Глава II «Послушный лакей»

Глава II

«Послушный лакей»

На кухне пахло по-всегдашнему гадко: куча разных запахов от кастрюль и сковород вступали в диссонанс друг с другом, и создавалось впечатление, что я забрел в какие-то таиландские трущобы — так же тошно и отвратно. Матрена Степановна стояла у плиты спиной ко мне, делая вид, будто занята самым важным и чинным делом — кашеварством.

— Ну что, готов завтрак? — спросил я, уставив руки в бока и глядя на ее горбатую спину.

— Давно уж готов, сейчас подогрею, а то он остыл слегка, пока вы мылись-брились. Белье я ваше после уберу, не переживайте.

Я сел за стол в ожидании завтрака с надеждою, что он будет менее отвратным, чем все остальные блюда ее руки. Пожалуй, я поспешил с выводом, сказав, что готовит она более-менее сносно. Поправлюсь, готовит она воистину паршиво. Таких блюд вы, могу поспорить, и не видали вовсе. То варево, что она назвала коктейлем северян, было просто-напросто обыкновенной простоквашей. Еловую кашу один раз мне преподнесла. Ели ли вы, милостивый сударь мой, когда-нибудь еловую кашу? Так же могу поспорить, что нет. Для этого нужно собрать целый мешок еловых шишек, извлечь из них семена и варить на медленном огне. А вот, скажем, крапивные галушки? Или, например, жареный папоротник? Где это видывали, чтоб папоротник на сковороде зажаривали, а? Гуляя по лесу однажды, я думал, что папоротники растут там, где есть клад, где в земле что-то зарыто. Но выходит, что папоротники служат не ориентиром для пытливых кладоискателей, а кладезю русской кулинарии. Во диковина. И вправду, баба-дура, надо ж такое учудить, как будто я островитянин какой. Кормит черт знает чем! Осталось только лопухом еще подтереться, и вполне сойду за Робинзона, а Арсений будет моим маленьким Пятницей.

Думая и размышляя, я по своему обычаю наклонился на спинку стула, заложив руки за голову. Спинка надтреснула, и я с грохотом шлепнулся назад на пол.

— Что не так с этим домом? — заорал я, вставая с пола и в исступлении скрежеща зубами.

Матрена сделала вид, что ничего не произошло. Видимо, она была в курсе сломанного стула и забыла мне напомнить об этом.

— Нет! Это содом, ей-богу! Где этот чертов завтрак? Что ты копаешься там?!

Она флегматично подала мне тарелку и вышла из кухни, оставив кипящие кастрюли. Я ел яичницу с помидорами, сидя уже на своеобразной табуретке и думал, за что меня постигают все эти неприятности.

Наверное, эта старуха в еду что-то подсыпает: я посмотрел на помидоры, и мне показалось, что это и не помидоры вовсе, а какие-то коренья! Понюхал… Нет, все-таки помидоры. Яичница, стало быть. Скрупулёзно и с педантичной точностью я прощупывал вилкой желтки, выискивая заразу. Нет, похоже на паранойю уже. Может, меня вообще прокляли? А что? Была цыганка одна, помнится, не дал ей подаяние и что из этого вышло? Начала меня бранить на своем наречии и, как мне тогда показалось, накладывать какую-то порчу! Может, и она всему виной, может, и я, может, Матрена, Степановна постаралась, а может, и эта рыжая голова подпилила спинку пока никто не видит… Не знаю, но если узнаю, что он — прибью гада! И Матрену прибью, заодно. Я уже почти доел, как вбежал Арсений и сказал, что ванна готова, набрана горячая вода, мол, пожалуйте. Я уставился на него, как волк на ягненка, и отрапортовал:

— Ты, паршивец, стул надломал? Хочешь, чтоб я шею свернул ненароком? — он побелел, как полотно, и испуганно захлопал своими глазками, дрожа, как лист на ветру.

— Знаю, что это ты негодник! Чертов бейбас! Сейчас я тебе намылю шею-то! — я уж было хотел встать и начать его допрашивать, но он оборвал меня таким дерзким тоном, что я даже удивился.

— Что вы это все меня гнобите, Николай Федорович?! Ругаетесь постоянно, придираетесь по каждому поводу! Что я вам сделал такого? То в кофе помочился, то лихорадкой вас заразил, а теперь этот стул еще! В самом деле! Зачем мне стул-то ломать?! Не уж то думаете, что я вас со света сживаю? Да я вам каждую минуту бегаю, помогаю. Обувь вашу чищу, дрова колю, воду ношу, а благодарности — шиш!

Он чуть ли не задохся, проговорив свою тираду. Встал колодой в дверном проеме и ожидал

гордость, и унижение. Я смотрел на него, как на избитого пса, как на издохшую псину. Мне было жаль его и, в тоже время, хотелось запустить в него пустой тарелкой. Я ровным тоном ответил:

— Арсений, я бы попросил тебя не забываться и не строить из себя пикированного ребенка, это тебе не идет. Еще раз дерзнешь в мою сторону, и я оставлю тебя без сапог! Ты мелкий пшик и не более. Чини живо стул, иначе по шее получишь. И впредь, если выкинешь подобный фортель, вылетишь отсюда как старый матрас, я тебя в узел мигом свяжу, и экзамен ты у меня никогда не сдашь.

Он слушал, вытаращив на меня свои рыбьи глазки, и, нервно оправляя вспотевшими руками свой костюм, ответил:

— Простите Николай Федорович, я… Я не это хотел сказать-с, я… Я благодарен вам за все и уважаю вас, вы же знаете. Простите… Я мигом починю стул и уберу вашу комнату.

— То-то же! Каждый сверчок знай свой шесток!

Он поклонился и убежал.

— Куда поскакал? — окликнул я его в след.

— Так стульчик починить-с надо бы. Как же… В сарае мигом найду все, там были и доски, и гвозди...

— После, после стул починишь, иди ванну набери сначала, погорячее!

— А, хорошо, сейчас все сделаю, погорячее! Ух, как сделаю, Николай Федорович, напаритесь! — с тем он и убежал прочь.

Арсений получал сущие гроши от меня, ухаживая за бабушкой. Главной его наградой были отметки по физике, которые я проставлял ему по мере выполнения поручений. Это тщедушное существо не могло решить и пары дифференциальных уравнений. Право, не могу даже представить ради чего Арсений жил — настолько он был несуразен и неуклюж, но когда он раболепно подошел ко мне на экзамене, слезно прося поставить тройку, я подумал, что он может сослужить неплохую службу, присматривая за моей бабушкой. Самому мне было невмоготу заниматься всеми этими делами, поэтому он появился как нельзя кстати в нашем доме. Собачья преданность его была необъяснима, учитывая как я изгалялся над ним, но мне это было только на руку. Я даже немного привязался к нему за всё время.

Читатель, быть может, уже заметил, что слог, который царит в нашем доме и который все без исключения приняли на вооружение — неспроста. Это моя заслуга. Я, как ценитель прекрасного — Русской классики, литературы достойной восхищения — перенял всю ту культуру, культуру XVIII-XIX века и

взял в оборот все те слова, которые, быть может, уже устарели, но от которых все же у меня захватывает дух. Занялся их экспансией и внедрением в умы всех этих людишек, дабы царила в моем царстве атмосфера Ретроградного Петербурга. Заставил Арсения перечитать русских классиков и добавлять "с" в конце слов в знак почтения. Да-с, была у меня мысль и кучера нанять, свой экипаж, но то всё мысли заоблачные и нереализуемые. Карета на дорогах Петербурга, Петербурга двадцать первого века — настоящее зрелище. Матрена Степановна наотрез отказалась сменить свой деревенский говор на ретроградный, мол:

— Куда мне, батюшка, слова все эти… Позабуду… — с тем и осталось.

Я не стал уж заставлять ее.

После некоторого времени, наслаждаясь утренним кофе на кухне, я заметил, как Арсений вышел во двор и стал отпирать сарай. Я наблюдал в окно, как он ходит из угла в угол, видимо ища что-то. И вот он высовывается, таща за собой доски и пилу, складывает их на столик, стоящий во дворе, потом возвращается опять в сарай — приносит рулетку, молоток и ведро гвоздей. И все как-то машинально, как заводной гном. Я его завел ключом, и он побежал, не помня себя. Я во всем этом находил даже некоторое наслаждение. Ну, это будет ему уроком! Ничего, путь знает, с кем имеет дело! Глядя на суетящегося мальчишку, я вдруг вспомнил о ванне: она, должно быть, уже набрана, раз он шорохается в сарае. Я поспешно встал и пошел смывать свою копоть, как выразилась эта старуха.