Глава 3

Прибыв в Сууре, Минана и Кинару нашли прибежище в одном из замков Алтора. Замок располагался в глуши и был довольно беден, однако прислуга там имелась и, получив известие от ин-Алтора, стала хлопотать со всем старанием, так что не привыкшая к роскоши Минана почувствовала себя княжеской дочерью. Тем более после промозглой избушки на севере Асувире, где они с Кинару провели два с лишним года. И пусть здесь, на юге, рядом с центром событий, было куда как опаснее, Минана не только не боялась, а даже скорее предвкушала.

Наконец-то наступило время действий.

Тускло освещённый масляными лампами коридор закончился лестницей, ведущей в кухню. Будь Минана по крови дворянкой, ей бы, конечно, и в голову не пришло облюбовать такое плебейское, только слугам подходящее место, но в кухне всегда горел огонь, хлопотала кухарка, частенько заглядывали обе горничные и кастелян, и Минана любила там находиться.

— Опять заявилась, — высокая и тощая, совсем не похожая на кухарку, Анитан встретила её хмуро. — Голодная? Сядь там, не мешайся под ногами.

Близилось время ужина, и в очаге уже исходили паром огромные котлы, один с рыбой — и весенними овощами и другой — с бурым рисом. Анитан споро нарезала редис большими круглыми дольками, чтобы кинуть в закипавшую воду. На мгновение оторвавшись от дела, кухарка приподняла круглую деревянную крышку одного из низеньких бочонков у очага, подцепила пирожок и на широком бамбуковом листе подала Минане. Молча вернулась к готовке.

Гостья впилась зубами в мягкое белое тесто. На севере пшеница была роскошью, а здесь росла на диво, так что даже самые бедные дома могли баловать себя вкусным и сладким тестом. На севере...

На север они отправились после смерти настоятеля.

Хоэне, глава хетерийского храма Анедиэ-Минассаадэ, был самым добрым и светлым человеком, что Минана только встречала. Он оставил мир, когда успел уже многое повидать, и рассказы его о жизни за пределами монастыря всегда были интересны. Хоэне привечал Минану, считая, что девочка обладает хорошим магическим даром, и сам занимался её обучением. Вместе с андином[1], Кинару, который был послушником в монастыре и старшим учеником Хоэне.

— Минана, девочка, ты прославишь Анедиэдди, — частенько говорил настоятель, и его лицо собиралось морщинами. — Только не выскакивай замуж, как войдёшь в возраст, иначе всё пропадёт понапрасну, забудешь всё в хлопотах о муже и детях.

Минана привыкла это слышать, так что даже не отвечала, а Хоэне и не ждал ответа, обычно просто молча поглаживая её по белым волосам.

Кинару унаследовал эту манеру.

Кинару был при монастыре, сколько Минана себя помнила. Он пришёл в тот год, когда случилась красная лихорадка, но Минана тогда была неразумным младенцем и, конечно, ничего не понимала. О страшном поветрии, выкосившем жителей половины окрестных земель, она узнала уже потом, и прозвучало это так: «Года два-три опосля того, как тебя подбросили к воротам храма». Да, Минана была подкидышем, сиротой, одной из многих, что оставляли у ворот Анедиэдди на попечение добросердечных монахов и монахинь. И не приметь её настоятель, её будущее ничем не отличалось бы от будущего других сирот: раннее замужество в крестьянскую семью, услужение в доме с достатком или ремесленная работа.

Но ей повезло.

Спустя несколько лет после красной лихорадки учитель поймал Минану за попытками научиться летать, как «тохиннэ» — гонец-летунья. И поймал вовремя, едва успев ухватить за шиворот, когда она пыталась спрыгнуть с галереи второго этажа. Объяснил, что все тохиннэ должны пройти обучение у мастера и сдать экзамен, только после этого могут летать и поступать на службу, и что самостоятельно научиться летать нельзя, но если Минана проявит склонность, он сам устроит её в заслуживающий доверия цех. А когда та стала возражать и показывать, как умеет плавно подпрыгивать и опускаться, велел прийти вместе с Кинару после обеда в комнату для занятий.

Кинару тогда был высоким и тощим подростком. Минану он почти не замечал, да и она не обращала на него внимания, пока не начала учиться с ним вместе. Но постепенно его спокойный, уверенный, рассудительный характер заставил её привязаться к нему, как к настоящему старшему брату. Кинару всегда относился к ней с лаской и терпеливо отвечал на многочисленные вопросы, помогал с заданиями учителя и с запоминанием всего, чему Хоэне обучал её — а новых знаний было столько, что Минана в них почти утопала.

Стоял ранний вечер, когда основные дневные хлопоты завершены, и есть немного времени перед скудным монастырским ужином.

Минана с Кинару занимались на одном из нижних этажей магической башни — их обычного места обучения, — когда сначала тревожно забил колокол со стороны западных ворот, потом, словно отвечая ему, затрепыхался звоном быстрый лёгкий колокол над кельями монахов, и, на мгновение отставая от прочих, вступил наконец тяжёлый набат главного колокола, установленного над магической башней. Звон мгновенно затопил комнату, передавая вибрацию стенам, лишая слуха, только оставалось ощущаемое всем телом долгое: «Дон-н! Дон-н! Дон-н!».

Дверь распахнулась, быстрым напряжённым шагом вошёл отец-настоятель. Лицо его было сурово и страшно в своём бесстрастии.

Кинару напрягся, будто желая что-то сказать и силой заставляя себя молчать. Минана была растеряна: набат — значит нападение. Но кто станет нападать на монастырь? Вконец отчаявшиеся разбойники? Для них у монастыря слишком хорошая защита, а братии не впервые отбивать такие набеги. Или это люди кого-то из местных князьков, одного из тех, кому монастырское свободомыслие давно не по нраву? Но разве осмелится праведный верующий осквернить прибежище богов?

На настоятеля Минана посмотрела со смесью облегчения и надежды, но тот не ответил на взгляд — скорее всего, даже не обратил внимания на её присутствие. Он кивнул Кинару, повелевая идти следом, и двинулся через комнату к лестнице, ведущей на верхние этажи башни. Минана осторожно поспешила за старшими, стараясь быть незаметной, чтобы настоятель не отправил её куда-нибудь к детям или женщинам.

Нападающий появился внезапно.

Учитель первым ступил в небольшое помещение под самой крышей — средоточие охранных чар и центр защитного плетения всего монастыря, — и в то же мгновение перед ним в лучах солнечного света воплотилась тень. Высокий силуэт, весь, до самых глаз, затянутый в чёрную ткань, взметнул оружие — длинный кинжал ослепил, показавшись молнией. Молния взмыла и стремительно стала падать на настоятеля. Казалось, это длилось вечность, хотя на самом деле, наверное, сердце не успело отбить ни единого удара — мимо Минаны метнулся Кинару, сложивший руки в «молоте Гелато». Фигура незнакомца на миг осветилась зловещим алым, и одновременно с этим сверкнул белый всполох, отражаясь от хрустальной плотной стены, появившейся перед настоятелем — защита от кинжала.

— Во имя вечности! — нападающий среагировал моментально, и очередной удар обрушился не на Хоэне, а на его ученика.

Настоятель сдавленно охнул, взметнул правую руку — складки рясы опали, обнажая морщинистую старческую кожу. Не успел: защита встала мгновением позже. От удара Кинару пошатнулся, нога ушла вниз, чтобы не упасть, он схватился за перила лестницы и всё же не устоял.

В следующий миг бухнуло в уши от неумелой, но щедрой атаки Минаны. Алый щит незнакомца зазвенел так, что показалось — рассыпется вдребезги. Хоэне крикнул что-то неразборчиво, нападающий ответил ругательством, бешеный, злой взгляд его нашёл Минану — ей показалось, что её как будто толкнули, настолько сильным было ощущение чужой воли.

Но она сосредоточилась, чтобы ударить снова. Затянутый в чёрную ткань мужчина выругался опять, его глаза, только и видные в щели закрывающей лицо маски, метнулись от Минаны к настоятелю, потом к Кинару, поднимающемуся на ноги. Он бросил что-то в воздух, и помещение мгновенно наполнилось серым дымом. Дым исчез в тот же миг — Хоэне призвал очищающую волну, — но незнакомца в помещении больше не было.

Без слов Минана опустилась рядом со старшим, над которым уже хлопотал настоятель.

— Благодарение Анаты, у тебя хорошая защита, сын мой.

— Вы знаете, кто это был? — спросил Кинару. Поморщился, с силой уцепился одной рукой за перила, другой — за подставленное плечо Минаны. Некоторое время постоял на месте, словно оценивая собственное состояние.

Настоятель водил руками по энергетическому контуру ученика, заживляя бреши и подновляя его. Наконец опустил руки.

— Благодарение Анаты, — повторил он, — тебе досталось не так сильно, как я боялся. Похоже, он не ожидал, что со мной будут такие сильные воины, — лёгкая старческая ладонь на миг легла на голову Минаны.

Снизу раздался быстрый дробный топот и вслед за этим крик:

— Отец Хоэне!

— Я здесь.

Над полом верхнего этажа показалась макушка и взволнованные глаза Лейми — юного монашка второго года посвящения.

— Отец, они собираются поджечь монастырь!

Хоэне выпрямился, меряя Лейми взглядом, но не отвечая.

— У них есть какие-то машины или маги… они забрасывают горящую солому через ограду. Дом сирых уже загорелся, но братия сумела его потушить.

— Чего они хотят?

— Требуют открыть ворота.

Настоятель снова замолчал в раздумии. Лейми, Кинару и Минана ждали, не смея нарушить ход его мыслей. Наконец Хоэне повернулся к своему старшему ученику.

— Уходите, — сказал он неожиданно. Кивнул на лестницу позади них. — Найдите Ине-авена. Пусть выпустит вас через Сежеский ход, скажите, это мой приказ. И ещё передай, чтобы готовился открыть восточные ворота, уводить женщин и детей. Лейми, ты беги к главным воротам, скажи, я скоро буду.

— Да, отец-настоятель, — Лейми повернулся и горохом ссыпался по крутой лестнице.

— Учитель! — лицо Кинару исказила тревога.

— Это то, о чём я говорил тебе, — ответил настоятель со значением. — Они пришли за мной.

— Я не могу вас оставить. Если я буду с вами...

Хоэне прервал ученика на полуслове:

— Нет. Не забывай, что они уничтожили все старые роды, — он перевёл взгляд на Минану, и она едва не покачнулась под тяжестью этого взгляда. — Их сила велика. Уходите.

Минана не понимала, о чём говорит отец-настоятель, но андин, похоже, понимал. Он посмотрел на неё, будто колеблясь.

— Я отведу Минану и вернусь, — сказал он.

Хоэне снова мотнул головой, не глядя на Кинару.

— Уходите оба. Не смейте возвращаться. Останься жив, это твой самый важный завет.

Минана переводила взгляд с одного на другого. Учитель стоял вполоборота, не смотря на них, но голос его был суровый и жёсткий, и складка, протянувшаяся от угла рта вниз, тоже делала его мягкое обычно лицо суровым и жёстким. Кинару был бледен, брови подняты и одновременно нахмурены, придавая ему удивлённое и будто страдальческое выражение.

— Я понял вас, миадэ-абелле, — сказал он, называя Хоэне его официальным титулом.

Минана впервые услышала, как андин использует официальный титул настоятеля Анедиэдди.

Они спешили прочь от главного здания, а навстречу им бежали монахи с мечами и копьями и монахини, вооружённые глефами-сораги[2]. Сзади, со стороны дома сирых, вновь разгорался пожар, и оттуда кричали: «Воды! Воды!», и со стороны прудов на юго-востоке старшие послушники и послушницы несли нагруженные вёдра. Старшие монахини указывали деревенским женщинам, нашедшим в монастыре приют, путь к женским кельям за бамбуковой рощей. Там они могли спрятаться от военных бесчинств, если защита монастыря падёт.

На земле повсюду лежали тюки соломы, заброшенные снаружи осаждающими, некоторые из них ещё тлели, другие тушили монастырские братья и сёстры. Кинару тащил Минану за руку, и она поспешно перебирала ногами, чтобы угнаться за ним. Кто-то кричал, что видел флаги Майе, кто-то — что у ворот люди Корали, высокий женский голос причитал, что всех ждёт смерть, а мужской надсадно орал: «Не дадим взять храм! Держите ворота! Держите ворота!».

Ине-авен, отец-келарь, нашёлся там, где он и должен быть находиться — у кухонь и складов.

Узкие коридоры, толстые стены, едва освещаемые факелом — девочка спешила за старшим, и собственное частое дыхание отдавалось в ушах.

Отец-келарь отвёл их в подвал одного из складов, где за длинными рядами с полотном и пряжей скрывалась незаметная галерея, ведущая вниз. Одной галереей дело не закончилось, они спускались довольно долго и встречали на пути множество дверей, то закрытых, от открытых, за которыми виднелись, в свою очередь, ступени, ведущие то вверх, то вниз. Отец-келарь выбирал путь по одному ему известным меткам над дверьми и арками.

Наконец, открыв тяжёлую кованую дверь, Ине-авен остановился:

— Это Сежеский ход.

Распрощавшись с отцом-келарем, некоторое время они шли молча. Минана пыталась вообразить, что происходит на поверхности. Здесь, в тиши подземелий, мнилось, что всё, виденное наверху, было лишь тревожным сном. Может быть, если вернуться и выйти снова на монастырский двор, окажется, что неожиданно появившиеся захватчики уже убрались восвояси или что на помощь пришли люди одного из владетелей неподалёку, что всё уладилось, что отец Хоэне привычно спешит по двору, ласково улыбается, осеняет благословением...

Шедший впереди Кинару сказал с трудом, будто что-то спирало ему горло:

— Илли[3] испугался, что они будут искать нас.

Минана промолчала, потому что не поняла. Кто будет искать их? Зачем? Почему они оставили настоятеля, куда он отослал их? Что будет с монастырём, что будет с монахами и послушниками, со всеми, кто живёт в монастыре?

— Куда мы идём? Илли посылает нас за помощью? — она выбрала вопрос, показавшийся ей наиболее безопасным. Она ожидала услышать название одного из соседних замков, куда младших часто отправляли по поручениям старших, но Кинару ответил совсем по-другому:

— Мы пойдём к Тонийру.

Тонийру — застава между княжествами Хетери и Асувире. Так далеко на северо-востоке Минана никогда не бывала. Но судя по тому, что сказал Кинару следом, их путешествие на этом не заканчивалось.

— Пройдём Сеесанди, а потом по Асо на север. Для начала в Оохи.

Асо Минана ещё знала — это была большая полноводная река, берущая начало с равнин Асувире. Сеесанди и Оохи — тут дело обстояло хуже. Кажется, в Оохи располагался один из отдалённых монастырей школы Золотой Ветви, к которой принадлежал Анедиэдди. Но зачем нужно идти так далеко?

— Андин… — нерешительно спросила она, стараясь удерживать быстрый темп, заданный старшим. — Зачем мы идём туда? Разве не лучше послать гонцов к владетелю Синэн или даже Омура? И почему только мы с тобой? А как же остальные?..

Кинару вдруг остановился, так что, не удержавшись, Минана уткнулась ему в спину. Старший обернулся. Во мраке тайного хода, освещённого лишь факелом, глаза Кинару сверкали, словно от тщательно сдерживаемого гнева.

— Илли пошлёт за помощью сам. Или уже послал. Но дело не в этом, — сказал он непонятно. — Им нужен он. Они не тронут прочих, им нужен только он. Я… он… ты не знаешь, он говорил мне. Там, за воротами, люди Туэрне. Они охотятся на магов. Таких, как мы с тобой. Как Хоэне-илли.

— Но почему тогда он не пошёл с нами? — если всё это правда, илли угрожает смертельная опасность. А он, вместо того чтобы бежать вместе с Минаной и Кинару, остался в монастыре и даже сам собирался идти к воротам. — Он должен был идти с нами. А когда те люди уйдут, мы вернёмся.

Кинару покачал головой.

— Они не уйдут. Они знают, что Хоэне-илли здесь. Помнишь чёрную тень?

Злые глаза нападающего в магической башне — она помнила. Но всё равно не понимала.

Кинару втянул в себя воздух, прерывисто, почти со стоном. Мазнул рукой по лбу. И проговорил быстро, будто илли был сейчас перед ними:

— Прости, учитель, я нерадивый твой ученик. Не могу выполнить твой приказ, — он сказал это и словно сбросил тяжёлый груз — спина его распрямилась, лицо просветлело. Он схватил Минану за плечи и выдохнул: — Жди! Жди меня здесь, я вернусь за тобой, клянусь Миэльтаном.

Андин хочет оставить её! Минану на мгновение охватил страх больший, чем она ощущала снаружи, среди суматохи и криков подвергшегося нападению монастыря. Что если он не сможет вернуться? И она будет обречена плутать здесь до скончания веков, умереть от жажды и голода в подземелье, так и не зная, что произошло наверху, жив ли ещё кто-то и стоят ли ещё на земле храмовые строения.

— Ты не найдёшь дороги, — слабо возразила она.

Он покачал головой:

— Я знаю, как выйти. И знаю, как снова вернуться сюда. Ине-абен вёл нас по молитве «Пресветлого сердца Анатаассы», слова её вырезаны над арками дверей. По молитве я приду сюда снова. Жди.

Звук его быстрых шагов, почти бега, исчез, оставляя Минану в одиночестве толстых каменных стен. Она подавила порыв броситься следом, но спустя мгновение всё же пошла назад, туда, откуда пришли они с андином. Ей хотелось подойти ближе к той кованой двери, откуда начинался Сежеский ход. Она не собиралась искать путь наружу, возвращаться, нарушая приказ и Хоэне, и андина. Но действовать по-другому ей не запретили.

Минана устроила оставленный ей факел в предназначенное для этого крепление на стене. Опустилась рядом с дверью, села в позу медитации, выпрямила спину. Вздохнула, успокаивая сердце и мысли, задышала плавно и глубоко.

Самая простая молитва, чтобы привести в порядок сознание, чтобы набраться спокойной силы. Вдох-выдох, пауза и тихий зов. Подождать, нет ли ответа, не дождаться, послать зов снова. Терпеливо, осторожно, медленно. До тех пор, пока где-то в необозримой дали не шевельнётся чужое сознание — ускользающее, далёкое, совершенно отличное от человеческого.

Не каждому по карману гонец-летунья, но есть и гораздо менее дорогостоящий способ передачи посланий, причём способ, известный издавна. Задолго до того как магическая сила смогла поднять в воздух человека, искусство полёта вполне освоили другие создания. Птицы.

Стрижатня стояла в отдалении от других хозяйственных построек, за бамбуковой рощей, высокая, в три этажа, узкая башенка. Едва встав на крыло, стрижи почти всё время проводили в воздухе, но к кормушкам периодически наведывались и зову были послушны, тем более когда звал человек хорошо знакомый, такой, как, например, отец Фуссу или Минана, частенько ему помогавшая.

Стрижи использовались для сообщений в другие монастыри, отправки посланий окрестным владетелям, для передачи не слишком важной информации — для важной нанимали летуний; для поддержания обычной, повседневной связи.

Минана любила птиц, а они, пожалуй, отвечали ей тем же. Она нередко наведывалась в стрижатню, меняла воду, убирала помёт и грязь, скапливавшуюся под гнёздами, помогала отцу Фуссу с птенцами и слётками, наблюдала за лечением гонцов, ухитрявшихся добраться домой потрёпанными, но живыми. И часто, втихомолку от неприветливого старика, тренировалась звать птиц и смотреть их глазами.

Поначалу картинка, как всегда, была мутной, смазанной. Стриж описал несколько кругов над двором, прежде чем Минана приноровилась к изменившемуся видению и углу зрения. Мешала память, не привыкшая видеть здания сверху, мешал тёмный косматый дым, поднимающийся во многих местах сразу, мешала неразбериха на монастырском дворе: люди, копья с привязанными флагами, крики, чужие знамёна снаружи, грохот тарана, которым ломали ворота.

Настоятеля узнала не по виду, каким-то внутренним чувством, может, по походке: широкой, размашистой, полы рясы завиваются волнами. Отец Хоэне шёл к воротам, повелительно воздев руку, и люди расступались. Лица настоятеля сверху не увидать, но казалось, будто Минана знает его выражение: суровое, бесстрастное. Он подходил к воротам, и вместе с этим унимался шум, замолкали вопли и грохот, лучники на стенах монастыря откладывали луки.

За воротами, со стороны нападающих, появился чёрно-белый флаг, знак, что они просят переговоров. В плотных, из кипарисовых брёвен, воротах, открыли окошечко, о чём-то говорили. Минана снизилась, поискала безопасное место, где присесть. Становилось тяжело держать волю птицы, ещё немного, и выкинет из птичьего тела.

Она нашла удобное местечко на стволе одной из огромных старых криптомерий, высаженных вдоль аллеи, ведущей от ворот к главному зданию. Как раз вовремя, чтобы увидеть Кинару, который появился со стороны хозяйственных построек — высокий, худощавый, в ученической рясе, только две полосы длинной ленты послушника оживляют тёмно-серную льняную ткань. Кинару быстро шёл по аллее и прибавил шагу, видимо, разглядев в толпе у ворот облачение настоятеля.

Минана переменила положение, так, чтобы видеть монастырские ворота. Наверное, на какое-то время она потеряла контроль над сознанием птицы, потому что ворота уже были распахнуты, настоятель стоял посреди открытых створок, спокойный и недвижимый. Он смотрел на захватчиков, наверное, ожидая представителя для переговоров.

И представитель явился.

Как тогда, в магической башне, он соткался из воздуха — чёрная высокая плотная тень, как воплощение демонов Нижнего царства, безжалостный Тисса, убивающий взглядом. Люди с обеих сторон ворот отшатнулись, прокатился многоголосый вздох. Чужак взмахнул рукой, и тело настоятеля взмыло в воздух.

Вздох повторился, на этот раз сильнее, и толпа защитников монастыря единым движением прилила к воротам — подхватить Хоэне, заслонить от возможной атаки.

По двору прокатился грохот, вспыхнул ослепляющий белый свет, монахов, двинувшихся на защиту настоятеля, отшвырнуло назад. Минана-стриж снялась с дерева и сделала крутой разворот над двором, пытаясь понять, что происходит. Отец Хоэне, вписанный в огромный белый круг, медленно вращался над землёй.

— Я отдаю свою жизнь, — сказал Хоэне негромко — но почему-то его слова раскатывались далеко по двору, доходя до каждого. — Вы берёте мою жизнь взамен за жизни всех, нашедших приют за стенами Анедиэдди. Убейте меня и уходите.

Он обращался к захватчикам, но ответили ему защитники — горестным воем, протестующими воплями. Кто-то кричал: «Миадэ-абелле!». Настоятеля кружила чужая воля, но у него хватало сил говорить, хватало сил бороться, хватило бы и на то, чтобы освободиться, но он не делал этого.

Чёрный человек перед воротами что-то сказал, кивнул. Настоятель помедлил только миг и широко распахнул руки.

Молния длинного кинжала разорвала жёсткий, плотный воздух. Минана хотела зажмуриться, но вместо этого сделала крутой вираж, и взгляд её выхватил лицо Кинару, ещё не покинувшего аллею: искажённое мукой, тёмные волосы ничем не связаны, рассыпались по плечам, их треплет ветер. Он кричал, но звук был не слышен, и только по губам удалось прочитать:

— Отец Хоэне!

Кинару поднял руки, словно готовясь ударить магией, но не ударил, а просто некоторое время держал их поднятыми, а затем бессильно уронил. По двору разносился многоголосый вой, будто только теперь обитатели Анедиэдди уверились, что потеряли своего покровителя. В открытые ворота морем ворвались вооружённые мечами и копьями люди. В воздух поднялся резкий запах крови, сопровождаемый какофонией людских стонов, криков, кто-то пытался убежать, но всадники в красно-жёлтых цветах Корали нагоняли их и молча разили мечами.

Минана заметалась в воздухе, захлопала крыльями, не зная, что делать, куда лететь. Тело отца Хоэне скрылось под нахлынувшей толпой, но может быть, ему ещё можно помочь?..

Она взяла повыше и над деревьями, над трепещущими чужими флагами увидела Лейми, со всех ног мчавшегося под прикрытие молитвенного дома. За ним гнался воин с огромным мечом, уже покрытым чьей-то кровью. Он настиг мальчика, замахнулся, и невольно Минана зажмурилась, чтобы не видеть, как голова того полетит с плеч. В следующий миг Минана очнулась в холоде подземелья, тяжело дыша и судорожно вцепившись пальцами в собственные ноги. Стук сердца оглушал, по лицу катился пот.

Отец Хоэне… Лейми… и отец Хоэне… и другие… отец Фуссу… мать Неттедия, Гиират, Анней, Кана… что станет со всеми ими… Отец Хоэне говорил, что отдаёт свою жизнь за всех, живущих в монастыре… Но захватчики ни единой минуты не собирались выполнять обещание. Та чёрная тень… человек, ударивший настоятеля кинжалом, он с самого начала знал, что напустит своих псов на обитателей Анедиэдди. Отец Хоэне… пожертвовал собой напрасно.

Как… как они посмели?! Как не убоялись гнева богов?

Минана вскочила, сжимая кулаки, не обращая внимания на боль в затёкших суставах. На глазах выступали слёзы, но усилием воли она сдержала их. Она не будет плакать. Не будет слабой. Отец Хоэне просто ушёл… ушёл туда же, куда ушли старая мать Ниенне и маленькая Стелли, никто не виноват, что их так скоро позвал к себе суровый Исама.

Но Минана ненавидела того, кто помог настоятелю так быстро пересечь реку мёртвых. Она найдёт ту чёрную тень. Найдёт и заставит поплатиться за эту смерть.

Слёзы высохли, решимость сменилась отчаянием, а отчаяние растаяло в безразличии каменных стен. Грея руки над факелом, Минана ждала возвращения старшего и старалась прогнать мысль о том, что Кинару может не вернуться. Наконец издалека послышались шаги. Шаги шаркающие и усталые, как старого, сгорбленного временем человека.

Минана вскочила, готовясь оправдываться. Звук не походил на энергичную быструю походку андина, и она подумала, что это кто-то из старых монахов, смотрящих за подземным ходом. Но, к её удивлению, неверный свет выхватил в подошедшем черты Кинару.

— Идём, — сказал он устало. Минана смотрела в оба глаза: за то время, что он отсутствовал, в нём произошла перемена, будто состарившая его на десяток лет. Запавшие глаза сухо блестели, тени причудливо играли на лице, создавая маску чернорукого Нэйре, вечно обречённого бродить между небом и землёй.

— Андин…

Минана только сейчас поняла, что ждала в надежде услышать, что она ошиблась, что всё, увиденное глазами стрижа, было ложью. Но Кинару молчал, и по застывшей маске на его лице она понимала, что всё было истинно. Что отец Хоэне и вправду мёртв, а монастырь будет разграблен и стёрт с лица земли.

Горло перехватило, так, что нельзя ни дышать, ни говорить. Минана стояла, касаясь рукой холодного камня стен.

— Идём, — повторил Кинару и двинулся вперёд, не ожидая, пока она последует за ним.

— Андин… — огромным усилием Минана вытолкнула из пересохшего горла слова. — Зачем?..

Зачем люди Корали пришли в Анедиэдди? Зачем убили настоятеля, в жизни никому не причинившего вреда? Зачем, почему… почему отец Хоэне велел им уходить, как будто предвидел всё, что произойдёт? И почему та чёрная тень, которая убила его, сначала появилась в магической башне?

— Идём, Минана… — сказал Кинару и снова двинулся вперёд. — Я расскажу… Я знаю немного, но расскажу всё, что знаю.

Когда они выбрались на поверхность, на западе, там, где оставался Анедиэдди, горело небо. Словно несвоевременный закат, отчаяние богов, оказавшихся не в силах защитить святое место. Кинару не оглядывался, но Минана остановила его и долго смотрела на зарево, глотая слёзы.

Потом они ушли по пути странствующих проповедников и монахов-аммо[4]. Рассказывали встреченным о нападении, о гибели настоятеля, о знамёнах Корали. Слухи расходились и другими путями, их разносили беглецы, паломники, монахи, вернувшиеся на пепелище, и весть, что Анедиэ-Минатаассэ на самом деле разорён и разрушен, неслась впереди них. Им предлагали остаться в нескольких монастырях по пути, но Кинару каждый раз вежливо, но непреклонно отказывал, ссылаясь на волю погибшего отца Хоэне. Успокоился только тогда, когда они оказались далеко на севере, в одной из деревушек Асувире.

Там они прожили два года. Кинару лечил деревенский люд, насколько хватало его знаний монаха-послушника, ученика мага. Минана хлопотала по хозяйству и училась — быть полезной. Бывало, голодали — потому что голодали вокруг, но вообще жизнь была сносной — за исключением зим, действительно холодных и злых, так что в первую свою зимовку на севере Минана всерьёз думала, что она же окажется и последней. Выжили только благодаря тому, что Кинару ценили в деревне, и в самое суровое голодное ненастье несколько зажиточных семейств пожаловали им дров и ячменя.

— Андин, — спросила как-то Минана той зимой, — почему Хоэне-илли открыл ворота? Почему не стал сражаться? Почему сдался без боя? Неужели он настолько не дорожил своей жизнью?

Кинару отложил кочергу, которой шевелил догорающие дрова, подняв тучу искр, посмотрел на Минану:

— Учитель знал, что они придут за ним. Помнишь напавшего в магической башне?

Она помнила. Чёрная тень, появившаяся из воздуха, белая молния кинжала, направленного в настоятеля, и удар Минаны, неловкий, неумелый, но достигший цели.

— Илли знал, что они придут. Ещё несколько лет назад он сказал мне, что его кровь уничтожают и когда-то придут за ним. Сказал, что до того времени должен обучить нас так, чтобы мы могли продолжать его дело, чтобы мы могли выжить.

Его кровь? Минана не знала, к какому роду принадлежал отец Хоэне. Став монахом, он отринул происхождение и мирское имя.

— Но почему он открыл ворота? Почему не боролся?

Она всё равно возвращалась и возвращалась к этой мысли. Не могла смириться. Ведь если бы илли не открыл ворота, не вышел навстречу, он остался бы жив, и монастырь, верно, ещё стоял на земле. Почему, как он быть настолько непрозорлив? Почему доверился врагам? Почему рассчитывал на их благородство?

— Я не знаю, Минана… Илли был очень хороший человек. Такие люди невольно верят, что у других тоже совесть и сердце преобладают над разумом. Может быть, он надеялся на честь нападающих… может быть, думал, что смертью может купить нашу жизнь.

— Почему они хотели убить учителя?

Кинару помедлил, затем спросил:

— Минана, что ты знаешь о Высокой Крови?

— Четыре рода, произошедшие от богов-создателей, — неуверенно ответила та. — Ясо, Аива, Хонока и Миданне. Правители… прежние.

Андин кивнул:

— Верно. Четыре божества, создавшие подлунный мир Анедве, поставили своих детей владеть и управлять им. Они хранили нас от вражды, оберегали урожай, дарили долголетие и плодородие. Но по мере того, как сменялись века, боги-основатели всё больше и больше отдалялись от Анедве. И в конце концов ушли — оставили свои изображения, ритуалы, силу своим детям, оставили возможность обратиться к ним и просить о милости, но перестали являться и решать споры, перестали вмешиваться в нашу жизнь. Места в совете Высокой Крови заняли их дети и внуки — когда-то божье семя, потом уже — просто могущественные люди. И настало время, когда одному из них стало недоставать могущества, оставленного богами-прародителями.

Минана слушала, не перебивая.

— Это был Удиэй из Ясо. Говорят, он ударом кулака мог свалить с ног быка, а когда шёл, то шаги его сотрясали землю. Он был ростом два шага и пятнадцать пальцев, и его доспехи весили с треть куля[5], мало было подобных ему великанов. Удиэй сговорился с главой рода Хонока, и вместе со своими сыновьями и приспешниками на одном из собраний Высокой Крови они предательски напали на глав двух других родов. Это произошло почти тридцать назад, в столице Сууре — Янадо.

— Что случилось потом?

— Сыновья убитых стали мстить за своих отцов. Ясо и Хонока уничтожали Миданне и Аива, Аива и Миданне уничтожали Ясо и Хонока. Все они настолько преуспели в этом кровавом деле, что к нынешнему моменту почти не осталось людей из рода Высокой Крови. И сам Удиэй прожил недолго после предательства — через полгода на него напали люди Аива и вырезали его, его семью и всех сопровождавших, не разбираясь, кто есть кто.

— И теперь никого не осталось в живых?

— К этому я и веду, — Кинару пожал плечами. — Лет десять-пятнадцать тому назад появился один человек, назвавшийся именем Ясо. Может быть, в его жилах и впрямь течёт Высокая Кровь, кто его знает. Но теперь это уже не так важно, да и не докажешь… Этого человека, последнего из Ясо, взял под своё покровительство один из князей Сууре — Туэрне.

Минана кивнула.

— Скорее всего, Туэрне хочет объединить страну под знамёнами единственного из выживших потомков Высокой Крови — Ясо. И соперники для этого ему не нужны.

— Он убивает всех, в ком течёт Высокая Кровь?

— Вне всяких сомнений.

— Откуда ты это знаешь?

— От Хоэне-илли.

— Откуда это знал отец-настоятель?

— Ты не знаешь, и я не знал тоже, но илли — по крови Миданне.

Минана ахнула. Головоломка сошлась. Люди Корали были посланы к монастырю не только для того, чтобы уничтожить один из монастырей могущественной Золотой Ветви. Они также охотились за Высокой Кровью — им нужен был настоятель. И он знал об этом, поэтому и вышел навстречу, надеясь купить своей жизнью жизни своих подопечных. Но нападавшие этим не удовлетворились.

— А почему он велел нам уходить?

— Дело в том, что Туэрне охотится не только за Высокой Кровью. Он уничтожает магов, одарённых богами. Таких, как мы с тобой. Поначалу он убивал только богов и божье семя, но теперь, видимо, не осталось таких богов, до которых он легко может добраться.

— Богов?.. — страшное богохульство Минану почти оглушило. Как можно осмелиться уничтожить богов? На него падёт ужасная кара… его покарают псы Исамы, растерзают огненные плети Ашты, он обречён на вечную боль, отчаяние, мрак, страдание. Кроме того, богов вообще невозможно уничтожить — это же не человек, который бессилен и перед магией, и перед холодным железом.

— Да. Он нашёл способ это сделать. И моя задача узнать — какой. И остановить его. Это будет моя месть.

— И моя тоже! Неужели ты думаешь, что я могу оставить смерть отца Хоэне просто так! Я поклялась отомстить чёрной тени, которая убила его, и я это сделаю.

— Нет, Минана. Я не могу брать на себя такую ответственность. Я могу платить своей жизнью, но твоей — нет.

— Ты не вправе меня остановить. Хоэне-илли заменил мне отца, он увидел во мне магию, он стал обучать меня. Я — такой же ученик его, как и ты! Я никогда не прощу тебя, я прокляну тебя, — она занесла руку, чтобы на самом деле сделать знак проклятия. Руку эту Кинару с силой перехватил и впился взглядом в её глаза. Взглядом тёмным, суровым, проникающим в самые глубины её души.

— Ты не понимаешь, о чём просишь, Минана. Ты просишь о смерти.

— Смерть будет мне радостью, если учитель будет отомщён, — сказала она, не отводя взгляда.

Они застыли, соединённые этим двойным взглядом, как нанизанные на одно остриё: Минана — с воздетой рукой, Кинару — перехватывая эту руку. Наконец он отпустил её. Минана бездумно потёрла кожу, занывшую от силы, с которой Кинару держал её.

Наконец он заговорил. Размеренно и чётко, смотря прямо в огонь, будто видя за слабыми, робкими языками пламени богиню, к которой обращался.

— Я, Кинару, раб Твой, клянусь помочь Минане, рабе Твоей, в исполнении клятвы её, и клянусь беречь её, покуда будет то в моих силах и моей власти, ценой всего, что я имею или буду иметь, включая собственную жизнь. Клянусь именем Твоим, Анатаасса.

— Милосердная богиня, Мать наша Анатаасса, я, Минана, раба Твоя, клянусь во всём следовать словам брата моего старшего Кинару, подчиняться ему и смиренно ждать, когда Ты даруешь нам возможность отомстить. Клянусь ещё раз, что отомщу за смерть учителя, пусть даже мне придётся заплатить за это своей жизнью. Клянусь именем Твоим.

Кинару схватил руку Минаны и сунул в огонь. Минана зажмурилась, ожидая боль, треск кожи, съёживающейся в пламени, отвратный запах горящей плоти. Но ничего этого не случилось. Она раскрыла глаза. Её рука, почти исчезнувшая под широкой ладонью андина, была охвачена пламенем, но боли не было, и прозрачные языки пламени будто гладили кожу, порхая, как крылья бабочки. Она взглянула на Кинару, на его профиль с растрепавшимися длинными — по монашескому обычаю — волосами, освещённый оранжевым дыханием богини, на боль и решимость в его чертах, и в груди её дрогнуло что-то незнакомое, не имевшее отношения ни к смерти настоятеля, ни к мести, ни к тому, что оба сейчас поклялись отдать свои жизни за возможность воздаяния.