Глава 21. Ганахан

За три часа до полудня в Малом зале собралось непривычно много народу, а все пространство перед королевским помостом было занято столами писцов. Половиной из них командовал Кендал, королевский казначей, а половиной — Бодвин, главный писарь, распорядитель судебных дел и советник Вилиама Светлого. Наступил второй день Высшего Совета и после вчерашней суеты Бренельд был бы счастлив оказаться как можно дальше отсюда. Однако, он снова сидел на возвышении, дергая тесный воротничок и старательно избегая чужих взглядов. Это было непросто: в зале толпились послы и просители со всех концов королевства. В воздухе стояла духота. Казначей и писарь, от которых Бренельд успешно прятался последние две недели, теперь вцепились в него мертвой хваткой. А предупреждение Бодвина о том, что на молодого короля обрушится поток обращений в надежде на смену прежних порядков, в итоге обернулось нескончаемым разбором просьб и жалоб.

В свитке, который Бренельд развернул на подлокотнике кресла, излагалась просьба плагардских ростовщиков, смысл которой безнадежно ускользал от понимания. В тексте было слишком много цифр и ссылок на статуты, изданные еще до его рождения, так что король усердно водил глазами по строчкам, но все чаще обнаруживал, что рассматривает изящные завитки заглавных букв и места, где писец подтирал ошибки. И как он дал уговорить себя на это? Гул сотни голосов мешал думать, шея ныла от усилий, с которыми держался на голове золотой венец. На это всё?

Сзади раздалось нетерпеливое покашливание и Бренельд, нервно ерзая, подвинулся в другой угол широкого кресла. Фронадан, читавший письмо из-за его плеча, невозмутимо перешел на ту же сторону и склонился к его уху:

— Советую вашему величеству отказать. По этому вопросу решение вашего отца остается самым разумным.

Молодой человек раздраженно прикрыл глаза.

— Я не просил вашего совета.

— Но я его даю.

— Подумаю над этим завтра, — упрямо буркнул король, передавая свиток обратно казначею.

Эта скрытая борьба началось сразу же, как было решено, что на престол Саврайсов вступит именно он, младший сын Вилиама Светлого, принц Бренельд, владелец крошечного герцогства на севере от Гретта, никогда не занимавший ни одной должности при дворе отца. Никто не знал, чего от него ждать, и в замок потянулись лорды, желавшие представиться, заверить в своей преданности, заручиться гарантиями, укрепить договоренности, — в общем, лишить его всякого покоя. Фронадан так вообще не отходил ни на шаг, а каждая беседа с ним походила на экзамен, который нельзя было выдержать. Настроение будущего короля все больше приходило в упадок. Только замки на дверях и снадобье, которое приходилось выбивать из лекаря, как уличному попрошайке, спасали от болтовни кузена. И самое паршивое было еще впереди.

Коронацию назначили на пятнадцатый день после трагедии. За это время из Берении с голубем пришел ответ от Ганахана, уступавшего трон в обмен на немалые средства, а в Хаубер прибыли первосвященники королевских областей и Верховный Отец Церкви. Возвращения Гронарда ждали не раньше следующего месяца, а участием остальных можно было пренебречь ради скорейшего восстановления порядка.

К торжественной дате весь город украсился живыми цветами и наполнился яркой публикой. Гильдии, согласно очередности, день за днем устраивали представления и пышные шествия, на каждом углу пели бродячие музыканты, а жонглеров, акробатов и марионеточников в столице собралось больше, чем местных жителей. От гавани до самых стен Хаубера улицы кишели нищими, и стража знати боролась с ними, расчищая дорогу для своих хозяев.

День коронации стал грандиозным праздником для народа, но для Бренельда прошел тяжело и муторно, как в бреду. Разучивая ритуальные предписания и свою коронационную клятву, несколько дней постясь и исповедуясь, он безумно устал, и ночью накануне церемонии выпил дурманящего зелья вдвое больше, чем предписывал лекарь. Сон, однако, никак не шел и пришлось осушить еще бутылку корсийского красного, прежде чем все вокруг поплыло и мир провалился в блаженную пустоту.

Первым воспоминанием о великом дне было лицо Фронадана и холодная вода, льющаяся в глотку из кувшина для умывания. Вторым — сильные до боли спазмы, с которыми он вывернул из желудка все, что пил вчера. Кузен вылил остатки воды ему на голову, сгреб со стола все пустые и полные бутылки и кивнул ожидавшим священникам, которые по традиции должны были поднять его с постели, но так и не смогли разбудить. Отцы Церкви смиренно молчали, облачая наследника в простые, ничем не украшенные одежды, означавшие, что он завершает свой мирской путь и вскоре начнет иное, высшее служение.

На восходе солнца он уже ехал верхом через весь город к собору Сошествия Девина Айста во главе огромной свиты. Сотни плагардцев столпились вдоль главной улицы, чтобы собрать щедрую милостыню и собственными глазами посмотреть на короля. Бренельд знал, что все они судачат о недавних событиях и, не в силах выдержать любопытные взгляды, махал рукой, глядя под ноги лошади.

Толпа у собора была столь велика, что ее пришлось разгонять стражей. Внутри тоже было полно людей, но в центральном нефе, между Ликами мучеников и айстианскими святынями, которым нужно было поклониться, их оттесняли по сторонам солдаты Гвардии. Фронадан все время держался рядом, неукоснительно следуя церемониалу и поправляя юношу, если тот делал лишний шаг или вставал не там, где нужно. Валлениец здорово нервировал своей педантичностью, но представить, как бы он справился в одиночку, Бренельд уже не мог.

Просто все должно было быть иначе. Это он должен был идти рядом с Сейтером, свободный от всякого служения, мирского или высшего, и нести корону, которой Верховный Отец Церкви торжественно увенчает брата. Но Сейтера больше не было, корона пропала, а Фронадан нес золотой обруч королевы Ривианы, который будет возложен на голову самого младшего принца без всякого его желания.

В поисках поддержки Бренельд бросал на кузена частые взгляды, но тот лишь сдержанно кивал, глядя в пространство перед собой. Граф был заметно выше принца и каждый раз задирать голову, чтобы взглянуть ему в лицо, было унизительным, а пялиться в подбородок — нелепым. Казалось, он держит спину прямо без малейших усилий, жесткий воротник не трет ему шею, а длинная золотая цепь, лежащая у него на плечах, волшебным образом не двигается с места. Так что каждый раз поправляя воротничок и одергивая камзол, Бренельд чувствовал себя жалким уродом и страстно желал оказаться подальше от валленийца, в то же время боясь лишиться его помощи.

Когда с пением гимнов было покончено, граф развернул его лицом к знати, стоявшей у самого алтаря, и к целой толпе горожан, заполнивших огромные, длиной в двести локтей нефы. Верховный Отец Церкви по традиции задал вопрос о его происхождении и правах на престол, Бренельд назвал свои титулы и был поражен, как звонко отражается под сводами храма его слабый от волнения голос. «Да здравствует король!» — прогрохотал рядом Фронадан, и толпа подхватила его приветствие, волной передавая крик наружу, где собралось еще больше народу. Уже без напоминания Бренельд начал произносить свою клятву. Он так боялся что-нибудь пропустить, что еще два дня назад мог повторить ее слово в слово, разбуженный среди ночи. Поклявшись защищать страну от врагов, хранить верность закону и покровительствовать Церкви, он прошел к кафедре и опустился на колени. Два первосвященника, которых он уже видел в спальне, сняли с него камзол и расстегнули ворот шелковой рубашки. Верховный Отец сошел с кафедры и, окунув кончики пальцев в золотой ковчежец, приложил руку к его груди и плечам. Масло приятно холодило кожу, а глаза священника были полны участия. Бренельд позволил себе на мгновение расслабиться и закрыл глаза. Потом чьи-то руки подали ему королевскую мантию и, когда он надел тяжелое, расшитое золотом одеяние, Верховный Отец помазал его руки и голову, читая молитвы, а первосвященники подняли его на ноги. После этого Хеймдал опоясал его мечом, а Ригебальд застегнул на его сапогах золотые шпоры. Барон Крей, по настоянию Фронадана заменявший среди высших лордов Гронарда, поднес на благословение красное знамя с золотым львом. Теперь на нем не было маленькой птицы — знака четвертого сына — и Бренельд смотрел на отцовский штандарт с некоторым трепетом. После освящения полотна юноша снова опустился на колени, а Верховный Отец Церкви поднял над ним обруч королевы, назвал по имени, перечислил предков вплоть до Гарольда Саврайса, огласил день и год коронации, дал напутствие от Церкви, и в какой-то момент Бренельд вдруг ощутил на голове тяжесть металлического венца. Сердце его зашлось в лихорадочном ритме, как будто до этого все происходящее было лишь игрой воображения, а теперь, наконец, обрело реальность. Он должен был начать короткую торжественную службу и, не вставая, сложил на груди руки, читая нараспев первые строки. Священники подхватили гимн и дальше служба должна была пройти без его участия, однако, слова как будто сами всплывали в памяти и король продолжал петь вместе с хором, не замечая, как впервые за этот день появляется удовлетворенное выражение на лицах первосвященников, Верховного Отца Церкви и даже на лице ненавистного кузена.

Служба умиротворяла и усыпляла внимание. Дальнейшие события запомнились ему чередой ярких вспышек, ничем между собой не связанных. Он поднес Церкви богатые дары, лично посвятил в рыцарское достоинство знатных юношей, достигших к этому дню двадцати одного года, раздал милостыню у выхода их храма, проехал по Плагарду под бурные овации горожан, восседал на пиру в Хаубере на месте своего отца — все еще в роскошной мантии и золотом венце, — а когда этот день, наконец, кончился, ничком упал на кровать, раздетый камердинером, и мгновенно уснул под низкий голос кузена, который что-то бубнил по поводу завтрашнего дня и новых обязанностей.

С тех пор валлениец неотступно следовал за ним по пятам и всюду лез со своими советами, доводя короля до нервного тика. Но сегодня он был особенно въедлив, так как узнал о распоряжении, отданном без его ведома. Куда еще, спрашивается, он готов сунуть свой нос, объясняя это заботой о делах королевства? Да, это правда, что вчера Хеймдал, граф Тагарский, был удостоен герцогского титула, а Берения перешла в его владение в знак благодарности короля за верную службу. Как еще он мог отблагодарить человека, пытавшегося спасти его жизнь, рискуя своей собственной? Когда он говорил с тагарцем о случившемся, тот признался, что отказываясь от роли в планах Сейтера, рассчитывал на союз с Бренельдом и на его защиту. Принц был готов провалиться сквозь землю. Когда Сейтер настиг бы их после побега — а он сделал бы это любой ценой — Бренельд не защитил бы Хеймдала, даже если бы пытался. И хоть этого не случилось, и никогда уже не могло случиться, он чувствовал глубокую вину перед графом, без всяких сомнений доверившим ему свою жизнь.

Тагарец продолжал помогать ему, разбираясь с прошениями, и вместе было куда проще ставить Фронадана на место. Но сегодня его здесь не было — новоиспеченный герцог отдавал распоряжения поверенным, отправлявшимся руководить Беренией в его отсутствие.

— Вы готовы разобрать дела к грядущей сессии Королевского суда? — Уже второй раз спросил Бодвин, пока король пребывал в задумчивости. Пачка пергаментных листов в его руках была высотой в целый локоть.

— Нет, нет, не сейчас.

Дряхлый священник за спиной писаря снова дернул того за рукав, и он, наконец, сдался, выудив из кипы бумаг на столе большой свиток с висящей печатью.

— Обращение первосвященника Сатроны насчет перестройки церквей области, — огласил писарь, вручая свиток королю.

— Что там? — Спросил Бренельд, не читая. Старик вышел вперед и скороговоркой пробормотал, что, пока в крупных городах полным ходом идет перестройка храмов, в Сатроне все еще довольствуются старыми темными зданиями. Он только что вернулся из паломничества к новому собору в Корсии — как прекрасны его высокие своды, легкие арки и большие окна, свет из которых проникает в самые дальние уголки храма! Если бы и у себя на родине они могли бы приобщиться к этой неземной красоте… Тогда, несомненно, служители каждого прихода области до скончания дней молились бы о спасении душ и прощении грехов своих жертвователей.

Поморщившись на последних словах, Бренельд ткнул свитком в казначея, кивая священнику:

— Вы можете начать перестройку на королевские пожертвования.

Казначей сделал страшные глаза и попытался привлечь внимание Фронадана — речь шла об огромных суммах, — но валлениец молчал.

Неужели ему никогда не дадут забыть? Конечно, король-братоубийца пожалует любые деньги, чтобы замолить свои грехи перед Господом. На самом деле, его даже не надо об этом просить. Помимо даров Церкви на коронации, он сделал пожертвования каждому монастырю в стране и велел заложить в Гретте большой храм. Раздатчику милостыни запрещалось бросать нищим медяки, когда король шествовал через город, — только серебро. Выражение боли не сходило с лица казначея, зато в округе Хаубера в каждой церквушке пели хвалу королю как ярому поборнику веры.

Все это, однако, не принесло облегчения, обещанного Верховным Отцом Церкви. Священник говорил, что на коронации умирает простой человек и рождается король. Он отрекается от себя ради служения стране, жизнь его осеняется божественным благословением, а все грехи отпускаются. Но кошмары так никуда и не делись, заснуть без зелья было невозможно, а по утрам все еще дрожали руки. Вина, довлевшая над младшим принцем, сменилась злостью.

— Есть еще подобные обращения? — спросил Бренельд. — Давайте их сюда.

Писарь зарылся в свитки, но не успел выбрать нужные, как в зале вдруг появился слуга с известием. Он что-то шепнул королю и тот сразу же объявил о роспуске собрания под ропот не дождавшихся своей очереди просителей.

Фронадан слышал, что сказал слуга — в Хаубер прибыл Ганахан, сын Сейтера. Он видел, как побледнел король и как по его знаку спешно выбежал из зала с каким-то поручением маленький паж. Они уже говорили о том, как следует принять юношу — то есть говорил валлениец, а Бренельд твердил, что разберется сам, — но видно было, что король не знает, чего ждать от мальчика, боясь мести за убийство отца.

Паж вернулся с Хеймдалом и его латниками, вставшими по обе стороны от трона. Бренельд непреклонно потребовал, чтобы Фронадан оставил их, и, исчерпав все мыслимые и немыслимые доводы, тот, в конце концов, вынужден был покинуть зал вместе с последними писцами, подгоняемыми стражей. У Хеймдала хватило ума держать язык за зубами и он старательно делал вид, что не имеет к предстоящей беседе никакого отношения.

Граф еще пересекал холл на пути к лестнице, когда в другом его конце появился Ганахан. Он не счел нужным переодеться и держался весьма непринужденно, хотя его сапоги оставляли на мозаичном полу мокрые следы, одежду покрывала дорожная грязь, а короткие русые волосы слиплись в неприглядные сосульки. Для своих четырнадцати лет он был достаточно высок, но все же не доставал графу до плеча.

— Ганахан, — кивнул валлениец, поравнявшись с мальчиком. — Доброго дня.

— Ваша светлость, — поклонился юноша.

Его молодое безусое лицо было спокойным, тон ровным — он великолепно держал себя в руках. Выдавали только глаза — в глубине их читалась скорбь.

— Прими мои соболезнования.

— О, не стоит, граф. Вы жалеете о смерти изменника?

Фронадан поморщился: такие слова были под стать старому интригану, но никак не попавшему в передрягу юнцу. Хорошо, если это лишь способ пережить трагедию, но способ явно не лучший.

— Я жалею мальчика, потерявшего отца, — ответил он.

Юноша нахмурился:

— Этой изменой он опозорил всех Саврайсов. Не хочу иметь с памятью о нем ничего общего.

— Никто не упрекнул бы тебя в толике жалости. — Грустно было видеть, как мальчик давит в себе горе ради правильных взглядов. — Ты уже доказал свою непричастность, когда отказался от трона.

Ганахан посмотрел на него, как на тугодума, который не понимает простых истин.

— И что, теперь я должен его оплакивать? Но я не хочу. Я оборвал между нами все связи.

— Что ж, хорошо. — Это был его выбор. — Могу я позже поговорить с тобой о положении дел в центральной Берении?

— Конечно. А теперь прошу меня извинить.

Ганахан вновь поклонился и пошел в сторону Малого зала, а Фронадан, несколько обескураженный произошедшим, направился к лестнице, где его перехватил слуга Ригебальда с известием о прибытии в свите юного принца графа Гинара. С этим человеком он хотел поговорить уже очень давно, а потому тут же отправился на его поиски.

С уходом придворных, писцов и просителей в зале воцарилась никем не нарушаемая тишина. Бренельд нервно барабанил пальцами по подлокотнику кресла, оглядывая солдат — они были вооружены короткими гвардейскими копьями и получили приказ не церемонится с принцем, если тот попытается причинить ему вред. Тагарец предлагал разобраться с ним еще по дороге в Хаубер, но это было уже слишком.

Бренельд получил письмо от принца еще за три дня до его прибытия. Ломая сургуч, он был изрядно взволнован, но не обнаружил внутри ни оскорблений, ни угроз. Так, будто ничего не случилось, Ганахан писал, что прибудет к престолу в означенный день, чтобы засвидетельствовать почтение королю, и ожидает выполнения некоторых обязательств, как данных Сейтером, так и полагающихся ему в качестве верного подданного короны.

Бренельд знал, что было обещано мальчику. В случае проявленной доблести отец посвятил бы его в рыцари — и это в возрасте, когда другие молодые люди только выходят из статуса пажей. Ганахан упорно шел к цели, командуя осадными лагерями в центральной Берении, и вполне заслужил эту честь. Второе требование Бренельда удивило. Сейтер собирался разделить земли братьев между своими соратниками, и Ганахан, кажется, должен был получить изрядный кусок вместе с титулом герцога. Но заявлять об этом так, будто подобные договоренности могли оставаться в силе?

В последнее время Бренельд вообще не понимал племянника. Тот никогда не разделял стремлений отца, но тем не менее явился в Берению, чтобы принять участие в захвате. Возможно ли, что он так сильно жаждал посвящения и титула, что честолюбие побороло в нем вечное упрямство? Еще год назад Бренельд ни за что бы в это не поверил. Он провел в Гретт-доле почти всю жизнь и был хорошо осведомлен обо всем, что происходило в семье брата — отношения Сейтера с сыном давно не ладились.

Ожидание было мучительным и король отбросил бумаги, которые все равно не читал, погрузившись в мрачные воспоминания. Когда он впервые увидел это? Настоящую драку между ними? Кажется, Ганахану было одиннадцать. Бренельд шел в покои брата, но по пути услышал из-за приоткрытой двери комнат Варейти его громкий голос и тонкий голосок Ганахана. Они яростно спорили. Уже потянувшись к ручке, принц вдруг увидел через щелку, как мальчик катится по полу, отброшенный сильным ударом Сейтера. Остолбенев, он наблюдал, как тот вскочил на ноги и с яростным воплем бросился туда, где стоял отец. Не было видно, что там творится, но после некоторой возни он вновь упал и отполз к каминной решетке. Варейти, которую Бренельд видел лишь частью — пышный подол, локоть и держащие вышивку руки — опустила рукоделие и жестко проговорила:

— Хватит.

— Нет, хватит учить его всяким глупостям! — Прорычал Сейтер, а Ганахан снова подскочил к нему, получив звонкую затрещину. Мать сделала ему знак и мальчик выбежал из комнаты, чуть не врезавшись за дверью в Бренельда. Лицо его опухло, в глазах стояли злые слезы.

— У него своя голова на плечах, любой отец был бы этому рад. Только не ты. — Сказала Варейти и, отложив в сторону незаконченную вышивку, поднялась с кресла.

— Бежишь вытирать ему сопли? Скажи, что если продолжит слушать твои бредни, дальше будет только хуже!

— Я скажу своему сыну, что он стал мужчиной и я им горжусь, — ответила Варейти в своей обычной манере и, неспешно подобрав подол, вышла из комнаты. Не успевший спрятаться Бренельд уступил дорогу, и она прошла мимо, отводя взгляд. В комнате что-то с грохотом разбилось. Принц счел за лучшее поскорее убраться оттуда.

Дальше и вправду стало хуже. Пока Ганахану было двенадцать, он все чаще испытывал на себе тяжелую руку Сейтера, а учебные поединки, которые они вели между собой в казармах, из тренировок превратились в настоящие битвы. Юноша постоянно ходил в синяках, но не прекращал выступать против отца в любом вопросе, по которому имел свое мнение.

В тринадцать, ругаясь во время поединка из-за очередной ерунды, ему удалось свалить Сейтера на землю, повредить тому два ребра и, в придачу, разбить ударом кулака губу. Бренельд думал, он не переживет этот день. Однако, между отцом и сыном как будто воцарилось перемирие, и некоторое время Сейтер был доволен мальчиком. Впрочем, это длилось недолго.

На следующий год в Гретт-дол зачастили гости, в главном зале постоянно обсуждали политику и споры разгорались нешуточные. Брат никогда не бил сына на людях и в моменты особого недовольства просто выгонял прочь из комнаты. К концу вечера ярость его обычно утихала и со временем они отдалились друг от друга, не выясняя отношений и не встречаясь по нескольку дней.

Тем удивительнее было то, что он смог убедить Ганахана последовать за собой в Берению, и быстрым, хитрым броском овладеть герцогством. В последний раз, когда Бренельд видел юношу в Гретт-доле, тот был возмущен планами отца. Тем не менее, когда армия двинулась на север, он прибыл с остатками греттских войск к месту сбора и беспрекословно выполнял все приказы Сейтера, хотя и был несколько взвинчен и зол.

Бренельд всегда считал, что племянника посвятили в детали и он знал о готовящемся перевороте. Что он теперь обо всем этом думал? Что чувствовал, приближаясь к замку, где был убит его отец?

Короля передернуло и дрожь, как от холода, пробежала по его телу. Скоро он это узнает. Гвардейцы в холле ударили в пол копьями и он понял, что Ганахан, наконец, прибыл.

Когда двери распахнулись, юноша быстрым, упругим шагом пересек зал и опустился перед помостом на одно колено. В нем было столько повадок отца, что Бренельда вновь взяла оторопь. Раньше он не придавал этому никакого значения, но теперь каждый жест племянника являл ему призрак брата.

— Позвольте выразить вам мое почтение, дядя, — сказал он, прикладывая к груди правую руку. — И вам граф.

— Рад видеть тебя в добром здравии, — пролепетал король. Ганахан посмотрел ему в глаза, и Бренельд невольно вжался в спинку кресла, испугавшись, как бы тот не бросился на него с кинжалом — столько ненависти было в этом взгляде. Однако, юноша не двигался и в затянувшемся молчании король понял, что племянник ждет разрешения встать.

— Кхм, можешь подняться.

Новые порядки ощутимо нервировали — мальчик всегда звал его только по имени, и уж точно ни разу в жизни не обратился на вы. Но была в этом и очевидная польза. Болтать с ним так, будто ничего не случилось, король уже никогда бы не смог.

— Наверное, я должен рассказать тебе… — Начал он, запинаясь, когда Ганахан поднялся.

Тот прервал его мягким жестом:

— Не будем ворошить прошлое. Мне написали обо всем, что здесь произошло.

— М, тогда… Ты поймешь, что я…

— Полагаю, дядя, у вас просто не было выбора, — коротко проговорил юноша.

Бренельд некоторое время смотрел на него, чувствуя, что благодарен племяннику больше, чем кому-либо на свете. Казалось, с этими словами исчезла часть непосильного бремени, лежащего у него на душе.

— Да, — поспешно кивнул он, — да.

С облегчением меняя тему, король взял свиток с печатью принца и торопливо заговорил:

— Ты просишь об обещанном посвящении — я с радостью проведу торжественную церемонию здесь, в Хаубере, в Тронном зале. Потом мы можем дать прием в твою честь. Теперь ты, м-м-м, ты мой наследник, — произносить это было более, чем странно, и не только потому, что сын изменника едва ли когда-нибудь сядет на трон, — и можешь располагать любыми средствами. Потом…

Ганахан покачал головой и Бренельд замолк. Поразительно, как легко он управлял беседой, ничего не делая, подумал король, раздражаясь. Похоже, мальчик тоже понял это: по его лицу скользнула тень злой усмешки.

— Благодарю, дядя. Но сразу после церемонии я уеду в свои новые владения и не буду беспокоить вас никакими тратами.

Несколько мгновений Бренельд молча смотрел на него, потом развернул свиток, хотя и помнил весь текст наизусть.

— Что ж, ты, конечно, получишь все, что уже обещал Валлени, но здесь ты пишешь также о землях Лотпранда, которые должен был получить от… Сейтера.

Он никогда не перестанет запинаться на этом имени?

— Верно.

— О какой части шла речь?

— Обо всем Дерле.

Впервые за все время Бренельд метнул взгляд на Хеймдала, и тот невозмутимо кивнул, подтверждая, что именно таковы были намерения Сейтера. Но короля волновало другое — не выходит ли все это за рамки дозволенного? Разве мало того, что уже было отдано ему на откуп?

«Мало», — сказал он вдруг самому себе, как наяву ощущая на руках липкую кровь и тяжесть тела брата. Взглянув на Ганахана, король готов был спорить, что дьяволёныш улыбается.

— Герцогство Дерл отходит в твое пожизненное владение.

— В наследственное. Как и Гретт.

— Хорошо, — процедил Бренельд. Кровь все еще стояла у него перед глазами. — Когда составят текст и подготовят документ, я подпишу его.

— Нет нужды, дядя. Документ готов, я пришлю его со слугой за подписью и печатью.

Они смотрели друг на друга и король с трудом выдерживал горящий взгляд племянника.

— Разрешите покинуть вас? Я должен немного отдохнуть с дороги.

Бренельда хватило лишь на легкий кивок, он не представлял, как будет вести посвящение, когда даже находиться с мальчишкой в одной комнате было так тошно.

Едва шаги Ганахана затихли, король вскочил с кресла и, не глядя на Хеймдала, на этот раз никак его не поддержавшего, торопливо покинул зал. У него определенно еще осталось с утра полбутылки корсийского красного и сейчас было самое время вновь им воспользоваться.

Поиски Гинара привели Ригебальда и Фронадана в город, к собору Сошествия. Там, в боковом нефе, за капеллой святого Сиуса, они и нашли графа Ронуаза. Тот стоял у надгробной плиты Сейтера, еще ничем не выделявшейся среди других плит пола, кроме лежащего поверх нее красного щита со львом. Изменник был погребен в королевской усыпальнице на следующую же ночь после переворота, и Фронадан не мог сказать, как именно это случилось. Лекарь признался, что накануне вечером передал настоятелю записку от короля, но никто не видел, как тело выносили из замка и спускали в крипту, — в этот раз информаторы графа оказались бессильны.

Согласия в вопросе, должен ли прах Сейтера покоиться рядом со своими благочестивыми предками, еще не было, но теперь даже Фронадан не осмелился бы перевезти останки в другой храм. Король пожелал, чтобы его брат занял место среди членов королевской семьи, и все, что мог сделать валлениец, это настоять на возведении памятника в стороне от других. Также по личной договоренности с отцом Бертраном граф побывал в склепе и убедился, что внутри гроба действительно покоится тело Сейтера. Он сам не знал, что ожидал увидеть. Но все, что делал король — особенно в тайне — причиняло ему головную боль.

Гинар обернулся на звук шагов. Невысокий ростом, довольно хрупкого сложения, граф тем не менее был отличным бойцом и устроителем самых жестоких турниров в королевстве. Язык его был ядовит, как скорпионье жало, а беспардонная прямота доводила до бешенства, но это значило, что сегодня они могли рассчитывать на честность.

— Хей, рад видеть вас целыми и невредимыми, — сказал он вместо приветствия. — Слухи, знаете ли, уже заставляли в этом сомневаться.

— Не без причин, — ответил Ригебальд, а Фронадан промолчал, изучал лицо ронуазца.

— Нда-а, — протянул тот, вновь бросая взгляд на щит. Золоченая звезда у льва над головой — знак третьего сына — поблескивала в узкой полоске света, проникавшего сюда из западного окна. — С ним не соскучишься.

— У тебя одно веселье на уме, — нахмурился валлениец.

— А ты не строй такую мину, это действует только на женщин, — привычно огрызнулся Гинар. — Ладно. На самом деле я, как и ты, поражен случившимся. Слышал, вы тут всем устраиваете проверку на вшивость, может быть, начнем без предисловий? Не знаю, как вы, но лично я отправился в Берению, чтобы отхватить для себя пару новых баронств, и, разумеется, знал о судьбе, уготованной Годрику.

— Отличное начало, — прокомментировал Фронадан. — Рад, что ты ничего от нас не скрываешь.

— А что тут скрывать? Каждый хотел бы прибавить к своим владениям лишний кусочек.

— Не все готовы рвать его из мертвых рук, — заметил Ригебальд.

Расплывшись в широкой улыбке, Гинар поднял вверх палец и указал на шетридца, как учитель, довольный расторопным учеником:

— Верно! Все так и есть — пока одни чего-то хотят, другие это просто берут. Вот, видели мальчишку?

Не нужно было пояснять, кого он имел в виду.

— Пересекся с ним в замке. У парня железные нервы. Король принимает его в Малом зале.

— Ага. Выйдет он оттуда герцогом Дерла.

— Что?! — Фронадан чуть было не кинулся обратно в Хаубер. Еще можно было успеть. Еще не составлены бумаги, еще не подали королевскую печать. Гинар насмешливо приподнял бровь, видя его смятение. Все знали, что это было бесполезно.

— Та еще заноза в заднице. А я ехал с ним сюда от самого Клепта.

— Он представлялся мне совсем другим, — валлениец провел рукой по глазам, будто это могло стереть неприятное воспоминание.

— Власть меняет людей.

— Я вижу.

Гинар любезно поклонился, а Фронадан вздохнул:

— Теперь эти двое прочно сядут королю на шею. Один спас ему жизнь, отца другого он убил собственными руками.

— Что ж, а я не приберег местечка на королевской шее и — буду с вами откровенен — не имею ни малейшего шанса там оказаться. Бренельд знает, какого я о нем мнения. Лентяй и рохля. Прилично скачет, метко бьет, а на ристалище выйдет — поджилки трясутся, аж звон слышно. Помнишь тот турнир на день Вознесения? Лошадь у него будто бы в сторону дала…

— Гинар, — устало перебил Фронадан. Когда речь заходила о турнирах, графа было не остановить. — Мы можем вернуться к тому, с чего начали?

— Да ради бога. Это все к чему? В гробу я видал его высочайшую милость, так что задавайте любые вопросы.

— Ты знаешь, что нас интересует — имена. Впрочем, я выслушал бы все с самого начала.

Гинар пожал плечами:

— С начала так с начала. Я услышал о неком плане, идущем в разрез с планами Лотпранда, когда мы только подходили к границам Берении. Сейтер сообщил, что у него есть связь с баронами, недовольными Годриком, и они обеспечат нам проход к Венброгу. Мы, в свою очередь, должны были разбить их противников и выплатить долю из добычи. Но Сейт сразу сказал, что когда придет известие о том, что его войска достигли Венброга, я волен поступать с нашими союзниками, как мне вздумается. Я был в восторге, но теперь вижу, что не попал на настоящую раздачу милостей. Пока другие доили глупцов, пускавших солдат в свои замки, я осаждал двух баронов, и задницу рвал, чтобы осадить третьего.

Ригебальд бросил на Фронадана удовлетворенный взгляд и тот кивнул. Гинар был из тех, кто сражался, и это отличало его от участников венброгской бойни.

— Ты говоришь, плата союзникам была только обещана, то есть Сейтер не посылал им денег? — Уточнил шетридец.

Гинар усмехнулся:

— Конечно. Сейтер никому не платил. Наоборот, все платили ему.

Восхищение изменником, впрочем, лишало его изрядной доли симпатий.

— Ясно. Мы уже знаем, что не каждому давали шанс побороться за жизнь. Это было решено заранее? — Спросил Фронадан.

— Как я понял, герцог, его брат, сын и несколько молодых племянников были обречены сразу же, как только возник этот план. Из баронов приговорили самых влиятельных — тех восьмерых, которых ты указал в своих докладах. Представь — их полагалось убить даже при желании служить новому герцогу. Я думал, мы ударим по ним соединенными силами, но позже узнал, что они сами прибыли в Венброг, как бараны на заклание. Другие могли спастись щедрой данью и клятвой верности Сейтеру, а всякая мелочь после захвата так и так стала бы нашей. О них мы не думали.

— Что он собирался делать после?

— Да ничего. Без Годрика и его баронов он получил Берению на блюдечке. Будущее рисовалось мне ленивым обустройством замков, где самой большой проблемой стала бы доставка фруктов. Но все это, конечно, было возможно лишь под его твердой рукой, так что я долго смеялся, когда узнал, что на самом деле герцогом должен был стать Бренельд. Верите ли, но и теперь, глядя на нашего короля, я жалею, что Сейтер погиб. — Он покачал головой и тронул носком сапога красный щит.

— Знакомые речи. Извести знать, уничтожить род Дерика — похоже на то, чего когда-то требовал от Вилиама его советник, — проговорил Фронадан.

— Итан Ригелли? — Спросил Ригебальд. — Да он умер полвека назад.

— Все это есть в его неоконченной хронике. У моего отца была одна копия, могли быть и другие. Не думаю, что Вилиам разбирал эти вопросы с кем-то, кроме Адемара и Лотпранда. — Граф проклял себя за то, что произнес их имена — эти раны были еще слишком свежи.

— Король проявил милосердие и заимел верного союзника. Неужели Сейтер ждал от беренцев такой же покорности?

— Ригелли сказал бы, что в этом деле жестокость ничем не хуже милосердия, — Фронадан не хотел признавать это, но судя по всему, Сейтер действительно мог удержать Берению от восстания, а вот насчет Хеймдала, отложившего поездку на север ради влияния на короля, у него были большие сомнения. Мало кто может усидеть сразу на двух стульях.

— Ладно, хватит об этом. Что было после того, как ты осадил баронские замки? — Спросил он Гинара, возвращаясь к теме.

— Ничего, заслуживающего внимания. Я легко взял замчишко восточнее Клепта, потом штурмовал Брег, а третий упрямец сдался. Окрыленный удачей, я собрался осадить еще одну крепость, как вдруг узнал, что мой благодетель, мой друг, вот этот вот сукин сын, — он резко наступил на уголок щита и тот подпрыгнул вверх на пол-локтя, — давно смылся на юг и, в конечном итоге, все пустил коту под хвост. Теперь болтают, что готовится некий эдикт о возвращении земель и новой дележке. Что взбредет в голову новому герцогу? Этаким хреном мне ничего не достанется.

Фронадан и Ригебальд снова переглянулись.

— Ты еще успеешь поговорить с Хеймдалом, пока Видгар не уехал на север, — участливо проговорил валлениец. — Он наверняка оставит тебе все, что ты успел захватить.

— Кто? — Недоверчиво переспросил Гинар.

— Граф Тагар.

— Ты серьезно? Он получил Берению?

Фронадан не стал прятать улыбку, а ронуазец разразился бранью на добрых пять минут. Священники столпились у капеллы, пытаясь привлечь внимание лорда к тому, где он находится, но Гинар был неумолим. Уши окружающих выслушали все, что он думал о преимуществе таких беспринципных подонков, как тагарец, над такими скромными подонками, как сам граф. Фронадан не спорил — он был бы счастлив, если бы все подданные Вилиама оказались всего лишь такими энергичными хапугами, как Гинар.

— Ты закончил? — Спросил граф, когда в гневной тираде ронуазца образовалась пауза.

— Едва ли. А у тебя еще остались вопросы?

— Имена, — напомнил валлениец.

— Ну, пожалуй, мне нечего добавить к твоему Списку Смерти.

Фронадан болезненно поморщился — вот, значит, как называли то, чем он пытался отплатить светлой памяти Вилиама, вычисляя изменников.

— Сейтер не был дураком. Я не смогу назвать и пяти человек, которые бы знали, зачем мы пришли в Берению. Он все скрывал. Я до последнего считал, что мы отлично понимаем друг друга, а вы говорите, он спелся с Хеймдалом и убил своего отца. Да пошло оно все на хрен! Вконец испортили мне настроение.

Гинар скрестил на груди руки и погрузился в раздумья, не обращая внимания на собеседников. Ему предстояла нелегкая встреча с тагарцем, результатом которой могла стать кровавая стычка.

— Что ж, позволим тебе горевать в одиночестве, — легким кивком попрощался Фронадан. — Благодарю за сведения. Риг?

Шетридец отвел задумчивый взгляд от львиного щита и, молча кивнув Гинару, пошел к выходу вслед за другом.

— Что думаешь? — Спросил он, когда они миновали высокие резные двери.

— Думаю, мы услышали самый откровенный рассказ о случившемся и не приблизились к раскрытию новых лиц ни на шаг. Видимо, пора принять сложившуюся действительность как она есть.

Поиски на севере ни к чему не привели и надежда на то, что Адемар выжил, почти растаяла. Ригебальд неверяще приподнял одну бровь — ведь оставались те, кто участвовал в его убийстве, и убийстве Лотпранда.

Фронадан вскочил в седло.

— Это не значит, что я остановлюсь.

— Тогда я спокоен, — проговорил шетридец, занявшись своей лошадью. В этом кратком ответе было заключено очень многое.

Солнце уже закатилось за крыши плагардских домов и день, от которого ждали большей ясности, постепенно угасал. Весь оставшийся путь до замка они проделали в молчании.