Пролог

Теперь можно и познакомиться. Приветствие — это великое таинство, без него не выйдет отличного взаимопонимания, а эту рукопись стоит понять, уж поверьте. Я буду периодически обращаться к Вам, объясняя какие-то трудные моменты моего жизнеописания. Мне также придётся обозначить и себя, так как мой псевдоним ещё не раз окажется у Вас перед глазами, и чтобы устранить лишние вопросы, представлюсь заранее — «Э» или Экспериментатор, приятно познакомиться.

* * *

Чем более во мне крепло чувство, будто жить мне осталось не долго, тем сильнее разгоралось что-то вроде спешки. Всякий спех — это враг исследователя, поэтому некоторые из моих опытов давали не совсем достоверные результаты. Я то и дело сомневался в них, а если кто и был повинный во всём, так это только я сам. Я не пытался как-то переучить себя или избавиться от этой ускоренности, а принимал её как неотъемлемую часть себя. Ведь именно благодаря этой черте и начались мои экспериментирования. Мне были не известны причины такого поведения. Всегда подгоняемый чувством, что время утекает сквозь пальцы, опыты ставились с расценкой на максимальную продуктивность за чрезвычайно короткий срок. По началу, такой «скоростной» характер всё еще затуманивал мою прозорливость, не давая увидеть происходящее во всей широте, но теперь, всё предстаёт в таком отчётливом виде, что сомневаться в открывшемся мне уже не приходится. А причина моей уверенности проста — я умираю. Результат ли это моих завышенных ожиданий от экспериментального образа жизни? Может быть это кара за пренебрежительное отношение к самому дару, понимаемым мною как возможность постановки опыта? Мне сложно понять причину моего столь раннего ухода, и этим дневником я хочу сорвать уродующее моё зрение бельмо. Моё беспокойство идёт от предположения, будто это именно экспериментирование повинно в моём нынешнем состоянии. Но уверяю вас: ни один эксперт, даже ознакомившись с тремя последними годами моей жизни, не решится согласиться с этим. Если мысленно отмотать плёнку на три года назад, то мы как раз и получим период, когда, собственно, и родился сам Экспериментатор. Вас, конечно, может смутить тот факт, что я говорю о себе в третьем лице, но Экспериментатор и я — разного поля ягоды. Как человек, я существую двадцать один год. Экспериментатором же мне удалось прожить только три, но этими тремя годами я именно жил.

Мои опыты покоятся на границе семнадцати-восемнадцати лет. О всём предшествующем этому возрасту можно упоминать только в связке с «времяпрепровождением», но никак не с жизнью, ибо те года осенены бездумной формой существования, в путах которой, до поры, пребывает любой. Семнадцать лет я напитывался всем и вся словно губка. Но вскоре произошёл надлом. Он разразился пересмотром скопившихся переживаний от детства до самого отрочества. В них-то меня и смутили вещи, объяснить которые мне всё никак не удавалось. Пробы найти вожделенную подсказку проваливались одна за другой, и причина моих проигрышей была в слишком большом расчёте на других людей. Я пришёл к той народной мудрости, гласящей: «Если хочешь что-то сделать хорошо, сделай это сам», которая и продала мне билет на рейс судьбы экспериментатора. Исследователи бывают разные: одни боязливы, ползут миллиметровыми рывками; другой вид — это настоящие экспериментаторы, рискующие пойти во все тяжкие и готовые вколоть какую-то плохо опробованную инъекцию не подопытным грызунам, а себе самим. Мне благоволит такой тип: он не побрезгает вылепить из себя что-то такое, чего могут бояться, а в других случаях — над чем можно посмеяться, но суть, как в первом, так и во втором вариантах одна — это отсутствие страха перед постановкой своего «Я» на место испытуемого. Так поступил и я, когда понял, что ни один человек на этом свете не сможет ответить на мои вопросы. Кто-то попробует проткнуть меня упрёком, мол: «Да как семнадцатилетний юнец мог создать такое представление о людях, когда он и искать-то толком ещё не умеет?!». Позвольте же мне бережно отвести Вашу шпагу моей скромной, но всё же имеющей какой-то вес контратакой: если ответственность за столь молодую смерть и лежит на плечах моих исследований, то разве не оказал я милость всему мировому сообществу? Окажись эти «манускрипты» кладезем знаний, разве не хорошо, что юная душа не стала тянуть резину и решила взять всё и сразу? Я вижу здесь лишь великую услугу, если человек решает не оттягивать всё до последнего срока, а находит силы принять общечеловеческий долг прямо сейчас.

С этим напутствующим экскурсом, позвольте пустить Вас по следам нашего героя. Как и сказал в начале, я буду присматривать за Вами и давать разъяснения в трудных местах, а если какой-то отрезок покажется Вам тернистым, а мне — низкой возвышенностью, то не обессудьте: преодолевать его придётся без моих прямых указок. Вы, конечно, можете спросить: «Зачем писать что-то сложное, если автор отказывается помогать своему читателю?» Но не кроется ли за этим противоречием взаимность читателя и автора? Хотите — проникайтесь. Не хотите — просто закройте и не читайте: я не приговариваю и не принуждаю. Книги — это нечто весьма деликатное и заглатывать их без капельки трудности то же, как полностью вверить себя поддержке со стороны, совершенно забыв при этом о своей самостоятельности, а мне этого как раз и не нужно. Я хочу увидеть Вас достаточно самостоятельными в тех же вопросах, которые подстрекали меня в каждом эксперименте: хочется узнать, верны ли были те или иные повороты. Жаль только, что ответы застать мне уже не удастся.

Всё, чего только и смею просить, это только, чтобы сказанное здесь воспримется не как чужая, но глубоко личностная история. Хочется, чтобы блики глади моей судьбы запечатлелись и в Вашей собственной, тем самым пробудив ото сна новых экспериментаторов.