Глава IV «Le chien et le cercle»

Глава IV

«Le chien et le cercle»

Было начало четвёртого, когда я вышел на улицу. Погода была прекрасная, безветренная, солнце ярко светило над головой и слепило глаза. Я сошел со двора и направился по улице в сторону остановки. Путь занимал примерно с пятнадцать минут, и я по пути успевал выкурить сигарету. Дурная привычка, я знаю, но в этом есть некоторое расслабление. Порою, когда на тебя нахлынывают различные неприятности, а на меня они в последнее время посягают довольно часто, хочется затуманить голову, оболваниться и не думать вообще ни о чем, и сигареты как нельзя кстати хорошо с этим справляются.

Наш дом был в поселке Высокоключевой — странное название. Сколько я здесь бывал, я не приметил ни одного ключа, хотя они, может быть, и есть где-то. Большой двухэтажный дом светло-зеленого цвета располагался на Большом проспекте, огороженный невысоким деревянным забором, местами поросшим жгучей крапивой. Надо будет заставить Арсения покосить крапивку или самому взяться за косу, а почему бы и нет?! Помахать косой, почувствовать запах свежескошенной крапивы. Мужицкая деревенская работа, работа — наслаждение: это уж лучше, чем грузить уголь в мои юношеские кочегарные годы. Сколько здоровья угробил в то время… Матрена Степановна заведует огородом, в ее распоряжении два парника и теплица. Раньше этим занималась моя бабушка — до того как слегла, а до нее — мой дед. Как рассказывала Элеонора Степановна, он был настоящим виртуозом по посадке и ухаживанию за помидорами и огурцами. Поливал по графику, отстригал каждый лишний отросточек, листик. Удобрял всякими разными странностями и следил за температурой чуть ли не каждый час.

У нас в саду росло много цветов, яблони и вишня. У самого забора стоял колодец, вырытый моим дедом, а чуть дальше — сарай с различными

инструментами. Проще перечислить, чего там не было, дед любил пиршество инструментария, особенно садоводческие лопатки от мала до велика, лейки с разными насадками.

Не сарай, а настоящий музей просто. От дома я добирался пешком до железнодорожной станции, а там — прямиком до Петербурга час езды или около.

Я прибыл на станцию и поспел как раз вовремя, поезд скоро собирался отправляться. В вагоне стояла настоящая духота, и я пожалел, что надел проклятый жилет. Теперь буду потеть всю дорогу, назло себе не буду его снимать и приду к Семеновым весь мокрый и вонючий. Народу в поезде было мало, в основном это были дачники пожилого возраста, хотя была и весёлая компания гуляк в конце вагона. Они сидели и распивали спиртное, громко разговаривая друг с другом и споря о чем-то. Возможно, меня сегодня ждет то же и я оболванюсь во хмелю.

Моя бабушка не любила мои субботние посещения Семеновых, она постоянно утрировала и была убеждена, что мы ничем, кроме кутежа и разврата, там не занимаемся. Это было не так. Мы, то есть я и еще три человека нашего круга, не всегда пили алкоголь. Мы, кончено, пили чаще, но у нас были и культурные приемы. Мы даже один раз маскарад устроили, я там был дровосеком, а Арсения нарядил пугалом соломенным. Насчет круга, стоит, пожалуй, подробнее осветить всех главных лиц. Надеюсь, читатель простит мне мою непоследовательность в изложении, но, как я уже говаривал, я — писатель мелкого пера и люблю строить паутины, прежде всего в моей голове. И от размашистости моего слога я сам частенько путаюсь в повествовании. Так вот, Иван Трофимович Семенов живет со своей супругой — Анастасией. Они квартируют на Пушкинской улице, и окна гостиной выходят прямо в Пушкинский сквер, откуда открывается прелестный вид на серьезную фигуру Алксандра Сергеевича и на менее серьезные, даже смехотворные фигуры плебейских пьянчуг, любящих предаться разливному и горловому пению на лавках под гитару. Иван Трофимович Семенов был прекраснейший человек, умеющий поддержать беседу, и ярый сторонник ретроградных воззрений, как, впрочем, и я. У него была своя маленькая летная компания «Финт-Аэро» в Ленобласти. Она предоставляет свои услуги любителям штурвала и высот, имеющим летную лицензию и право пилотирования, а также туристам и иностранцам, которым проводит небольшие экскурсии. Относительно недавно с Москвы вернулся брат Анастасии — двадцативосьмилетний Алексей Дмитриевич. Тот еще кадр. Все загадками говорит и ведет себя, как покоритель гор и народов. Пишет повести и романы, но этим не живет. Деньги получает с Москвы от родителей. Отец его, как я слышал, заводовладелец и высылает сынку приличные деньги, а сам Алексей гуляет да пишет… гуляет, да пишет. Еще в нашем кругу присутствует не менее, а то и более интересный кадр, чем Алексей — Валентин Александрович Метищев — родной дядя Анастасии. Он малость «с приветом», так что не стану его описывать, после все узнаете.

Сохраню интригу. Наш ретроградный кружок собирается в воскресенье вечером раз в две недели. Мы играем в карты, курим сигары и обсуждаем нашумевшие новости за рюмкой коньяка и бокалом вина. Но, по правде говоря, рюмкой да бокалом редко когда обходится...

Поезд уже подъезжал к Петербургу. В вагоне было гораздо больше людей, чем когда я в него садился, и по мере приближения к культурной столице народ постепенно прибывал, образуя давку на выходе. Мне пришлось протискиваться между чемоданами и тележками, чтобы выйти наружу.

Я обошел двух старух с сумками, мальчишку с удочкой, и тут мой проход перегородил здоровенный мужик с собакой: они заняли весь проход и мне никак невозможно было обойти их. Ну ладно, буду ждать. Вдруг псина бешеная окажется еще? Покусает, не дай Бог. Очень занимательный пес кстати, хотя и дурно пахнет. Довольно приятный на вид, с красивой лоснящейся черно-серой шкурой и смешными ушами. Пока я его разглядывал, он принялся обнюхивать меня и облизывать мои брюки.

— Эй, мужик! — сказал я стоящему впереди росляку. Он повернулся всей своей тушей и посмотрел на меня:

— Это ты мне?

— Да, тебе! Собаку на поводке держать надо! Смотри, что она делает! Все брюки мне сейчас испортит.

— Ну понравился значит ему, что...

— Убери ее, говорю! — чуть ли не рявкнул я на этого дурака.

— Куда я тебе ее уберу, ты больной что ли?! Тут и так места нет! — сказал он басом и смотря на меня, как на отсталого.

— Ну пусти тогда вперед! Дай пройду, раз псину свою удержать не можешь. Обслюнявил всего, тьфу… — и я стал протискиваться между ними, весь красный от злобы.

Спустя некоторое время мне удалось наконец-то выйти на перрон и вдохнуть свежего вечернего воздуха. От давки и спершегося мужского пота, коим я был облагодетельствован от рослого дачника, стоявшего передо мной со своей псиной, в вагоне мне стало несколько не по себе, поэтому запах машинного масла из под колес вперемешку с запахом еды из сумки мимо проходящей торговки кукурузой никак не мог не то, что испортить моё духовное состояние, он наоборот — освежил мои легкие, ибо после вагонной смеси мужицкого пота, дамских духов и блошиной собаки запах кукурузы с мазутом — как бальзам на душу. Я закурил сигарету и отправился в другой поезд — не менее угнетающий.

Сев на Балтийской станции, я поехал на Владимирскую к Семеновым. Они, вероятно, уже собрались все и ждут меня одного. В вагоне я поспешил сразу же занять сиденье, не уступив никому место. Кто успел, тот и съел, чего еще сказать...

Сидя и размышляя о чем-то постороннем, я не заметил поначалу ухмылки молодой девушки, сидевшей напротив меня. Я так глубоко ушел в свои думы, что не заметил и других взглядов, направленных в мою сторону. Немолодая дама, которая сидела по правую руку, начала робко оглядывать свое платье и уже, было, полезла в свою сумочку за зеркальцем. Она разбудила меня, случайно задев своим локтем, и тут-то я увидал, что чуть ли не половина вагона смотрит в мою сторону, точнее на мои штаны. Кто-то с презренным взглядом, кто-то с глупой улыбкой, а кто-то — и вовсе беспардонно хихикал вслух и нашептывал что-то на ушко своему приятелю, но все они смотрели именно на мои штаны. Сначала на штаны, потом глядели мне в глаза, потом снова на штаны.

Меня привело это в небольшое замешательство, я слегка вытянул ноги, осторожно перевел взгляд вниз на мои брюки и… О Боже, на них были отвратительные белые разводы, так метко бросающееся в глаза! Я даже покраснел от стыда! Что это за черт такой?! Откуда эти пятна? Я резко встал, захватил свой портфель и направился быстрым шагом к входным дверям вагона. Но мы еще ехали. Мы, черт возьми, еще ехали. Я готов был самовольно открыть дверь руками или даже вышибить её с ноги и выпрыгнуть из поезда прямо налету, лишь бы не ловить на себе эти глупые насмешки. Откуда? Откуда взялись эти проклятые пятна, эти омерзительные разводы? Их не было, когда я выходил из дома, да и в электричке не приметил ничего такого. Не может же пес столько дел наделать. Или может? Да! Проклятый пес! Чтоб его на шапку пустили! Больше некому! Эхх, все не так! Все не этак!

Я стоял и ждал, пока поезд прибудет на станцию — на любую станцию, лишь бы поскорее выйти с вагона, я готов был провалиться сквозь землю. Вышел я на ненужной мне Владимирской станции, точнее, я вылетел с вагона в спешке, попутно толкнув плечом двух молодых парней, и направился, куда глаза глядят. Скрывшись от посторонних взглядов, я осмотрел пятна и стал доставать влажные салфетки из своего портфеля. Попробовал их оттереть, но они не поддавались, только хуже стало — все размазалось! Плюнув на все, я поднялся по эскалатору наверх, решив, что у Семеновых отведу пятна водой или моющим средством. Хорошо, что на эскалаторе люди видели меня лишь вполовину. Ну, приеду теперь весь потный и вонючий, как задумывал давеча. Я шел спешным шагом по Кузнечному переулку, обгоняя медлительных пешеходов. Было уже без десяти шесть вечера, и я ускорил шаг, зная, что уже сильно опаздываю. Перебегая улицу Марата на "молодой зеленый" (красный) сигнал светофора, я чуть не попал под колеса уже тронувшегося Жигуля. Еще чего не хватало! Пусть меня еще ведро переедет! Свернув наконец на

Пушкинскую, я еще хлеще ускорил шаг и уже несся на всех парусах, словно фрегат на ветру. Войдя в арку и позвонив в сорок шестую квартиру, я остановился и, запыхавшись, слушал мерные гудки в домофоне. Гудки замолкли. Ответил Алексей Дмитриевич.

— Слушаю.

— Это я — Николай.

— О каком Николае вы изволите упоминать? — вопросительным тоном произнёс (а то вопросительно спросить — это очень сильно) Алексей, по голосу было слышно, что в этот момент он улыбался.

— Не валяйте дурака, Алексей.

— Если вы о том самом Николае, то сейчас открою. Только на один вопросец соблаговолите ответить.

— Ну, быстрей спрашивайте уже! — разгоряченно сказал я, оглядываясь по сторонам.

— Вы получили инструкцию на сегодняшний прием?

— Нет, с чего бы это?

— Вам поручили-с кое-что.

— Опять напридумывали что-то, я не видел ничего, открывайте дверь! — я понемногу начал уже выходить из себя. Алексей Дмитриевич всегда говорил витиевато и строил из себя аристократа дворянских кровей.

— Как же это не видели-с. Полноте плутать, Николай Федорович. Иван Трофимович вам присылал электронное письмо давеча, как раз к этому прелестнейшему вечеру приобресть бутыль, заметьте, отменнейшего коньяка. Обращаю ваше особое внимание на слово «отменнейшего» ввиду последних обстоятельств, а именно вашей покупки дрянного — Российского, не припоминаете?

Я вспомнил, как купил по дешевке бутылку Российского коньяка с тремя звездами на этикетке, а также последующее всеобщее негодование по этому поводу, мол: «Ну и пойло, Николай Федорович приобрели вы. И фунфырик слаще будет!» «Я не особо сведущ в этой области, а продавец настоятельно его рекомендовал, вот я и взял Российского», — отвечал я.

— То была ошибка, Алексей Дмитриевич, куплю, какой скажите, только ради Бога впустите, после все обсудим...

— Что ж, пожалуйте.

Домофон прокурлыкал, что дверь отворена, и я взошел на лестницу, поднимаясь на третий этаж. К тому моменту, как я поднялся, большая железная дверь в квартиру уже была отворена, и я вошел внутрь.

— Добрый вечер, — я подал руку в ответ.

Алексей Дмитриевич был молодой человек, среднего роста и немного худоват. Держится он, как и всегда — по франтовски: то ли от характера, то ли от воспитания, — мне точно не известно, но я видел его только в хорошо вычищенном темном костюме, сопровождавшемся либо бабочкой, либо галстуком.

— Вы немного припозднились, и позвольте узнать, что за пятна на ваших брюках?

— Это, дорогой мой Алексей, настоящая загадка. Выезжал с Гатчины — их не было, и тут вдруг бац и пятна нарисовались! В метро обсмеяли, пришлось на Владимирской выйти и остаток пути продолжить пешком, — сказал я, положив портфель на тумбу и снимая обувь. Ноги жуть как болят.

— Не переживайте, это дело поправимое. Менее поправима ваша оплошность! Вот никак не возьму в толк, чего это у вас руки пусты? Как же вы это с пустыми руками в наш круг? Инструкция была-с?! Была-с! Традиции есть традиции, Николай Федорович. Предлагаю вам слегка передохнуть, отчиститься, испить чаю, хотите — винца пригубите, а после — попросил бы вас сходить за отменнейшим. Как вам?

— Да что вы все заладили: «Отменнейшего, отменнейшего!» Куплю я вам ваше отменнейшее! А насчет инструкции, вы это повремените — никаких инструкций и в помине не было! С утра проверял почту — ничего, — пришлось соврать насчет почты. Что мне, бегать теперь из-за их прихотей?! Нет уж! Из принципа теперь и с места не сдвинусь!

— Наши еще не все пришли, Иван Трофимович будет через час. Вот придет Иван — у него и спросим, как с вами быть теперь. Анастасия у сестры и, скорее всего, она не порадует нас своим присутствием, что весьма жаль.

— А Валентин?

— Дядя Валя будет часа через два-три.

— Он вроде просил не называть его так.

— Между нами — можно. Но вы это, не говорите ему, а то, боюсь, разозлится и...

— Ладно, не скажу, так уж и быть.

«А, может, и скажу», — подумал я про себя, — «может, и выйдет отменнейшая взбучка этому Алексею!»

Мы прошли в комнату, я сел на стул и стал разглядывать пятна. Алексей Дмитриевич встал надо мной, уперев руки в бока.

— От вас разит, сударь (Николай Фёдорович же не правитель) мой! — Сказал Алексей, отойдя от меня на пару шагов.

— Позвольте, что вы сказали?

— Vous sentez mauvais.*

— И чем же? — сказал я, подняв в недоумении на него голову.

Алексей Дмитриевич нехотя подошел поближе, расстегнул две пуговицы пиджака и присел на корточки. Внимательно оглядев пятна, он вытянул шею, как индюк, и стал перебирать запахи в своей голове.

— Все ясно. Ошибки быть не может, — сказал Алексей, скрестив руки на груди и чинно отставив левую ногу вперед.

— Ну и что же вам ясно?

— С'est un chien,** — Алексей Дмитриевич сдерживал свою улыбку, смотря на мои штаны, потом на меня, потом снова на штаны, как в том проклятом метро.

— Ну как же… Откуда ей взяться? Может, вам причудилось или, быть может, вы уже успели выпить?

* От вас дурно пахнет. (Перев. Франц.)

** Это собака. (Перев. Франц.)

— Выпить-то я выпил, но, как я уже и сказал, ошибки быть не может, это запах псины, причем самой, что ни есть настоящей, каноничной псины!

Я опустил голову и носом понюхал брюки. Это и вправду собачий запах. Но откуда он и как сюда попал? Собака, собака, собака… Баааатюшки святы! Электричка! Вонючий мужик! Вонючая псина!

— Так это, стало быть, слюни… — сказал я, откинувшись на спинку стула, потом резко выпрямился, вспомнив о том, что спинка может… Ах, ладно...

— Слюни? — вопросительно сказал Алексей.

— Да, слюни, что в пасти! У вас они тоже имеются!

— Во-первых, у меня они не в пасти, а во рту! А во-вторых, даже если и слюни, что вам за дело до моих слюней? — сказал довольно-таки серьезно Алексей Дмитриевич, убрав на место левую ногу и отставив точно так же правую.

— Бог с вашими слюнями, они мне ни к селу, ни к городу. У вас есть сменное белье? Я бы переменил брюки и застирал эти.

— Одну минуту, — Алексей Дмитриевич развернулся на сто восемьдесят и вышел из комнаты. Я встал со стула и стал расхаживать взад и вперед, думая о том, как мне все надоело. Пора выпить.