал сумку и прощался с прохладным офисом, как минимум, недели на три.

Выехал в шесть утра, рассчитывая к обеду прибыть на место. Моя «Тойота Марк — 2» летела как ветер. За Лидога дорога пошла ровнее. Сопки, местами покрытые каменистыми осыпями, скальными пиками и заросшие елью, берёзой, лиственницей и осиной, вырастали всё выше. Дорога пошла на подъём и заметалась между подножий, пересекая немыслимое количество ручьёв. А ещё через некоторое время слева от дороги засверкала Гобилли. Сбегая с западного склона хребта Сихоте-Алинь, с высоты тысяча двести метров над уровнем моря, она несётся холодным бешеным потоком, извиваясь и прогрызая себе дорогу между скальными основаниями сопок, пока через девяносто семь километров не впадёт в Анюй. И на всём её протяжении — ни одного населённого пункта. Так было всегда. Туманы, дожди, холод и голод ждали тех, кто отважился пускаться в путь по этой реке. Потому нанайцы и назвали её Гобилли, что на русском языке означает Мёртвая река.

Сегодня мне повезло. День над Гобилли выдался солнечным. В небе ни единого облака. Скалы сверкают кварцем и отливают всеми возможными оттенками, от жёлтого и до тёмно-коричневого. Красные и зелёные, синие и чёрные, огромные белые с чёрными вкраплениями сколы, серые куски, с острыми, как бритва, гранями на сломах, всё это переплелось корневищами деревьев и обросло травой и кустами шиповника. Огромные, простирающиеся на сотни метров ягодники, полные ещё не поспевшей брусники. Кусты дикой смородины и малины. И на этих раскалённых скальных выступах и изломах — прогревающие свои холодные тела змеи — гадюки и медянки. По сравнению с укусом гадюки, укус гремучей змеи — детский лепет.

Впереди, метрах в ста пятидесяти дорогу перешёл лось. Внутри всё всколыхнулось. Такое не часто увидишь, а тут. Размеры этого лесного исполина не прочувствуешь, пока не встретишь его вживую. Даже самое лучшее из лучших фото не передаст того, что испытываешь глядя на живого лося. Если его ввести в стандартную квартиру, то рога животного упрутся в потолок.

Впереди замаячила скала, с похожим на большущую голову выступом. За ней Макаркин ручей, а перед ним, считай на самом берегу и расположился наш вахтовый посёлок. Дизельная станция, столовая, баня, склады, стоянка для транспорта и машин и двадцать жилых вагончиков.

Я знал эти места, как свою ладонь.

Дело в том, что до того, как стать строителем дорог, я работал геологом. В своё время мне пришлось излазать эти места основательно. Но времена изменились. Упала зарплата. Пришлось переквалифицироваться. Сначала геодезист, потом прораб, а ещё позже пришлось возглавить отдел ОТК. С этими местами связаны мои самые лучшие и самые худшие воспоминания. Здесь я встретил свою будущую жену. Здесь же потерял хорошего друга. Как это произошло, до сих пор не понимаю не только я, но и все те, кто был тогда вместе с нами в этих местах. Утром Антон, так звали моего друга, вместе с мойщиком Курпатовым ушли по маршруту и больше их никто не видел. Поиски велись больше недели, и не принесли никаких результатов. Всё произошло именно здесь. В районе Макаркина ручья. Только тогда наш лагерь находился ниже, у места его впадения в реку Гобилли, и ручей был тогда безымянным. Основная масса ручьёв и ключей, впадающих в Гобилли, получили названия только в период строительства дороги.

Слева, из глубины бушующей зелени деревьев, блеснула оцинкованной крышей столовая. Моя «Тойота» снизила скорость и, свернув с асфальта на грунт, зашуршала шинами по песку. А ещё через минуту я въехал на территорию вахтового посёлка и затормозил у штабного вагончика.

Степаныч, механик и завхоз в одном лице, быстренько поселил меня в пустующий вагончик и поставил на довольствие. Забросив вещи на кровать, я двинулся к столовой. Бригады уже съезжались к обеду, значит, скоро должен был подтянуться и начальник участка, Курдюков Иван Терентьевич. Не приятный в общении человек. В своё время постелил, где надо, и из сантехников постепенно пробрался в начальники. Работу до тонкостей не знал, но брал напором, жизненным опытом и связями. К тому же, умел подбирать людей и потому прорабом у него работал Женя Хиславский, за которым Курдюков жил как за каменной стеной. Вот этот, Женя Хиславский и нужен был мне в первую очередь для уяснения обстановки.

Курдюков был мужчиной крепким пятидесяти пяти лет. Рано облысевший высокий с массивным животом и одышкой, но с ещё крепкими руками. Мы обменялись рукопожатиями. Курдюков смотрел настороженно. Рассказал в общих чертах о работе и ближайших задачах. Справился о здоровье Генерального директора и пригласил в столовую. Так же по поводу интересующего меня вопроса сообщил, что Хиславский в данный момент проверяет устройство дренажных лотков и укрепление дамбы в районе пятидесятого пикета и потому будет только к ужину. Поблагодарив за обед, я двинул на поиски Хиславского.

Его серую Хонду, припаркованную сразу за мостом, я заметил ещё издали. Сам Женя мерил шагами каменную рисберму, только что отсыпанную субподрядчиками и что-то объяснял их бригадиру. Заметив меня, махнул рукой, мол, сейчас освобожусь, и скрылся под мостом. Через пару минут он появился уже с противоположной стороны, ещё раз отмерил шагами ширину рисбермы и воткнул колышек в песок. Потом, похлопав чешущего затылок бригадира по плечу, поднялся на мост.

— Здорова Владимирыч.

— Здравствуй Евгений. — Мы пожали руки, глядя в глаза друг другу. — Докладывай.

— Во-во. Отсидятся в кабинетах под кондиционерами, а ты им ещё и докладывай.

Женя, конечно, шутил, но делал это с каменным лицом, и те, кто был знаком с ним впервые, подумали бы, что всё это он говорит на полном серьёзе.

— Ты кончай тут критику разводить. Чем быстрее я разберусь, тем быстрее перестану тебя дёргать.

— А чё тут докладывать. Ты, Владимирыч, и сам в общих чертах уже знаешь. Курдюков небось, доложился, за обедом?

— Доложился, а как же?

— Обо всём рассказал?

Я снова посмотрел Жене в глаза:

— Не тяни кота, сам знаешь за что.

— Хорошо не буду. — Женя бросил короткий взгляд на дорогу. — Короче, на сто семнадцатом пикете по краям арки проседает основание. Отсыпали ранней весной, мёрзлым грунтом, вот и результат. И всё по команде Курдюкова. Сейчас, он делает круглые глаза, требует разобраться и наказать виновных. Ну, ещё?

— Давай давай.

— Получи ещё. У нас новый субподрядчик. Компания «Империал».

— Не слыхал. Дальше.

— Возглавляет её господин Хапунов.

У меня перед глазами всплыло молодое, но уже заплывшее жиром лицо, с хитрыми бегающими свиными глазками и вечно трясущимися с похмелья щеками. Хапунов был сынком бывшего Зама Генерального директора компании. Папа, пользуясь оставшимися связями, отщипывал сынку подряды, а тот, насобирав в штат кого попало, брался за выполнение. Конченый алкоголик, он совал взятки приёмщикам и таким образом сдавал объекты. Ни какого соблюдения технологии. Всё делалось «на отвяжись», с отступлениями от чертежей. И в довершение ко всему, нанятых рабочих, работающих без трудовых книжек и договоров, регулярно кидали с зарплатой. Отсюда текучка и, как следствие, срывы сроков сдачи объектов.

— Это не субподрядчик — это головная боль.

— Ага. Боль.

— Что у него в этот раз.

— Береговое укрепление трёх мостов, дренажные лотки, три выемки под сетку и водоотводы с устройством очистных сооружений.

— И?

— Да, что ты, Владимирыч, сам не понимаешь. Всё то же самое. Кстати, укреплением вот этого моста и дамбы, как раз занимается его бригада.

Я окинул сооружение беглым взглядом.

— С виду ничего.

— Ну да. Только с виду. Толщина каменной наброски раза в три меньше чем на чертеже, а траншею под рисберму они вообще копать не стали. Так набросали камень прямо на песок и всё. Бригадир даже чертежи не читает. И что прикажешь делать?

Я ничего не ответил ему. Потому, что прекрасно понимал положение вещей. Я просто похлопал Женю по плечу и предложил проехать к арке на сто семнадцатом пикете. Всё для меня начиналось как нельзя хуже.

Вечером на планёрке Курдюков из кожи лез, что бы показать мне свою активность. Он нещадно распекал мастеров за отставание и низкое качество работ, а когда они сообщали ему о причинах, округлял глаза, будто слышал об этом впервые. Хиславский сидел в самом углу, тихо играл с телефоном и улыбался. Кое-как разобрались с аркой на сто семнадцатом. На просевшие места решили уложить дополнительно три слоя асфальта, проштробив полотно поперёк в четырёх местах. Прорабу из «Империала», такому же прорабу, как я космонавт, я указал на не соответствия и замечания высказанные Хиславским. Тот улыбался, быстро кивал, пытаясь не поднимать, красные от беспробудных пьянок глаза, и заверял, что всё будет исправлено.

Сбросив майл с докладом на адрес компании, я, наконец, добрался до постели. Сумки разбирать не стал. Заставил себя переодеться и сходить в баню. После бани я почувствовал себя намного лучше. Возвращаясь в вагончик, по пути услыхал пьяную ругань и крики. Шум доносился со стороны дальних вагончиков, и ситуация походила на пьяный дебош. Бросил пакет с вещами у входа и туда.

Так и есть. Двое. Рожи пьяные. Один молодой со сплющенным носом и зоновскими татуировками на руках, второй постарше. У молодого, разбиты губа и нос. В руке блеснуло лезвие ножа. Я перехватил руку и вывернул ему её за спину. Нож выпал, и я оттолкнул его.

— Ты чё сука, да я … — Он сжал кулаки и двинулся ко мне. Но тот, что постарше опередил меня. Он двинул молодого кулаком в зубы и тот завалился под крыльцо вагончика. Из вагончиков выскакивали рабочие. Собрались кругом. Многих я знал.

— Эти империаловцы достали уже всех.

— Бухают, и спать по ночам не дают.

— Братва сраная.

Молодой уже поднялся на ноги, и злобно смотрел на того, что постарше.

— Я тебя сука ещё достану. — Потом сплюнул кровью, развернулся и ушёл.

— Что случилось? — Я обратился к тому, что постарше. Он работал водителем погрузчика на дробильной установке, и я помнил его по прошлым командировкам.

— Да, как всегда, Владимирыч. Шум и гам. Бухают. Ну, вы бухайте по-тихой, никто ведь не против, но чё барагозить да пальцы гнуть. Я замечание сделал, а этому не понравилось. У них там полбригады со сроками. На понтах. Ну, вот и …

— Ладно. Расходитесь. Я с утра разберусь.

Все разошлись по вагончикам. Отправился к своему и я, разглядывая на ходу выкидуху, отнятую у паренька со сплющенным носом.

Но и на этом вечер для меня ещё не закончился.

Только постелил постель, постучали в двери. Открыл. На пороге Андрей Витальевич Маслюков — бригадир монтажников. Ветеран компании и заядлый охотник. Он вошёл, пряча за спиной левую руку.

— Здорово Владимирыч. Я, как только узнал, что ты тут, сразу к тебе. Ужинал?

— Да так. Перехватил на ходу.

Он прошёл к столу и поставил большую пластмассовую миску, полную жаренного с луком мяса.

— О! Вчера изюбря завалил. Почти у самых вагончиков. Ешь.

— Ну, спасибо, Андрей Витальевич. Под такую закусь не грех и по рюмочке. Я вынул из сумки коньяк и поставил рядом с миской. Аромат мяса заполнил вагончик и я начал давиться слюной.

Выпили по полстакана, и я как зверь набросился на мясо. Маслюков кинул в рот пару кусков.

— Ты, Владимирыч, поаккуратней тут по ночам. — Я перестал жевать и поднял голову. — Ну, эта, вдруг ночью приспичит по нужде.

— Что такое?

— Да, понимаешь, мишка вокруг вагончиков вторую неделю крутится. Придёт, потопчется и уйдёт. Видать столовка наша пахнет вкусно. Никак его выловить не могу. Пару раз в воздух из карабина стрелял для острастки, а он всё не уходит.

— Ну, Спасибо, Андрей Витальевич, успокоили вы меня. Как дела у вас на участке?

— За меня не боись. У меня всё в порядке. Бордюры тянем с опережением. Валик асфальтовый начали лепить. Не боись.

— Ну, хоть у кого-то всё в порядке. Ещё по одной?

— Не-не. Всё. Я и эту-то так за компанию маханул. Что бы тебе не скучно было.

Он поднялся и вышел. А меня начал разбирать сон. Дожевав, я убрал со стола и завалился в постель.

Проснулся в пять сорок пять, на пятнадцать минут раньше будильники. По крыше вагончика шуршал мелкий дождь — обычная погода для окрестностей Гобилли. Я умылся, оделся, вышел на улицу.

Сопки до половины окутаны тяжёлыми серыми тучами. Мерзко и холодно. Окружающий наш посёлок пейзаж из яркого и сверкающего, превратился в серый и мрачный. Но кого это интересует? Никого. Работа, работа, работа. Ни конца ей проклятой, ни края.

2

Следующий день был похож на первый. С утра заправившись у Степаныча бензином, я рванул на сто семнадцатый пикет, куда уже согнали технику. Перекрыли полосу движения и начали резать штробу. Да, Хиславский был прав, основание просело по краям арки, что было заметно даже не вооружённым глазом. Потом пришлось срочно мчаться на участок дробления и сортировки камня и лично вмешиваться в процесс распределения его между двумя субподрядными организациями. Обе субподрядные организации «Кедр» и «Империал», выполняли работы по укреплению, и обеим для работы требовался дроблёный камень, с размером фракций сто пятьдесят сто двадцать сантиметров. Изначально камень распределялся пропорционально объёмам выполняемых работ, но позже, «Империал» начал подкидывать деньги тем водителям, которые привозили камень им. И, естественно, через некоторое время «Кедр» вообще остался без камня. Кое-как всё уладили. Потом со мной по рации связался Хиславский и сообщил, что «Кедр» нарушает технологию сборки габионов. Пришлось лететь на противоположный участок дороги. Там столкнулся ещё с одной проблемой. «Кедр» в качестве рабочих нанимал гостарбайртеров из Северной Кореи. Приговорённые на родине к разным тюремным срокам, они рады были ехать хоть на край света, лишь бы не оставаться в родной тюрьме. Государство пользовалось этим и сплавляло своих зеков, куда подальше с глаз долой, получая за это не плохие деньги. Сами рабочие были рады уже тому, что вырвались из застенков.

Так вот, ни один из них не говорил на русском, а может быть, они делали вид, что не понимают меня.

— Капитана, капитана, — наперебой горланили они, и показывали в сторону вахтового посёлка. «Капитана» корейцы называли любого начальника, ну, а в данном случае своего. На мои замечания не реагировали никак и с улыбками продолжали выполнять работу с отступлениями от чертежей и технологии. Поехал искать «Капитана».

Начальник «Кедра» — высокий крепкий бородатый мужик, попытался впарить мне версию о том, что сам не может ничего толком объяснить своим подчинённым. Но после того, как я снова связался с Хиславским по рации и запретил ему принимать работы у «Кедра» до исправления всех нарушений, всё сразу наладилось. Корейцы больше не улыбались, а смотрели на меня волками.

Не обошлось и без инцидента с «Империалом».

Нахватав объёмов, они не спешили их выполнять, к тому же, производительность и качество выполняемых ими работ оставляли желать лучшего. У моста в районе пятидесятого пикета уже стояли два КАМАЗа с камнем, а бригада и не думала, не то, что бы приступать к работе, но даже никто не удосужился указать водителям самосвалов место, куда ссыпать камень. К тому моменту, как я подъехал к мосту, рабочие расположились под мостом вокруг костра, грели воду для чая и скрывались от дождя. На мой вопрос: «Почему не работаем?», — не последовало никакой реакции. Только молчаливые усмешки. Я не стал выяснять причины происходящего, а просто отправил самосвалы с камнем к «Кедру». Потом по рации, сообщил Хиславскому, что бы до выяснения причин, камень «Империалу» не возили, а сам отправился в расположение дробилки. Там, спустя два часа, меня и нашёл прораб «Империала». От него разило перегаром. Глаза красные. Но держался он вызывающе.

— Короче, давай быстро скажи скока те надо и я поехал. — Он вынул из кармана бумажник и приготовился отсчитывать купюры.

Первым моим желанием было врезать этому хаму между глаз, но я сдержался. Потом я терпеливо объяснил ему, что:

первое — он ошибся адресом,

второе — если в ближайшее время его бригады не начнут работать в ускоренном режиме, то часть объёмов я буду вынужден передать «Кедру»,

третье — если их люди не прекратят дебоширить по вечерам на территории вахтового посёлка, то договор об аренде вагончиков с их предприятием будет расторгнут.

Он ухмыльнулся и укатил в посёлок, но через полчаса уже нёсся в сторону пятидесятого пикета. А ещё через десять минут, Хиславский сообщил мне, что «Империалу» уже можно отправлять камень. Кое-как работа пошла.

Во время обеда я вместе со Степанычем обошёл вагончики, занимаемые работниками «Империала» и чуть ли не лично каждому объяснил условия проживания и поведения на территории вахтового посёлка и меры, которые будут применяться к нарушителям. Появился прораб. Его будто подменили. Видимо мужик связался с руководством и ему всё объяснили. Но рабочие продолжали вести себя вызывающе. Их поведение и манеры говорили о том, что многие из них не один год провели за решёткой. На таких я насмотрелся, работая геологом. Я знал, что девяносто процентов их действий — это голый понт. Таким образом, они изучают тебя. Для них главное выяснить боишься ты их или нет. После речи прораба все прикусили языки, но некоторые, особенно этот молодой со сплющенным носом, смотрели с затаённой злобой.

Кое-как порядок в посёлке восстановили. Курдюков молчал и хмурил брови, ведь, по сути, я сделал то, что являлось его непосредственной обязанностью. Я понимал это, но так же мне было ясно и то, что без восстановления дисциплины и порядка, нормальной работы не будет.

На этом мои перипетии не кончились.

Вечером меня ждала новость. В три часа дня, у Курдюкова прихватило сердце и его срочно увезли в Хабаровск. Приказом Генерального директора, меня временно назначили исполняющим обязанности начальника участка, и я понял, что так и останусь в этой должности до окончания строительства. И, что самое главное, теперь вся ответственность за сдачу объекта ложилась на меня.

На первой же планёрке, проводимой без Курдюкова, наружу вывалилось всё, о чём он замалчивал. На самом деле ситуация была критической и требовала экстренных мер, но при определённом подходе всё поддавалось исправлению.

Распустив мастеров и бригадиров, я доложил ситуацию Генеральному, и, оставив в штабном вагончике только ИТРов, до пяти часов утра занимался расчетами и планированием. Мы, чуть ли не по часам, расписывали дальнейшие действия для каждой бригады. Поспав от силы два часа, с утра собрали мастеров на летучку и выдали каждому предписание на день и приказ об увеличении рабочего дня до двадцати часов — мера не популярная, но вынужденная.

В восемь позвонил Хиславский и сообщил, что водитель погрузчика при дробильной установке не вышел на работу, что причины выясняются и произведена замена водителя. Потеряли, в общей сложности, около сорока минут. Вот и планируй. Начальник «Кедра» доложил, что все отклонения исправлены и намекнул, что готов взять часть объёмов у «Империала».

— Если надо, ещё корейцев завезём. — Так и сказал, будто это не люди, а приспособления для разбрасывания камней. Прораб «Империала» не сказал ничего. Он только обливался потом, и прятал глаза.

Вроде всё закрутилось.

Снова позвонил Хиславкий и сообщил, что не могут найти водителя погрузчика. В вагончике его нет. Они живут вдвоём со сменщиком. В шесть часов утра сменщик пришёл с ночной смены, но напарника в вагончике не застал. Говорит, что нет его спиннинга и рыбацкого резинового костюма. Пришлось срочно нестись в лагерь.

Сменщик не вышедшего на работу водителя рассказал мне всё то, что вкратце по телефону передал Хисвлавский.

— Он каждый вечер, сразу после ужина на ручей идёт рыбачить.

— А где обычно ловит, не знаете?

— Ходил с ним пару раз, да…. В общем, не моё это — рыбалка. А он…

— Куда ходили?

— А он сразу от лагеря шёл к мосту, а потом вниз по течению до самой реки, по перекатам спускался.

Поблагодарив его, я покинул вагончик.

Только этого мне не хватало. Сообщив Хиславскому, где меня искать, если что, я двинулся к мосту через Макаркин ручей, который находился метрах в двухстах от вахтового посёлка.

По берегу ручья тянулась тропинка, протоптанная, рыбаками. Пошёл по ней, внимательно осматривая кусты и отмели. Спустился к самой Гобилли. Никого, естественно, не обнаружив, постоял у места впадения и двинул назад к посёлку. Для себя решил: «Если к вечеру не появится — начнём поиск».

В течение дня, я опросил всех, но никто ничего не мог сказать вразумительного. Вроде видели, а вроде не видели ничего. До вечера водитель не появился, и я собрал всех в столовой. Начал без вступлений:

— У нас ЧП — пропал человек, водитель погрузчика Евстафьев. Прошу всех, кто хоть что ни будь знает о его местонахождении, сообщить мне сейчас же. Если он не появится до утра — я вынужден буду обратиться в органы и подать в розыск. Дело серьёзное, мужики.

— Да рыбачил он каждый вечер.

— Из баб тут только поварихи.

— Может где пьяный прячется?

— Где, бля, прячется? Тут в обе стороны ни одного посёлка.

— Ну, может у мостовиков бухает?

— Да ну. Он не запойный.

— А может эта…? — С места поднялся экскаваторщик Блудин — здоровенный, под два метра ростом мужик. — Может его эта…?

— Чё эта? Не жуй сопли, говори.

— Рожай уже.

— Ну, вчерась-то он опять с этими подрался.

В столовке наступила тишина. Все повернули головы в сторону рабочих «Империала». Но тут встал прораб.

— Да вы чё, мужики? Мы ведь только так, бухаем. Ну, пошумим. А так, что бы … то не-е…

— Чё, не-е…. А кто его вчера порешить обещал?

— Кто? — Прораб округлил глаза.

— А вон, сидит, ваш, молодой да сопливый. Вчера герой был, выкидухой тут махал.

Молодой парнишка со сплющенным носом зыркал вокруг себя исподлобья и молчал.

— Вы чё, суки? Не дай бог. — Народ начал вскакивать с лавок. — Да мы вас всех в асфальт закатаем.

Кто-то бросился к парнишке, но его остановили. Империаловцы втянули головы в плечи, молчали, озирались и ждали, что будет. Но вот из их толпы поднялся мужик — худой, лысый, на вид лет шестьдесят. На руках весь его путь по зоне отмечен наколотыми перстнями. Похоже авторитет.

— Успокойтесь, братва.

— Братва-а, бля?! Какая мы вам братва?!

— Он со вчерашнего вечера у меня на глазах. — Авторитет кивнул в сторону молодого. — Не делал он ничего. Дурак, вот и всё. Пьяный базар.

Встал Хиславский.

— Да. Я могу подтвердить, что видел его весь день на пятидесятом пикете.

— А может он его ночью.

— Он в хате был. У нас нары рядом. — Авторитет побледнел, но голос его был ровным.

— Пусть сам скажет.

— Вставай.

Авторитет глянул на парнишку и кивнул. Тот вскочил и развёл пальцы, как говорят, веером.

— Да я в натуре не при делах, пацаны. Бля буду… — При этом он зацепил ногтем большого пальца правой руки за передний зуб верхней челюсти, а когда ноготь щёлкнул о зуб, он провёл им вдоль горла, будто бритвой. — Я бык, а не мокрушник, бля буду…

Снова начался общий гвалт. И тогда из общей массы поднялся бригадир монтажников Маслюков.

— Владимирыч, позволь мне поискать, пока светло, а? — Я посмотрел ему в глаза, не понимая, чего тот хочет. — Пойду пройду вдоль ручья, пока светло. Может, найду чего.

— Давай. Только возьми с собой кого ни будь.

Маслюков кивнул кому-то из рабочих и оба покинули столовую. Гул меж тем нарастал. В глазах некоторых рабочих, уже засверкали яростные огни. Кто-то уже требовал немедленной расправы. Я поднял руку.

— Тихо! — Кое-как народ угомонился. Парнишка со сплющенным носом, уставился в пол, обхватив голову руками. Авторитет, что-то нашёптывал ему, шевеля одними губами и озираясь по сторонам. — Значит так. Не зависимо от того, найдёт Маслюков, что либо, или нет, я отправляю сообщение руководству предприятием, с просьбой сообщить органам о пропаже человека. Собрание окончено. Никаких мне тут самостоятельных разборок. Узнаю — уволю без разговоров. Всё!

Народ разошёлся по своим местам, а я двинул в штабной вагон, в котором у нас располагался спутниковый телефон и точка Вай-Фай. Генеральный не на шутку всполошился и заверил, что завтра же сообщит обо всём в полицию. Потом распорядился, что бы я издал распоряжение, в котором бы запрещалось удаляться от вахтового посёлка после наступления сумерек на расстояние, которое я должен был определить сам. Дурь, конечно, но попробуй не выполни, и вся вина потом ляжет на тебя. Я положил трубку. В голове крутились разные версии, от самой страшной, до самой смешной. Вошёл Женя Хиславский.

— А может он…

— Не надо, Женя. Завтра прибудет следственная группа, пусть и ломают головы, может или не может. У нас с тобой своих дел по горло.

Он посмотрел на меня исподлобья и кивнул. Начали собираться мастера. Подходило время планёрки.

Сегодня планёрка закончилась на удивление быстро. А всего-то нужно было усилить контроль и поправить дисциплину. Тревогу вызывали только объекты, которыми занимался «Империал». Многие называли их просто — «Шарага». По сути, так оно и было. Ни техники у них своей, ни специалистов. Лопаты, кирки да ломы. Работы продвигались медленно. Прораб клянчил то погрузчик, то экскаватор, то грузовик, но ни одной лишней единицы у меня не было, и сегодня я заявил во всеуслышание, что если «Империал» не ускорится, то часть объёмов я передам «Кедру». Этим планёрка и закончилась.

Когда помещение опустело, вошёл Маслюков. В глазах тревога смешалась с едва проступающим хищным огоньком охотника.

— Дрянь дело, Владимирыч.

— Ну?

— Медведь.

— Что с Евстафьевым?

Маслюков опустил голову.

— Там яма. Ну, мишка, видно, изюбря завалил, съел, сколько смог, а остальное в яму сложил да валежинами сверху прикрыл, что б притухло. А этот, Евстафьев, видно на яму встал или рядом находился. Мишка пришёл поесть, а тут этот. Ну и …

— Что?!

— Да, как всегда. Шкура с затылка на лицо натянута, и спина сломана. Мишка ему руки обожрал и в ту же яму.

Я обхватил голову руками и уставился в пол. На спине выступила испарина. Я вдруг вспомнил, что недавно ходил там, совершенно один.

— Бли-ин.

— Ты, Владимирыч, там свяжись, да скажи, что бы менты промысловиков с собой прихватили. А мы с напарником до утра на лабазе посидим, вдруг медведь к яме заявится. Потому, как, оставлять теперь его нельзя. Если медведь хоть раз человечины попробовал, всё — уже не отвадишь.

— Ладно. Только пока никому не слова.

— Знамо дело.

Маслюков ушёл, а я снова взялся за телефон.

3

Ровно в шесть утра на площадку перед вахтовым посёлком опустился вертолёт. Опер группа — следователь, оперативник и криминалист, два медика и два охотника с собакой. Охотники в камуфляже с карабинами. На карабинах оптика. Старший группы, следователь Смагин с капитанскими погонами, представил группу и без долгих разговоров все двинулись к месту происшествия.

У реки ждал Маслюков.

— Не пришёл. — Маслюков виновато опустил голову и развёл руками, будто он был виновен в случившемся. Собака потянула носом воздух и заворчала. Маслюков повёл всех к месту, где медведь спрятал труп Евстафьева.

При виде трупа, меня сразу вырвало. С покойниками мне сталкиваться приходилось, но такое я видел впервые. Кожа с волосяным покровом начисто содрана с затылка и большим рваным лоскутом была наброшена на лицо. Неестественно изогнутая спина, как граблями, была исполосована медвежьими когтями. Руки от плеч и до локтей обгрызены до костей. Всё залито кровью. Кругом видны отчётливые следы медведя. Я приложил к следу ладонь — медвежий след оказался в два раза длиннее моей ладони и оканчивался отпечатками когтей длиной в указательный палец. Сломанный спиннинг лежал неподалёку от края ямы.

— Да. — Следователь Смагин почему-то взглянул на меня. — Тут всё ясно.

Старший из охотников подтвердил версию Маслюкова:

— Он встал на яму, а медведь в это время был поблизости и подумал, что человек покушается на его запасы. Ну и вот. — Он кивнул в сторону трупа.

Медики, после того, как криминалист сделал около десятка снимков, извлекли труп из ямы, уложили его в пластиковый пакет и, поместили на носилки. Оперативник скучал потому, что сегодня он остался без работы. Охотникам повезло больше. Собака уверенно взяла след, и они, махнув нам рукой, двинулись вдоль берега Гобилли, вверх по течению.

— Идёмте. — Смагин кивнул в сторону ручья. — Тут всё. — Мы двинулись вслед за медиками, несущими носилки с телом Евстафьева.

— Вот тебе и съездил на вахту. — Маслюков шёл за мной следом и говорил сам с собой. — Двое детей, блин. Баба с ума сойдёт.

В посёлке группа надолго задерживаться не стала. Смагин доложил руководству, заполнил несколько бланков и, погрузившись в вертолёт, группа отбыла в одиннадцать тридцать. Охотников ждать не стали. Мы договорились, что, по возвращении, я сам отвезу их в Хабаровск.

Под возгласы всеобщего негодования я озвучил приказ о запрещении удаляться от посёлка более чем на двадцать метров с восемнадцати до восьми часов. Народ гудел, но подписи под приказом поставили все. Я понимал, что этим прикрываю только собственную задницу, и по выражению лиц рабочих видел, что выполнять приказ никто не собирается. «Да и хрен с вами», — подумал я.

День снова пролетел на нервах.

Охотники вернулись к девяти вечера. Глаза горят. С собой притащили шкуру, желчь, фотографии для отчёта и фрагменты одежды Евстафьева, извлечённые из желудка медведя.

— Большой был медведь. Как нас почуял, даже уходить не стал. Развернулся и стразу к нам пошёл. — Старший из охотников улыбался во весь рот и поглаживал, до сих пор ещё не успокоившуюся собаку по вздыбленному загривку. А та всё обнюхивала шкуру и ворчала. От ужина они отказались, и потому, загрузив шкуру, рюкзак и оружие в багажник «Тойоты», мы рванули к Хабаровску.

Старший расположился рядом со мной. Второй из охотников вместе с собакой улеглись на заднем сидении и мгновенно уснули. Я завёл разговор об охоте, отчасти из интереса к жизни охотника-профессионала, а отчасти для того, что бы не тянуло в сон.

— Да так и живём. Дом — тайга.

— А семья есть?

— Конечно. Двое детей. Сын и дочка. Дочь школу заканчивает, сын служит. Пограничник. С детства мечтал, а я и не препятствовал. Вот, уже майор. — Я окинул его взглядом снизу вверх. Он будто понял меня и сразу уточнил. — Он у меня сразу после института в Таджикистане служил. Год за три. В академию собирается. А у вас?

— Мои ещё маленькие. Оба в школе. — Он кивнул головой и улыбнулся. — Работа семейной жизни не мешает?

— Да не-е… — Рассмеялся он. — Я же не живу в тайге. Выехали, вот как сейчас, сделали работу и назад. Ну, бывает, когда на полмесяца уходишь, бывает, когда на месяц, но это раз, ну два в год, и то когда пушнину готовишь или зверя отловить нужно.

— С тигром встречались?

— Было дело. Но пару раз, всего. Я больше по медведям да волкам.

— Ну и как?

— Вы не поверите. У меня на счету медведей больше четырёх десятков, а увидел в первый раз тигра — мне плохо стало. Зверь.

Пролетели посёлок Лидога. Стемнело. Дорога ухудшилась. «Тойоту» затрясло, но скорость я не сбрасывал. Как шёл сто двадцать, так и продолжил движение.

— А медведей-людоедов часто отстреливать приходилось?

— Бывало и такое. Но с людоедом проще. Он сам на тебя идёт. Страх теряет, а вместе со страхом и осторожность. Да я их в этом районе только около трёх штук завалил. Почему так получается? — не знаю. Может дичи меньше стало. Может ещё, что. Но, если память не изменяет, последних лет пять, мишки тут расшалились. То рыбаков погоняют, то дальнобойщиков. А раз даже байкера одного сожрал, косолапый. Тому видно отлить приспичило, а мишка тут, как тут. Ну и….

— Да-а… — Протянул я. — Опасное место. Я сам тут, будучи геологом, пять лет назад, всё исходил. Тогда спокойно было. Встречали, конечно, и медведей, но они уходили. Не нападали. А сейчас уж больно часто.

— Да. И, как раз в районе, где вы работы ведёте. Я потому и в этот раз не удивился.

— И что, каждый раз удавалось медведя убить?

Он опустил голову, будто рассматривал обувь, и сжал губы.

— Да нет. Два раза так и не нашли. Странно всё как-то было. Пропали люди и всё. Один охотник и пара рыбаков. Мы даже тел их не обнаружили. Потом уже по снегу шатуна выловили, а люди как в воду канули. Все трое, как раз, у Макаркина ручья и пропали. Так, что вы там поосторожней.

Замелькали пригороды и через полчаса мы влетели в сверкающий ночной рекламой город. Часы показывали первый час ночи. Я развёз охотников и, заскочив ненадолго домой, в четыре утра отправился обратно. В девять я был уже на участке. Хиславский контролировал ход работы, потому моё отсутствие ни на что не повлияло. Объехав объекты, вернулся в вахтовый посёлок и до вечера проспал в вагончике, хотя сигнал будильника установил на час дня.

Разбудил Хиславский. Постучав он вошёл, сел на стул и начал без подготовки.

— Я, конечно, понимаю, но этот приказ…

— Ты давай без прелюдий. Что? — Я кое-как приходил в себя, оторвавшись от подушки.

— Мужики, что дети. Сейчас на реку ломанутся даже те, кто до этого и не думали туда ходить. Весь участок гудит. «Мы чё, тут, в концлагере? На зоне?». Так и говорят.

— Да хрен с ними, Женя. Приказ подписали — всё. Дальше их проблема. У тебя что ни будь ещё?

— Да нет. Всё по плану.

— Ну, всё. До планёрки. — Я встал и пошёл умываться.

В течение недели, народ, как с ума по-сходил. Все заделались рыбаками, грибниками, ягодниками и тому подобное. Как и говорил Хиславский: «Что малые дети». И делали всё демонстративно, что бы я видел, с вызовом. Это умиляло меня и только. Всё больше походило на забаву, пока через неделю не пропал ещё один рабочий. На этот раз монтажник из бригады Маслюкова. Маслюков качал головой и разводил руками:

— Мой грех, Владимирыч. Я отпустил его с обеда порыбачить. А тут вон оно что.

— Куда он мог пойти.

— Да бог его знает.

На этот раз, не дожидаясь результатов поиска, я сразу же сообщил Генеральному.

Излазали всё вокруг. Спустились до самой реки и ещё вдоль реки вверх и вниз по течению — ничего. Пытались подняться вверх по Макаркину ручью, но это место оказалось вовсе не хоженым — сплошной валежник и заросли. Маслюков везде проходил первым, пытаясь обнаружить следы. Проверили оба вахтовых посёлка мостостроителей. Прочесали трассу в обе стороны до Лидога и до Ванино. Вооружившись фонариками, искали всю ночь, Кричали, стреляли — всё безуспешно.

Утром прибыл вертолёт с группой в том же составе, что и в первый раз, только без охотников. Следователь Смагин — старший группы, хмурил брови и раздавал распоряжения. До окончания следственных мероприятий он приказал никого не выпускать из посёлка. Начались опросы, а это значило, что день до обеда прошёл впустую. Закончив, Смагин, вышел по телефону на руководство и попросил срочно прислать охотников. После обеда оперативно-следственная группа покинула расположение вахтового посёлка. Маслюков расхохотался, услыхав об этом.

— Да, я в округе ни одного медвежьего следа не видел.

Но охотники прибыли на вертолёте к пяти вечера.

Взяв, что-то из вещей пропавшего для собаки, они ушли вниз по ручью. Вернулись к десяти вечера, усталые и без огня в глазах.

— Медведем тут не пахнет. Собака след взяла, но у воды он оборвался. Видимо он спустился в ручей и пошёл по отмелям. Ниже, у места впадения след появился вновь и направился в сторону посёлка. Перед мостом он пересёк ручей, прошёл около ста метров вверх и снова вошёл в воду. Больше мы ничего не обнаружили. — Собака поскуливала и виновато опускала голову. Переночевав вместе с пилотом вертолёта в вагончике, утром охотники улетели. К обеду позвонил Генеральный директор и сообщил, что пропавший монтажник объявлен во всероссийский розыск и на этом всё закончилось.

— Во, дают! — Маслюков возмущённо взмахивал руками. — Вот это работает полиция! Всероссийский розыск! — Он скривил рот, выказывая глубокое презрение. — Да здесь он где-то. Искать надо, Владимирыч.

— Я сам это понимаю, но где искать? Ведь облазили всё уже.

— Владимирыч, тут в мостоотряде у одного мужика лодка есть надувная. Я договорюсь. Нужно сплавиться вниз по течению. Может он в реку упал и утонул. Тут глубины почти никакой. Может где под корягу затянуло. Может на мель вынесет. Давай, а?

— Давай. — Я махнул рукой в знак согласия.

На следующее утро, оставив участок на Хиславского, мы с Маслюковым пошли сплавом вниз по Гобилли. С бортов лодки свешивались крюки багров, а на дне в спираль свивался тонкий трос с кошкой на одном конце. Мимо нас проплывали заросшие деревьями и кустарником берега, очистные сооружения, обставленные габионами, мосты Красота. Но, как только прошли первый поворот, я понял, что тут не до красот. Гобилли показывала свой крутой нрав, и приходилось быть всё время начеку. С трудом преодолели два больших переката. Заглядывали под каждую корягу, под каждый кусок скалы, лежащий в воде — ничего.

Уже вечером нас, голодных, уставших и насквозь промокших, у моста подобрал Хивславский. Никогда не думал, что сплав по реке такая утомительная вещь. Гобилли — опасная река.

Наутро рабочие потребовали от меня при них созвониться с Генеральным директором компании и потребовать от него организации поисково-спасательных работ пропавшего монтажника. Ответ прозвучал по громкой связи и был кратким:

— Этими вопросами занимается полиция. Как только, что-либо станет известно, я сообщу вам через начальника участка.

Народ поначалу загудел, но постепенно успокоившись, все погрузились в вахтовку и разъехались по рабочим местам. А я, не переставал ломать голову: «Куда мог пропасть человек?». Вечером, перед планёркой, все вновь собрались у штабного вагончика, но новой информации я им сообщить не мог. Генеральный молчал. Послышались призывы к забастовке, и мне пришлось успокаивать и удерживать рабочих от неверного шага.

— Вы только себе хуже сделаете. Сорвём сроки — останемся без денег. Генеральный обещал обратиться с просьбой о помощи к Краевой администрации. К вылету в наш район готовится группа МЧС. — Конечно, последнее было ложью с моей стороны, но иного выхода избежать забастовки, я тогда не видел. Услыхав это, рабочие успокоились и разошлись по вагончикам. Рыбачить, на этот раз, никто не пошёл.

Ситуация накалилась до предела на следующее утро. В половине седьмого меня разбудил стук в дверь вагончика. Полусонный я открыл. На пороге стояли Маслюков и начальник «Кедра». За их спинами гул голосов и выкрики собравшихся рабочих.

— ЧП, Владимирыч. Кореец пропал.

— Что там за сборище?

— Народ бузит. Отказываются выходить на работы.

— Бли-ин. Заходите. — Я впустил Маслюкова и начальника «Кедра», а сам вышел на улицу.

У моего вагончика собралось человек десять. Остальные, разбившись на небольшие, по пять-шесть человек, группки стояли поодаль.

— Что случилось?

— Владимирыч, мы тебя уважаем, но сам пойми. Уже третий человек пропал. Делайте, что ни будь.

— Что делать?

— Вы начальство — вам видней. А мы пока на работу не выходим.

Я окинул взглядом территорию посёлка и повысил голос, что бы услышали все:

— Так все думают?! Подойдите ближе! — Рабочие сгрудились у входа в мой вагончик и переглядывались, не произнося ни слова. — Что молчите? Я повторяю вопрос — Все так думают?

— Да…

— Да…

— Все…

— Ты извини нас, Владимирыч.

Меня вдруг разобрала злоба.

— Вы понимаете, к чему это может привести?! — Тишина и опущенные головы. — Мы сорвём сроки, и это напрямую отразится на зарплате.

— Жизнь дороже… — Послышалось из толпы.

— Не покидайте вечером территорию посёлка и всё. — Снова тишина. — Во время работы ведь никто не пропал.

— Мы не выйдем…

— Хорошо. Дело ваше, но… — Я сглотнул комок в горле. — Относитесь к этому, как хотите, но я буду вынужден считать этот день прогулом для каждого, кто не выйдет на работу. У меня тоже правила. Всё.

Я вернулся в вагончик, не обращая внимания на возмущённые возгласы, и захлопнул за собой дверь. Маслюков и начальник «Кедра» топтались у стола. — Садитесь и давайте всё по порядку.

— Мы всегда одного оставляем в лагере, еду готовить, убрать в вагончиках, баню натопить. — Начальник «Кедра» присел на край моей кровати. — На обед пришли — еда готова, его нет. Корейцы сказали, что он в лес ушёл, ведра нет и сапогов. Сказали он где-то ягодник надыбал и за ягодой пошёл. Ну, ушёл и ушёл. Поели да снова на объект. Вечером приехали, а его опять нет. Ужин готов. Ведро ягоды стоит. Сказали, что нет сапог и другого ведра. Так до сих пор и не объявился. Думал, врут. Может, смылся куда. Не-е…. Глаза у всех перепуганные. «Капитана иди» — кричат. Ну, к вам значит. Чё делать-то, мужики? — Начальник «Кедра» закрутил головой, заглядывая в глаза, то мне, то Маслюкову.

Я почувствовал неприятную тяжесть в районе желудка. Маслюков смотрел на меня, подняв брови, и ждал ответа. Начальник «Кедра» мял в руках бейсболку и выглядел жалко.

— Куда он ушёл, никто не знает?

— Говорят, что не знают. Но они хитрые. Видать их дома-то приучили там, языки за зубами держать.

— А ты сам как думаешь, знают или нет?

— Мне кажется, знают.

— Пошли.

Я встал, оделся и сказал, что сам хочу поговорить с корейцами. Народ уже разошёлся. По пути я зашёл в штабной вагончик и отправил сообщение Генеральному.

Лагерь предприятия «Кедр», располагался метрах в тридцати от нашего посёлка. Четыре колёсных вагончика, и две воинских палатки — в одной столовая, в другой баня. Посредине техника — Экскаватор, погрузчик и два автомобиля.

Все корейцы собрались в столовке. Они смотрели не меня исподлобья и молчали. Запуганные люди. Наверное, такие же взгляды были и у наших, в сталинскую эпоху. Я сказал, что если они знают, куда ушёл дежурный, то я немедленно организую поиски их товарища. Так же я сообщил им, что скоро в посёлок прибудет и полиция.

Один из них быстро залопотал, что-то. Другой ломано, но понятно перевёл. Смысл был такой, мол, вы сами-то своего не нашли. Я ответил, что долго ждали милицию, потому упустили время. Корейцы переглянулись. Потом закивали. Сказали, что пропавший нашёл большой ягодник где-то выше по ручью. Наверное, туда и ушёл.

— Я же говорю, они хитрые, даже своим ничего не говорят. — Вставил слово начальник «Кедра».

Я покинул их лагерь, полный решимости обследовать верховья ручья. Маслюков шёл следом

— Ты чё, Владимирыч, серьёзно? Искать собираешься?

— А ты знаешь, что будет, если ничего не предпринять? Вертолёт, конечно, прилетит, но корейца никто искать не станет. Ты же сам видел, твоего монтажника искали так, для виду.

— Ну, да.

— Ну, и всё. После этого никто тут и дня не останется. Бросят работу и разбегутся по домам.

— Мда-а… — Маслюков тёр затылок. — Тогда вот, что. Так как ты у нас человек не лесной, ни рыбак, ни охотник, то я с тобой пойду. Так вернее будет. Только давай так, Владимирыч. Тут ты командир, а коли в лес пойдём, то делай, как я скажу. Ну, лады?

— Давай. — У меня гора с плеч свалилась. — А то куда ж я один-то. Поедим и пойдём. Хиславский тут и без нас управится. Найти этих двоих — вот главная задача.

4

После завтрака, основательно подготовившись, мы покинули посёлок.

Перед уходом, в вагончик зашёл Хиславский.

— Может народ привлечь, желающих?

Маслюков воспротивился:

— Все следы по-затопчут и шуму только наделают. Одни пойдём.

Я хлопнул Хивславского по плечу.

— Тут количество не поможет. Прибудет вертолёт, скажи, что мы вверх по ручью пошли. Пусть двигают за нами. Сам будь в посёлке. Мало ли что.

Пошли.

Макаркин ручей протянулся на восемь километров, спускаясь с высоченных сопок до самой Гобилли. Крутые заросшие каменистые склоны. Подножья и распадки буквально уложены огромными валунами, покрытыми мхом и травой. Ручей метался между ними, спрыгивая водопадами с уступа на уступ. Иногда, пропадая под завалами из камней, он появлялся метров на десять ниже, образовывая небольшие пещерки. Берега ручья, поросшие густыми зарослями деревьев, были трудно проходимы из-за неимоверного количества валежника. Частые дожди, оползни и снежные лавины оставляли после себя на склонах только голые камни, да торчащие расщеплённые пни. Всюду, будто рассыпавшиеся спички, лежали срезанные под корень, заросшие мхом или обуглившиеся стволы деревьев.

След корейца обнаружился сразу за лагерем «Кедра». Он прошёл вниз по течению до моста. По мосту перешёл ручей и двинулся вверх по правому берегу. Обливаясь потом, мы поднимались по следу. Маслюков, осторожно ступал впереди, стараясь не издавать шума. Он, как собака, всматривался перед собой и даже иногда нюхал воздух.

— Интересно, где этот кореец в таком буреломе умудрился ягодник найти?

Ответ на его вопрос мы получили минут через пять. Под толстой валежиной, что-то блеснуло и, приблизившись, Маслюков вытащил из-под полусгнившего ствола оцинкованное ведро на треть заполненное красной ягодой. Туда же вели следы корейца, и было видно, что ведро не просто обронили, а тщательно спрятали. Маслюков заглянул в ведро и в недоумении посмотрел на меня.

— Это как понимать? — Он достал несколько ягод и бросил их себе в рот. — Брусника.

Я взял в руки ведро и осмотрелся.

— След не сворачивает от русла. А ну глянь за валежиной.

Маслюков перелез через ствол и скрылся в зарослях. Через минуту его удивлённое лицо показалось над сваленным стволом дерева.

— След есть. Идёт вдоль ручья. Ни чё не понимаю.

Я сунул ведро на место и вслед за Маслюковым перебрался через валежину.

— Идём дальше. Похоже, ягоду он с собой принёс.

— Похоже. А зачем?

— Пока не знаю.

Пошли дальше. След был еле заметным. Сломанная ветка, сорванный с камня или со ствола упавшего дерева мох. Кореец начал вести себя странно. След теперь, то приближался к ручью, то уходил от него метров на десять.

— И чё это он всё петляет. То к воде. То от воды. На берегу вон сидел. Песка насыпал.

Я обратил внимание на странное поведение того, кто оставил тут следы. Примерно через каждые двадцать-тридцать метров он приближался к воде и присаживался на корточки. В этих местах ручей делал поворот, создавая у берега небольшие песчаные наносы. Трава здесь была основательно примята, мох у стеблей присыпан песком, будто кто-то разбрасывал его.

— Он чё тут, в песочек играл?

Я тоже присел рядом с водой. Захватив горсть песка, рассыпанного по мху, я растёр его на ладони, и моё сердце забилось сильнее. Я встал и, подставил ладонь под, падающие сквозь ветви деревьев, лучи солнца. На ладони что-то тускло блеснуло. Я вновь присел к воде, соединил ладони воронкой и зачерпнул немного воды из ручья. Песчинки взвились вверх. Я двинул сомкнутыми ладонями по кругу, заставляя воду вращаться. Под воздействием центробежной силы, песчинки начали расходиться к краям и в середине, созданной из ладоней воронки, что-то снова блеснуло. Я аккуратно вылил воду и, запустив пальцы в кашицу из песка, извлёк маленькую, размером с половину спичечной головки крупинку, поблескивающую желтоватым светом. Ополоснув руки в воде, я положил находку на ладонь и встал. В лучах солнца крупинка заиграла жёлтым цветом.

— Ты чего это, Владимирыч?

— Да вот, молодость вспомнил. Так в партиях мойщики шлихи намывают. В лотках конечно, но опытный мойщик и на лопате может намыть, и даже голыми руками.

— А эт чего такое?

— А это золото, Андрей Витальевич. Кореец не ягодку, а золото тут нашёл. Это конечно мизир, но если учитывать тот факт, что в ручей больше ничего не впадает, то чем выше по течению, тем концентрация золота в шлихе будет больше. Невесть сколько, но одному может и хватит. И, судя по тому, что следы ведут нас в верховье ручья, он думает так же. — Я медленно стащил с плеча Сайгу. — А по сему, с этой минуты смотрим в оба.

— Вот это номер. — Маслюков снял с плеча свой СКС, дослал патрон в патронник и щёлкнул предохранителем. Я сделал то же самое и дальше мы двинулись с особой предосторожностью.

Время исчезло. Остались только липкая жара, камни, валежник, стволы деревьев, кустарник вдоль русла ручья, и след. Пот бежал струями, но мы не замечали этого. Мы, как завороженные всматривались под ноги да вслушивались в окружающие нас заросли. Стараясь не шуметь, мы осторожно ступали на мох и камни, и тщательно изучали оставленные следы.

Прошли около трёх километров. Кореец делал свою работу. Мы же шли следом. Вернее по следу двигался Маслюков, потому, что был старым и опытным охотником. Я же следовал за ним сзади, по берегу ручья. Я на целую голову был выше Маслюкова, потому первым и заметил примятость у самого берега и дал знать об этом Маслюкову. То, что следы не были похожи на следы корейца, заметил даже и я.

— Кто-то стоял тут, прячась за валун. Потом спрыгнул в ручей. — Маслюков походил вокруг. — И пришёл он по ручью, только сверху. А вот тут выбрался на берег. — Он показал пальцем на сорванный мох.

— Кому это понадобилось?

— Не знаю, но обувь у него какая-то странная.

— Что странного?

— Каблуков нет совсем. Так вмятины и всё. У корейца каблуки, а у этого нет. И ещё. — Маслюков повесил карабин на плечо. — Следы корейца свежее дня на два.

— Как ты определил?

— Тут, — Маслюков указал пальцем на примятость, смятые травинки уже поднялись, а сломанные пожелтели. Потому ты, Владимирыч и заметил. А на следах корейца пожелтевшей травы ещё нет.

— И проб песка здесь нет. Значит точно не кореец. А вот монтажник твой, как раз, в это время и пропал.

Маслюков встал на обнаруженное мной место, и взглянул на русло ручья. Я смотрел через его плечо. Отсюда русло хорошо просматривалось вниз по течению метров на десять и находилось ниже берега, как минимум на метр.

— Высоко. — Заключил Маслюков после осмотра. — Зато отсюда низовья ручья хорошо просматриваются, и здесь удобно спрыгнуть на того, кто идёт вверх по руслу. Это я тебе, Владимирыч, как бывший разведчик говорю.

— А что это там? — Мне показалось, что в воде, что-то блеснуло.

— Где?

— Ну, вон там, блестит, что-то.

— Погоди-ка, Владимирыч.

Маслюков поднял карабин над головой и спрыгнул вниз. Его ноги погрузились в воду до середины бёдер. Течение навалилось, пытаясь стащить его вниз, но, упершись в дно прикладом карабина, он устоял и, продолжая удерживаться на ногах, склонился лицом к воде в том месте, куда я указывал рукой и пытался рассмотреть дно. Мне снова показалось, что там, в глубине, что-то блеснуло.

— Возьми чуть правее. — Я подошёл к самому краю и наблюдал за действиями Маслюкова.

Он же, продолжая опираться правой рукой, на карабин, опустил левую руку в воду, и провёл ладонью по дну. Под белеющей в глубине рукой снова что-то блеснуло серебром. Теперь заметил и он. Маслюков накрыл предмет пальцами, выдернул руку из воды и выпрямился. Когда он разжал кулак, мы оба ахнули. На его широкой ладони поблескивала серебристая металлическая рыбка с торчащим из-под хвоста рыболовным крючком. Вместо глаза, в теле рыбки было проделано маленькое отверстие.

— Блесна-а. — Одновременно воскликнули мы.

— А лески-то нету.

— Что? — Я сразу не понял, к чему клонит Маслюков.

— Я говорю лески-то нету. Значить блесна не оборвалась.

— А что же?

Не ответив на мой вопрос, он поднял руку.

— А ну-ка, Владимирыч, дай мне фонарик. — Я вынул фонарик из рюкзака и протянул ему. — Посветить кругом надо.

Он выбросил блесну на берег и взял фонарик. Течение пыталось опрокинуть его, но Маслюков уверенно держался на ногах. Включив фонарь, он начал шарить лучом по дну. Камни, серые и чёрные. Но вот под одним из них, на этот раз одновременно, мы снова увидели короткий взблеск. Взяв фонарь в зубы, едва удерживая равновесие, он снова запустил руку в воду. Он долго шарил под камнями и в наносах песка, поднимая облака мути, потом замер на мгновение и выдернул руку из воды. На его побелевшей от холода ладони лежала прозрачная пластмассовая коробочка. Коробочка была разделена прозрачными перегородками на ячейки, в одной из которых помещалась точно такая же серебристая рыбка, извлечённая мной из воды. Я часто видел такие коробочки у знакомых рыбаков. Это кассета для хранения блесен. Маслюков протянул руку, и я взял у него фонарь и находку. Потом, с моей помощью, на берег выбрался и он сам. Он осмотрел кассету для блесен и его глаза расширились.

— Да это же монтажника моего блесны. Я несколько раз видел эту коробочку у него. Вот — он открыл крышку, — краешек обломан. Я точно помню. — Он с испугом взглянул мне в глаза. — Эт чего же? Значит…?

— Да. Он был здесь. А следов нет, потому, что по воде вверх поднимался. Шёл и спиннинг бросал. Над ручьём веток нету, вот и бросал. Может просто блесны обронил и всё. Только, вот куда делся потом? — Я осмотрелся по сторонам.

— Идём дальше, а то я замёрз в воде, совсем. Должен же он где-то выйти на берег.

Маслюков вылил воду из сапог, и мы тронулись дальше.

Снова потянулись заросшие и заваленные камнями и валежником берега Макаркина ручья. След корейца всё так же петлял, то к берегу, то от берега. У воды высились горки промытой породы. Маслюков шёл по следу. Он обливался потом, и бормотал, что-то себе под нос. Из чего я заключил, что он уже согрелся. Я всё так же следовал за ним.

Прошли ещё метров сто. И снова я первым заметил, как что-то блеснуло среди камней у берега. След корейца, в этом месте, удалился метров на пять, потому он не мог ничего оставить на берегу. И намывов тут то же не было. Коротко свистнув, я привлёк внимание Маслюкова и, махнув ему рукой, указал место, где заметил блик. Мы подошли и присели у берега, всматриваясь в поверхность воды. На небольшой глубине, почти у самого берега, я увидел полузанесённую песком катушку спиннинга.

Переводя дыхание, Маслюков взглянул на меня.

— Чё тут, Владимирыч?

— Смотри, — я указал Маслюкову на блестящий предмет кивком головы. — Похоже на спиннинговую катушку.

— Точно. — Маслюков опять спрыгнул в воду, запустил руку в песок и потянул. Над водой показался короткий телескопический спиннинг, в сложенном состоянии. — Бли-ин! — Маслюков поднял на меня взгляд. — Спиннинг. Его спиннинг. Ей богу его. — Он перевернул спиннинг и повернул его к себе торцом рукоятки. Потом протянул его мне. — Вот смотри. Тут его метка на торце. Буква «Х». Ну, типа «Хрен вам!». А вот тут, — Маслюков склонился к земле, — снова следы без каблуков и глубже стали.

Я подошёл и взглянул на след. Да. Теперь вмятины были хорошо заметны. Внутри вмятин сломанные травинки успели пожелтеть.

— Что всё это значит? — Я смотрел на Маслюкова в недоумении.

— Пока не знаю, но ….

— Что, «но»?

— Ничего. Идём. — Глаза Маслюкова, как-то сузились и холодно сверкнули.

Маслюков закрепил спиннинг у пояса, и мы двинулись дальше.

Эти глубокие вмятины тянулись в паре метров от русла. Шагая вдоль них, следом за Маслюковым, я заметил, что расстояние между ними меньше, чем расстояние между следами, оставляемыми мной. Короткие шаги, после которых остаются глубокие следы.

— И идёт еле-еле. Будто тащит на себе, что-то тяжёлое? — Маслюков будто прочитал мои мысли.

— Похоже, тащит. — Ответил я. — Только вот кто тащит и что или кого тащит?

— Как это «кого»? Ты, что думаешь…?

— Я ничего не думаю. Я даже думать об этом боюсь.

Прошли ещё метров двадцать. След начал удаляться от берега и свернул к краю большой каменистой осыпи. Склон сопки крутой. Видимо случилась лавина или оползень, и в этом месте со склона был содран весь плодородный слой. Со временем незащищённый дёрном склон размыло, и образовалась каменистая осыпь.

И тут я услышал за спиной шёпот Маслюкова.

— Смотри. — Я обернулся и взглянул в ту сторону, куда он указывал. Справа от следа, примерно в двух метрах на камне виднелось небольшое бурое пятно, а под камнем, отпечатки медвежьих лап. Маслюков присел и положил ладонь на след медведя.

— А вот и хозяин. — Он ковырнул ногтем бурое пятно.

— Что это?

— Кровь это, Владимирыч. — Маслюков встал и осмотрелся. Потом он несколько раз с шумом втянул воздух носом. — Ты ничего не чувствуешь, Владимирыч.

Я тоже поднял голову и понюхал воздух. Действительно пахнет. Странный, но знакомый запах.

— Пахнет чем-то.

— Так обычно медвежья яма воняет.

— Какая яма?

— Яма, в которой медведь добычу морит.

— Какую добычу.

Маслюков ничего не ответил. Он снял карабин с предохранителя и взглянул на меня прищуренными глазами.

— Значит так, Владимирыч. Тихо за мной. Только след в след и молчи.

Маслюков снова повёл носом. Так он стоял около минуты, внюхиваясь и прислушиваясь к звукам леса. Потом, кивнув мне, он пошёл по следу. Я двинулся следом, ощущая, как в районе желудка формируется холодный комок страха. Мы не шли, а почти крались, приближаясь к осыпи.

Здесь всё сплошь было завалено камнями. Следы на камнях не просматривались, но мы ориентировались по, то тут, то там, темневшим на камнях пятнам крови. Так прошли еще около двадцати метров, огибая осыпь по кругу. Но вот Маслюков остановился и поднял вверх руку. Я встал за его спиной.

— Смотри, Владимирыч. — Он обернулся.

Я встал рядом с ним. Впереди метрах в пяти камни были обсыпаны песком. Будто кто-то разбрасывал песок лопатой. Я непонимающе посмотрел на Маслюкова.

— Что это?

Ничего не ответив, Маслюков сломал ветку у не большой сосенки, пробившейся между камней, и шагнул вперёд. Осторожно, как веником, он начал смахивать песок с камней и внутри у меня всё начало сжиматься. Всё было залито уже свернувшейся, и засохшей кровью.

— Да тут, будто свинью свежевали.

Маслюков снова ничего не сказал, двинулся вправо и спустился метра на три вниз по осыпи. Я остался на месте и расширившимися глазами смотрел по сторонам. Несколько камней были залиты кровью сплошь. Другие в радиусе полутора метров просто обрызганы. В воздухе стоял запах тления. Маслюков остановился и начал осматриваться.

— Падалью тянет. — Он несколько раз втянул носом воздух, поворачивая при этом голову из стороны в сторону. — Ага, вон она.

— Что?

— Яма. — Сделав пять шагов вперёд, он остановился возле кучи наваленных сухих веток и камней, и потянул носом воздух. Потом присел и разбросал ветки в стороны. Под ними оказалось углубление забросанное камнями и кусками мха. — Яма мишкина. Он и песок разбросал вокруг, что бы запах меньше был. И следов тут полно. — Маслюков склонился над ямой и начал разбрасывать камни, но через минуту в ужасе отпрянул, вскрикнул и, упав на четвереньки, обильно опорожнил желудок.

Я бросился к нему. То, что я увидел, привело меня в ужас. Между камнями лежала человеческая голова, облепленная песком и засохшей кровью. Всё, что я съел на завтрак, рванулось наружу. Я отвернулся и оросил камни содержимым желудка. Бело-жёлтая слизь падала кусками, выталкиваемая спазмами, сдавливающими мои внутренности. Когда желудок опустел, я, не оглядываясь, бросился к ручью. И только прополоскав рот и погрузив голову в ледяной поток, я немного пришёл в себя.

Маслюков сидел на камнях, тупо уставившись перед собой. В его глазах застыл ужас. По правой щеке стекала слезинка. Он покачивал головой и шептал:

— Это же …. Как же …. Это….

— Это он? — Я вернулся и старался держать себя в руках, хотя внутри у меня всё дрожало.

— А? — Маслюков вскинул голову и будто очнулся.

— Это он? Монтажник твой?

— Да. Но …. Как же … Он же …

Я снял с пояса флягу и плеснул ему в лицо. Маслюков вскочил на ноги и тоже бросился к ручью. Через минуту он вернулся, весь мокрый и более или менее успокоившийся.

— Это же…

— Да. Второй труп. Нужно решить, что делать дальше.

Маслюков медленно поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза. Его рот приоткрылся. Глаза сузились. Он схватил меня за грудки и приблизил своё лицо к моему.

— А ведь я знаю, кто его убил. А, Владимирыч? Знаю.

Его голос с каждым словом набирал силу. Глаза искрились не добрым огоньком. Он дёрнул меня за куртку. Я смотрел на него и видел, как бледнеет его лицо, и напрягаются мышцы рук.

— Кто? Медведь? — Я отстранился и отдёрнул руки Маслюкова от своей одежды.

Но он снова приблизился и зашептал, да так, что вены вздулись на лице и шее.

— Не-ет. Мишка тут не причём. Он уже потом труп нашёл и в яму зарыл. Вот смотри.

Он вскочил на ноги и направился к ручью. В том месте, где мы обнаружили спиннинг, он остановился и присел. Я встал за его спиной.

— Ну, что?

— Эти вмятины. — Он указал на углубления в траве. — Они глубокие и расстояние между ними стало короче, чем там. — Он оглянулся и указал рукой вниз по течению. — Ну, где мы блесну нашли.

— И?

— Монтажник шёл по ручью, а этот, — Маслюков ткнул пальцем во вмятину. — Этот спрыгнул на него сверху. Потом протащил по ручью и вышел здесь. Он тащил его на себе до камней, а потом….

— Что потом?

Маслюков встал и снова направился к яме.

Преодолев отвращение, он разбросал камни в стороны. От увиденного, к горлу вновь подкатил комок рвоты, но желудок был уже пуст. На дне ямы лежали голова, остатки кишечника, грудины и таза.

— Видишь?

— Что? — Я отвернулся.

— Мясо с костей срезано.

— Как? — Я пересилил себя и вновь осмотрел дно ямы.

Действительно ягодицы и грудные мышцы, широчайшие мышцы спины и трапецеидальные, вернее то, что от них осталось, не имели рваных краёв. Всюду виднелись ровные срезы.

— И ещё. — Маслюков отвернулся и сплюнул. — Нет рук и ног.

— И что?

— Не знаю, что это, только медведь так не делает. Вот. — Он указал пальцем. — Со спины он сорвал несколько кусков и всё. Остальное закопал до следующего раза.

Мы отошли подальше от этого страшного места и сели на камни.

Успокоившись, мы решили вернуться к месту, где нашли блесну и снова осмотреть весь путь до осыпи. Страх и смятение постепенно перерастали в злость. Я видел, как Маслюков сжимает зубы, как его глаза разгораются холодным огнём, какими резкими сделались его движения. Да я и сам чувствовал то же самое, сжимая в руках Сайгу так, что белели пальцы. Мы не произносили слов. Это и не требовалось. Двух трёх жестов хватало, что бы понять друг друга. Мы не спешили. Мы двигались, не упуская по пути ничего.

— А мясо-то ножичком срезано. И разделали парня так, как на охоте — самые лучше куски срезали. Будто есть собрались. А, Владимирыч? — Маслюков мрачно посмотрел на меня и указал рукой в направлении осыпи. — Дальше следов не будет. Камни. А вот следы корейца дальше вдоль ручья идут. Идёт себе, да идёт. И ничего не ведает.

Мы снова уселись на камни.

— Что делать будем, Владимирыч? Этого так оставлять нельзя.

Я задумался.

«Вертолёта ещё нет, иначе мы бы услыхали треск винта. Можно вернуться к вахтовому посёлку и дождаться вертолёт, но…» — Я взглянул на собирающиеся над головой облака. — «Но в любой момент может пойти дождь и тогда, следов уже не нейдёшь, даже собака не поможет».

— Предлагаю пройти по следам корейца, а там видно будет.

— Давай. Только… — Маслюков на секунду задумался. — Только давай так, Владимирыч. Если найдём этого… — Он кивнул в сторону осыпи. — Кончаем на месте. Не надо тут никакого суда. Это уже не человек.