Страница 2

5

В течение часа мы двигались вдоль русла Макаркина ручья в том же порядке, что и до того, как обнаружили яму с останками монтажника. След корейца продолжал петлять, то удаляясь от ручья, то приближаясь к нему. На берегу всё так же были заметны кучки намытого песка. Русло начало отклоняться влево, огибая крутой склон сопки. Всюду валежник. Частоколом вставали на пути стволы деревьев. Между ними высились заросли кустарников.

Пройдя от места поворота русла около ста метров, мы увидели ещё одну осыпь. Скорее всего, она тоже была рождена сходом снежной лавины или оползнем. Оголённый от дёрна участок каменистого склона, напоминал след огромной трёх палой лапы, оставленный неведомым монстром. Судя по пробившимся кое-где и тянущимся к солнцу тонким стволам берёзок, можно было предположить, что сход лавины произошёл около четырёх-пяти лет назад. Помимо мелких деревьев всюду пробивалась зелёная трава. В центре осыпи наметился небольшой извилистый овражек, размытый дождями, по дну которого стекал тоненький ручеёк. Ручеёк бился между камней и впадал в Макаркин ручей.

За осыпью, характер следов корейца изменился.

— Глянь, Владимирыч, а кореец то забегал. Раньше шагов через пятнадцать к ручью подходил, а теперь вон чё, через каждые пару метров бегает. Чёй-то с ним, а?

Я то же обратил внимание на то, что теперь кореец начал мыть грунт чаще и делал больше промывок, чем в начале. Теперь он фактически не удалялся от русла и мыл через каждые три шага. Мыл больше, потому количество песка в местах промывки увеличилось.

— Странно. — Я склонился над промытым песком и тщательно прощупал весь грунт. — Ни крупинки золота.

Маслюков тем временем ушел дальше, метров на двадцать и окликнул меня.

— Владимиыч, он назад повернул.

Я направился к месту, откуда звал меня Маслюков.

Метрах в двадцати от последней промывки я увидел ещё одну. Здесь песка оказалось очень много. Тут кореец повернул обратно, но двигался он не вдоль ручья, а прямо через заросли шёл к осыпи. Я снова прощупал весь намытый песок и снова не обнаружил ни крупинки золота. У меня появилась догадка, которую я пока не стал озвучивать вслух.

— Идём по следу, — сказал я Маслюкову, и он повёл меня назад, к осыпи.

Здесь у места впадения ручейка, стекающего по дну образовавшегося овражка, в Макаркин ручей, обнаружилось большое количество промывок грунта. Но, кореец промывал грунт, взятый со дна овражка, образовавшегося посреди каменистой осыпи. С каждой промывкой он поднимался выше и выше. Мы тоже поднялись по осыпи вдоль овражка, осторожно ступая на разбросанные камни, из боязни вызвать камнепад. Следов на камнях мы не видели, но по берегу ручейка тянулись следы частых промывок. Я исследовал песок после помывки, сделанной метров на двадцать выше Макаркина ручья и тут же на, моей ладони заискрилась крупинка золота. Теперь вся стало на свои места. Я выпрямился, посмотрел вверх на вершину сопки и улыбнулся. Маслюков с удивлением уставился на меня.

— Ты чё, Владимирыч.

— Мне всё ясно.

— Что ясно.

— Всё просто. — Я сел на камень и положил Сайгу на колени. — Золото оттуда. — Я указал рукой вдоль осыпи к вершине сопки. — Лавина сорвала слой грунта и приоткрыла край пласта золотоносной породы. Потом по образовавшемуся оврагу, оно попало в Макаркин ручей, где его и обнаружил наш кореец. Это очень бедное месторождение, но для одного человека достаточно.

— Он чё, вверх полез? — Маслюков с тревогой взглянул на вершину.

— Вряд ли. Смотри. — Я указал рукой вверх по ручью. — Вон там последняя промывка. Выше промывок нет. Наш кореец убедился, что выход породы находится где-то у вершины сопки. А так, как подниматься по осыпи опасно и можно вызвать камнепад, он наверняка спустился и, обойдя сопку вдоль подножья, поднялся по пологому склону до водораздела и по нему уже достиг вершины сопки. Как думаешь?

— Похоже, ты прав, Владимирыч.

— Ну, тогда пошли?

— Куда?

— Поищем следы корейца.

Мы снова спустились к ручью, и Маслюков быстро обнаружил цепочку следов, уходящую вправо вдоль подножья сопки. Видимо он так спешил, что не заметил медвежьих следов, разбросанного песка и не обратил внимания на запах, исходивший от ямы с останками монтажника.

Двигаясь по следу, Маслюков сообщил, что теперь шаги стали широкими. Кореец действительно спешил. Два раза, зацепившись ногой за ветку валежины, он падал, поднимался и снова взбирался по склону. Ему не терпелось. Я вдруг представил его лицо, его сжатые зубы и суженные глаза. Я видел, как дрожат его руки, слышал его участившееся дыхание. Перед его глазами, заслонив всё, переливались тусклым желтоватым светом золотые крупинки.

В своё время, работая в геологии, мне приходилось видеть подобное и не один раз. Увидев золото, люди менялись. Их лица покрывались потом. Дыхание учащалось. Речь становилась прерывистой и хриплой, будто в горло набили ваты. Но самое удивительное, творилось в глазах. Их взгляды застывали, будто замерзали и превращались в две ледышки, поблескивающие на свету. Они смотрели на окружающих, как бездомная собака смотрит на того, кто пытается отнять у неё кость. Все становились для них врагами, только и мечтающими отнять у них их золото. Их золото. Оно так завораживающе блестит. Тускло и многообещающе. Мне это очень хорошо запомнилось потому, что при виде этих мерцающих жёлтым крупинок, точно такими же становились глаза у Антона Лиманова — моего хорошего друга. Он, конечно, не замечал этого, но я то видел. Эти голубые, как небо, глаза, добрейшего в мире человека, буквально замерзали и становились мёртвыми при виде золота. Его ладони увлажнялись. Губы растягивались в радостной улыбке, брови поднимались и, если бы не глаза, его лицо походило бы на лицо ребёнка, которому на руку неожиданно села птичка. Если бы не глаза — холодные и мёртвые. Наверное, такими же глаза были и у нашего корейца, когда он обнаружил золото в ручье.

Из рассказов коллег геологов я знал, до чего иногда доводила эта страсть человека к золоту. Случалось люди убивали из-за этого, воистину дьявольского металла, других людей и ведущим мотивом не всегда была жажда наживы. Жажда обладания — вот причина этого сумасшествия. Раз, коснувшись золота, этот человек уже никогда не мог расстаться с ним. «Моё!» — кричали они и стреляли в каждого, кто пытался приблизиться. Не желая расставаться с золотом, они были готовы умереть, лишь бы оно не досталось никому другому. Вот это и есть «Золотая лихорадка». Болезнь. Сумасшествие.

Что-то похожее мелькнуло, и я это заметил, во взгляде Маслюкова, когда я показал ему первую крупицу и сказал, что это такое. Но у него это промелькнуло и прошло. К счастью мне тоже, может благодаря природным данным, а, от части, и воспитанию, удалось не попасть в лапы жёлтого демона. Я мог часами спокойно разглядывать золотые самородки, перебирать их пальцами, взвешивать на руке и это не вызывало в моём мозгу никакого возбуждения и тем более зависимости.

Из размышлений меня вывел голос Маслюкова.

— Он, что, заведённый? Прёт, как КамАЗ.

— Идём следом.

До водораздела добрались за сорок с небольшим минут. Здесь устроили короткий привал. Попытались поесть, но после увиденного в яме ничего не лезло в глотку. Запили подступившую тошноту водой и двинули дальше по водоразделу. Растительность чередовалась с голыми скальными выступами и по этому, временами следы корейца пропадали. Но, как только снова появлялись трава или мох, нашим взорам тут же представали вмятины его обуви. Шёл он всё так же быстро и всё говорило о том, что направляется он к началу образовавшегося в месте схода лавины оврага.

Наконец водораздел изогнулся вправо, как подкова, и мы вышли на вершину сопки. Внизу тонкой нитью бежал Макаркин ручей. К его руслу, извиваясь посредине осыпи, спускался овражек. Но ручеёк, бегущий по дну овражка, начинался где-то ниже. Но странное дело, и первым это заметил Маслюков, следы корейца исчезли. Хотя по логике он должен был спуститься по оврагу к истоку ручейка, и мы обязательно заметили бы это. Спуститься вниз по крутому склону осыпи и не оставить следов не возможно. Опять же следы промывок появились бы вновь.

Мы обошли по периметру широкую каменистую проплешину, образовавшуюся на самой вершине сопки, и спустились вниз по склону, противоположному тому, вдоль которого протекал Макаркин ручей. Здесь нас ждала ещё одна неожиданность.

Вновь появились следы того, кто не носил обуви, или же обувь у него была какая-то странная, без каблуков. Маслюков выпрямился и осмотрелся по сторонам.

— Смотри, Владимирыч. Опять то же самое. И следы не такие глубокие.

Я взглянул туда, куда он указывал мне рукой. За небольшим валуном трава была примята так, будто кто-то здесь долго топтался на месте или сидел и выслеживал кого-то или что-то. Следы к этому месту вели со стороны водораздела, оттуда же откуда пришёл кореец и мы.

— Предлагаю пройти по следам.

— Пошли.

Мы осторожно прошли вдоль цепочки вмятин. Тот, кто оставил эти следы на водораздел не поднимался. Он всё время двигался ниже метров на десять и двигался так, что бы быть не замеченным сверху. Он явно шёл за корейцем. И шёл скрытно.

— Слушай Владимирыч, он же за корейцем крадётся.

— Похоже.

Мы снова вернулись к месту, где незнакомец сидел и наблюдал. Дальше следов обнаружить не удалось, и мы предположили, что он направился по камням к вершине сопки. Но тогда где же кореец? Этот вопрос читался у нас в глазах, и его можно было не озвучивать. Не сговариваясь, мы двинулись вдоль проплешины от водораздела и оказались ниже вершины на её крутом склоне. Вот здесь Маслюков и нашёл промывочный лоток корейца.

В двадцати метрах ниже он заметил что-то жёлтое. Спустившись, мы обнаружили обыкновенный пластмассовый таз для стирки, один край которого был скошен и сделан в виде стиральной доски. Что бы уменьшить размеры таза, кореец обрезал его края. Я поднял лоток. В извилинах стиральных бороздок виднелись крупинки прилипшего песка.

— Хм. Умно. Всё, что тяжелее песка оседало в бороздках во время промывки грунта. Это промывочный лоток. Вот этим наш кореец и мыл золото.

— Находчивые эти мартышки.

— Их жизнь заставляет.

Мы снова поднялись туда, откуда, по нашим соображениям мог скатиться лоток, и начали внимательно осматривать камни. Следы корейца появились в конце каменистой проплешины со стороны крутого склона. Характер следов изменился. Расстояние между ними увеличилось — метра полтора, как минимум. Выбитые камни. Сорванный мох и дёрн.

— Он же бежит. От чего?

— Или от кого? Смотри Владимирыч. — Маслюков указал пальцем вправо.

Справа за следами корейца следовали вмятины без каблуков. В тридцати метрах ниже по склону линии следов пересеклись и в этом месте на камнях мы обнаружили бурые пятна.

— Кровь!!! — Выдохнул Маслюков. — Опять. Да что тут твориться, блин?!

Всё опять повторилось, как и у ручья. Следы корейца исчезли, за то следы незнакомца стали глубже, и отчётливее виднелись в траве. Расстояние между ними снова уменьшилось до полуметра.

— Он несёт корейца на себе. — Я присел. — Вот капли крови на камнях.

Мы пошли по кровавому следу и у подножья сопки обнаружили кучу камней, веток и дёрна, похожую на ту, в которой были захоронены останки несчастного монтажника. Всё вокруг кучи было покрыто бурыми пятнами засохшей крови. От ямы уже смердело. Кругом жужжали мухи, облепляя обрызганные кровью камни. Вокруг ямы Маслюков снова обнаружил следы медведя.

— На запах пришёл. Пришёл снизу. Вон и яму разрыл и снова закопал. Видно пожрать успел. Это плохо.

— Что плохо?

— Медведь, похоже, тот же, что и моего монтажника зарыл. Он человечины попробовал. Плохо. Валить его нужно пока не поздно.

Мы спустились.

В яме мы обнаружили останки корейца. Всё повторилось. Голова, торс со срезанными грудными, ягодичными и трапецеидальными мышцами. Конечности отсутствовали. Внутренности выпотрошены. В некоторых местах на костях отчётливо виднелись следы медвежьих зубов. Медведь обгрыз только кости, оставив внутренности на потом. Забросав яму дёрном и камнями, медведь спустился вниз по склону в сторону Макаркина ручья.

Снова комок тошноты подкатил к горлу, но на этот раз меня не вырвало — желудок был пуст. Наспех забросав яму, мы присели на камни в десяти метрах ниже. Мне вдруг ужасно захотелось выпить. Будто угадав мои мысли, Маслюков вынул из-за пазухи флягу, глотнул несколько раз и протянул мне. В нос ударило запахом коньяка, и я с удовольствием влил содержимое фляги в рот. Обожгло пищевод. Коньяк горячим шаром скатился в желудок и мягко лопнул внутри, наполнив тело теплом и лёгкостью.

Страх, скованность и неуверенность от увиденного, отошли на второй план. В мышцах заиграл огонь. Сжались зубы. Мне захотелось выследить эту тварь и всадить в неё несколько зарядов картечи. Я встал. Маслюков тоже поднялся на ноги и сдёрнул СКС с плеча.

— Предлагаю оставить рюкзаки здесь, а с собой взять только немного еды. Воды тут полно. Валежника для костра тоже. Если что, переночуем.

Я согласился с ним, и мы сбросили рюкзаки. Запихав за пазуху по куску хлеба, набили карманы патронами и ещё раз проверили оружие. Вроде всё. Стволы в боевой готовности, только с предохранителя снять. Ножи на поясе слева и выхватываются легко из ножен. Рядом с ножом я воткнул за пояс фонарик. Оставалось только отыскать след, но за это я не переживал. Маслюков знал своё дело, и его глаза горели, как у гончей.

6

Но не успели мы сделать и двадцати шагов, как за нашими спинами раздался треск ломаемых веток. Мы развернулись и вскинули оружие.

У самого основания сопки, на склоне которой находились мы, образовалась не большая площадка. Ширина её составила примерно десять-пятнадцать метров. За площадкой вверх поднимался склон соседней сопки, поверхность которого сплошь покрывал густой кустарник. Так вот, по этому склону в нашу сторону двигалось, а точнее сказать скатывалось что-то тяжёлое.

Трещали сломанные ветки, колыхалась листва. В густой листве, мы не могли разглядеть, что это, и первое, что нам пришло в голову — это камень. Отвалившийся кусок скалы. Здесь такое случается часто. Под действием перепада температур скалы трескаются и иногда от общего массива отваливаются куски. Но что-то говорило мне, что это не камень.

То, что скатывалось по склону, периодически издавало странные звуки. Казалось, что в кустах, под ударами веток кто-то ворчал и громко сопел. Заросли кустарников оканчивались, как раз, на краю склона и через несколько секунд загадка разрешились сама собой. На заросшую высокой травой площадку выкатился медведь. Перевернувшись через голову, он уселся на задницу, и с полминуты сидел так, мотая во все стороны лобастой башкой. Потом он несколько раз втянул воздух ноздрями, встал на четыре лапы и двинулся к куче.

Мы стояли и смотрели на приближающегося медведя и ничего не предпринимали. Не знаю, как Маслюков, но я испугался. Мне приходилось встречаться с медведем во время работы в геологии, и каждый раз я испытывал страх. Меня всегда пугали его размеры и взгляд — уверенный взгляд хищника. Но этот был гораздо крупнее всех тех, которых мне довелось видеть. Бурая шерсть, здоровенная, похожая на ковш экскаватора, голова, на которой поблескивали два глаза. Медведь шёл, беспрестанно обнюхивая камни, и потому смотрел исподлобья, что делало его взгляд зловещим. Его, уже покрытые жиром бока, покачивались при каждом шаге

Медведь достиг кучи и уже откинул первые камни, как вдруг замер и начал принюхиваться. Он нюхал и нюхал, обходя кучу по кругу, пока не увидел нас. Видимо наше появление для него стало таким же неожиданным, как и его появление для нас. Потому медведь замер на секунду, а потом быстро поднялся на задние лапы и заревел. Он ревел, вытягивая морду в нашу сторону. Передние лапы он прижимал к груди и понемногу подавался вперёд. Наконец, он рявкнул, и бросился к нам. Он несся галопом, выворачивая на ходу здоровенные камни.

От ужаса, меня охватило полное оцепенение. Я стоял, глядя расширившимися глазами на приближающееся ко мне чудовище, и ничего не делал. И если бы рядом не было Маслюкова, я занял бы место в яме рядом с останками корейца. В отличие от меня, Маслюков спокойно и плавно поднял ствол карабина, прижал приклад к плечу, и когда до медведя оставалось чуть меньше десяти метров, всадил в него все семь пуль. После первых трёх выстрелов, медведь завалился и уткнулся башкой в землю. Он ревел и разгребал камни огромными когтями, выворачивая валуны из земли. Он рвал политую его же кровью землю и полз. Уже фактически мёртвый, он всё-ещё пытался добраться до нас. Но Маслюков продолжал одну за другой всаживать в него пули, пока магазин карабина не опустел. Медведь затих и обмяк. Камни вокруг, были забрызганы его кровью. Маслюков сменил обойму и произвёл два контрольных выстрела в голову медведя.

Увидев затихшего медведя, я опустился на камни и положил Сайгу на дрожащие колени.

— Ты чё не стрелял-то, Владимирыч? — Маслюков держал карабин, не опуская ствола, и глядел на меня с улыбкой.

Выглядел я, скорее всего, не важно, потому, махнув на меня рукой, Маслюков спустился к поверженному зверю. Карабин, на всякий случай, он держал наперевес.

Я пришёл в себя только после хорошего глотка коньяка. Маслюков влил его в меня, чуть ли не силой. Снова потеплело внутри. Оцепенение спало, и ко мне вновь вернулась способность мыслить.

— Ух ты! — Выдохнул я. — Вот это зверюга.

— Да-а. — Ответил мне Маслюков. — Медведь здоровый. Таких редко встретишь. Завалился только после третьей пули. Все три в башку попали, а он ещё полз. Зверюга и есть.

Выпив ещё по глотку, мы посидели на камнях с полчаса и двинулись дальше.

Следы вывели нас обратно к водоразделу, к той точке, где мы взобрались на него. Пока мы шли, Маслюков обратил внимание на то, что следы ни разу не вышли на открытое место. Мы шли всё время прикрытые либо листвой кустарников, либо большими валунами, а вершина сопки всегда оставалась в поле нашего зрения.

Маслюков обернулся и с тревогой взглянул на меня.

— Слышь, Владимирыч, птицы смолкли.

— И, что это значит?

— Кто-то их испугал? — Маслюков удивлённо вскинул брови.

— Может это из-за выстрелов?

— У меня ощущение, что на меня смотрят. — Маслюков снова обернулся и посмотрел мне в глаза.

— Ну ладно я, можно сказать с лесом даже не на «вы», ну ты-то.

— Ну, как-то не по себе мне.

— Мне тоже, и что? Нас только что чуть здоровенный медведь не сожрал, и я его теперь за каждым камнем вижу.

— Не понял. — Маслюков сдвинул брови.

— Это нервы, понимаешь?

— Понимаю. — Маслюков потёр затылок и вскинул СКС. — Осмотримся.

Мы остановились, что бы осмотреться. Прижавшись глазом к оптическому прицелу, Маслюков осматривал окружающие заросли. Я то же осмотрелся.

Ветер усилился. Облака увеличились в размерах и из белых постепенно становились серыми. Всё чаще они скрывали солнце, наплывая на него большими серыми клубами. Примерно в километре слева виднелась ещё одна сопка. Её вершина тоже напоминала каменистую проплешину. Макаркин ручей пропадал за ней и появлялся справа, сверкая вдали тонкой серебристой нитью. Обогнув основание сопки, он снова возвращался к водоразделу. «Возможно исток где-то на водоразделе» — подумал я. — «Странно. И следы ведут в том же направлении». От мыслей меня оторвал голос Маслюкова.

— Ничё не видать. Но следы уходят к ручью. — Он оторвался от прицела и указал рукой туда, где виднелось русло вернувшегося к водоразделу Макаркина ручья.

— Значит, идём по следу до ручья, а там видно будет. — Я переложил Сайгу в левую руку.

— Ты тока это, Владимирыч. — Маслюков понизил голос. — Если чё, главное не думай, сразу стреляй. Разбираться потом будем. У тебя картечь. Куда бы ни попал — дыры будут о-го-го.

— Ясно. — Я кивнул и поморщился, как от зубной боли, вспоминая, как испугался при виде медведя.

Мы двинули дальше, до рези в глазах, всматриваясь в окружающую нас растительность, осторожно заглядывая за валуны и валежины. Обогнув склон сопки, следы поднялись на водораздел. Я смотрел на то, как сосредоточенно, с тревогой в глазах, всматривается в следы Маслюков и крепче сжимал оружие. Тут многое, если не всё, зависело от него. Не знаю почему, но мне до жути захотелось добраться до ручья и сделать пару промывок. Почему меня тянет к ручью? — я понять не мог. Что-то шевелилось у меня в голове, беспокоило, какая-то догадка мелькнула и исчезла, и я пока никак не мог определить причину этого беспокойства.

Небо затянуло тучами. Мы медленно, но верно приближались к ручью.

Макаркин ручей встретил нас мелким холодным дождём. Поднялся ветер. Одежда намокла, но мы не обращали на это внимания. На склоне водораздела берега ручья покрывали только, редко встречающиеся кусты, трава да камни — выглаженные природой обломки скал. Они разлеглись вдоль несущегося вниз потока, как стадо бегемотов, подставляя под него свои гладкие местами блестящие, а местами покрытые мхом спины. Здесь мы встретились с первой неожиданностью, которая впоследствии явилась причиной всему произошедшему с нами.

Примерно в пятидесяти метрах выше по течению мы обнаружили озеро. Небольшое, вытянутое в длину, по форме оно напоминало изогнутый огурец и располагалось поперёк ручья. Около трёх метров в ширину, в длину оно достигало не более десяти метров. Видимо трещина, образовавшаяся в результате небольшого землетрясения в скальном грунте, пересекла ручей и, заполнившись водой, образовала тут водоём. Но дело не в этом. Как только я увидел озеро, я мгновенно понял, какая мысль, появившаяся было и забытая потом, не давала мне покоя.

Я поднялся выше по ручью метров на двадцать. Здесь вода устремлялась по дуге, омывая крутой скальный выступ. Высотой около четырёх-пяти метров, он походил на отвесную стену, десяти метров шириной. После первой же промывки я ахнул — ладонь покрылась крупинками золотого песка. Вот оно. Вот причина всего.

— Гляди, Владимирыч. — Услыхал я голос Маслюкова. — Увлёкшись промывкой, я совершенно забыл о нём. — А вокруг озерца — будто стадо гоняли. Всё вытоптано. И кругом следы, без каблуков. Этот, как его там, частенько тут отирался.

Я обошёл озеро по периметру. Берега, почти отвесно уходили вглубь. Глубина озера, была приличной — метра три-четыре если не больше, потому дна я не видел, не смотря на прозрачность воды. Я поднял голову и посмотрел вверх, на плывущие над нами тучи. Потом я выхватил из-за пояса фонарик и включил его. Маслюков подозрительно посмотрел на меня, но после того, как я направил луч в воду, его брови поползли вверх. В свете фонарика, дно озера засверкало мелкими жёлтыми искрами.

— Эт чего такое, Владимирыч?

— Это золото. — Я выключил фонарик и воткнул его за пояс остолбеневшего Маслюкова. — Озеро превратилось в естественный отстойник и всё, что сверху приносилось ручьём, оседало тут. Пустая лёгкая порода со временем вымывалась, а золото, которое по плотности едва уступает свинцу, оставалось на дне. Месторождение не богатое, но со временем тут скопилось приличное количества золотого песка. Это стало причиной всему, что произошло. И я уверен, что эти двое погибли именно из-за золота. Первый, твой монтажник, просто рыбачил, а вот кореец, если судить по его действиям, догадался, что месторождение нужно искать выше по водоразделу.

— Я ничего не понял, Владимирыч. — Хлопая глазами, Маслюков смотрел на меня.

— Да всё просто. Двигаясь вдоль ручья, кореец всё время делал промывки. Количество крупинок с каждым разом, не на много, но увеличивалось. Но это продолжалось, пока он не достиг основания сопки, с которой стекал маленький ручеёк. За ним, я думаю, количество золота в промывках значительно снизилось. Ты сам видел. Ну, практически до нуля. Потом он вернулся и сделал несколько промывок вверх по ручейку и поднялся на водораздел. Он собирался промыть породу в начале, сбегающего с сопки ручейка, но добравшись до вершины, увидел, что Макаркин ручей делает поворот и возвращается к водоразделу. Я уверен, что если бы смерть не застала его на склоне сопки, он пришёл бы сюда.

— Ты, гляди. Мартышка, а сообразил.

— Да. Я думаю, он смыслил в геологии. Но теперь главное не это.

— А что?

— Теперь нам нужно решить — идти дальше или вернуться в лагерь и дождаться следственную группу. Если этот, который оставляет следы без каблуков убил двоих, что ему мешает расправиться с нами? Маслюков сощурил глаза и задумчиво посмотрел себе под ноги. Потом его глаза вспыхнули, и он посмотрел на меня.

— Он боится.

— Чего?

— Ну как? Те были безоружными и по одному. И нападал он на них, скорее всего из схрона, ну из засады, значит. А нас двое. Да ещё по стволу в руках.

— Точно. А это значит, что мы имеем дело …

Я не успел договорить.

За нашими спинами раздался оглушительный треск. Послышался стук падающих камней, и шелест осыпающегося песка. Мы обернулись. Медленно отделяясь от отвесной стены, на нас валился огромный кусок скалы.

Я бросил взгляд влево — осыпь. Ступи на неё и уйдешь вниз с потоком камней. Не раздумывая ни секунды, я рванул Маслюкова за рукав, увлекая за собой. Мы рухнули в ручей за секунду до того, как обломками скалы накрыло место, где мы только что стояли.

Тело обожгло ледяной водой, но мы не замечали этого. Нас несло вниз течением ручья, пока мы не оказались в озере. Мимо летели камни. Всё вокруг заволокло песчаной пылью. Мы выбрались из воды, лежали и смотрели на то, как нас постепенно накрывает облако пыли.

Когда пыль рассеялась, я вскочил на ноги. Маслюков прижимал ладонь к затылку. По мокрому вороту куртки расплывалось бурое пятно.

— Ни хрена себе. — Маслюков раскачивался взад и вперёд и раз за разом повторял. — Ни хрена себе.

— У тебя кровь. — Я отстранил его ладонь и увидел небольшое рассечение. — Камнем?

— Не знаю. Я ничего не чувствовал. Только в воде защипало. Ты это брось, Владимирыч. Заживёт. Собери лучше дров. Костёр разжечь надо.

Спустившись к кустарнику, я насобирал валежника и через двадцать минут мы уже сушили одежду у огня и жевали хлеб. Маслюков предусмотрительно завернул его в полиэтилен, потому он и не размок. Выпили ещё по глотку коньяка. Пока сохла одежда, проверили оружие, потом осмотрели патроны и заново снарядили магазины.

— Ну, что? Возвращаемся или идём дальше? — Спросил я снова, натягивая чуть влажную одежду.

— Ты помнишь, Владимирыч, что я говорил тебе насчёт медведя, который попробовал человечины?

— Помню.

— Так вот, тут то же самое. И если его не завалить, не известно сколько он ещё народу тут угробит. Можно, конечно, дождаться и вертолёта, но где гарантия, что мы потом отыщем его тут. Увидит, что людей прибыло, соберётся и уйдёт. А менты долго искать не будут. Свалят. Оставят охотничков. Те по лесу походят, завалят подвернувшегося мишку и всё, по домам. А этот вернётся, когда всё утихнет, и за старое.

— Так что, идём?

— А ты знаешь, что у этого монтажника трое детей да жена без работы? Что всё на нём держалось? Младшие в школе, а старшая дочка в университете! А за учёбу вынь да полож сотню в год, а ещё на еду, а одевать, а за хату платить?! И что сейчас с ними всеми будет?!!! А этот, хоть и кореец, а тоже человек!!! И у него может семья есть!!! — Маслюков распаляясь, постепенно перешёл на крик. Его лицо раскраснелось. Он сопел как кабан и потрясал карабином в руке.

— Значит идём?

— Идём, Владимирыч. Только смотреть в оба.

7

Двинулись.

Идти решили вдоль русла ручья. Спускаясь с водораздела, Макаркин ручей по небольшой дуге обходил отвесный выступ и бежал дальше. Под ногами хрустел песок и мелкие камни, покачивались обломки скалы. С большим трудом, пару раз, чуть не сорвавшись, мы поднялись на склон. Но до того как подняться, я внимательно осмотрел место в отвесной стене, откуда на нас свалился кусок скалы. Свежим, слом оказался только у самого основания. Ширина его составила всего около полуметра. Дальше шла застаревшая трещина. Стена здесь была замыта и забита песком. В течение нескольких лет, под воздействием тепла и холода трещина росла, пока не достигла критической отметки. Потому кусок стены и рухнул.

В нижней части образовалась небольшое углубление, на дне которого я обнаружил обломки ствола небольшой берёзы. Обломков было три, и когда я сложил их вместе — получилась палка длиной около трёх метров и сантиметров семь в диаметре. Но самое главное то, что на среднем обломке, я обнаружил свежую вмятину, и вдавленные в неё кусочки скалы.

Оставив Маслюкова у ручья, я, не выпуская из рук обломок палки, отправился осмотреть край отвесной стены. На участке стены, к которому прилегал отвалившийся выступ, я обнаружил прилипшие волокна древесины и кусочки берёзовой коры. Я присел и совместил вмятину с краем стены. Они идеально совпали.

У меня задрожало колено. Но эта дрожь не была результатом испуга. Я пришёл в ярость. Нас только что, пытались убить. Лишить жизни. И если бы не моя реакция, это могло получиться. Попробуй потом найди тела под грудой обломков.

Это умная тварь. И я теперь точно знал, что это человек. Ни одно животное не догадалось бы использовать палку. Он сейчас, наверное, наблюдает и ждёт, как мы среагируем. Мы среагируем, как надо — мы пойдём дальше.

Маслюков, глядя на вмятину, только покачал головой. Он ничего не сказал, но я заметил, как снова похолодели его глаза.

Всё изменилось.

Теперь мы шли, стараясь, как можно меньше шуметь и каждую секунду ожидая нападения. Нервы на пределе. Все органы чувств напряжены. Мы до рези в глазах всматривались в каждый куст, в каждое дерево, не забывая при этом о следах. Ни одно движение не ускользало от нашего внимания. Уши ловили каждый звук, и я заметил, что непроизвольно принюхиваюсь. Руки до боли сжимали карабин, но я до сих пор не был уверен, что смогу выстрелить. А вокруг всё так же шумела листва, посвистывали и перелетали с ветки на ветку птицы да шумел перекатами Макаркин ручей. Всё было как обычно. Природе не было до нас никакого дела.

Ручей ушёл влево и стал заметно уже. Русло выпрямилось, и вода теперь неслась почти параллельно гребню водораздела. Впереди, километрах в пяти примыкая к нему, маячила вершина сопки.

Появились деревья, но нас это не обрадовало. Скорость движения замедлилась, снова приходилось перебираться через множество упавших стволов. К тому же ухудшилась видимость, и нападения можно было ожидать из-под любой валежины.

— Следов много. Тропы нет, но следов много. Этот… не знаю, как назвать, не ходит по одному и тому же месту.

— Свежие следы есть?

— Свежих, пока не вижу.

Впереди метрах в двадцати затрещала сорока. Маслюков остановился. Понюхал воздух. Вскинул карабин и осмотрелся через оптику. Ничего. Сорока трещала не переставая.

— Чего разоралась? — Пробубнел себе под нос Маслюков. — Что-то её беспокоит.

— Что? — Я тоже осмотрелся.

— А кто его знает?

Маслюков снов остановился и присел, рассматривая что-то под ногами.

— Что там? — Я присел рядом.

— Свежий след. Совсем свежий. — Маслюков вскочил на ноги. — Идём, Владимирыч. Быстрее.

Мы удвоили скорость. Мы почти бежали, пренебрегая осторожностью. Крик сороки становился всё ближе. Перед нами открылась небольшая поляна. Маслюков остановился и поднял руку вверх. Я встал за его спиной. Мы долго осматривались, прежде чем выйти на открытое место. Ровной цепочной следы пересекали поляну и скрывались в чаще у противоположной стороны. Вспорхнув с ветки, сорока, не прекращая трещать, перелетела на десять метров дальше, в том направление, куда вели следы.

— Похоже, мы наступаем ему на пятки.

Маслюков осторожно вышел из-за кустов и снова остановился. Я встал рядом с ним, готовый к любым неожиданностям с карабином наперевес. Но ничего не происходило. Шумела листва. Перескакивая с ветки на ветку, сорока трещала и трещала. Вот она спустилась ниже, высматривая кого-то внизу. Вот вновь взлетела, рассыпавшись треском и через минуту начала прыжок за прыжком приближаться к нам. Она не видела нас. Всё её внимание было сосредоточено на чём-то, что находилось внизу.

Маслюков присел, увлекая меня за собой, и приложил палец к губам. Сорока трещала примерно метрах в пяти от нас. За кустами раздался лёгкий шорох. Потом ещё ближе и громче. Мы сидели и во все глаза смотрели на ветки кустарника. Сорока вновь перепорхнула и оказалась как раз над краем поляны. Маслюков медленно поднял ствол карабина в направлении куста. Я сделал то же самое. Я чувствовал, как сердце бухает у меня в груди и висках. Маслюков сжал зубы и не сводил взгляда с противоположной стороны поляны. Мой палец лежал на спусковом крючке и побелел от напряжения.

Сорока вспорхнула в очередной раз и взлетела над поляной. Она уже собиралась присесть на ветки сосны, которая стояла за нашими спинами, но заметила нас и, поднявшись, унеслась вглубь леса. Её противный треск ещё долго звучал вдалеке.

Впереди щёлкнула сухая ветка. Вновь раздался шорох. И хотя мы были готовы, всё равно всё произошло неожиданно. Кусты напротив нас разошлись, и из листвы на нас уставилась морда косули. От неожиданности я чуть не выстрелил. Маслюков вздрогнул и сплюнул. Косуля смотрела на нас. Её мокрые большие ноздри раздувались и подёргивались. Мы смотрели на косулю, переводя дух. Наконец Маслюкову надоела эта игра в гляделки, он опустил ствол карабина и коротко свистнул. Морда косули исчезла, и мы услышали, как она стремительно уносится в лес вслед за сорокой.

Я выдохнул и тоже опустил оружие. Мы поднялись. Маслюков качнул головой и усмехнулся расслабляясь.

— Вот зараза. — Он скосил глаза в мою сторону, но поворачиваться не стал. — Идём?

— Да. — Мы пошли через поляну.

Маслюков, как всегда, двинулся первым, но не успел он сделать и пары шагов, как почва под ним пошла вниз и раздался треск ломающихся веток. Он взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие и начал, буквально, проваливаться сквозь землю. Вместе с ним вниз уходил кусок поляны диаметром в полтора-два метра. Я бросил карабин и схватил за шиворот уже почти скрывшегося в земле Маслюкова. Пришлось приложить усилие. Затрещала ткань. Я рванул изо всех сил, и кое-как мне удалось выволочь его.

Маслюков тут же вскочил на ноги. Вся его одежда была усыпана листвой и сосновыми иглами. Он тяжело дышал и смотрел на меня округлившимися глазами, а я чувствовал, как холодная струйка пота скатывается по моей спине.

— Ни хрена! — Шептал Маслюков. — Эт чегой-то?

У наших ног разверзлась яма глубиной в три метра. Я подошёл к краю и заглянул внутрь. Из обвалившихся под весом Маслюкова сплетённых между собой веток, кусков дёрна и листвы со дна ямы торчали заострённые колья. Упади он вниз…. Мне даже не хотелось думать о том, что бы тогда произошло.

Маслюков встал рядом со мной и, увидев колья протяжно прошептал:

— Ах ты, су-ука. Ты гляди, чё делает. На яму навёл, а, Владимирыч?

Я только кивнул в ответ. Моё разыгравшееся воображение в этот момент рисовало мне картинки одну страшнее другой.

— Ла-адно. — Продолжал Маслюков. — Я тя урою. Какой бы ты ни был. Урою. — В волнении он начал осматривать карабин. — А, Владимирыч. Видал? Чуть под монастырь меня не подвёл, а?

Я только кивал в ответ, чувствуя, как снова задрожала коленка.

— А ну, Владимирыч, пошли-ка. Зря-я ты это сделал, сучонок. Следы-то теперь не сотрёшь.

Маслюков вскинув карабин, пошёл вперёд. Я следом.

Мы обошли яму и снова углубились в чащу. Дождь прекратился. Постепенно стих ветер. В предзакатной тишине слышалось только журчание Макаркина ручья, уносящего свои воды к Гобилли.

След вёл нас к сопке в конце водораздела, то удаляясь, то приближаясь к ручью. На лес спускались сумерки. Цвета начали блёкнуть и окружающий нас зелёный мир, минут через сорок угрожал превратиться в чёрно-белую фотографию.

У подножья сопки ручей резко пошёл вверх. Где-то слышался шум падающей воды.

— А вот и тропа. — Маслюков присел на колено и махнул мне рукой.

Я подошёл. Узкая еле заметная тропинка петляла между деревьями. Огибая валуны и валежины, она поднималась по склону сопки.

— Ну, всё, милок. Тут тебе и крышка. — Маслюков снял карабин с предохранителя. — Где-то тут берлога. Теперь на цирлах.

Мы крадучись пошли вперёд по тропе. Ветер стих окончательно. Даже на осинах листья не колыхались. Стояла полная тишина, в которой до нас с особой отчётливостью доносился шум падающей где-то воды.

И вдруг в этой тишине, что-то звонко щёлкнуло, раздался короткий свист, будто тонким прутом рассекли воздух. В ногу Маслюкова, чуть ниже колена влетело, что-то короткое и тонкое и я услыхал чавкающий шлепок. Маслюков тут же присел на колено.

— Ах ты …

Я бросился к нему. Из его икроножной мышцы, ниже колена сантиметров на десять торчала короткая тонкая стрелка с белым оперением на конце. В месте входа, по штанине быстро расплывалось бурое пятно. Усевшись прямо на траву, маслюков отложил карабин, ухватился рукой за оперение и рванул. Стрела оказалась в его руке. Кровь из раны, быстро пропитала штанину и каплями начала падать на траву. Бросив оружие, я судорожно выдёргивал бинт из кармана куртки. Разорвав пластиковую упаковку, я склонился и спешно начал стягивать рану.

В этот момент Маслюков бросил взгляд куда-то поверх моей головы и крикнул:

— Берегись!

Я обернулся.

От страха кровь прилила к вискам. В районе солнечного сплетения собрался комок. Спина и затылок покрылись мурашками и всё моё тело напряглось. Из-за ближайшего кустарника в пятнадцати метрах от нас появилось это. В первое мгновение я сам не мог понять, что это.

Оно бесшумно и быстро приближалось ко мне на двух ногах. Всё тело, то ли в лохмотьях, то ли покрыто длинной плотной шерстью. Единственное, что мне удалось рассмотреть более или менее чётко — это два горящих ненавистью глаза и жёлтые оскаленные зубы. Оно приближалось, издавая тонкий звук, похожий на визг собаки. В руках его, что-то блеснуло. От неожиданности я потерял равновесие и, взмахнув руками, повалился на спину. Когда до него оставалось около пяти метров, оно занесло руки над головой, и я увидел, что-то похожее на топор на короткой рукоятке.

Я опёрся руками в землю, пытаясь встать, и почувствовал под левой ладонью металлический холод карабина. Не раздумывая больше, я вскинул оружие и выстрелил, не целясь. После выстрела, ствол карабина взлетел вверх. Заложило уши. Всё окуталось дымом. Оно упало в двух метрах от меня. Издав крик и прижав левую руку к бедру, оно не выпустило топор из руки. Я опустил ствол вниз и уже готов был выстрелить ещё раз, но увидел только качающиеся ветки двух осин, справа от тропы.

— Ушёл, гад.

Я обернулся. Маслюков замер, одной рукой удерживая оброненный мной бинт, в другой сжимая короткую стрелку. Я бросился к нему и туго забинтовал рану. Руки дрожали. Мысли путались от волнения.

— Что это такое? — Я взял в руки стрелу. Короткая, не больше полуметра и полтора сантиметра диаметром. На одном её конце стабилизатор в виде двух белых перьев какой-то птицы, на другом конце наконечник, свёрнутый из жести для консервных банок. — Стрела?

— Стрела. Эта сволочь самострел насторожила, а я и не заметил.

Маслюков указывал пальцем на тропу перед собой, и только теперь я разглядел тонкую капроновую нить, протянутую поперёк тропы на высоте двадцати-двадцати пяти сантиметров. Один её конец был привязан к стволу молодой берёзки слева от тропы, другой уходил вправо и скрывался в траве. Я пошёл по нити и в пяти метрах от тропы нашёл небольшой арбалет, сделанный из подручных средств и укреплённый между двумя валежинами. Конец нити был привязан к спусковому механизму.

Я снял арбалет и вернулся с ним к Маслюкову.

— Вот он.

— Это ж надо. — Маслюков вертел арбалет в руках и морщился от боли.

— Идти сможешь?

— Не знаю. Попробую.

Он встал и попытался опереться на раненную ногу, но после нескольких шагов снова опустился на траву. Я бросился выламывать для Маслюкова костыль, но он меня остановил.

— Ты, это, Владимирыч. Глянь. Много крови от этого? — Он кивнул в ту сторону, где я ранил это чудище. — Ты хоть разглядел его, Владимирыч?

— Нет. Только глаза и зубы.

— Я вообще ничего не понял. Обезьяна не обезьяна?

Я осмотрел место и обнаружил лужицу крови, уже впитавшуюся в землю и тёмные капли на листьях осин.

— Крови тут прилично.

— Ты ему в ногу попал. В бедро. Теперь не поскачет. Ты, вот что. — Маслюков сглотнул. — Ты оставь меня тут, а сам за ним. — При этом он смотрел мне в глаза, как-то изучающе, будто гадал, соглашусь я или нет.

— А как же ты?

— Я ничего. Эту сволочь нужно остановить. Вот. — Он вынул из-за пояса и протянул мне фонарик. — Иди по крови. Эта тварь, наверняка к берлоге подалась, рану зализывать. Там её и накрой. Давай, Владимирыч, темнеет уже. Помни — стреляй сразу, не думай. Разборки потом.

Мои колебания длились несколько секунд. Я не боялся, просто не был уверен, смогу ли отыскать следы в опускающихся сумерках.

— Ладно. — Я вынул из кармана вторую упаковку бинта, пачку обезболивающих таблеток и бросил всё Маслюкову. — Постараюсь.

8

Я проверил фонарик и сошёл с тропы.

На траве и листьях отчётливо виднелись капли крови, в земле бесформенные вмятины. Теперь он не скрывался. Он был растерян и, как мне показалось, даже паниковал. След метался из стороны в сторону, то приближаясь к ручью, то удаляясь от него. Видно я хорошо его зацепил, потому, что кровь текла не переставая. По-петляв по склону сопки, он вышел на тропу и больше не сходил с неё.

Я миновал небольшой водопад. Здесь он ненадолго задержался, топтался и изрядно забрызгал кровью траву. Наверное, пил. Тропа повернула влево и пошла вверх, огибая водопад, по плавной дуге. Слева от тропы трава была покрыта каплями крови. Значит, я ранил его в левую ногу. Обогнув водопад и поднявшись выше него, тропа повернула вправо и шагов через двадцать упёрлась в почти вертикальную стену, заросшую мхом и травой.

Вот и первый сюрприз. Я вернулся и снова прошёл прямой участок, освещая тропу фонариком. Слева всё в каплях крови. У стены кровь исчезла. Внимательно присмотревшись, я заметил на тропе кусочки мха. Потом снова внимательно осмотрел стену сантиметр за сантиметром и обнаружил несколько уступов. Мох на уступах был содран и покрыт каплями крови. Забросив карабин за спину, я поднялся по стене. Тропа протянулась ещё метров на десять и исчезла.

Справа, слева и впереди тропу густой стеной окружал кустарник. Я обследовал всё до веточки, до листика — ничего. Ни крови, ни следов. Я вновь и вновь проходил с фонариком от края стены до конца тропинки и ничего не находил. Где-то посередине тропы, кровь перестала падать на траву. Раздвинув в этом месте ветки кустарника, я продрался вглубь, но через пару шагов уткнулся в каменную стену и был вынужден вернуться обратно. Я прошёл вперёд и ещё раз внимательно обшарил лучом фонарика куст, у которого заканчивалась тропа и опять не нашёл ничего, что указало бы мне направление поиска. Я стоял вплотную к кроне куста и чуть ли не каждый листик перетрогал и пересмотрел. Ничего. Выше кустов возвышались только камни да скальные выступы.

Уже почти стемнело. Ветер стих. Над головой черное небо. Ни единой звезды. Значит всё в тучах и дождь мог начаться снова в любую минуту.

В отчаянии я решил вернуться за Маслюковым. Не выключая фонарика, я приблизился к краю отвесной стены, развернулся и опустил ногу на первый выступ. Что бы освободить руки я зажал корпус фонарика зубами. Луч осветил тропу и основание кустов и тут, мне на глаза попалась короткая засохшая ветка в самом низу куста. Кончик ветки был сломан и висел на остатках коры. Осматривая куст вблизи, я не мог видеть эту ветку, но сейчас она оказалась на уровне моих глаз.

Я вновь поднялся на тропу, присел и внимательно изучил место слома. Слом был совсем свежим. Раздвигая ветки кустов, я полез вперёд и опять упёрся в вертикальную стену, но посветив фонариком по сторонам, слева заметил горизонтальную трещину. Я полез вдоль трещины и заметил, что она заметно расширяется. Ещё через пару шагов я достиг небольшого прохода, который вёл внутрь стены. Проход больше напоминал вертикальный разлом и был около двух метров в высоту и около полуметра в ширину. Я осветил проход фонариком и тут же увидел капли крови на каменном полу.

Двигаться по проходу можно было только боком. Я повесил карабин на шею стволом в проход. Правую руку я положил на спусковой крючок, а в левой держал фонарик, освещая себе путь. Упершись спиной в стену прохода, я выдохнул и двинулся вглубь скалы.

Из прохода навстречу мне тянуло теплом и дымом, к которому примешивался еле уловимый запах плесени. Стены прохода были сухими и гладкими. Они искрились в свете фонарика вкраплениями кварца. Свет фонарика я направлял в каменный пол прохода, покрытый бурыми пятнами крови. Ни песка, ни камней, пол будто вымыт. Потому я двигался тихо, не издавая шума, и считал пары шагов.

Примерно через тридцать шагов, проход расширился и свернул вправо. Я шёл по дуге и мог теперь идти прямо, и не вжимаясь в стену спиной. Запах дыма усилился. Через некоторое время проход выпрямился, стал ещё шире и выше и, мне показалось, что он пошёл вниз. Опасаясь того, что на прямом участке свет фонарика может выдать меня, я выключил его. Меня окружили тьма и тишина, будто мне одновременно завязали глаза и забили ватой уши. Сунув фонарик за пояс, я осторожно двинулся вперёд, ощупывая левой рукой стену. Я часто останавливался и прислушивался, но из темноты не доносилось не единого звука.

Так прошло около пяти минут. Проход расширился, и теперь касаясь левой рукой одной стены, правой, я не мог дотянуться до противоположной. Подняв руку вверх, я так же не мог дотянуться и до потолка. Проход шёл всё так же прямо и никуда не сворачивал. Меня уже буквально обдувало встречным потоком воздуха.

И вот в темноте я что-то увидел. В первую секунду я подумал, что это воображение играет со мной в свои игры. Но, протерев глаза, я понял, что действительно вижу. Тёмно-красная точка, будто тлеющий уголёк, замаячила впереди. Будто кто-то невидимый смотрел на меня светящимся глазом. Внутри всё сжалось, но я поборол желание выхватить из-за пояса и включить фонарик.

По мере моего приближения, точка выросла до размеров ладони и превратилась в переливающееся пятно. До моего слуха донёсся короткий отрывистый звук, будто сломалась сухая ветка, и над переливающимся пятном взлетел рой светлячков, светящихся ярким оранжевым светом. Теперь я всё понял и с облегчением выдохнул. Впереди сверкая углями, тлел догорающий костёр. Вот костёр снова окутался искрами, затрещал и на его поверхности появились язычки пламени. Они разрастались в размерах и постепенно пространство вокруг начало расширяться. Тьма отступала, и я начал различать выступы каменных стен. Пламя поднималось всё выше и, метрах в пятнадцати перед собой, я увидел вход в пещеру. Кто-то бросал в костёр сучья, и я догадывался, кто это мог быть.

Я прижался к стене и стал наблюдать. У костра я уловил движение. Сквозь треск разгорающихся веток я различил шорох. Потом ещё. Справа от костра шевельнулось тёмное пятно. Я осторожно приблизился к самому входу.

В этот же момент, что-то тёмное поднялось над костром. Блеснули огоньки глаз. В свете пламени показалась рука. Человеческая рука. Рука ухватилась за торчащий из огня сук и вынула его. Несколько секунд ничего не происходило, а потом сук опустился вниз и, рассыпая искры, прижался к тому месту, где у человека должно находиться бедро. Послышался шипящий звук. Тёмное пятно дёрнулось, и пещеру огласил нечеловеческий вой. Запахло палёной шерстью и мясом. «Он прижигает огнём рану, пытаясь остановить кровотечение».

К этому времени костёр разгорелся и в тёмном пятне, шевелящемся у костра, я узнал существо, часом раньше пытавшееся убить меня и Маслюкова. Существо сидело на корточках. Периодически оно выхватывало из костра горящую ветку и прижимало её к левому бедру, издавая, при этом, нечеловеческие звуки.

Расстояние от входа в пещеру до костра составляло примерно десять шагов. Я сделал несколько глубоких вдохов и бросился к костру. В считанные секунды, преодолев расстояние, я встал перед существом и направил на него ствол карабина. От неожиданности оно уронило тлеющую ветку и замерло, и, наконец, мне удалось рассмотреть его.

Это, всё-таки, был человек. Одетый, то ли в лохмотья, то ли в шкуру, он походил на обезьяну, только большого размера. Заросшее скорее паклей, а не волосом лицо, на котором сверкают и бегают из стороны в сторону глаза. Белым пятном в середине проступает чуть загнутый нос. Ниже белеет полоска сухих растрескавшихся губ. Он вскинул вверх руки, закрываясь ими. «Понимает, что такое оружие». Руки, почернели от грязи, покрытые мозольной коркой ладони растрескались. Для пущего эффекта я выхватил фонарик, нажал кнопу и направил плотный жёлтый луч прямо ему в лицо.

Ослеплённый, он издал звук похожий одновременно на мычание и вскрик, и попытался встать.

— Сидеть!!! — Заорал я на него и прижал карабин к плечу, целясь ему в живот. — Щас башку снесу!!

Он замер с поднятыми руками и замолчал. Я подошёл ближе.

— Убери руки от лица!!

Мой голос эхом отдавался от стен пещеры. Он послушно развёл руки в стороны, не опуская их. «Понимает. Точно человек»

— Ты кто такой?!!! — Заорал я на него, прогоняя напряжение и страх. — Говори, а то застрелю сейчас!!

Для острастки я щёлкнул предохранителем и снова вернул его в боевое положение.

Он сжался. Губы приоткрылись, и я увидел жёлтые зубы.

— Ну!!! — Я навёл карабин ему в голову. — Быстро!!

Он открыл рот, и до меня донёсся тихий скрипучий и в тоже время протяжный голос.

— А-ат…

— Что!!! — Орал я. — Говори!!

— А-ато-он…

— Это, что такое, а?!!! Тебя так зовут?

Он закивал головой и улыбнулся.

— А-атто-он.

— Антон?

Он снова закивал головой. При звуке моего голоса, его глаза расширились и увлажнились. Блёклые голубые глаза.

— Фамилия у тебя есть?!!! Что ты здесь делаешь?!!! Говори быстро!!

— Имма-ано-о… А-атто-онн Иммано-оу… — Он замотал головой… И-иманно-овв.

— Антон?

Он быстро закивал.

— Иванов?

— Мм… — Он снова замотал головой. — И-има-ано-ов. Л… Ли-м… — Его голова начала вздрагивать и опускаться, и я услышал всхлипы. — Ли-има-анно-оу…

— Лима…. Что?!!! Лима, правильно?

Он закивал, не поднимая головы и вдруг ясно и отчётливо произнёс:

— Лиманов.

Меня бросило в жар. Во рту пересохло. «Не может быть. Это бред какой-то!».

— Смотри на меня!!! — Рявкнул я. — В глаза смотри!!

Он медленно поднял голову. Его голубые глаза были полны слёз. Слезинки, сверкая в пламени костра, стекали по заросшему грязному лицу. Он обхватил руками голову, поднял глаза вверх и замычал. Он задрожал всем телом. Лицо перекосилось. Потом он прижал ладони к лицу и зарыдал, вздрагивая плечами.

— Антон Лиманов? Антоха, это ты? Но ведь …

И тут страшная догадка обрушилась на меня, как снежная лавина.

— Антон, слышишь?! Ты понимаешь меня?! — Он закивал, не отрывая от лица ладоней, и продолжал рыдать. — А где Курпатов?

— Тто? — Он убрал от лица ладони и поднял на меня глаза. Его лицо напряглось. Брови сдвинулись ко лбу. Он силился, что-то вспомнить.

— Курпатов. Мойщик. Вы тогда с ним по маршруту ушли. Ушли и пропали тут, у ручья. Где он? Мы искали вас.

Я смотрел на него и никак не мог прийти в себя. Мне до сих пор не верилось, что передо мной Антон Лиманов. Добряк и весельчак Антоха, мой хороший друг.

Взгляд его изменился. В глазах застыл испуг. Он вскидывал их на меня и тут же опускал.

— Я не нна-аю.

— Да, как ты не знаешь? Вы же… Вы же вместе ушли тогда.

— Его у-ужже нет. Нет.

— Как нет? А где он?

Антон опустил голову, как воришка, пойманный на месте преступления. Его глаза бегали из стороны в сторону. Через минуту я снова услыхал его голос:

— Тты тто-оже-е кка-ак и онни-и?

— Что значит, как и они. Я не понимаю.

— Тты тто жже-е пришшо-ол зза ззо…. ззоллото-омм?

— За золотом?

— Дда. Зза ммо-оим ззоллото-ом?

— Твоим золотом?

— Угу. — Он перестал рыдать и поднял голову. Теперь он смотрел, прищурив глаза. Во взгляде смешались испуг и недоверие. — Этто я нашёл ззолото. Ззначит моё. Ккурппато-ов сскказал, что вссё ррасскажет. А я просси-ил егго. Про-оссил.

Его голова снова затряслась. Он прижал ладони к лицу и опустился на пол. Я осмотрелся и сел на камень застеленный куском фуфайки, видимо служивший стулом. Я смотрел на Антона, вернее на то, что стало с Антоном, и не верил. Не верил своим глазам и ушам. Я не хотел верить в то, что вижу и слышу. Я понимал, вернее, только начинал догадываться о произошедшей здесь трагедии. Трагедии человека, не справившегося со своими страстями, не устоявшего перед искушением и попавшего в лапы коварного демона. «Но, что же делать? Его нужно уводить отсюда. А если он…?

— Я угговваривал его. А он… он ссммеялся… Этто ммоё ззоллото. — Антон поднял голову вверх и улыбнулся, сузив глаза. — А ппоттом я осстталсся ттут. Онни ввссе-е ххотттят вззять ммоё ззоллото. Ввсе-е… — Глаза Антона блеснули. Взгляд на мгновение стал страшным, но только на мгновение, и он снова опустил голову.

— Антон. — Я заглянул ему в глаза. — Мне твоё золото не нужно. Я пришёл за тобой и хочу увести тебя домой.

Он взглянул на меня исподлобья, его рот приоткрылся от удивления, а в глазах засветилась радость.

— Не нужнно ззоллото?

— Нет. — Я покачал головой и улыбнулся.

— Домой?

— Да, домой. Тебя ждут.

— Ктто?

— Твоя жена и дети. Ты их помнишь?

В его глазах запрыгали тревожные искорки, губы поджались. Он втянул голову в плечи. Он снова силился вспомнить, но, как видно у него ничего не получалось.

— Жженна?

— Жена. Её зовут Ольга. Ну, припоминаешь?

— Ннет. Я нне зннаю. Нне зннаю… — Его глаза бегали по сторонам. Он прижал ладони к вискам, лицо исказилось. — Ддом? Ннет. Я нне ппойду. — Он снова закрыл глаза ладонями.

— А как же твои дети? Ну, девчонки твои, а?

— Ннет. Нне ппойду. Нне знаю. — Я отодвинул стволом карабина его руки от лица. Я видел по его глазам, что он в растерянности. — Этто ммоё ззолото. Я уйдду, а, как же ззолото?

Он обвёл взглядом пещеру и вдруг вскочил на ноги, будто и не было никакого ранения.

9

Антон вскинул голову — в его глазах полыхала ярость.

Я тоже встал с камня и отошёл на шаг.

— Антон. Прилетит вертолёт, и ты улетишь домой. А я могу остаться и присмотреть тут за всем, пока тебя не будет.

— Да?! — Эхо заметалось между стен пещеры. — А-а…. Ты тоже…? Ты пришёл зза ззолотом.

Он шагнул через костёр и оказался в двух метрах от меня. В его руке поблескивал нож.

Я попятился, вскинул карабин и щёлкнул предохранителем.

— Антон, не делай этого.

Мои ладони увлажнились, и, честно говоря, я не знал, что делать. Палец на спусковом крючке задрожал.

Антон пригнулся и, покачиваясь из стороны в сторону, пошёл на меня короткими шагами. Я начал пятиться. Обучаясь в институте, я, примерно с год, посещал секцию бокса, и чувство дистанции у меня осталось. Он всё время пытался сократить расстояние между нами, а я, смещаясь в сторону его левой руки, оставался в недосягаемости от ножа. Он скрипел зубами и продолжал напирать, чуть припадая на левую ногу.

Я уходил от столкновения и понимал, что долго так продолжаться не может, но не мог ничего придумать. Я направлял ствол карабина ему в грудь, но выстрелить у меня не хватало духу.

Вот он подсел и бросился вперёд, сделав широкий выпад. Он выбросил вперёд правую руку, направляя клинок мне в живот. Я крутанул бёдрами и ушёл влево. Он развернулся и взмахнул ножом. Клинок свистнул в воздухе и описал сверкающую дугу. Я нырнул ему под руку и оказался у него за спиной. Он развернулся и замер. Мы смотрели друг другу в глаза и оба тяжело дышали. Его лицо исказилось гримасой ненависти, я же старался сохранять спокойствие и внимательно следил за каждым его движением.

— Я нни ккому де отдам. Этто моё. Вссё ммоё.

— Антон одумайся. Приди в себя. У тебя дома дети, жена. Ты устал. Ты болен. Тебе нужно в больницу. Там ты станешь, как и раньше, прежним Антохой.

— Нет!!

Он присел, схватил валяющийся на полу камень и бросил в меня. Я не успел среагировать, и если бы он попал, то наверняка разбил бы мне лоб, потому, что камень просвистел в нескольких сантиметрах над головой. Я растерялся и на мгновение потерял концентрацию. Он снова бросился вперёд и нанёс удар сверху вниз, как топором. Чувствуя, что не успеваю уйти из-под этого удара, я перехватил карабин обеими руками и вскинул его вверх. Лезвие ножа звякнуло о ствол. Антон навалился всем весом и давил, пытаясь повалить меня на спину. Я развернул корпус, пытаясь провалить его, но он уже схватился за карабин свободной левой рукой. Я попытался вырвать оружие, но он намертво вцепился в него, белыми костлявыми пальцами. Из его оскаленного рта вырвался победный вопль. Я ещё раз ушёл вправо и дёрнул карабин на себя, что было силы, но он взмахнул ножом, и мне, что бы не попасть под нож, пришлось отпустить карабин и отскочить назад.

Я остался без оружия, и готовился к самому страшному.

Но вместо того, что бы выстрелить в меня, Антон отбросил карабин в сторону, и снова пошёл на меня, скалясь и сверкая глазами. Он хрипло дышал и тихонько подвывал на выдохе.

Я сжал кулаки и подтянул их к груди. Антон взмахнул ножом, и я почувствовал, как клинок ударил меня в левую руку. Хрястнул рукав куртки. Боли я пока не ощущал. Я опустил руку вниз и увидел стекающую между пальцев тёмную тонкую струйку. Только теперь, я понял, что в любую минуту могу лишиться жизни.

Кровь прилила к лицу. Я вдруг вспомнил, что осталось от корейца и монтажника и мне стало страшно. Но страх, как это ни странно, не сковал меня, а только прибавил сил и решимости. Я подобрался и начал двигаться, раскачиваясь из стороны в сторону, будто на ринге.

Антон взвизгнул и, сделав короткий выпад, ткнул меня ножом в грудь. Я крутанул бёдрами и развернул корпус. Нож пролетел в сантиметре, а я нанёс ему прямой левой. Удар пришёлся по его верхней губе. Он тряхнул головой и снова пошёл на меня. Его глаза сделались страшными. В них горело только одно единственное желание — лишить меня жизни. Клинок сверкал в свете догорающего костра, а я, как мог, уворачивался, но чувствовал, что он быстрее меня. Его звериный порыв, был сильнее моего спокойствия.

Я отпрыгнул назад и, перешагнув через костёр, ударил ногой в кучу догорающих углей. Поднялся столб искр, но Антон будто ждал этого, он легко ушёл в сторону и набросился на меня с удвоенной силой, подогреваемой яростью зверя. Он не давал мне передышки, будто это не он был ранен в ногу, а я.

И вот тут я всерьёз испугался. Я едва уходил от его ударов, а из трёх нанесённых мной, всего один достиг цели, и только ещё больше разозлил его. Я тяжело дышал. Спина взмокла. Руки опускались, а ноги постепенно теряли упругость и становились тяжёлыми и ватными. У меня хватало сил и скорости только на то, что бы уходить от ножа.

Он уже два раза зацепил бок моей куртки, оставив на ткани два длинных пореза. От него воняло, как из выгребной ямы. Видимо он тоже обливался потом, но устал намного меньше меня. Он был быстр и вынослив, как волк, а я к этому времени, скорее всего, походил на загнанного оленя. Пот капал с волос, попадая на лицо. Я уже дышал ртом, но всё равно не мог восстановить дыхания. Но самое страшное было в том, что я не знал что, делать. Я ничего не мог противопоставить этой злобе и ярости.

Я несколько раз пытался овладеть карабином, но оба раза он опережал меня буквально на мгновение. В воздухе сверкало лезвие ножа, и я вынужден был отпрыгивать, либо назад, либо в сторону. Он отгонял меня от прохода, по которому я мог бы спастись бегством и старался прижать к стене, лишив меня возможности маневрировать. Я решил держаться до последнего, а там будь, что будет. В голове только одна мысль — в очередной раз увернуться от ножа. И нужно любой ценой добраться до карабина. Я даже о страхе забыл.

Я выработал некое подобие тактики и двигался по кругу против часовой стрелки, пока успевая увернуться от его правой руки. Ему приходилось тянуться за мной, и он чаще опирался на левую, раненную ногу, теряя скорость. Но в какой-то момент, во время очередного ухода, небольшой камешек попал мне под опорную ногу. Я почувствовал, что теряю опору и встал на колено. Этого было достаточно.

С диким воем он бросился на меня. Я повалился на спину и едва успел поднять вверх правую ногу. Только это спасло меня. Взмахнув ножом, он бросился на меня всем весом, но, наткнувшись на выброшенную вперёд ногу, отлетел назад и тоже упал на спину. Я попытался встать на ноги, но он сделал это раньше. Во второй раз ногу я поднять не успел, и он прижал меня каменному полу пещеры. Нож взлетел надо мной. Я вскинул вверх руки, но он сбил их в сторону свободной левой рукой и ударил сверху прямо мне в лицо.

Я качнул головой, и нож вонзился в пол, осыпав моё ухо мелкой пылью. Я попытался высвободиться, но он сжимал меня коленями с боков. Он прижал мои руки к полу и вновь замахнулся. Он визжал и скалился, и глаза его сверкали безумным огнём.

И в этот момент грянул выстрел.

Раздался чавкающий шлепок, и Антон завалился на спину, будто его в грудь ударили дубиной. Я лежал и смотрел на него расширившимися от ужаса глазами. Я услыхал его кашель. Он попытался подняться, потом прижал руку к груди и снова упал на спину. Я обернулся. В проходе стоял Маслюков с карабином наперевес. В наступившей тишине я услыхал его голос:

— Ты как, Владимирыч, жив?

Я в жизни не слышал приятнее звуков, чем эти.

Я снова посмотрел на Антона. Он лежал на спине. Его взгляд упёрся в потолок. Он открывал и закрывал рот, шумно и часто втягивая воздух. В его горле, что-то клокотало. Его рот окрасился кровью, которая стекала из уголков рта и терялась в густой, свалявшейся бороде.

У меня не было сил, что бы встать, потому я пополз на четвереньках и сел на колени рядом с ним. Я осторожно поднял его голову. Глаза широко открыты. На лице блаженная улыбка, только брови сдвинуты ко лбу, как у Пьеро да волосы на щеках окрасились кровью. Дыхание учащённое, со свистом и клокотанием.

— Антон! Антон! — Я осторожно встряхнул его.

От его лохмотьев смердело, как из выгребной ямы, в районе груди справа они стали липкими от крови. Я рванул их в стороны, обнажив худую в узлах мышц грудь. Кожа, давно не знавшая солнца была землисто-серой. Выше правого соска, сантиметров на пять, темнело отверстие, откуда струйкой вытекала кровь. Я прижал к отверстию ладонь и обернулся.

— У тебя остался бинт?

Маслюков кивнул и, опираясь на приклад карабина, как на костыль подошёл и протянул остатки бинта.

— Помоги! — Выкрикнул я и, положив голову Антона себе на колени, начал стаскивать с него набухшие потяжелевшие от крови лохмотья. И в это время Антон открыл глаза. Взгляд сделался тревожным, ничего не понимающим. Он осматривал свод пещеры, её стены. Он взглянул в лицо Маслюкова, перевёл взгляд на меня. Мы посмотрели друг другу в глаза. Казалось, он пытался что-то вспомнить, но это ему удавалось с трудом.

— Антон. — Я улыбнулся ему. — Ты как?

Я приложил кусок бинта к его ране, а он вдруг, хотя и с трудом, положил свою шершавую от мозолей ладонь поверх моей кисти и улыбнулся. Его голубые глаза блеснули чистотой, будто с них сняли мутную плёнку. Взгляд стал осознанным.

— Саня? — Голос Антона был хриплым. Он сглотнул, и его улыбку перечеркнула гримаса боли. — Где я? Что случилось?

Он снова обвёл всё, что нас окружало, взглядом. Его, полные слёз глаза сверкали. Он моргнул и слезинка, крохотным бриллиантом, скатилось по уже окрасившейся смертельной желтизной коже, а потом по разросшейся во всё лицо бороде.

— Антон. — Мой голос дрожал, и я едва сдерживался, что бы не расплакаться. — Всё будет хорошо.

— Отходит. — Маслюков, кряхтя и кривясь от боли, уселся на камень, подбросил в костёр сучьев и положил карабин на колени. — Недолго уже.

Я, будто испугавшись его слов, скинул с себя куртку, а потом рубашку. Я стащил с себя футболку, скомкал и прижал поверх бинта. Белая ткань футболки быстро становилась бурой. Он снова улыбнулся, и я почувствовал, как слабеет его рука. Его глаза медленно закрывались. Взгляд начал туманится.

— Антон! — Я снова тряхнул его. — Не закрывай глаза. Сейчас прилетит вертолёт, и мы вместе полетим в больницу. Я чувствовал, как по моим щекам бежали слёзы. «Плевать!» — Там Ольга и девчонки. Анька уже в школу пошла.

Антон качнул веками и поднял их. Его брови вновь сдвинулись к переносице, и он снова стал похож на сказочного Пьеро, только повзрослевшего и заросшего бородой. Он сжал мою руку и приподнял олову.

— Ольга? — Снова улыбка. Он сглотнул. — У неё… Она напечёт блинов, и … — Антон закашлялся и из уголка рта снова стекла струйка крови. — Самых вкусных блинов и мы … — Он снова закашлялся. — Мы …. А Аня наберёт в кружку сгущёнки. А Настя макнёт палец, … Ты прости меня, Саша… Я не … Я … Ольге ска …

Его рука упала на каменный пол пещеры. Голова легла на мои колени, откинулась назад и повернулась на бок. Из приоткрывшегося рта стекла ещё одна струйка крови. Его взгляд остановился. Послышался тихий вздох, и пламя разгорающегося костра начало тускнеть в его расширившихся зрачках.

Он уже умер, а я сидел и держал его голову на своих коленях. Я не знал, что делать. Маслюков посмотрел на меня и, кряхтя от боли, поднялся, опираясь на карабин.

— Оставь его, Владимирыч. Он уже в другом месте. — Маслюков взял фонарик. — Пойду, осмотрюсь.

Фонарик вспыхнул жёлтым светом, и луч его заскользил по стенам пещеры. Я сидел на месте и не двигался, будто боялся разбудить только что заснувшего друга. «Ах, Антоха-Антоха.» У меня перед глазами поплыли картинки. Я вспоминал эпизоды нашей с ним дружбы, работу, походы друг к другу в гости, семейные ужины, наши «Походы отцов» — так называл их Антон, когда мы с ним собирали детей и уезжали за город, оставив жён дома, отдохнуть от семейной суеты, а дети должны были беспрекословно слушаться нас, своих отцов.

Тишину нарушил голос Маслюкова:

— Ты погляди, Владимирыч. Тут у него целый склад.

Я осторожно приподнял голову Антона и встал, подложив под неё свою окровавленную футболку. Его лицо сделалось бледным, улыбка стала безмятежной — для него уже всё кончилось.

Маслюков стоял у дальней стены и рассматривал что-то, водя лучом фонарика из стороны в сторону. Я встал рядом и безразлично смотрел на то, как жёлтый кружок света выхватывает из темноты различные предметы, аккуратно разложенные вдоль стены. Чего тут только не было: сложенные стопками брезентовые плащи и куртки, сверху кожаная чёрная вся в металлических заклёпках куртка-косуха, а рядом с ней рабочий комбинезон нашей дорожной компании. Дальше стопками лежали тельняшки, рубахи, майки, футболки, трусы и даже носки. Отдельной кучкой сложены часы, мобильные телефоны, пачки сигарет, зажигалки, одна уже знакомая нам блесна монтажника из бригады Маслюкова и две шариковые ручки. Прислонённые к стене и покрытые слоем пыли стояли два ружья и длинный рыбацкий спиннинг, рядом пустой патронташ и куча мешков с палатками и рюкзаков. Потом шла посуда — чашки, ложки, ножи и кружки. Всё это было сложено в два больших чёрных от копоти котелка. Сверху горкой лежали несколько шампуров.

— Прямо музей охотничьих трофеев. — Маслюков качнул головой и улыбнулся одной половиной рта. Дальше на куске полиэтилена, расстеленном прямо на полу пещеры, сложенные горкой и пересыпанные крупной солью, лежали человеческие останки — всё, что осталось от корейца и монтажника. Рядом стоял до половины опустошённый мешок с солью.

— А вот и он. — Маслюков пнул сапогом в мешок. — Кто-то спёр его из столовки, примерно месяц назад. Завхоз всё не меня грешил, думал, я мясо солю. А он вот где.

Я не слушал Маслюкова. При виде засоленный человеческих останков я отошёл подальше. Меня рвало, просто выворачивало на изнанку.

— Ха, коптилка. — По пещере поплыл звук от удара по бочке. Маслюков осматривал нехитрое приспособление для копчения мяса.

Новый приступ рвоты согнул меня пополам. Глаза заволокло слезами. Шаги Маслюкова стихли, и я услыхал шорох брезента и его вздох, больше похожий на вопль.

— Ни хера себе! Владимирыч, ты погляди сюда.

Утеревшись рукавом я приблизился и взглянул туда, куда расширившимися глазами смотрел Маслюков. В свете фонарика, из-под сорванного им куска брезента солнечным светом сверкали и переливались кучи золотого песка. Их было две, и каждая примерно в метр высотой.

После всего, что произошло, меня уже ничего не могло удивить. Взглянув на золото с безразличием, я поднял кусок брезента, ушёл к костру и накрыл труп Антона. Потом подбросив в потухающий костёр сучьев, я уселся прямо на каменный пол пещеры.

— Слушай, Андрей Витальевич, у тебя коньяка не осталось?

Мы допили коньяк. Потом взглянув на часы, Маслюков сообщил, что уже шесть часов утра и снаружи уже светло. Потом мы долго шли по проходу в скале, пока не выбрались наружу. Тучи исчезли. Над нами сияло голубое-голубое небо. Ветер шелестел листвой кустарников. Всё тонуло в щебете птиц. Я вдохнул полной грудью.

— Вертолёт! — Выкрикнул Маслюков.

Я только теперь различил далёкий стрёкот винта, приближающегося вертолёта. Маслюков поднял вверх карабин и выстрелил несколько раз в воздух. Я уселся на траву и безразлично смотрел, как Маслюков собирает сухие сучья и ветки. Потом он развёл костёр и забросал его охапками зелёных веток и травы. В небо поднялся столб желтоватого дыма. Вдалеке, со стороны вахтового посёлка мы отчётливо услыхали, как кто-то четыре раза выстрелил в воздух.

Маслюков стоял на краю отвесной стены и смотрел сквозь оптический прицел карабина в сторону посёлка. Я сидел на траве, ошеломлённый случившимся. Я смотрел другую сторону — вниз, туда, где извиваясь между уступами, холодные воды Макаркина ручья, стремительно неслись к Гобилли. А она серебрилась в лучах только, что взошедшего солнца, мёртвая и безразличная ко всему.