Начало

Глава II

I

Печать рокового дня, Миша точно знал всей своей натурой, что сегодня лучше не выходить из дома, а еще лучше вообще не вставать с постели. Но увы, кто слушает свои внутренние чувства? Точно не Михаил Рязанцев. Встал, умылся, позавтракал, оделся, вышел.

Дождь лил как из ведра, и эта погода чертовски радовала. Он был счастлив, ощущая капли дождя на своей коже. Как и все прожитое время, после приговора, он был счастлив всему, что происходит с ним.

Редкий случай, Миша вышел из дома днем. Увы, обстоятельства вынудили его, отправится на старое место работы. В отделе учета времени, произошла какая-то ошибка, и Наталья Евгеньевна (ответственная за эту ошибку) со словами: — «Миша приезжай, вместе попробуем разобраться. Иначе мне точно конец» — упросила его приехать в офис.

Миша направился к метро, путь до работы был не близкий.

Миша значительно задумался. Его лицо потяжелело, помрачнело. Глаза опустились вниз. О чем же он думал, что заставило его сменить улыбку на печаль?

Эти лица. Каждый рабочий день, я спускался и поднимался по эскалатору, каждый день, я видел тысячи и десятки тысяч лиц. Но не видел главного. Радости и счастья. И вот опять. Тысячи лиц и все несчастны. Ни одной улыбки. Разве так сложно просто улыбнуться человеку, который смотрит на тебя, пока ты спускаешься? Мертвые, несчастные люди, сами обрекают себя на страдание. Сами не ценят то, что имеют. Как там говорится — «Что имеем, не храним, потерявши плачем?» Многие из них даже не больны, и не им осталось жить девять месяцев, а мне.

Миша откровенно призирал людей. Призирал и в то же время, жалостливо любил их. Ему хотелось кричать, чтобы обратить их внимание на жизнь, которая утекает сквозь пальцы, пока они, уткнувшись в свои телефоны, впустую теряют день за днем.

II

Кажется, в начале второй главы речь шла о «роковом дне». И нет, это не Мишина смерть, как многие из вас могли подумать, нет — это куда страшнее. Испытание. Вот так на закате своих дней, Мишу угораздило, вляпаться. А именно.

Миша увидел ее в метро. С первого взгляда она поразила его своей необычайной привлекательностью, харизмой, природным обаянием помноженный на божественную красоту.

Блондинка с голубыми глазами (прямо классика жанра) двадцати пяти лет высокого роста почти на пол головы выше его, одетая в серое пальто, которое было буквально сшито по ее фигуре, темно синие брюки и черные замшевые туфли, по фасону очень сильно походившие на мужские.

Поезд подъехал, они вошли в вагон. Блондинка села посередине. Миша, чтобы не напугать ее ушел в самый конец и остался стоять там оперевшись на стену вагона. Несколько минут он, с упоением открыв рот, позабыв про всех, смотрел на нее: — «Боже как она прекрасна, и даже не потому, что сейчас я начал видеть прекрасное во всем, что раньше не замечал, а по другому. Существуют женщины, на которых достаточно просто смотреть, смотреть и уже пребывать в состоянии экзальтации. Если красота и спасет мир, то именно в таких белокурых голубоглазых обличиях как она».

Поезд промчался три станции, а он все смотрел и смотрел. Подъезжая к четвертой, она резко и даже грубо бросила свой взор в сторону Миши. Они встретились глазами, только она не испугалась и даже не смутилась, как часто бывает с девушками. Может быть, она уже привыкла к такому вниманию и для нее это не ново? Зато Миша смутился, Миша испугался. Потупив глаза, сразу же опомнился, будто бы ведро холодной воды на голову. Ее порадовало это смущение, краем глаза Миша увидел, улыбку.

Но это все не то, это все не важно, она удивляла другим. Радость, безграничная необузданная радость к жизни. Ее глаза горели, она улыбалась. Весь мир к ее ногам, все земное к ее ногам, всю мертвую толпу к…

Блондинка вышла на шестой станции и Миша, как завороженный пошел за ней. Она действовала на него, как звук свирели заклинателя на подвластную ему змею. Она встала на эскалаторное полотно, Миша пропустил два человека вперед и встал за ними, по всем правилам конспирации. Вышли на поверхность. Мелкий и противный дождь, намочил улицу и собирался посягнуть на сухость выходящих людей.

— Нет, нет, нет, нет — невнятно залепетал Миша. — Она промокнет, она заболеет.

Почему же он так сильно боялся за нее? Уже тогда, наш бедный друг понял всю серьезность ситуации, всю обреченность, безвыходность. Мишин страх развеялся, когда голубоглазая, достала маленький черный зонтик, призванный, защитить ее от дождя, а его от страха.

Дождь усиливался, и муравьиная толпа бежала, прикрываясь, чем попало: папками, сумками, газетами. А он все шел за ней, не обращая внимания, на то, что весь промок до нитки.

Пройдя два квартала, она зачем-то обернулась назад. Она увидела его, она узнала его. Ооооо!!! Этот неловкий момент. Миша быстро повернулся и побежал назад к метро, собирая по пути все лужи, которые были повсюду. Но… Побег его длился не долго. Непонятная, магнитом притягивающая сила развернула его. Миша побежал еще быстрей, но уже назад, за ней. И вот виднеется ее пальто, вот он ее черный зонт, она не ушла далеко, он не потерял ее, иначе Миша бы не простил себя, не простил весь мир, за то, что убежал.

Она свернула на улицу, на которой почти не было людей, но Мишу уже не пугало ничего — «заметит, так заметит, терять мне все равно нечего. Будь, что будет». Вот он ее подъезд. Она открыла дверь и вошла. А Миша все стоял, как вкопанный, стоял и ждал, чего? — Чуда?

Прошло пять, потом еще пять, которые в сумме составили десять, мучительно долгих минут. Миша выглядел так, будто бы только, что искупался в реке, лицо его выражало, боль, словно он не просто искупался, а еще и вода была ледяная и вонючая.

Полностью уничтоженный «роковым днем» Миша направился домой. Раздавшийся сзади голос, был похож на раскатистый удар грома, от которого затряслись окна и задрожали ставни.

— Парень, я тебя узнала, куда же ты пошел, стой! — Радостно и наивно, закричала она.

Миша повернулся, дрожа от холода и не понимая, что происходит. — Яяяяя… Яяяя…

— Да что же ты мямлишь. Подойди, ты ведь от метро шел за мной. Да еще и убежал, когда я заметила тебя. А сейчас зашла домой и увидела в окно как ты стоишь. Оооо, мне так стало жалко тебя, что, я не выдержала и спустилась. Меня зовут Саша, а тебя? — Она протараторила это в несколько секунд. Радостная непонятно от чего, наивная и беззаботная.

— Меня… Миша… Простите, простите — я вовсе не хотел Вас пугать. Растерянный, еще не пришедший в себя, до сих пор не понимающий, что происходит, он загородил какую-то невнятную чушь.

— Да с чего ты взял, что напугал меня? Я вовсе не испугалась, в отличие от тебя. Нуууу, так и будем здесь стоять? Войдем в дом, я напою тебя чаем, ты немного просохнешь, и потом пойдешь к себе.

Последние слова еще больше ошеломили Мишу, и она сама, воплощение доверия и искренности. Светлая и радужная. Не побоюсь этого слова «святая наивность».

Сашина квартира была на седьмом этаже, лифт, как и полагается, не работал. Она шла впереди, а он за ней. В ушах стоял звон, и Миша не слышал, что она лепетала, вероятно, что-то рассказывала, при этом махала руками, и восклицала. Голубоглазая говорила не переставая. Они небыли знакомы даже и десяти минут, а она уже вела себя с ним, как со старым и добрым знакомым.

Ее квартира была, в идеальном порядке. Миша снял промокшее пальто и бросил его у входа. Голубоглазая провела его на кухню и усадила на стул.

— Сейчас я повешу пальто сушиться. А ты сиди здесь, я принесу полотенце — он кивнул головой в знак согласия. Саша снова улыбнулась и ушла.

— Вот держи — сказала она, протягивая руку с полотенцем.

Что уж тут сказать, даже полотенце выражало радость. Оно было зеленое, а по середине нарисовано солнце.

Миша потихоньку приходил в себя, тепло горячего чая, и внутреннее тепло раскрепостили его. Он чувствовал себя в «своей тарелке» по-домашнему уютно и спокойно. Может быть, потому что она была рядом? Потому, что он видел в ней своего человека? Может быть потому, что он влюбился?

— Извини за вопрос, но я не могу не спросить: тебе не страшно вот так вот, пускать совершенно незнакомого человека к себе домой, зная, что он от метро следил за тобой. Возможно я маньяк или сумасшедший.

— Ты — сумасшедший, ведь влюбленные люди все отчасти сумасшедшие.

Прежняя уверенность в себе моментально пропала. Миша покраснел, сердце забилось чаще. Он снова потерял контроль над словами, залепетал:

— Яяяяя, ни в кого не влюблен, яяяя, просто… просто, я шел и потом… просто шел…

— Да-да, ты просто шел, просто не отрывая взгляда, смотрел на меня в метро, просто стоял под дождем у моего подъезда. Я все понимаю, прекрасно понимаю. Ты влюбился в меня по уши, как мальчишка.

Со стороны это могло показаться пыткой. Ведь она действительно все поняла, и он все понял. Саша неумолимо, с какой-то ребяческой интонацией давила его, а Миша краснел, отнекивался, как третьеклашка, который вот-вот заплачет.

Зачем же, голубоглазая, так избивала его? А может, и она влюбилась? А может и она пропала?

III

Миша конечно понимал, что это чувство, этот любовный порыв априори обречен на провал. Он попытался забыть, выбросить эти милые голубые глаза из головы. Хвалил себя за то, что не спросил номера ее телефона вчера. Но от этого становилось еще больнее. Нет, он уже ничего не сможет сделать со своими мыслями; но, как и в случае с Ильей — это было не все.

Для того, что бы понять, почему же Миша так испугался этого страшного чувства, стоит рассказать одну интересную историю, из Мишиного прошлого, которую не знает ни Илья, ни Володя. Рязанцев долго держал ее в тайне. И рассказал лишь однажды, совершенно не знакомому человеку, с которым они случайно (а может и не случайно, в зависимости от того верите ли вы в судьбу) заболтались на спортивной площадке. Миша делал так всегда, когда прошлое вырывалась из груди, когда ему было тесно в душе.

Сама история такова.

Любил я лишь однажды, да и то не долго, хотя уже сейчас я вряд ли смогу припомнить ее лицо, ее улыбку, ее глаза, ее голос. Где она сейчас? Одна или вышла замуж, я не знаю. Мы расстались так же нелепо, как и познакомились. А началось все так.

Мне было шестнадцать лет, и если вы думаете, что в любви решает возраст или какие-то другие критерии или категории, то мне искренни вас жаль. Ну так вот, мне было шестнадцать лет, и я страстно любил музыку — пел и играл на контрабасе в русском народном ансамбле, таких же подростков как и я. Наш ансамбль пользовался довольной популярностью. Поэтому мы выступали не только в пределах Москвы, но и в ближних и дальних регионах нашей необъятной родины.

Однажды, а это была середина ноября, нам сообщили, что мы едем выступать в город Владимир. Поездка как поездка, ничего необычного. Выезд был через неделю. Мы хорошо подготовились, и были готовы выехать, хоть сейчас. Одну из самых больших радостей наших поездок составляла возможность не ходить в школу; не ходить официально, да еще и грамоты получать на линейках, «За активное участие в художественной самодеятельности».

Неделя пролетела незаметно, и вот, мы уже на полпути к городу Владимиру. Поселили нас в ужаснейших условиях, а именно в детском доме, оставленном детьми на каникулы. Благо была горячая вода, и кормили достаточно не плохо, иначе я убежал бы пешком оттуда. Оооо! Этот великий и мною любимый случай, он все решает, ему все подвластно. Случись так, что нас поселили бы в другое место (а такое тоже было возможно, просто его заняли другие раньше нас приехавшие коллективы) я бы ни когда не встретил ее…

Весь конкурс состоял из двух выступлений. На один день, одно выступление. Третий день отводился на подведение и оглашение результатов членами жюри. Утром четвертого дня, мы должны были ехать домой. Как и полагается, мы выступили безукоризненно, и уже в два часа дня были в своих номерах. Нас покормили, и все разошлись по своим делам. Я пошел гулять где-то, в четыре часа, а вернулся уже под вечер часов в семь. Не буду описывать и рассказывать, где я был и что видел, а начну пододвигаться к описанию встречи с ней. Ну так вот, вернулся я в семь, и не успев раздеться, был пойман младшим, подрастающим поколением нашего коллектива. Меня заставляли играть в прятки, я долго отнекивался и даже прибегнул к вранью, уверяя, что замерз, и что голова болит; к несчастью основную часть подрастающего поколения составляли женщины, а женщина, как известно в любом возрасте женщина, и отказы она не принимает. Без всякой жеребьевки и того подобного выяснения кто будет искать, меня коллегиально назначили водой. Я досчитал до десяти и начал. Наши комнаты располагались на втором этаже, и я сразу же решил обыскать верхний третий этаж, так как слышал, куда побежали мои маленькие друзья. Поднялся, повернул направо, не увидел никого, прошел чуть дальше. У большого деревянного окна увидел девчонок сидящих на скамейке, громко спорящих на какую-то музыкальную тему. Не долго думая, я решил сжульничать и расспросить у них, о месторасположении прячущихся.

— Здравствуйте — величаво улыбаясь, продекламировал я. — Может быть, тут пробегали дети лет десяти? Мы в прятки играем, я вожу.

— Разве в прятки так играют? Что-то я не припомню в правилах, что бы вода ходил и расспрашивал у других, кто, где сидит — сказала одна из толпы достаточно дерзко и напористо.

— Мне вовсе не интересна и не нужна эта игра, меня принудили к ней, и я хочу побыстрей отделаться.

— Не честно, не честно — завопила разгневанная Соня, которая пряталась в соседней комнате и которая прекрасно слышала наш разговор. — Дурак, я больше не хочу играть с тобой в прятки, и вообще иди куда хотел. Получив официальный отказ от игры с «молодежью» я удалился к себе в комнату.

Я уже почти засыпал, когда неожиданный стук в дверь унес все зачатки дремоты. — «Да-да войдите». Дверь распахнулась, и я увидел ее, ту самую дерзкую и знающую все правила, незнакомку отказавшуюся «сдавать» моих оппонентов. Она была не одна, а пришла с подругой, с апломбом прошла в комнату и уселась на стул.

— Мы к тебе знакомиться пришли.

Эти слова окончательно утопили меня.

— Знакомится? Со мной?

— Нет не с тобой, со стеной, которая позади.

Я выглядел полным идиотом.

— Хорошо, давайте знакомится, замялся я.

— Я Маша — представилась незнакомка — подругу мою зовут Катя. Ты уж извини за прямоту, но мы тебя еще вчера заметили, на выступлении, наш выход был в аккурат, через три номера после вас. Вот, мы еще вчера хотели познакомиться с тобой, но вы рано ушли. А сегодня увидели тебя у нас на этаже, подумали, что ты сам пришел знакомиться, но ожидания не оправдались. Вот так вечно, все надо самим делать, ох мужчины, какие же вы завоеватели, если даже познакомиться не можете подойти, ладно оставим это, как тебя зовут?

Она напала на меня, с такой страстью, что я даже испугался, да будь у нее копье в руке, мне кажется, она бы заколола меня прямо там. Я краснел с каждой секундой все больше и больше. Хотел, было сказать, что титул завоевателя мне не нужен, да и знакомится, я не собирался, но испугавшись «страшных последствий» передумал.

— Михаил — ошеломленно отозвался на вопрос.

— Ух ты, как официально, будешь просто Миша, хорошо? — Миша?

— Да-да хорошо.

Она просто захватила меня, я сдался без боя — сразу же. Это была настоящая амазонка, покорительница, императрица. Я и слово сказать боялся. Она чувствовала это, и ей нравилось.

Где-то с час, мы робко и не решительно знакомились, узнавая все больше, и больше друг о друге. Потом Катя, захотела спать, и мы проводили ее до комнаты. После присели в коридоре.

Мы разговаривали обо всем. Неловкость — возникшая при знакомстве испарилась. Я чувствовал себя окрыленным, она зажгла интерес к себе. Так просидели почти до утра, а я еще не насытился общением. Мало, мало, мало, мне не хотелось отпускать ее, я хотел разговаривать, забыв про то, что скоро вставать, что нужно отдохнуть, хотя бы чуть-чуть, ибо очень вредно для связок, не спать ночами. Мне было плевать на все. Так же как и ей. Нашу дискуссию прервал художественный руководитель Маши. Злая, разъяренная женщина, проводя обход своих девочек, не нашла одну из них. Далее, она перепугалась и побежала искать. Нашла быстро, и прямо с ходу не сбавляя обороты, начала кричать. Досталось даже мне. На этом наши «вечерние» посиделки закончились. Радовала лишь мысль о том, что завтра мы увидимся снова.

Завтрашний день мы провели полностью вдвоем. Так же как и послезавтрашний. Я уже чувствовал, что потерян, что влип, по самые колени в непроходимую жижу, которая с каждой секундой все сильнее и сильнее затягивает меня.

Не сказать, что Маша была, чудовищно красива. Нет. Но в ней было больше привлекательности, нежели в самой смазливой девчонке из всех, кого я встречал. Она не боялась сделать первый шаг, а я боялся. Я всегда его боялся, и всегда подсознательно ждал, что кто-нибудь сделает его вместо меня.

Мы сидели в темном коридоре прямо по середине, на четвертом этаже там, где нас точно бы никто не нашел. Справа и слева горел свет, который доходил до одной второй расстояния с каждого края, не задевая нас. Вся Машина ретивость и победоносность ушла. Она оказалась очень хрупкой и утонченной творческой натурой. Я держал ее за руку и рассказывал, выдуманные мною смешные истории. Маша нежно улыбалась и с сарказмом подтрунивала меня, понимая, что всего этого не было.

Я был счастлив.

— Ну, так вот солнце мое — сказал я и приготовился залить в уши очередную небывалую историю «из жизни».

Дело было в школе. В этот день, мне наконец-то удалось усесться за последнюю парту. У меня была боязнь первых парт, а учителя смеялись над моей фобией и усаживали именно за них. Скольких усилий мне стоило тогда пробиться в конец. Но дело сделано, я сижу за ней. Пожалуй, я чувствовал себя настоящим «Христофором Колумбом» — открывателем новых парт! Сегодня мы должны были писать сочинение. Я всегда любил Русский язык, да и как можно не любить его, еже ли я Русский? Двадцать, может быть двадцать пять минут, потребовалось мне на написание текста, и вот сочинение уже блестит у меня в тетради.

— До чего же я хорош!!!

Подумал я и упав головой в сложенные на парте руки, тихонько засмеялся. Подтянувшись на стуле, я начал ломать голову над цитатой. Ах да, я забыл сказать, что сочинение должно было сопровождаться, афоризмом или фразеологизмом, или коротким четверостишием, подходящим по смыслу к теме.

— Быть, или не быть? — громко и ясно произнес я в голове знакомое выражение.

Засмеялся еще пуще прежнего, немного испугался, что потревожу не начинавших писать двоечников. Потом подумал, и сделал серьезное лицо, будто бы сильно озадачен происходящем.

— И все-таки «Быть или не быть» прозвучало бы идеально. Представляю смех одноклассников, когда Алла Юрьевна, во весь голос, в конце сочинения, про осень выдала цитату «Быть или не быть — вот в чем вопрос?». Бьюсь об заклад, ребята бы разорвались от смеха. Ну да ладно. Посмотрев на Аллу Юрьевну, и похоронив мысли о веселье, мои глаза загорелись. Я начал писать.

Осенняя Москва!

Как много красок в этом слове.

Как много радости и горя!

Души моей багряный листопад!

Подозвав Аллу Юрьевну и сделав грустные глаза, я сказал:

— Цитирую интересное четверостишие, но…. — замялся я — забыл, кто автор, не подскажете?

Бросив, «умный», надменный и высокомерный взгляд Алла Юрьевна посмотрела, сначала в тетрадь, а потом на меня и сказала:

— Это из раннего творчества Тютчева.

Я не смог сдержать смеха. Потому что, автором был не Тютчев, а я.

Маша засмеялась. И может быть, даже немного поверила в эту историю.

Рядом с ней, я не чувствовал себя одиноким…

Но, увы! Всему приходит конец. Настал день прощаться. Вещи упакованы, автобус ждет снаружи. Я взял ее чемодан, и мы медленно-медленно спустились вниз по лестнице, в которой каждая ступенька отдавалась тяжелым ударом на душе, предварительно пропустив всех девчонок из ее коллектива вперед; да и сами они все прекрасно понимали.

— Ну, значит пришло время прощаться? — сказала она, и я увидел, как заблестели ее глаза.

— Пора — сказал я, всеми силами пытаясь сдержать слезы, которые наворачивались, сдавливая горло.

— Но мы же не прощаемся? Ты же будешь писать мне, и я буду писать тебе, тем более в наш век технологий… — всхлипывая и понижая голос, не договорила она.

— Да… я буду писать, и звонить тоже буду.

— Маша, ну где ты там? — раздался голос издалека, от уже выходящей за двери толпы, который перебил меня.

Она ничего не ответила, молча, прикрывая лицо рукой, взяла свой чемодан и пошла вдаль по длинному-длинному коридору, который вел прямиком к выходу. Я, так же молча, с содроганием на сердце стоял и смотрел, как она уходит. Пройдя полу пути, Маша бросила свои вещи, и в секунду оказалась подле меня. Я почувствовал огонь на губах, и прикосновение мокрой щеки. Это был последний, прощальный поцелуй.

Приехав домой, я заблокировал ее везде, не потому, что врал о своей симпатии или потому, что остыл, а из-за того, что понимал, какую силу имеет расстояние. Лучше сейчас, со всего размаха прямо под корень. Так будет легче в первую очередь для меня, для меня… Больше я ее никогда не видел.

И да, Миша всегда боялся любви. Даже если он не был бы болен, отважится на такой важный шаг, он вряд ли бы смог. Болезнь была только отговоркой.

IV

У человека есть три великие силы, которыми он может прийти к просвещению: сила любви, сила дружбы, сила мысли. Если ты соберешь их воедино — ты станешь Богом. Ухватившись, и следуя, хотя бы за одной из них, ты достигнешь просветления, а за просветлением гармонию и вершину человеческих исканий — Счастье. Ветер, ветер, ветер. Все забывают про ветер. Северный ветер. Он забирает у человека все любовь, дружбу. Он не в состоянии забрать только мысли, выходит, что сила мысли выше всего? Беспроигрышный вариант.

Сила любви — вертелось в голове у Миши. И какая в ней сила? Что хорошего в том, что вы постоянно вместе, что вы постоянно рядом? Это же неудобно как минимум.

В Мишином понимании любовь — это всегда непрерывное время препровождение вместе. Он никогда не рассматривал другой любви. Только вместе, только рука об руку.

Эта самая любовь для него, как огонь для древних люде, он пугал и в тоже время притягивал. Миша всегда с успехом ломал эти магниты. Но не сейчас. Возможно, из-за того, что перед смертью он хотел вкусить этот запретный плод.

Только тут вопрос вставал в другом. Нужен ли он ей, такой. Ведь даже сами мысли о том, что он может рассчитывать на что-то, ассоциировались в Мишиной голове с эгоизмом. Он болен, и на этом все.

Он рисовал в голове картины, как они вместе гуляют по парку, как он держит ее за руку, как он провожает ее до дома. Как они засыпают в одно постели…

Потом другие мысли. Ухудшение здоровья. Страшные боли. Смерть. Гроб. Его похороны. Ее слезы. Ее боль…

Все!!! Он решил, он твердо решил. Никогда не вспоминать ее, никогда не произносить ее имя, никогда, никогда. Да будет так.

V

О Мишиной болезни, я должен был рассказать еще в начале. У многих, наверное, уже возникают вопросы — «Почему, он не корчится от страшных болей, и почему, он еще не прикован к постели?». Мишин случай, при прочих равных условиях, нужно считать чудом. Это все объясняется наукой, и в медицинской практике, уже были зафиксированы такие случаи. Человек это смесь всевозможных физико-химических процессов. И то, что свойственно для одного, совершенно не свойственно для другого. Индивидуальные особенности организма, именно так называется, то самое чудо, благодаря которому Мишина болезнь повернула немного в другую сторону, нежели всем нам знакомое ее проявление.

VI

Телефонный звонок разорвал ночную тишину.

— Але, Мишаааа — раздался явно не трезвый голос Ильи.

— Да

— Не разбудил?

— Нет, все хорошо.

— Ты там опять, что ли обутый и одетый по дому ходишь?

— В точку.

— Приезжай.

Илья бросил трубку.

Илья жил почти в шаговой доступности. Почти — это порядка часа пешком. Хотя в этот раз Миша добрался быстрее, осознавая, что у Ильи явно что-то произошло, иначе он бы не напился.

Дверь была не заперта. Миша, предчувствуя это, без всяких звонков вошел в квартиру. В нос сразу ударил тошнотно-алкогольный запах, который усиливался из-за высокой температуры.

Илья сидел на кухне. Вид его был страшен: красные глаза и недельная небритость, делали свое дело.

— Аааа, это ты друг — сказал Илья, разворачивая корпус к Мише.

— С утра был я.

— Смешно.

Илья сильно растягивал слова, было видно, что он уже очень пьян.

— На самом деле, не очень — грубо отозвался Миша, ему явно не нравилась эта картина.

— Что за повод, о котором даже мы не знаем? И почему, ты только меня пригласил? Почему Вову не позвал.

— Это только наше дело.

— Мммм, я, кажется, начинаю понимать — ответил Миша и пододвинул к себе табурет.

— Нееет, поверь мне, ты ничего не понимаешь.

— Дело же в брате — да?

— Да, только ты все равно ничего не понимаешь. Сегодня ровно десять лет, как его не стало.

— И поэтому ты напился?

— Нет, не поэтому, дата здесь не причем.

— А что тогда?

— Осознание, которое сильнее времени…

Миша молчал, решительно ничего не понимая. Прошло десять минут. Начинало казаться, что друзья снова перешли на другую стадию своего общения — долгое прострационное молчание. Но нет. Илья не мог молчать.

— Это я убил его.

Воздух задрожал, слова загремели.

— Это я убил его. Я во всем виноват.

Миша не сказал ничего, он продолжал смотреть в пол. Его волнение выдавали лишь ноги, которые пустились в пляску на танцплощадке волнительной дрожи.

— Он мог жить, мог. Ему надо было только понять, что маму уже не вернешь. Что она ушла любя нас. А этой-то самой любви, ему и не хватало. Я мог, мог дать ее ему. Я мог поддержать его.

Снова молчание.

Илья поднес стакан ко рту. Руки его дрожали. Он сделал глоток, поморщился. Посмотрел пьяными глазами в окно. Резко разорвал тишину.

— Знаешь, тот день был такой же пасмурный, такой же тяжелый, как и тот когда нас забрали. Димина депрессия не заканчивалась, хотя прошло уже много времени. Отцу было плевать на нас, хоть он и взял опекунство на себя. Он пожил с нами месяц. Показал школу и немного акклиматизировал в социуме большого города. У него была другая семья, он жил с ними. Каждую субботу или воскресенье, он привозил продукты и деньги на проживание. А потом и вовсе стал пропадать на месяца и даже больше. С братом мы почти не общались. Что-то лопнуло в тот день. Мы больше не ходили в школу вместе, не разговаривали, и даже когда выходили в одно время, просто шли рядом бессловно и беззвучно. Мне было тяжело. Но ему было еще тяжелее. Сейчас я это точно знаю.

Снова тяжелая-тяжелая тишина.

Знаешь — у Ильи начинался истерически смех. — Знаешь, еще громче повторил он с уже перекосившей его лицо улыбкой. Мне что-то начинает казаться, что во всем виновата погода. Этот серый день смерти. Я его узнал. Он пришел в мою жизнь снова. Сейчас я вспоминаю этот день. Он был черт того дери такой же, такой же.

Я собрался в школу. Дима лежал в постели и даже не думал вставать, хотя он не спал. Я ничего не сказал ему по этому поводу. Собрался и ушел один. Брат в этот день вовсе не ходил на занятия.

Я уже шел домой, когда он позвонил.

— Брат — сухо сказал он — когда придешь домой, поднимись на крышу.

— Хорошо.

Какая же я мразь, я даже не спросил зачем. Я просто сказал ХОРОШО. Лучше бы я вообще промолчал.

Я поднялся на крышу.

Дима сидел на краю. Свесив ноги в низ. Погода предвещала дождь. Приближался холодный вечер. К слову сказать, это была осень.

Я подошел и сел рядом с ним.

— Как прошел день? — Спросил Дима, голосом полным любви и ласки.

— Хорошо — сказал я…… Х О Р О Ш О…..

— Как ты думаешь — продолжал Дима, уставившись вдаль — Мама на небесах?

— Прости — что?

— Мама на небесах?

— Дима, это все ради чего ты меня позвал?

Как же сухо звучали эти слова, как же подло я предавал брата.

— Ответь, это важно.

Я промолчал, просто ничего не говоря, встал и пошел к выходу.

— Я все равно тебя люблю — крикнул он голосом, который был уже мертв…

А дальше, дальше…

Слезы прорвали плотину и вылились неудержимой, бурною волной из глаз Ильи.

Даа-дааальше по-полеттт и ссс-мееертьь и пуу-сстота.

Я закрываю глаза, и вижу, как Дима сиди на краю крыши, свесив ноги, и легкая улыбка, граничащая с безумством, играет на его лице. Он в своей желтой куртке, в старой потрепанной шапке. Ветер, еще ветер дует, и горизонт, очень лелеющий, я бы даже сказал кровавый. Закрываю глаза, и все повторяется снова и снова.

Илья уже не сдерживал слез, да он и не пытался.

Тишина — затопленная слезами. Посреди всего этого — объятие, крепкое, дружеское объятие. Наполненное: смертями, горем, болью, разочарованием и потерями. Но в тоже время самое чистое и самое светлое. Миша прижал его к себе, будто любящая мать прижала своего непутевого сына.

— Все будет хорошо друг. Больше в твоей жизни не будет потерь…

Сколько же лжи было в этих словах…

Страшное лукавство.

VII

Как не пытался наш герой забыть свою голубоглазую знакомую, как не убивал мысли о ней, у него ничего не получалось. Пару раз он срывался, хватал свое пальто и вылетал на улицу, направляясь к знакомому дому. Но его что-то останавливало, что-то удерживало от этого.

Кругом туман, куда идти, может быть сесть и ждать пока он развеется? А, что если он не развеется, если он вечен? Тогда остается плестись, куда глаза глядят в надежде выти из него, и может быть снова, увидеть солнце.

Миша дождался ночи и отправился на прогулку. Ночная Москва всегда благотворно влияла на него, всегда успокаивала и уносила ненужные мысли.