Глава 2. Во благо

(иллюстрация выполнена нейросетью)

Вечерняя тягостная тишина, что была вечной гостьей в Карн-Анэ, и к которой привыкли все жители, запирающиеся наглухо в своих домах, будто боялись ее, сегодня нарушилась. По округе разносилось гулкое эхо от громких и гулких ударов десятка молотков; звучали наперебой низкие грубые голоса, что-то гремело, звенело — на площади напротив Длинного Дома Трех Игл рабочие возводили странную конструкцию. С последних «улучшений» многие годы до сегодняшнего дня ничего не менялось в облике поселения ни снаружи, ни внутри, и, конечно, столь непонятные работы вызвали острое любопытство у всех. Кто-то пытался разглядеть издалека и из окон собственного дома — кому позволял открывающийся вид — происходящее, шепотом обсуждая с домочадцами, что же такое творится. Другие же осмелились подойти почти вплотную к непонятному сооружению из тонких бревен и с неподдельным интересом и некоторой настороженностью рассматривали его. Пятерка рабочих в серых льняных рубахах и таких же штанах с усердием трудились над конструкцией, и это были не просто местные, а люди из приближенных к Далронгу, из круга личной обслуги и верных исполнителей. Про них говорили разное, вплоть до того, что они и не люди вовсе, а нечто, подобное им — настолько они выглядели равнодушными, застывшими, словно куклы. И их никогда не видели в обществе деревенских: те не разгуливали по поселению, не заглядывали в здешние лавки, ни у кого ничего не покупали и ни разу не ели в единственной харчевне. Собственно, как и остальные, кто окружал мудрейшего, и чье место было в Доме Трех Игл или же в задней пристройке. И показывались черновые умельцы на людях лишь тогда, когда нужно было возвести что-то — а это случалось редко — и лишь с позволения старейшины. Вся их работа заключалась в стенах главной обители, но что они там делали, когда никаких изменений не случалось уже долгих полвека, было известно лишь небесам.

— А что это? — удивленно уставившись на деревянное подмостье с уже пристроенной к нему лесенкой, робко спросила женщина в годах. Она, как и прочие, как и ее муж, который, нахмурившись, изучал постройку, влекомая любопытством, явилась узнать, что происходит. — До Дня Великого Падения еще нескоро же...

— Какая-то странная штуковина, зачем она? — набравшись смелости, один из зевак ухватился за болтающуюся на столбике цепь с толстым шипом на конце. Такая же цепь болталась на столбе рядом. — О, кажется, я знаю, что это! У моего кузена была когда-то небольшая жаровня с коптильней, и вот я хорошо помню, как там висело нечто похожее. Кузен вроде как сначала раскалял вот эти штуки, а потом протыкал ими тушки, и те висели на цепях, пока не приготовятся. Неужели здесь будет жаровня? Старейшина Далронг поистине милостивый и мудрый.

— Оставь, — послышался отстраненный и холодный голос: над суетливым мужичком с помоста навис парнишка. Самый юный и не очень вписывающийся в компанию более зрелых батраков рабочий дернул за свободный конец цепи и вырвал ее из рук любопытного. — Старейшина никогда не будет придаваться пустой праздности, он служит высшему.

Тут остальные черновые умельцы замерли, будто позабыли, что делали и зачем они здесь, и молча обратили свое внимание на болтуна. Тягостное безмолвие, которое придавило незримым грузом каждого явившегося деревенского жителя, продлилось всего несколько мгновений, но этого хватило, чтобы больше ни один не посмел прикасаться к постройке или сказать лишнее слово. Кто-то растерянно и нервно стал переминаться с ноги на ногу, кто-то испуганно ссутулился и отпрянул подальше от места и продолжал наблюдать на расстоянии. Двое жителей, чуть ли не раскланявшись в извинениях, поторопились убраться вон — не хотелось неприятностей. А они могли возникнуть, если главе или его помощникам что-то не понравится. Так уже было, и не раз. И недавняя история с Лорном Фраусом, местным кузнецом, известным выпивохой и сплетником — да таким, что любая базарная баба уступила бы в этом сомнительном мастерстве — лишь еще больше укрепляла веру в недобрые последствия. Некоторые до сих украдкой обсуждали то, что случилось с глупцом Лорном. Тот всего-навсего поинтересовался о предках мудрейшего, правда, настойчиво и чрезмерно фривольно, но, не получив ответа, неосторожно нелестно высказался о Далронге. И слов о «безродности» хватило, чтобы попасть в кипящее масло. Конечно, не сразу. Сначала его долго держали на цепи в уличной клетке, чтобы все видели, какое может быть наказание за длинный язык. Затем беднягу, когда он уже был вымотан и изможден, просто прилюдно бросили в чугунный чан. То, что от него осталось, потом еще день висело на воротах. Но в отличие от убранных останков, клетка так и осталась служить внушающим страх всем украшением у главной дороги поселения. Случалось и прежде, когда некоторые из деревенских — в основном это были люди в возрасте, повидавшие жизнь — пытались выведать что-нибудь о родне Далронга, задавали «неудобные и неправильные» вопросы о семье, о том, кто станет после него вести Карн-Анэ. Но до той поры раздражающее любопытство слишком разговорчивых простолюдинов, назойливые расспросы, в которых старейшина и его самые доверенные лица чувствовали подозрение и угрозу, не имело подобного ужасного исхода. Однако после произошедшего с кузнецом деревенские больше и не думали заикаться о «запретной и опасной» теме. Теперь все знали, что язык лучше держать за зубами, а пересуды и обсасывание слухов со всех неприглядных сторон, домыслы и разговоры «за спиной» ограничивались лишь домашними стенами или очень тесными кругами вне их.

— И куда это ты собрался на ночь глядя? — Веса отложила шитье и бросила строгий взгляд на брата. — Родители знают?

— Слушай, хватит уже меня опекать, и до ночи еще далеко, — отмахнулся Ости. — Я только взгляну одним глазом, что происходит, и назад. Наверняка там уже и Инт с Эллом.

— И что? Кажется, отец не раз говорил, чтобы ты не подходил к ним, или ты забыл его наказ? Может, ты забыл и о предостережении пророчицы тоже? Так я напомню.

— Прекрати меня уже пугать, уже столько лет прошло и ничего не случилось… кроме моих снов.

— Вот об этом я и говорю, Ости, и не надо испытывать судьбу. И если все будет плохо, как сказал отец, то тебе придется уехать отсюда. Ты этого хочешь? Я в последнее время прямо предчувствую беду, что-то нехорошее как будто нависло над нами всеми, — продолжала Весара, надеясь, что ее слова хоть как-то повлияют на брата. Ей все чаще казалось, что Остерин слишком сильно изменился не в лучшую сторону, будто перед ней сейчас стоял другой человек. И в этих изменениях она обвиняла ту черноту, что подбиралась к нему, другого объяснения просто не было и быть не могло.

Парнишка с шумом вздохнул и недовольно сжал губы: ему уже порядком поднадоели проповеди сестры, хватало тех, что приходилось слушать в Длинном Доме и от Джилима. Мать же напротив, была более снисходительна и мягка, не пыталась сковать незримыми цепями сына, и со временем ее мягкость — а быть может, усталость — только росла. Тила никогда не слыла жесткой или суровой женщиной, однако когда-то имела твердый характер, и порой ей лучше было не перечить. Но со временем и с болезнью все изменилось. Остерин, конечно же, жалел мать, как и остальные домочадцы, понимал, что не стоит ее тревожить понапрасну лишний раз и лучше делать, как она просит. И это, пожалуй, служило единственным, что сдерживало его чрезмерное своенравие и упрямство. Правда, не всегда. Даже давнее предупреждение видящей, которая вот уже семь лет как кормила собой червей на скорбной земле, начало постепенно стираться и стало казаться чем-то призрачным и невозможным.

«Бойся змей и пауков. Бойся улыбок, ибо они оскал звериный. Не слушай праздных речей, ведь они ключ, отпирающий замок предательства и страданий. Однажды налетит голодное воронье, и нельзя будет верить никому, кроме родной крови. Те, кто в масках друзей, помощников и блага, лишь тени, которые в один миг накроют и заберут все, что дорого», — вот что когда-то произнесла единственная видящая Карн-Анэ, и ее слова навсегда въелись в память.

О зловещем пророчестве семья Бринтов говорила время от времени, пыталась разглядеть его ростки повсюду, в каждом событии и жителе поселения, но в нынешнюю нелегкую пору о нем вспоминали гораздо, гораздо чаще. Вот и сейчас Веса не упустила случая коснуться пугающего их всех предсказания, надеясь, что хотя бы оно вразумит брата, который с каждым годом становился все упрямее и упрямее. Но, похоже, для Ости слова сестры больше звучали, как пустой звук, нежели нечто важное, к чему стоило прислушаться. Он снова отмахнулся от Весары и, бросив напоследок, чтобы о нем не беспокоились — ведь он не в леса и на холмы уходит, — буквально выбежал из дома. Догонять невыносимого братца девушка не стала, решив, что лучше она останется дома и все расскажет родителям, едва те вернутся. И все же сердце ее было неспокойно, и неприятное колючее предчувствие недоброго то и дело вспыхивало в груди.

— Невыносимый мальчишка. Угораздило же такого попасть мне в родню, — недовольно цокнула Веса и снова принялась за рукоделие.

Остерина же сейчас не волновало ничего, кроме происходящего на площади. Его словно тянуло невидимыми веревками туда: удивленные глаза жадно всматривались вперед, пытаясь получше разглядеть творящееся возле дома главы; ноги переходили с быстрого шага на бег и обратно. Очень скоро парнишка оказался на подступах к голой прогалине, на которой собралось довольно много людей, и все они шепотом обсуждали непонятную постройку, тыча в нее пальцем.

— Гляди, это же Ости! Эй, Ости, ты тоже тут?

— А мы думали, что сидишь под замком, как обычно, или возишься с отцом в земле.

Кто-то грубо хлопнул Бринта-младшего по плечу и тот обернулся: позади стояли его самые верные и единственные друзья, которых он знал сызмальства. Инт Лони и Элл Пентери были соседскими сыновьями двух тихих и неприметных семей, однако совсем не походили на своих скромных родителей, которые никогда не стремились ко всеобщему вниманию. Мальчишки росли шумными и озорными, и с годами их непоседливость, чрезмерное буйство и веселость только усиливались. В одно время их пытались приструнить, когда шалости стали порядком надоедать и привносить в чрезмерно сонный и привычный уклад Карн-Анэ слишком много смуты. Как и проблем, которые возникали всякий раз, когда закадычные друзья придумывали очередную «игру». Как-то мальчишки решили пробраться в закрытое для посещения деревенскими святилище, что уже давно стояло в глубине леса Санвии. Хоть и небольшого, но трудно проходимого, густого, темного, и такого же древнего, как и сама Альдола, а может, и древнее. Хвойные деревья тянулись ввысь и своими крепкими вековыми ветвями, похожими на лапы, скрывали небо, образуя тяжелый и плотный купол. Сквозь него едва-едва просачивался дневной свет, пробивая хвойный полог редкими снопами солнечных лучей. О запретном лесе, названном в честь принесенной там в далекие времена в жертву молодой провидицы Санвии Ландрии, говорили разное. Его боялись, и под страхом наказания не смели не то, что подходить к нему, но и даже помышлять об этом. Трепет перед мрачной обителью неумолимой природы укрепляли старинные сказания, предостережения, которые еще в прошлом самый первый старейшина и его приближенные скармливали простому люду. И все последующие главы поселения не изменяли устоявшийся порядок, точно между всеми ними случился тайный сговор очень давно, и скрытное соглашение до сих пор выполнялось беспрекословно. Почти каждый раз, когда жители собирались в Длинном Доме, чтобы послушать очередное обращение Далронга, тот зачитывал с огромного потрепанного свитка старинную легенду.

Сказание гласило, что из уважения к Санвии еще при ее жизни было возведено небольшое открытое святилище. В нем она принимала самых преданных последователей и особо страждущих и рассказывала им, что же она видит сквозь время. Но однажды там произошла чудовищная трагедия. Вероломное предательство или же ненависть и ярость привело в святилище тех, кто залил багряной водой его стены. Среди убитых оказалась и дитя провидицы — малолетняя воспитанница-сирота, которую Ландария взяла под свою опеку. Но не по доброте душевной и не из жалости. Она видела в девочке ту, что однажды станет преемницей и продолжительницей жизни самой Санвии. Дитя было всего пять зим от роду, когда ее жизнь и жизнь тех, кому не посчастливилось быть в святилище в ту роковую ночь, оборвала чья-то жестокая рука. Невыносимая скорбь накрыла прорицательницу, которая не могла найти ответ на вопрос, почему она не увидела кровавую расправу и того, кто ее учинил. С каждым днем Санвия все больше лишалась рассудка; ее душа постепенно становилась черной и пустой, пока в один день растущий гнев и боль не спалили ее изнутри. Провидица прокляла леса и любого, кто войдет в них, в надежде, что однажды в чаще вновь окажутся те, кто осквернил сакральные места. После этого она приказала оставшимся в живых помощникам принести ее в жертву незримым силам, дабы укрепить проклятие и остаться в лесах навеки, чтобы неустанно следить на ними. Оберегать, будучи мертвой, если не смогла это сделать живой, и совершать уже свою кровавую, но справедливую жатву.

Далронг и его приближенные не раз заявляли, что в северной части леса, где пролилась кровь невинной девы вместе с черным гневом, все еще несет смертью, слышны крики, которые эхом проносятся меж деревьев.

«Там обиталище призраков, уродливых видений и вечной боли. В лесах водится то, что никто не захочет ни видеть, ни слышать, ибо это отравляет разум, мучает и пожирает саму жизнь. Если не хотите угодить в пасть проклятия, то держитесь подальше от лесов Санвии. Не смейте смотреть на них, и даже стоять на границе. Того, кто ослушается, ждет наказание. Это все для вашего блага!» — из раза в раз громко и зловеще повторял мудрейший, и его словам с немом ужасе внимали беспрекословно. До того дня, как двое мальчишек не нарушили запрет.

Когда их поймали, те клялись, что как-то раз видели среди деревьев людей главы поселения и его самого. Стало интересно, что они делали в запретном лесу, и решили, что если главному можно туда ходить, то и им — тоже, хоть разрешения никто не давал. Когда об этом безобразном случае прознали поселенцы, то случилась настоящая паника, особенно среди пожилых. Те больше прочих стенали о проклятии, которое Инт и Элл могли принести в деревушку, и из-за них всем угрожает ужасная опасность. Старики в голос и без стеснения говорили, что непослушных и ничтожных выродков Лони и Пантери нужно немедленно наказать, да так, чтобы всем был урок на будущее. По приказу самого мудрейшего нарушителей немедленно отправили в Длинный Дом, без родителей, без посторонних свидетелей, их только грозная стража сопровождала. И что происходило там, внутри угрюмой обители, никто из простолюдинов так и не узнал. Но ни для кого не осталось секретом, что шумных мальчишек не выпускали оттуда два дня. Каждый говорил своё: кто-то считал, что глупых потомков не менее их глупых родителей запрут куда-нибудь в подземелья и будут морить голодом, чтобы сил и глупости поубавилось. Другие не без злорадства предполагали, что их как следует высекли, и теперь им залечивают раны, чтобы не померли от заражения.

Грязи в Карн-Анэ хватало, как и везде в Альдоле; некоторые места служили погаными отхожими ямами, куда нередко сбрасывали не только порченую еду или одежду, но и подохший скот, слегший от заразы. Однажды случилось нашествие кровавой чумы, которая прошлась по королевству, не обойдя стороной ни одно владение, по словам знающих и имеющих власть. Даже Мельтаин постигла та же кошмарная участь. До того, как чума накрыла здешние края, все бежали за помощью и советом к мудрейшему, прося защиты. Глава же говорил, что дикая смерть не найдет их, что для тревоги нет причин. Когда же болезнь явилась и с чудовищной безжалостной жатвой забрала чуть ли не половину жителей туманных краев, он заявил, что это дело рук проклятых эдеусов. Коварные твари виноваты в том, что происходит в Мельтоине и за его пределами. Никто не смел даже перечить и думать, что жуткая хворь могла возникнуть из-за чего-то иного и более земного.

«Гниющие выродки небытия сумели проникнуть к нам! — в одно из собраний в исступлении и гневе восклицал Далронг, взывая к напуганной толпе, которая собралась в Длинном Доме и вне его. — Но мы не отступим перед ними, нас не поглотит страх и безумие перед их обезображенными ликами и голодом, который они хотят утолить! Паскудные отродья отправятся туда, откуда пришли вместе с чумой, что наслали на наши головы!»

В тот день прозвучали слова о вынужденной жертве, которую нужно было принести, чтобы болезнь покинула их края. И люди внемли громким речам: жертва была принесена. В поселении в то лютое время родилось с десяток детей, и троих из них приближенные к мудрейшему ворожеи выбрали для умерщвления. Две старухи, такие же древние и сухие, как и глава Карн-Анэ, явились из своих закрытых подземных усыпальниц и сказали, что именно прерванное дыхание выбранных новорожденных заставит отступить кровавую чуму. Деревня, как и все королевство, захлебывалось в слезах и стенаниях, полных боли и мучений, крики умирающих и пораженных были слышны день и ночь. И в них потерялись дикие мольбы и вопли матерей и отцов, чье потомство решили предать белому огню в Серой Башне Прощания. И подношение было принято: ко всеобщему удивлению страшное нашествие беспощадной хвори спустя день отступило, а через два дня и вовсе прекратилось. Те, кто был болен или же находился на пороге сумеречного мира, чудом пошел на поправку: нарывы перестали кровоточить и гноиться, жар, сжигавший изнутри, спал, а напавшее безумие исчезло, оставляя лишь ясный рассудок. Никто сначала не мог поверить во все происходящее, однако очень скоро жители Карн-Анэ, набравшись сил и убедившись в том, что болезнь ушла навсегда, возносили хвалу великому Далронгу. Почести и приветствия достались и ворожеям, что сожгли младенцев и стерли их кости в порошок, который перешел в руки самого мудрейшего. О принесенной в жертву невинности и чистоты деревенские не вспомнили, принимая ее, как должное, чего нельзя было сказать о несчастных родителях. Но те молчали, тихо оплакивая свою утрату.

Разговоров о судьбе Инта и Элла было много. И как же все были поражены, когда спустя пару дней мальчишки показались в деревне совершенно здоровые. Они нисколько не выглядели измученными или голодными, и нигде не виднелось ни царапины, не говоря уже о серьезных увечьях. Более того, на приятелях вместо старых поношенных одежд были надеты новенькие льняные рубахи с шерстяными жилетами и такие же льняные штаны. Даже стоптанную мягкую обувь заменили крепкие кожаные сапоги. Да и в общем весь вид негодных бездельников был слишком довольным и веселым, точно те побывали в Пристанище Чистого Мерцания. А на все расспросы они отвечали, что добрее человека, чем мудрейший, нет никого на свете; что он столько им рассказал, и даже не думал наказывать.

— Нет, я не под замком. Сестра за старшую осталась, но я сбежал — не хочу дома сидеть, пока все тут, — угрюмо проронил Ости. Он чувствовал себя не то лишним, не то посмешищем в глазах друзей.

— Правильно. Твоя сестра всюду сует свой нос, она даже к нам цепляется. Но что мы ей сделали? — наиграно надулся Элл, нахмурившись и уперев руки в бока.

— Обыкновенная девка, а ведет себя так, как будто она всем заправляет здесь. Будь я постарше, давно бы научил ее, как надо себя вести, — хохотнул Инт и легко толкнул друга в плечо. — Почему она такая? И что мы с Эллом ей сделали? Не повезло тебе с родней.

Остерин лишь поежился и покосился на парочку, продолжавшую шутить, но их остроты не вызывали у парнишки ни смеха, ни даже улыбки. Он шмыгнул носом, поводил плечами и сделал несколько шагов вперед, присматриваясь к непонятной постройке.

— А что вообще происходит?

— Кто его знает. Еще утром ничего не было, — пожал плечами рыжеволосый Инт, наконец отвлекаясь от глупой болтовни и переводя взгляд на сколоченные бревна и доски.

— А я слышал, как рыбаки говорили, что на этом месте будет новый храм, ну, вместо того, что сгорел когда-то, — Пантери почесал затылок, смотря куда-то наверх. В его медовых глазах застыла задумчивость и сомнения, однако досужие сплетни нисколько не смущали паренька, и он продолжал. — Они сказали, будто он не один будет, а целых три или четыре.

— Чего? Зачем столько много? Нашел, кому верить! Они сами ничего не знают, только треплют языками зазря, — тут Лони осекся, на секунду замолк, явно переваривая услышанное, и добавил. — А может, и правда храм?.. Только кому?

— Уж точно не для тебя, — съязвил Элл, зло ухмыляясь, и принялся рыться в карманах, выворачивая их наизнанку. Спустя мгновения он неосторожно вытряхнул из одного горстку порошка серо-бирюзового цвета. Отправив добрую щепотку в рот, протянул остатки сначала Инту, охотно принявшего «угощение», а затем Остерину, но тот наотрез отказался.

Парнишка несколько секунд искоса наблюдал за друзьями, а потом сконфуженно отвел взгляд. Прежде он никогда не пробовал порошок из рашвены, и сейчас бы не стал. Мертвая погостная трава, редко встречавшаяся в местных землях и слыла среди любителей курительных трав самой лучшей и сильной. Она была ядовита, не смертельно, но слабых телом могла запросто отправить в сон на несколько дней. Рашвена вызывала дикие видения, кто-то говорил, что трава способна открыть будущее. Однако большинству нравился терпкий пьянящий вкус, от которого случались головокружения. И попробовав раз, хотелось еще и еще. И где только раздобыл Пантери порошок из скверной травы, Бринт не представлял, да и не хотел, но подозревал, что не обошлось без не местных проходимцев. В последнее время он не узнавал друзей: те изменились, особенно это стало заметно после их пребывания взаперти в Длинном Доме. И тут невольно ему подумалось о пророчестве и предостережениях семьи.

— Мудрейший же все время говорит о могущественных деусах, которые нас защищают, наверное, в их честь и строят, — мысленно отмахнувшись от надоедливых тревог, предположил Ости, подходя еще ближе к помосту. Двое рабочих мелком взглянули на любопытного мальчишку, но ничего не сказали, однако Бринт-младший весь сжался и отступил, не желая нарваться на брань. — Но какой-то маленький храм получается, разве нет?

— Да уж, действительно маловат. Я думал, всякие храмы выглядят побольше. В старых легендах говорится, что очень давно деусы ступали на землю и они были намного больше простых смертных. И как же они поместятся в этот деревянный нужник, если вдруг снова захотят побыть среди людей и зайти к нам в поселение на огонек?

Со стороны дома главы поселения раздался треск и гулкий грохот. Двери мрачного особняка тяжело отворились и на лестницу вышел Лазан в сопровождении двух рослых лучника и еще одного жреца. Едва доверенные лица мудрейшего показались, как многие из зевак притихли и опустили головы, боясь попасть в немилость не знающих жалости людей. Ости, Элл и Инт тоже затихли, будто проглотили языки, и полными удивления и испуга глазами взирали на черные фигуры, застывшие на крыльце особняка. Процессия же тоже некоторое время молча наблюдала за прогалиной, облепленной деревенскими зеваками, точно дохлая туша муравьями. Затем по-хозяйски, гордо подняв головы и держа руки кто на оружии, кто просто на поясе, все же спустились. Переговорив с помощниками, Лазан мотнул головой, приказывая тем заняться делом, после быстрым шагом обошел вытоптанную промерзшую поляну и остановился прямо у ступеней постройки.

— Что с работой? — он достал короткий нож и постучал им по одной из досок. — Возитесь весь день, а как было пусто, так пусто и осталось.

— Завтра к полудню будет готово, почтенный Лазан, не беспокойтесь, — спокойно отозвался один из черновых умельцев, тот, что был старше всех. — Все будет выполнено строго в срок.

Лазан лишь презрительно хмыкнул и цокнул языком так, что слюна брызнула сквозь сжатые зубы. Дав некоторые распоряжения работникам, он резко развернулся и приказал всем любопытным расходиться.

— Очистить площадь! Немедленно! И чтоб ни один здесь больше не околачивался. Увижу хоть кого-то — надолго запру под землей. Оглохли? Все прочь! — громкий и твердый голос надсмотрщика мгновенно разлетелся над прогалиной, и не услышать его было невозможно даже тому, кто стоял дальше всех. — Эй, ты! Да, ты, что заколачиваешь! Оставь это и иди в закрома за железными сетями — обнесете здесь все, чтоб до завтрашнего дня никто из посторонних не топтался тут.

Ни один из присутствовавших не думал пререкаться или задавать лишних вопросов, и все стали потихоньку расходиться. Лазан же двинулся дальше по дороге, в сторону жилых домов, все так же твердо ступая и смотря на местных с нескрываемым отвращением и подозрением. Он прошел мимо троицы, которая, как завороженная, глазела на жуткого надсмотрщика, чей облик напоминал о чёрных ползучих ночных призраках. О тех ходили истории по всей Альдоле, им пугали детей, а кто-то говорил, что видел из своими собственными глазами. Безликие, наводящие безумие и дикий ужас, облаченные в угольный прах — такими рисовала их людская молва. Едва мужчина поравнялся с мальчишками, как те тут же отступили, видя недовольный взгляд. От одного только вида приближенного Далронга у Остерина пробежал холодок по спине, а кожа покрылась мурашками.

— Ну и рожа, — прошипел Элл, возвращаясь к разговору о надсмотрищике, когда друзья вышли на тропу, ведущей к речке. — Интересно, кто это его так?

— А вдруг он родился уродом, — подметил Инт, зевая. — С таким лучше не ссориться и вообще не спорить, как и с другими благочинниками. Я слыхал, им вообще плевать, кто попадется в руки, пусть даже сами деусы — любого замучают до смерти, если нарушат порядок. У них столько силы… Когда мне исполнится семнадцать, то подамся к ним — тоже хочу стать благочинником. Меня тогда все бояться станут. Только не тут, а в большом городе.

— Точно, здесь делать нечего, тоска смертная, как в болоте сидим, и ничего не происходит.

— Ты хочешь стать благочинником? — удивленно поднял брови и округлил глаза Ости, останавливаясь и не веря своим ушам. — Они же не люди, а настоящие животные, их никто не любит, многие даже ненавидят.

— Плевать. Зато при власти и закон на их стороне, а остальным надо сотню раз подумать, чтобы что-то выкинуть, тогда и проблем не будет. Говорят, что есть среди них такие, кого боится даже сама Смерть, и они вольны проживать жизнь за жизнью, — заговорщически и с нескрываемым восхищением произнес Инт, поводя перед собой бледными руками с тонкими длинными пальцами, подобными цепким паучьим лапкам. — Но здешние точно не из них, зато где-нибудь в столице или соседних владениях всяко найдутся похожие.

— А я бы хотел стать смотрящим за улицами — вот где можно разгуляться! Каждая собака тогда была бы в моем распоряжении, каждая крыса докладывала мне, что творится в любом из углов, а я бы мог решать, как поступить с тем, что мне рассказывали. И ходить бы тоже мог, где захочу, без печатей и бумажек.

Откровения друзей с малолетства лишь заставляли Бринта-младшего чувствовать себя не в своей тарелке. Ему не по душе были столь смелые притязания, которые, в добавок к этому, не отличались честностью и чистотой. Да, он сам порой не блистал покладистостью и послушанием, иногда мог натворить что-то, что приносило неприятности его семье или кому другому, но чтобы помышлять о настоящем вреде или внушении страха, преклонении перед ним — ни разу. И особенно — никогда не желал становиться на путь, который дышит и заставляет дышать избравших его только жестокой силой, обманом, ложью, лишениями и смертью.

— Так что, как только мы с Эллом вступим в совершеннолетие, так сразу же добьемся одобрения воли от мудрейшего и уберемся отсюда подальше, — со знанием дела подытожил Лони. — А ты? Так и останешься сидеть в Карн-Анэ?

— А ему и тут неплохо, разве не видишь? Будет целыми днями торчать возле родичей, копаться в грязи, колоть дрова, да, Ости? Или нет?

— Я еще не думал. И я не сижу днями дома, хватит уже болтать. Как будто шататься где-то и выискивать проблем себе на голову намного лучше, — сердито пробурчал парнишка. — Вы целыми днями где-то пропадаете и ничего не знаете, что происходит.

— А что-то есть? Это уже интересно. Давай, колись, и не думай что-то недоговаривать, раз начал.

— Да, выкладывай. По лицу вижу, что ты явно что-то скрываешь. По поселению сейчас много слухов ходит, секретов разных, я даже о парочке сам слышал, — прищурился Пантери, подходя ближе и кладя руку на плечо Остерина.

Молчаливое ожидание повисло в стылом воздухе, подернутом сгустившимися сумерками, и все словно застыло, приготовившись внимать Бринту. Но едва тот открыл рот, чтобы доверить и озвучить свои тревоги и тайны, как его прервали, не дав произнести и слова.

— Остерин Бринт! Сын Джилима, внук Ранлена! Ты что, не слышишь меня, я к тебе обращаюсь! — под тропинке, петляющей среди заснеженных возвышенностей позади чернеющих унылых домишек, торопливо шла Весара. Объемные теплые одежды стесняли движения, утяжеляя походку, но девушку это не останавливала и она продолжала идти, приподнимая одной рукой толстые юбки. — Даже не думай убегать!

— Что она здесь делает? — скривился от недовольства Лони. Он, как и Пантери, не жаловали Весу, считая ее навязчивой занудой, которая им вечно вставляет палки в колеса.

— Куда это ты собрался, а? Ты говорил, что только до площади сходишь и сразу же домой, а сам с дружками неизвестно куда идешь. Уже слишком поздно для прогулок, тебе не кажется? — едва догнав троицу и отдышавшись, она впилась суровым взглядом в брата.

— А тебе какое дело, куда мы идем? Ты чего за нами бегаешь? Твоя юбка не нужна Остерину, как и нам, так что, лучше проваливай куда подальше и не лезь со своими поучениями, — огрызнулся Инт, плюнув под ноги девушке, но та нисколько не смутилась и не оскорбилась отвратительной выходке.

— По домам пусть прячутся дети, старики и девчонки, и трясутся, что их достанет темнота, а мы будем сами ловить темноту, понятно? На речке и на холмах сейчас полно интересного, не то что днем, самое время для прогулки. Не мешайся, ты уже у всех в печенках сидишь, и похожа на ту надоедливую бодливую козу, которую держал старик Холт. Не зря ее прирезали потом, — глумливый гогот Элла разнесся по округе.

— Нам пора домой, Ости, родители тебя заждались, ты же знаешь, что лучше их не волновать, — не обращая внимание на двух задир, Весара взяла брата за руку и притянула к себе.

— Я бы и сам пришел, зачем нужно было искать меня. Они правы, ты слишком много бегаешь за мной, как за маленьким.

— Так значит? Тебе нужно быть благодарным, и не мне, а отцу и матери, что не дают наделать глупостей или наболтать лишнего. Забыл об осторожности? Кажется, мы говорили, что эти двое — не лучшая компания, но ты, как нарочно, таскаешься с ними. По ним же видно, что они что-то задумали. Никогда ничего хорошего никому не сделали, а поселению от них одни беды.

Обстановка накалялась. Прямота дочери Бринтов не нравилась Лони и Пантери, и они были бы рады, если в один день она просто онемела. Ости попытался отстраниться от сестры, давая понять, что он сам в состоянии решать, куда и с кем идти и что делать, однако предупреждение острой иглой вновь крепко вонзилось в его сознание. Он был на распутье: что, если предостережения вовсе не пустой звук?

— Думаете, я не знаю, что вы сделали в прошлом месяце? Кому стоит держаться подальше, так это вам от нашей семьи, иначе каждый в Карн-Анэ узнает, что на ваших руках кровь не только несчастных животных, но и одного из местных, — без тени страха заявила девушка, глядя на парочку.

— Ты это про что? — встрепенулся Остерин, насторожившись. — Только не говори, что про разорванную малумами девочку?

В долгий месяц смены туманов, ровно тогда, когда заканчивался сбор поздних умирающих ягод, поселение постигло очередное несчастье: была найдена растерзанной семилетняя дочь скорняка. По утру кто-то их жителей заметил странную грязно-багряную дорожку на тонком слое серого снега, которая чуть позже привела к лесным курганам, где и лежало тело бедняжки. Тогда все решили, что девочку выманили из дома порождения сумеречных миров, ибо в ту пору они являлись в темноте чаще, чем когда-либо. Никто не сомневался, что та дикость и жестокость, с которой была убита малышка, являлась делом совсем не лесного зверья.

— А знаешь что, забирай его, — неожиданно махнул рукой Пантери, разворачиваясь спиной и развязно двинув по тропе.

— Да, Ости, иди домой. Может, как-нибудь в другой раз, если он вообще наступит, — поддакнул Лони, и поспешил догнать друга.

Какое-то время брат с сестрой стояли на месте, провожая взглядом мальчишек, которые очень скоро скрылись из вида. До дома Веса и Ости шли молча, каждый думал о своем, иоба чувствовали не то вину, не то неловкость из-за случившего. А последние слова девушки так и засели в голове парнишки, и до самого дома он перемалывал и перемалывал их, понимая, что за ними кроется. Но стоит ли верить? И все же в том происшествии и правда было много странностей, ведь любой — от мала до велика — в поселении знал о проклятых тварях, что рыскают в туманах и в ночи в поисках добычи. И ни один не поддался бы искушению выйти за порог в опасное время. Дети же особенно боялись их, зачастую даже друг дружку пугая чудовищами, которые беспощадны ко всему живому. Но другого объяснения не находилось, кто бы посмел на столь ужасное деяние, и оставалось думать только так, как на то подталкивала тогдашняя безобразная картина.

— Всемилостивые деусы, наконец, — облегченно выдохнула Антила, едва ее отпрыски показались в дверях. — Я уже начала волноваться.

— Мама, зачем так переживать, что со мной могло случиться? Я всего-то на площади был вместе со другими. Все туда пошли и мне тоже захотелось посмотреть, что происходит, ничего страшного же произошло, — видя, что мать не на шутку обеспокоена, Бринт-младший сердито покосился на невозмутимую сестру и бросился успокаивать Тилу.

— Что бы не происходило возле обители главы, это не повод под ночь убегать из дома и перечить старшей сестре, — покачал головой Джил. — Мы не желаем тебе зла, не хотим держать в клетке или на цепи, но сейчас не самые лучшие времена, пойми же наконец. Нужно быть намного, намного осторожнее.

— И прекрати уже водить дружбу с Лони и Пантери, — добавила Весара, пряча глаза. Она не хотела брани, но промолчать об этом было бы глупо. — От этих двоих добра не жди. И что они у тебя выпытывали?

— Ничего. Я только...

— Довольно, Остерин! — впервые за все время отец повысил голос, и тут же с силой ударил кулаком по столу. — Ты не желаешь слушать и слышать. Твое безрассудство может дорого обойтись нам всем! Уже забыл историю Смалина? Хочешь оказаться рядом с ним?

Тут вся семья разом умолкла. Глава дома встал с места и прошелся по комнате, задумчиво поглаживая ладонью щеку. Антила же, поторопилась успокоить супруга; хоть сил у нее сейчас было столько же, сколько в разбитом сосуде, из которого вытекала сама жизнь, она медленно подошла к Джилиму со спины и обняла его.

— Послушай, Джил, ты слишком строг, так тоже нельзя. Он еще ребенок, из которого потом вырастит достойный муж, но следить за каждым его шагом, наверное, не самое лучшее. Нам стоит крепиться и ждать, пока сны и видения не оставят Ости.

— Или до него не доберутся последователи Широкой Длани. Когда-то все тоже так начиналось. И общие разговоры в особняке, все эти громкие наставления ведутся неспроста. Мудрейший явно что-то знает, он не может не знать и не чувствовать.

Он повернулся, поцеловал жену в лоб и, одарив усталым взглядом сына, направился в спальню. Поход с женой к травнице на отшибе Карн-Анэ утомил не только Тилу, но и его, а неустанная тревога за будущее его потомка лишь усилила измотанность.

— Ужин сегодня вышел поздний, — горько улыбнулась мать, кутаясь в накидку. — Весара, запри поплотнее дверь и не забудь задвинуть засов. Давайте поедим, пока все не остыло окончательно, и будем отдыхать. Говорят, завтра в поселении ожидается большой и важный день, ради этого стоит набраться сил.

Трапеза прошла в абсолютном безмолвии, и тишину разбавлял лишь треск поленьев в очаге да стук деревянных ложек о глиняную посуду.

— А что завтра будет? — спустя время, Ости первый нарушил молчание. В Карн-Анэ почти ничего по-настоящему знаменательного не происходило, кроме редких бед и таких же редких радостей, и потому неподдельный интерес разгорелся моментально. — Это как-то связано с той странной постройкой на площади?

— Наверное. Кто что говорит, но вы же знаете, какие здесь порядки. Мы узнаем обо всем в самый последний момент, мудрейший считает, что нам, простым жителям, во вред знать больше положеного и раньше времени, — Тила развела руками.

— Не нравится мне что-то все это, — Весара отодвинула плошку и в задумчивости несколько раз закусила губу. — Почему от нас столько скрывают? Разве мы не одна семья, как говорит глава?

— Лучше не обсуждать то, что нам неподвластно. Так заведено, ничего не поделать, да и многие согласны с таким порядком, и я их понимаю. Зачем лезть туда, куда нас не просят и в чем мы не смыслим? Когда-то я задавалась теми же вопросами, что и ты, Веса, а вместе со мной были и другие, но время и условия — все меняет. Понимаешь, о чем я? Пусть все идет, как идет, а мы просто будем тихо и мирно жить, тем более сейчас. Пока это единственно верное решение, до того, как все успокоится.

— А жизнь ли это? Мне все время кажется, что здесь нет ничего, кроме вечного страха перед чем-то, что мы никогда не видели и не слышали? И всякие собрания и тайны у меня вызывают мороз по коже, — не унималась девушка. — Вдруг из-за того, что нам постоянного рассказывают, Ости и преследуют кошмары. Не удивлюсь, если они начнут сниться и нам тоже.

— Ты же знаешь, что это не так. И давай больше не будем, прошу. Я очень устала, — женщина дрожащей рукой пригладила волосы. Ее волнение было не меньше, и подозрения мучили все также, как и прежде, но болезнь поедала силы, не позволяя думать ни о чем, кроме нее. Да и подавать вида перед детьми она не могла, дабы еще больше не тревожть.

Антила достала крошечный тканевый мешочек, высыпала немного перетертой травы вместе с неизвестным порошком в кружку с водой и, морщась, выпила теплую смесь. Горький сбор ей дала травница, наказав принимать его как можно чаще, обещав, что недуг непременно отступит перед силами природы и заклятий. И Тила верила, ибо другого выбора у нее не оставалось. Наказав детям убрать со стола и на ночь проверить очаг, окна и все засовы, она каждого одарила своим материнским благословением перед сном и направилась к супругу. Веса с сочувствием посмотрела матери вслед. Она переживала, но не знала, чем помочь. Нередко ее посещали мысли пойти к мудрейшему и попросить помощи у него. Но едва представляла злое сухое лицо, покрытое темными пятнами, точно отметинами какой-нибудь заразы; едва слышала в голове пугающе стальной и требовательный голос, как намерение тут же испарялось. Всякий раз, когда они оказывались в Длинном Доме Трёх Игл, когда смотрела на дряхлого, но обладающего неизвестно откуда невообразимой мощью и держащего в руках саму жизнь древнего старика, или ее взгляд падал на угрюмых и наводящих ужас приспешников старейшины, ее охватывал непонятный страх. Особенно Весу пугал Лазан, тот самый старший дланник, который всегда был подле мудрейшего. В этом жестком и неясном, точно черная мга, человеке едва ли имелась хоть капля сострадания и понимания. Далронг же мог помочь, он обладал безграничными возможностями, в отличие от простолюдинов, внимающих его словам, но где-то внутри, в самом глубоком уголке души, девушка опасалась, что ее просьба может стать поводом для сомнений. Ведь кроме благосклонности, которую, на удивление и вопреки собственным речам, старец и его люди проявляли крайне редко, они могли обрушить на любого преследования и последующее наказание.

— Интересно, откуда у главного надсмотрщика тот уродливый шрам на щеке? — как бы между делом произнес Ости, будто прочитав мысли сестры. — Я сегодня видел его — разве такое может быть от болезни или от рождения?

— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Весара, приглушая огонь в очаге. — Может, кто-то его так разукрасил, оставил на память метку. Они же все военные, и, наверное, когда-то им пришлось с кем-то биться. Такие люди способны пожертвовать даже своими конечностями, лишь бы выжить и убить.

— С чего ты взяла? — удивление легкой тенью скользнуло по лицу брата.

— Да по нему же видно. На моих глазах нет шор, и то, что я не мальчишка, не значит, что я ничего не понимаю и ни в чем не разбираюсь.

— Но у других же нет таких шрамов. А вдруг он не в бою чуть не лишился половины лица?

— Это приближенный мудрейшего, и это значит, что с ним могло произойти что угодно. Если честно, то я бы не хотела знать о нем и его жизни больше, чем мы все знаем, не хватало еще бед себе на голову накликать. И тебе не советую. Вообще лучше никому из них лишний раз не попадаться на глаза.

— Да, наверное. Веса… Я никому не говорил, — парнишка мельком глянул в окно и тут же надежно закрыл его занавеска, словно боялся, что за ними подглядывают, — но вчера, когда нас всех собрали в обители главы… — он на мгновение замолчал.

— Что случилось? Не молчи же, ну.

— Этот Лазан. Он смотрел так, как будто что-то знал про меня. А сегодня было тоже самое.

— Как это? — всплеснула руками девушка, воскликнув, но сразу же прикрыв рот ладонью, покосившись на дверь комнаты родителей. — Не может быть, нет. Если бы он что-то знал, то за тобой бы давно пришли и забрали. Вот поэтому отец с матерью постоянно предупреждают, а ты из-за своего упрямства делаешь все наоборот. Я не провидица и не ясночувствующая, но мне кажется, что дланник не просто так наблюдает за тобой.

— Мне страшно, Веса.

Признание Остерина прозвучало так же неожиданно, как и остальные откровения. Он всегда делал вид, что его почти ничего не волнует, лишь угрюмость выдавал душевное беспокойство. Сестра вздохнула и участливо погладила его по спине, приговаривая, что все наладится, нужно только держаться семьи, и не слушать голоса, что бы они не нашептывали.

Ночь в Карн-Анэ прошла тихо, даже привычный ледяной туман не посмел накрыть окружные земли. Непривычное затишье окутало мертвым саваном дороги, холмы, леса и спрятавшуюся среди них низину. Последнее дыхание словно покинуло Мельтаин, каждый его уголок, оставив после себя странное опустошение, взращенное тьмой. Живые добрые души почти не встречались ночью на извилистых хитрых тропах, ведущих неизвестно куда, но все же порой одинокие темные фигуры виднелись на просторах местных владений. Таких называли сторонниками морока, недобрыми людьми, лазутчиками Отца Мрака — и никак иначе. Ведь честному люду нечего делать в темные часы вне дома, и уж тем более было понятно, что бродящие где-то там в непроглядной черноте заодно с тем, что она скрывает. И малумы были не самым страшным из ее порождений. Ходили толки и предания о избежавших в давние тревожные годы огненной и железной казни заговорщиков, проникнувших в сердце Альдолы и собравшихся вырезать всю правящую семью. Всех до единого тогда схватили, пытали — из-за чего у каждого из двадцати наемных убийц по россказням отсутствовало по одному глазу и были обожжены обе руки, — однако до прилюдной казни и предания их паскудного праха неизвестности дело так и не дошло. Когда явились за мразями, дабы, наконец, покончить с ними, их и след простыл, будто тех никогда и не сидело в сырых застенках. Кем они являлись в действительности, откуда они пришли и кто их подослал, так выяснить и не смогли — они даже под страхом смерти не произнесли ни слова. Никто поверить не мог, что двадцать человек, искалеченных и замученных, не знавших воды и еды трое суток, попросту испарились. От них даже и капли крови на голых камнях темниц не осталось. То было очень-очень давно, но королевство по-прежнему полнилось слухами, и поговаривали, будто это те самые убийцы рыскают в ночи. Но что они ищут, оставалось загадкой, разгадать которую мало кто хотел. Но как бы там ни было, а все ночные безобразные видения остаются во мгле до следующей ночи вместе со всеми другими ее детищами и слугами.

Над Мельтаином редко светило солнце, еще реже можно было увидеть чистый, как слеза, и яркий, точно взгляд самым первых деусов, рассвет. О восходе золотого диска возвещал серый свет, просачивающийся сквозь вечно плотное покрывало, и все видели, что настал новый день. Блеклый рассвет, встреченный ледяным дождем, сменяемый снегопадом, принес с собой все ту же пустоту — и так было почти каждый день. Один походил на другой, точно близнец, но большинству нравилась такая одинаковость, и все знали, чего ожидать. Жители низины привычно принимались за понятные им хлопоты, отметая ночные страхи: копошились в дворовых пожитках, занимались животиной, которая здесь не славилась упитанностью или приплодом. Но и этого хватало. Кто-то открывал свои мелкие лавки и торговал (или менялся) то свежим серым хлебом, то глиняной посудой, то кожаными изделиями. И пусть они были не самыми лучшими, все же от них была польза в хозяйстве. Сегодняшнее утро предстало таким же, как и предыдущие. Однако после полудня покой, напоминающий тяжелый болотный сон, рассыпался с громогласного обращения. Несколько юнцов, служащих Далронгу, облаченных в богатые золотые балахоны и несущих в руках железные чаши с белым огнем, неожиданно показались среди жилых дворов.

— Внимайте! Настал великий день! Откройте глаза и смотрите! — голоса совсем еще мальчишек, о которых никто ничего не знал, звучали точно трубы. — Тьма накрывает! Она среди нас, и жаждет пожрать души каждого на своем пути! Она изголодалась, смотрите же! Смотрите! Слушайте! Мудрейшему благодетелю Далронгу Четвертому Ясноокому сегодня ночью открылась провидение, грязная истина, которая пряталась под личиной чистоты и невинности! Долгое время оборотень крылся среди нас, но настал час открыть его лицо свету, дабы все узрели его и предали гонению! Прихлебатель эдеусов среди нас! Прихлебатель эдеусов среди нас!

Процессия двигалась по дороге, обходя все дома, продолжая возвещать о коварном притворстве уродливых теней, о непокорных сущностях, имеющих собственную волю. Среди хлынувших на улицу жителей прошлась волна громкого шепота; на побледневших лицах читался испуг и непонимание.

— Что же теперь делать? Мудрейший нас защитит? Нужно избавиться от грязи! Мы не позволим демонам прийти за нами и нашими детьми! — слышалось со всех сторон.

Едва служители обошли все поселение, тут же объявили, что к закату Далронг выйдет на площадь, дабы обратиться к деревенским. И для их же блага быть под взором главы. Юноши в золотых балахонах вновь обошли округу, но уже молча, и когда они выходили на главную дорогу, то уже сопровождали молодую женщину с девочкой. Те покорно шли за посланниками в сторону Длинного Дома. Кто не успел попрятаться по домам, видели это, что, разумеется, не осталось без того самого досужего внимания и мгновенных пересудов.

— Это не Лунию Борни с дочкой забрали? Что же они натворили?

— Что за напасть такая, неужели она снюхалась с выродками небытия? А по виду не скажешь. Это же ее мужа пару лет назад загрызло дикое зверье за холмами?

— Не болтайте почем зря, нет в ней отметины эедеусов, тут точно что-то другое, вот чувствую. Да и ребенок, он-то им зачем? Бедная девочка и так не может до сих пор свыкнутся с лишением, еще и заикаться начала, как чуть не утонула. Столько разом на их семью навалилось… Я сама о них знаю только хорошее, а сколько Луния мне помогала! И не сосчитать.

— Ты что, не слышала? Под личиной невинности прячется поганый выродок, может, девочка и есть та, кого ищут? Сама посуди: Луния в последнее время сторонится всех, никого не впускает к себе. А недавно я видел, как она носила на речку белье, которое было выпачкано кровью.

— Да что ты мелешь? Откуда кровь? Показалось тебе, и все, нечего наговаривать. Если и есть какая-то поганая тайна, то она всяко ее не касается...

Домыслы продолжали звучать, но ни одна догадка не пролила свет на произошедшее, только еще больше тумана нагнали, да такого, что в нем едва ли угадывалась правда и ложь. Все смешалось. Сомнения и подозрения одолевали все сильнее, мучили и спустя короткое время превратились в косые взгляды. В нынешние времена — да и в те, что давно прошли — запуганный люд быстро ступал на тропу недоверия даже к соседям или же близким. И как только во всеуслышание заявили о притворщике и поползли непонятные слухи, тень опасений тут же коснулась каждого. Лишь в назначенный час был пролит свет на внезапные события и весь Карн-Анэ узнал замысел самого главы.

— Раньше никогда так часто мудрейший не созывал народ, а тут, — Джилим бережно вел супругу, позволяя той опираться на себя. — Да еще в такое время нехорошее.

— Это правда, что вдову забрали? — прошептала Весара, поправляя капюшон и оглядываясь по сторонам: жители единым потоком, как завороженные двигались к прогалине.

Старики, юнцы, дети — никто не посмел ослушаться наказа старейшины, и все послушно шли к черной обители. Но еще больше им хотелось увидеть, что же для них приготовили, что хотят поведать.

— Правда, — отозвался так же тихо Ости, — я сам видел, как ее завели в постройки за особняком. И оттуда уже никто не выходил. И еще могу поклясться, что видел какие-то огни в окнах. Синие. Я хотел туда прокрасться, посмотреть, что происходит, но потом… испугался.

— Что же служителям старейшины понадобилось от женщины с ребенком? Не верю я слухам.

Очень скоро главная и единственная площадь наводнилась деревенскими, которые в первые минуты с неподдельным удивлением — а кто-то и с боязливостью — взирали на возвышающуюся над мерзлой землей деревянную конструкцию. Массивная, на шести тонких колоннах, с причудливой округлой крышей, выкрашенной в золотой цвет и увешанной бумажными «косами». Она неглубокой перевернутой чашей нависала в нескольких метрах над таким же деревянным основанием-полом, окруженном железным ободом, увитом белыми лентами, исписанными не читаемыми знаками. Гладко отшлифованный пол тоже зиял витиеватыми символами, и в сыром холодном воздухе все еще ощущался терпкий запах свежей краски. Вдоль широкой лестницы с обеих сторон тянулись миски с горящим маслом. От такого невиданного зрелища у многих деревенских аж дыхание перехватило: раскрыв рты, они пожирали глазами открытое ритуальное святилище. Такой красоты они давно не видели в Карн-Анэ. Привычка наблюдать вечную серость и безликость уже давно укрепилась, да и поводов особых не было для того, чтобы на главной площади или еще где-то возводить нечто невообразимое. Очень давно, в день Становления Порядка, устраивался небольшой праздник, тогда тоже горели огни и всюду стояли крошечные домики из глины. Те, кто помнил или знал о том гулянье, немедленно решили, что сегодня произойдет что-то подобное. Только в честь чего? Но щедрость и милость Далронга была настолько редкой, что большинство даже не могли подумать о каком-то подвохе, и продолжали блаженно улыбаться. Радости в их краях, как и по всей Альдоле, имелось немного, и люди хватались за все то, что приносило хоть отдаленную ее тень.

Вскоре общее молчание и замирание прошли, зашелестел шепот: взорам поселенцев предстал их глава. Шедший в окружении свиты из дланников и четырех юных дев, которых прежде никто здесь не видел, он возвестил о приходе важного времени. Тяжело водрузив свое дряхлое тело на приготовленное деревянное кресло, украшенное золотыми лентами и стоящее на постаменте на подступах к лестнице Длинного Дома, Далронг омерзительно оскалился и погладил жидкую бороду. Весь его довольный вид говорил о том, что старик предвкушал то, что должно произойти с минуты на минуту, и он смаковал каждое мгновение, точно дорогое и редкое вино. Выцветшие глаза полнились диким огнем, они жадно взирали на внимающую и встревоженную толпу, которая словно мотыльки, летящие на свет, окружили постройку. Старец с нескрываемым наслаждением упивался тем, как люди внимают каждому его слову, следят за движением рук и не смеют ставить под сомнения речи, которыми он так щедро их кормит. Уж сколько зим и воплощений он облачается в одежды старейшины — как и остальные ставленники, подобные ему, — сколько поколений Карн-Анэ (и не только) он держал под своей волей, но ему никогда не наскучит плетение хитрых сетей.

В давние времена, то, что держалось в одних руках, было разбито и ввергнуто в хаос — гибельное противостояние деусов и эдеусов затронуло все, чего когда-то коснулась их власть. Когда же силы покинули и богов, и их тени, столкновение, несущее разорение и падение незримых столпов, на которых зиждился старый мир и все пять королевств, прекратилось. Но осколки были подобраны и вскормлены заново. Туманная паутина стала тщательно плестись множеством рук над Альдолой, опутывая ее и не давая ей разорваться. Зимы складывались в десятилетия, а они, в свою очередь, в тяжелые темные века.

«Так должно быть для всеобщего порядка и блага. Если в мелких душах поселится недоверие и они начнут колебаться, то смута разрушит все, что так тщательно воздвигали наши предшественники. Земли Альдолы, его сердце и каждый край пребывают во сне, и пусть так и остается. До Его прибытия. Нельзя позволить тварям забрать наше по праву», — не раз повторял, точно заклинание, Далронг. Он хорошо знал свое дело, и следовал пути и цели, которую на него возложили.

— Сегодня мы все узрим великое подношением, которое станет нашей защитой! — голос мудрейшего налился невиданной силой и прозвучал настолько громко и чисто, что многие вздрогнули, поразившись подобной мощи. — Я говорил с самими деусами! Я воззвал к ним и они ответили мне! Наши владыки, которым мы обязаны своим существованием, и должны отплатить за дарованную нам крепость и защиту от вечной темноты и падения в небытие! От всех тех кошмаров, что хотят обрушить на нас проклятые эдеусы! — голосил Далронг, простирая руки к внимающей толпе, на чьих лицах застыло выражение и удивления, и ужаса, и благоговения. — Так не будем же медлить с подношением!

Как только отзвучало последнее слово, двери обители старейшины вновь открылись и в них показались три фигуры: угрюмый и грубый стражник, рослый, как гора, сопровождал ту самую Лунию Борни с дочкой, которых забрали на глазах у всего поселения посреди бела дня. Головы обеих покрывали и спадали до самого низа голубые вуали, а вместо привычной простой одежды из невзрачных тканей — богатые одеяния, достойные разве что высокородных особ. Серебристые платья в пол, от которых будто шло слабое свечение, казались чем-то совершенно необыкновенным среди серости и убогости, в которой давно утонул Карн-Анэ. Мудрейший приподнял руку и жестом приказал стражу провести мать и дочь к прогалине. Тот немедля подчинился. По толпе волной пронесся шепот — многие не смогли сохранить молчание при виде облаченных в роскошные наряды соплеменниц. Кто-то с восхищение и с нескрываемой завистью отмечал, как повезло вдове удостоиться внимания самого старейшины, кто-то недоумевал, почему и зачем выбрали именно их. Пару раз от кого-то прозвучали сожаления о том, что не они сейчас стоят разодетые в роскошные наряды и не наслаждаются вниманием и милостью мудрейшего.

— Запомните: каждый мой выбор — во благо! Каждое слово и желание деусов — во благо! И все должны жертвовать чем-то — во благо! Не забывайте, какая ужасная участь постигла нас всех, когда проклятые эдеусы смогли проникнуть в наш мир и едва не свели с ума каждого, — из почерневшего рта старца брызгала слюна. Глава поселения будто в пал безумие: его лицо еще больше перекосилось, в глазах читалось настоящее неистовство, а костлявый длинный палец, похожий на уродливый коготь, снова и снова указывал на поселенцев. — Если не хотите стать кормом для притворщиков, которые не пожалеют никого, придется крепиться. Я видел, что ждет не только Мельтаин, но и всю Альдолу, стоит только отступиться. Хотите стать пищей для притворщиков?! Или, может, вечно гнить в сумеречном мире?!

Не на шутку взволнованные люди, уже привыкшие к подобным речам, и зная, какие беды и ужасы способны принести с собой тени-оборотни самих богов, тут же в разнобой стали проклинать «злобных тварей». Все боялись и ненавидели их, и желали всем сердцем их погибели, чтобы те более никогда не смели насылать кошмары на невинных, терзать их сердца и пожирать людскую плоть. Слухами об этом полнилось королевство, и всюду только и слышались чудовищные россказни, в которых говорилось о жестоких и жаждущих крови эдеусах. О том, как в тех или иных землях они насылали жуткие бедствия и устраивали безжалостные пиры смерти и кровавые жатвы, выкашивая селение за селением. Своими глазами, разумеется, никто никогда этого не видел и даже не встречал из простолюдинов тех, кто был там, где пронеслась смертоносным вихрем воля притворщиков. Однако ни один человек не сомневался: все, что бродит по Альдоле, любое слово — чистая правда.

Тем временем вдову с дочерью подвели к лестнице. Стражник сделал неизвестным девам непонятный знак рукой и молча удалился. Далронг с упоением наблюдал за действом, точно находился на представлении. Он то и дело впивался желтыми и гнилыми зубами в нижнюю губу, сжимал пальцы в кулаки, скреб ногтями подлокотники кресла — он с нетерпением ждал кульминации. Ритуал обязан был пройти, а жертва — принята, иначе без все превратится в тлен и бессмыслицу, а этого допустить никак нельзя. Время было подобрано идеально, но не само подношение. Однако выбирать не приходилось.

— Мама, я не хочу, — вдруг взмолилась девочка и испугано посмотрела сначала на мать, а затем на стоящих наверху лестницы бледных неизвестных дев, похожих на зловещих призраков. — Пойдем домой, пожалуйста. Мне страшно.

Слова ребенка тотчас привели в замешательство каждого. Все непонимающе глазели на невинное создание, которое почему-то дрожало и хваталось за мать.

— О, девочка моя, нас… тебя выбрали. Пойми, нельзя отвергать великую честь, тем более, когда ее оказывает такой человек, как наш мудрейший Далронг. Прекрати, на нас же все смотрят. Хочешь, чтобы нас изгнали? — раздраженно процедила женщина, грубо одернула руки дочери, а затем подтолкнула вперед, к незнакомкам.

Ярко-синие глаза, в которых не читалось ничего, кроме холодного равнодушия, жадно смотрели на перепуганную девочку. Одна из дев молча сделала шаг вперед и нависла над Лунией, которая мгновенно вздрогнула, стоило мертвенному лику приблизиться. Женщина с дрожью выдохнула и отпрянула, снова отстраняя от себя дочь, но уже грубее, точно отмахивалась от надоевшей грязной попрошайки. Однако в ту же минуту она разительно переменилась, расплывшись в блаженной улыбке и одарив благодарным взглядом жрицу. Наконец, ритуал продолжился, и старейшина, уже готовый вспыхнуть от негодования, удовлетворенно оскалился и откинулся на спинку кресла.

— Для них же лучше, — стоящий по правую сторону Лазан убрал руку с эфеса. Губы надсмотрщика дрогнули и недовольно искривились. — Все проходит слишком долго, а эта девчонка — она доставила слишком много хлопот, когда ее готовили. Если она...

— Довольно, Лазан, — прошипел глава Карн-Анэ, переводя на приближенного злобный и колючий взгляд. — Все идет как надо, не стоит пугать людей понапрасну. Твой меч еще пригодится, когда очередной лазутчик или оборотень выдаст себя, а я чувствую — он где-то здесь. Нельзя, чтобы наш враг сумел посеять сомнения в людях, иначе настанет конец всему, над чем мы трудились.

— Что-то слишком тихо стало с тех пор, как я казнил ту девку, которую подослали убить вас, мудрейший. Не верю, что они так легко отступились. Мои люди пристально следят за порядком, стоит появиться не той птице, не тому зверю или человеку — мне об этом сразу донесут. Клянусь, благочинники больше не совершат ошибок.

На горячую клятву Лазана старейшина лишь презрительно хмыкнул, и снова обратил взор на прогалину. Церемония продолжалась. Лунию под руки провели вокруг диковинной праздничной постройки, заставляя останавливаться возле каждого их десяти выставленных пустых сосудов, ранить коротким ножом пальцы рук и кровью помечать глиняную посуду. По-прежнему дрожащую девочку усадили под куполом прямо на голый пол и две из жриц принялись разрисовывать ее лицо золотой краской. Необыкновенное зрелище завораживало. Неискушенные подобными действами простолюдины чуть ли не с открытыми ртами взирали на неизвестный ритуал, видя в нем спасение и настоящую ценность, которую им даровал старейшина. Бывало, на общих собраниях происходило нечто необычное, но не настолько.

— Помните, что наши жертвы не напрасны! Они — крепость! Они — щит! — подкреплял действо своими обращениями Далронг. — Благодаря им тьма не наступит еще долго! Благодаря им все тайное откроется, и на тех, кто прячет свои истинные грязные личины под масками добрых людей, прольется свет! Ничто и никто не укроется от взора великих деусов!

Внезапно бледные девы хором завыли, а после — тонкими голосами, которые слились в один, затянули странную песню, но без слов. Все присутствующие жители до единого — кроме главы Карн-Анэ и его особо приближенных — были уверены, что неизвестные девушки немые, но песнопение со странным чарующим мотивом, которое разливалось по округе, словно ласковая река, разбили предубеждения. Огонь в чашах трещал и плясал под порывами резко налетевшего промозглого ветра; по округе разнесся глухой гул, которое привело в замешательство деревенских — те принялись крутить головами, ища источник шума. Впрочем, он вскоре стих, как и ветер, как и завывания дев. Вдова поднялась по лестнице и присоединилась к дочери, усевшись напротив. Одна из жриц протянула ей глубокую плошку и женщина послушно приняла ее. Так же послушно, как и приняла кинжал, украшенный золотой лентой взамен ножу, что ранил пальцы. То, что происходило дальше, выглядело, как безумный сон, обретший плоть, в котором смешалось все самое невообразимое, но обещающее лучшее. Дева, что занималась приготовлением ритуальных атрибутов, зашла за спину Лунии, возложила той руки на голову и пару раз медленно пригладила волосы. Затем ее ладони скользнули на лицо — жрица будто умывала женщину или же надевала на нее незримую маску, которая должна была закрыть взор. Другая сподвижница, невзирая на очередные мольбы девочки, чьи глаза блестели от слез, силой заставила бедное дитя склонить голову перед ними. Затем последовал приказ вознести благодарность мудрейшему и всем деусам.

— Говори, — чистым и неестественно высоким голосом, напоминавшим звон тончайших струн, повелела дева. — Твой долг — служить. Как и всех остальных. Ты выбрана для высшей цели.

Девочка всхлипнула и, заикаясь, произнесла то, что от нее хотели услышать все высокие персоны. Все это время она просяще и испугано смотрела то на мать, которая выглядела, как умалишенная — с ее лица не сходила странная улыбка, — то на незнакомок, то на людей в толпе. И едва последнее слово робко сорвалось с языка, как разом все огни в мисках потухли — их точно поглотил холод. От столь внезапных перемен поселенцы разом ахнули, точно над ними разверзлись небеса, а земная твердь поглотила все мироздание.

— Пора, — прозвучал вкрадчивый, но настойчивый призыв над ухом Лунии, — твое время пришло. Скоро все закончится, но эта жертва никем не будет забыт. Мы обещаем. Далронг обещает. Ты почти, как мы...

— Я почти, как вы, — подобно марионетке, за которую говорил чревовещатель, повторила женщина. Улыбка превратилась в жуткий оскал, а глаза сверкнули больным огоньком.

Она потянулась к дочери, и та ответила, думая, что все закончилось, но вместо материнских объятий впервые познала жестокость и беспощадность. Повторяя бессвязный бред, Луния замахнулась на свое дитя. Бездушная сталь пронзила плоть. Горячая кровь мгновенно омыла лезвие ножа и брызнула во все стороны, окропив собой стоящих рядом бледных дев и в конец потерявшую рассудок вдову. Но даже тогда, когда черное дело было сделано, она не прекратила наносить удары, раз за разом произнося данную еще до церемонии клятву. Внезапно Луния застыла, словно увидела что-то, чего прежде ее глаза не видели, будто ей открылось нечто до селе неведомое. Она обратилась к ошарашенной толпе, протянула к ней открытую окровавленную ладонь и блаженно выдохнула:

— Это все — во благо.

Одно движение — и нож вонзился в грудь! Успев издать лишь сдавленный хрип, женщина упала прямо возле свой мертвой дочери. Над прогалиной повисла невообразимая тишина. Впрочем, длилась она недолго, и дикий крик ужаса разбил ее на мелкие осколки. Следом за одним криком последовала целая череда. Жителей Карн-Анэ, которые стали свидетелями чудовищной сцены, одного за другим накрыла безумная паника: кто-то звал самого старейшину, кто-то требовал благочинников Широкой Длани немедленно скрутить жриц. Женщины просто орали в истерике. Мужчины с омерзением глазели на бездыханные тела или спешили убраться прочь с прогалины. Однако ни один так и не сумел покинуть площадь — стража очень хорошо знала и выполняла свою работу.

— Сегодня же нам всем откроется истина! Мы выкорчуем и сожжем гнилые корни! — громко заголосил мудрейший, как только перепуганные люди замолкли. Речи дряхлого, но властного старика все больше и больше окрашивались в мрачные оттенки, их пронизывали угрозы и нечто, похожее на предзнаменование. — Наша борьба только начинается! Среди вас есть те, кто выдают себя за простых людей! Бойтесь сомкнуть ночью глаза, ведь оборотни рядом! Бойтесь выходить за порог в туман, внимать голосам из пустоты и следовать видениям! Эдеусы здесь! И скоро я узнаю, кто они!