Глава 1. Речи деусов

По центральным просторам Мельтаина стелился густой бледный туман, сошедший поздним часом с речных холмов, путающийся в колючих кустарниках дикой ягоды и сонно наваливающийся на деревья. Снежная колючая, будто несущая в себе тысячи мелких ледяных осколков, мга накрывала собой самые крайние земли северных владений королевства Альдолы. Чрезмерно закрытого, не ведущего с другими государствами никаких дел, не принимающего даров от соседних правителей и не посылающего ничего в ответ. Нет, никто ни с кем не конфликтовал, никто ни на что претендовал, оголяя меч и порываясь куда-то в бой. Просто королевство точно отгородилось от всего мира, словно не считало, что принадлежит ему. Однако Альдола не всегда была такой, но два века назад все изменилось, когда королевская корона коснулась головы совершенно чужого и никогда не принадлежавшего к высшей семье человека. И так уж вышло, что именно с момента начала правления «случайного» короля пятое королевство сильно преобразилось. И самые странные и мрачные перемены произошли внутри некогда гостеприимной страны: все владения в одночасье разорвали друг с другом связи, став сами по себе, но продолжая нести обязанности перед короной. Стоит ли говорить, что и наместники в каждой из земель сменились так же быстро, как и порядки, которые устраивали далеко не всех. Но люди молчали и продолжали жить так, словно пребывали в том, прошлом мире, который существовал до темных и мало кому понятных метаморфоз. Мельтаин не был исключением, и, пожалуй, с новым укладом в него больше остальных просочилось все самое неприглядное, гнетущее, то, что рисовало новую мрачную картину наступивших времен.

Снежный плотный туман, подобный этому, давно не видели в здешних краях, подбирался к большому поселению Карн-Анэ, расположенному в раскинувшей у подножья холмов просторной низине. И жители поселения, чей разум одолевали молва, страшные суеверия, тянущиеся из прошлого, как один твердили, что эта пелена не несет ничего доброго и лучше не высовываться из дома, пока она не рассеется. Но слухи никогда не рождаются на пустом месте, как известно. Когда-то в сплывших с возвышенностей белесых клубах пропало несколько местных жителей Карн-Анэ, которые так и не объявились. Их словно проглотил, растворил в себе туманище, и никаких следов не осталось. Кто-то поговаривал, что в таком непроглядном тумане скрываются малумы, которые прячут свои демонические лики и уродливые тела в белой поволоке. Они плывут над землей, незримые, голодные, и выискивают случайных жертв. Но стоит мге исчезнуть, как порождения сумеречных, грязных, душных, гнилых миров убираются туда, откуда вылезли. Но, разумеется, в это верили не все, однако остерегались лишний раз выходить из дома, когда над низиной нависал непроглядный полог — мало ли.

На обледенелом окне в глубокой миске стояла слегка подтаявшая свеча. Пламя ее горело ровно, мягко освещая маленькую комнатушку настолько, насколько хватало ему силы. Отражение в стекле, казалось, разбавляло темноту по ту сторону, подмигивая свече на подоконнике, вторя ее мерцанию и безмолвно жалея, что дыхание спящего было не столь спокойным. На узкой деревянной кровати, изголовье которой примыкало к стене прямо под окошком, тревожно спал хозяин комнатки. Лицо его покрывала испарина, на шее проступили красные пятна, точно кто-то сдавливал ему горло, брови сдвинулись, образуя глубокую бороздку, а под плотно закрытыми веками неустанно двигались глаза. Сны? Очередные кошмары, которые донимали пятнадцатилетнего Остерина Бринта уже очень давно — столько, сколько он себя помнил. Отступали чудовищные ведения полностью лишь на луну, на которую приходился день его появления на свет, и тогда он закрывал глаза без страха. А в остальные периоды Колеса Вращения они посещали парнишку слишком часто. Настолько, что едва не сводили с ума Ости, а заодно и всех его родных, особенно отца, который придавал «нехорошим сновидениям» большое значение.

— Прочь! — внезапно вскрикнул осипшим голосом Ости, в ужасе распахивая глаза и вскакивая на кровати. Еще находясь в плену ночных образов, он несколько раз махнул перед собой руками и, схватившись за голову, помотал ею, прогоняя остатки кошмаров. — Ушло, ушло...

Облизав пересохшие губы, парнишка перевел дыхание и угомонил разогнавшееся сердце. Опасливо взглянув на дверь, он прислушался: сейчас его волновало, что домочадцы могли услышать крики и вот-вот явятся, но все было тихо. Ни шагов, ни голосов. Не в этот раз. Ночь только-только ступила на землю, но уже успела отбить у Ости всякое желание спать, ведь стоило сомкнуть веки, как видения, мучившие его, вновь навалятся. Он вытер рукавом ночной рубахи пот с лица, отбросил в сторону тяжелое одеяло и вылез из постели. Холод голого пола еще больше взбодрил, заставив покрыться тело гусиной кожей и поскорее сунуть ноги в безразмерные шерстяные топтуны. Так уж вышло, что тканных теплых дорожек во всем доме было всего три: на пороге, в комнате старшей сестры Остерина и на кухне. Другие три еще месяц назад сгинули в огне: в один день их вынесли на общие сушильни и какой-то вредитель сжег их и остальные соседские дорожки. Поджигателя так и не нашли и никто в толк не мог взять, кому понадобилось такое проворачивать. На новые же покровы для полов нужно было время, много времени, ведь зимой не сыскать тех растений, что вплетались в толстые и грубые нити, а в запасах их, скорее всего, почти не осталось.

Дверь тихонько скрипнула, как и потрескавшееся изношенное дерево под ногами, и Ости осторожно вышел из комнаты, которая смотрела прямо на лестницу, ведущую вниз, к спальням родителей, сестры и общим комнатам. Темнота. Только свет от горящего очага робко выглядывал из-за угла и только-только ложился подрагивающим желтым разливом на пол и стены. По обшарпанному дереву танцевали причудливые тени, то вытягиваясь, то сжимаясь, меняя форму и очертания. Осторожно спустившись вниз, Ости поежился и прошел в переднюю, где, конечно, было гораздо теплее, чем в остальном доме. Сон испарился окончательно, а вместе с ним слетели жуткие наваждения, словно пировавшие тяжелые страшные птицы со своей жертвы. Но что-то продолжало точить и беспокоить парнишку в глубине души, скрестись, щемить и давить. Он протянул руки ближе к пламени и задумался, вглядываясь в извивающиеся красно-желтые языки, точно хотел в них что-то увидеть. Быть может, ответы на мучившие его вопросы, подсказки, объяснения? Но огонь «молчал», продолжая плясать на обугленных поленьях, припадать к камню и тихонько потрескивать, и жадный взгляд никак не улавливал в огне то, что могло бы помочь. Остерин тяжело вздохнул и принялся медленно расхаживать по комнате. Возвращаться к себе сейчас совершенно не хотелось, но и тут он не мог найти себе места, низенькие потолки, до боли знакомые стены, вещи — все это будто сдавливало. Ости прошелся от окошка к окошку, внимательно всматриваясь на улицу через белесые стекла, за которыми, кроме темени и налипшей плотной пелены, ничего не было видно.

— Ну все к демонам, — прошептал Ости и, укутавшись в теплую накидку, метнулся к выходу. Сейчас как никогда хотелось покинуть стены дома хотя бы ненадолго, вдохнуть ночного воздуха, пусть и не в самый подходящий момент.

Но едва он одернул увесистую щеколду и потянул дверь за ручку, как чья-то рука с силой тут же захлопнула дверь обратно, плотно прижимая ее к проему.

— Ты что это удумал? Ты что творишь? Смерти ищешь? — позади грозно, словно гора, возвышаясь над парнишкой, стояла сестра. Весара пристально и недовольно смотрела на брата, ожидая ответа. — Забыл, что туман спустился с холмов? Счастье, что отец с матерью тебя не застали за такой глупой и опасной выходкой.

— Да что могло случиться, я же всего на минуту хотел выйти во двор, даже дверь не стал бы запирать.

— А-а, вот как, и пусть она ходила бы ходуном, да? Не-ет, так не пойдет. И ты прекрасно знаешь, что могло произойти, выйди ты в туман, не прикидывайся. Еще осталось его в дом пустить...

— А почему это ты не спишь? — последовал невпопад вопрос юнца.

— Да разве уснешь тут, когда ты на весь дом вопишь, как будто тебя режут. Да, Ости, я слышала. Снова кошмары? — она внезапно смягчилась и отпрянула от порога, пропуская брата.

Тот молча кивнул, обходя сестру и сбрасывая с себя накидку.

— Можешь мне ничего не рассказывать, если не хочешь, но родителям ты обязан сказать, особенно отцу. Ты же знаешь, как серьёзно он относится к этому, — девушка следила острым взглядом за братом, который бесцельно принялся слоняться по передней.

В свои семнадцать зим Весара отличалась от ровесников чрезмерной зрелостью и развитостью, что внешней, что внутренней. И не считаться с этим было нельзя. Один только рост чего стоил, и Веса всегда смотрела на того, с кем говорила, сверху или же на равных, но никогда снизу. В черных, словно ночь, глазах никогда не искрились улыбка, радость, улавливались только пытливость, тяжесть, мрачность. И грузность взгляду добавляли густые и сердито сдвинутые брови вразлет, похожие на крылья воронов. Строгость читалась и в чертах лица Весы: в тонких алых губах, в прямом носе и остром подбородке. Вдобавок ко всему она обладала не самым хрупким, но точеным телом, силы в котором имелось достаточно, чтобы без труда побороть кого-нибудь из парней. Никто и подумать не мог, что малышка окажется крепче брата, которого природа в половину обделила своим прикосновением и не была столь щедра.

— Да знаю, просто не хочется снова выслушивать одно и то же, я уже выучил каждое слово, — Ости пнул попавшуюся ему под ноги пустую корзину.

— Но тебе придется, — Веса прищурилась. Поплотнее закутавшись в шаль, она прошла от окна к окну, мельком глянула на улицу и плотно задвинула коротенькие занавески. — Тебе же будет лучше, поверь, и не артачься. А пока, вот, — она взяла с выступа над очагом пучок какой-то сушеной травы и протянула ее брату, — это поможет тебе успокоиться и крепко уснуть. Только не смей сжигать ее, как прошлый раз. Да, я знаю, что ты это сделал, нашла веточку в золе. Ты совсем ничего не ценишь, Ости, ведь знаешь, с каким трудом мы с матерью отыскиваем и собираем травы в короткую пору.

Укоризненно покачав головой, Весара, более ничего не говоря, удалилась к себе, оставив брата в полном одиночестве и наедине со своими мыслями.

Туман на утро исчез, являя всем привычные унылые и серые пейзажи вокруг Карн-Анэ и внутри него. Бесцветное печальное небо, подернутое беспросветной пеленой, нависало над низиной, проглядывало сквозь корявые голые ветви деревьев, сливалось с осевшей над холмами дымкой вдалеке на самом горизонте. В воздухе пахло сыростью, которая смешивалась с ледяными ветрами и пробирала до костей. Такая перемена в погоде нередко случалась после снежного тумана, и была, пожалуй, хуже, чем колючий и беспощадный мороз. Где-то раздался пронзительный и тревожный крик воронов, птиц, которые издавна жили на речных холмах, разнесся по всей округе и тут же на пасмурном небосводе показалась черная стая. Взмыв в воздух и громко хлопая огромными крыльями, вороны мгновенно разлетелись в разные стороны и вскоре скрылись из вида. Здешние края словно погрузились в вечный сон, образы которого жили своей жизнью и расползались по землям безмолвными лесами, мрачными тенями, снующими по возвышенностям, и необъяснимой гнетущей пустотой. И среди чего чернеющим пятном стояло одинокое поселение, над которым поднимался дым из труб.

Во дворах копошились жители, приводя в порядок хозяйство: кормили малочисленных птиц и скотину, что-то чинили, вытачивали, сколачивали из дерева. Мужчины счищали с просевших крыш амбаров мокрый снег, затачивали топоры, ножи на точильных камнях; женщины же развешивали только что постиранное белье и носили чистую воду в дом из колодца.

— Что, пришел помочь? Это хорошо, помощь мне не помешает сейчас, — отдышавшись, произнес Джилим, и очередной раз замахнулся и обрушил топор на полено, раскалывая его с такой легкостью, точно это глиняный черепок. — Подай-ка мне еще из вон той кучи, а эти, — мужчина указал на валявшиеся на снегу колотые головешки, — собери и убери под крышу.

Ости кивнул и поспешил выполнить задание. Какое-то время они с отцом молча разбирали разбросанные по дворику деревяшки и складывали их под стеной, однако уже чувствовалось, что разговора не миновать. С последней их беседы на самую тревожную тему прошло чуть больше недели, но всякий раз Джилим начинал ее так, словно никогда не затрагивал.

— Ничего не хочешь мне сказать? — отец накрыл поленья покрывалом и протер лицо и шею куском грубой ткани. Он смотрел так, словно не просто догадывался, а уже знал абсолютно все, и увиливать не имело смысла.

— А что говорить, если и так все понятно, — Ости отошел в сторону и навалился на оградку, которая еле дышала.

— Мать не знает о твоих ночных хожденяих по дому, и оно к лучшему, ей это и ни к чему — не стоит беспокоить, она и без того плоха в последнее время.

— Я бы и не сказал, хоть Веса настаивала. Сегодня ко мне во сне приходила тень, ее еще никогда не было. Она говорила со мной, показывала какие-то знаки и пыталась дотронуться, а вокруг была темнотища жуткая, и не такая, как ночью, а другая.

— Послушай меня, Остерин, внимательно послушай: не поддавайся снам, они тебя хотят сбить с верного пути, затуманить рассудок. Знаешь, нам надо прогуляться — я хочу показать тебе кое-что. Одевайся потеплее, идти далековато.

— А куда? Зачем? — вытянулся парнишка, отрываясь от разглядывания собственных сапог. В его голосе слышались неподдельное удивление и оживленность.

— Скоро все сам увидишь. Одно условие: матери ни слова, она едва ли окажется рада тому, куда я собираюсь тебя отвести. Честно сказать, это нужно было сделать давно, но я все никак не мог решиться.

Чем больше говорил отец, тем больше разгорался интерес в Ости, но он не мог не заметить, насколько встревожен и мрачен стал отец. Его лицо поменялось так, словно нашли тучи и закрыли собой чистую небесную лазурь, преображая ее до неузнаваемости. Странная угрюмость в одну секунду сделала заметнее каждую морщину, борозды между низко нависших поседевших бровей, а в глазах мелькнуло то ли печаль, то ли сожаление. И это еще больше породило вопросов.

Уже спустя час Бринт-старший и Бринт-младший, укутанные в теплые одежды так, что с трудом можно было двигаться, брели по извилистым тропам, и Ости оставалось не отставать от отца и гадать, куда они идут. Джил последние годы редко находил время для таких вылазок, чтобы они не касались ловли рыбы или охоты. Но и обыденной прогулкой это тоже нельзя было назвать, что-то довлело над ними, точно тяжелый молот, готовый разбить вдребезги застывшее в воздухе напряжение. Они вышли на старое перепутье, в центре которого стоял накренившийся столб с болтающейся на нем табличкой. На облепленном снегом куске дерева уже едва-едва виднелись выбитые надписи, указывающие направления, но людям, жившим здесь, это не совершенно не доставляло неудобств. Все знали, что и в какой стороне находится. Вот и Ости, только они свернули вправо, сразу догадался, куда его ведет отец, но что могло быть там, в лесных чащах, такого важного, парнишка не представлял. Очень скоро широкая дорога сменилась на узкую ухабистую тропу, делившую лес пополам и выходящую в конце на утоптанную прогалину с тремя пригорками. На самых подступах к ним среди белых снегов виднелся невзрачный серый валун с острой вершиной, окруженный камнями поменьше. Парнишка переводил непонимающий взгляд с отца на странное сооружение и обратно, терпеливо ожидая, когда тот, наконец, объяснит, что они здесь делают.

— Ты ведь тут никогда не был, верно? Сюда почти никто не ходит, кроме меня и твоей матери, ну, раньше ходили, сейчас же все изменилось, — прервал долгое молчание Джилим и, подойдя ближе к валуну, подозвал жестом сына. — Знаешь, что это такое?

— Я не знаю, но очень похоже… — Ости запнулся, пожал плечами и растеряно взглянул на заснеженную длинную выемку в земле. Обойдя ее со всех сторон, он почесал лоб и неуверенно изрек. — Это что, упокоище? Откуда оно тут, погребальные земли же совсем в другой стороне от деревни? Чье оно? — посыпались вопросы.

— Я всегда говорил тебе опасаться того, что приходит к тебе во снах, не слушать, не идти за ними, так?

— Да, отец, ну и что с того, разве они тут причем-то? — Остерин вытянул руку, указывая на могилу.

— Когда-то у меня был старший брат, о нем уж наверняка никто не помнит, кто знал его, а остальные даже не догадываются, что он был… жил в Карн-Анэ, дышал, внимал вместе с нами старейшине на общих собраниях, — голос Джилима стал монотонным, металлическим, а лицо приняло отстраненное выражение. Казалось, Бринт-старший на мгновение будто перенесся в прошлое, и уже находился не здесь, а где-то очень далеко, продолжая вспоминать давно ушедшее. — Здесь погребен мой брат и твой дядя, которого ты уже никогда не узнаешь. Смалин был хорошим человеком, но он оступился и за это ему пришлось ответить.

— Что же случилось? — Остерин жадно вслушивался в каждое слово и не мог поверить в услышанное. Отец никогда не говорил, что у него был брат, и оставалось только поражаться, как за столько лет никто и не заикнулся о нем. И это лишь усилило догадки парнишки, что на то имелась веская причина, раз все хранилось в полной тайне, хотя в их семье всегда во всем была открытость и полное доверие. — Скажи же!

— Вы с ним очень похожи, Ости, — Джил усмехнулся, но в усмешке слышалась едкая горечь и даже разочарование, — и ваша похожесть заключает не во внешнем, а во внутреннем. Тебе известны порядки нашего поселения, тебе и все остальным, известно, чего нужно опасаться и к чему прислушиваться. Смалин не дожил до своего совершеннолетия, он поддался тем же видениям, что теперь приходят и к тебе. Да, его не оставляли кошмары. И когда они проникли через него в наш мир и оставили на его теле отметину, старейшина и его приближенные об этом сразу же узнали… Хм, я помню, как мой отец, да и все посвященные в семейную проблему родственники, пытались помочь моему брату, даже я, хоть и был много меньше него. Но все знали и чувствовали, чем все обернется. Так и вышло.

— Я не понимаю, — мотнул головой Остерин, продолжая безотрывно смотреть на Джилима округлившимися глазами, точно видел нечто такое, чего прежде не встречал.

— Жизнь Смалина оказалась в руках тех, кто вел и ведет по сей день Карн-Анэ и нас вместе с ним по светлому пути и не позволяет прорасти тёмному. Они узрели в Смалине то, что несло угрозу всем и им пришлось пожертвовать моим братом во имя всеобщего блага.

— Они его, — Ости сглотнул подступивший к горлу ком, — у… убили?

— Его тело не позволили захоронить там же, где покоятся другие усопшие. По словам старейшины, оно оскверняло земли, и его просто вынесли вон из поселения и оставили подальше. Мы не могли идти против запрета и тогда решили тайно предать Смалина земле вот здесь, — продолжал свой рассказ отец. — Теперь ты понимаешь, почему надо молчать и не просить помощи ни у кого, иначе беды не избежать. Проклятье! Как бы я не относился и не внимал словам главы деревни, как бы не следовал им, я не могу допустить, чтобы то, что я видел еще ребенком своими глазами, повторилось и с тобой. Ты — моя плоть, в тебе течет моя кровь, — отчеканил Джилим, хватая за плечи сына.

— Но что ты хочешь от меня? Я же не могу приказать не сниться кошмарам или не спать совсем. Неужели нельзя кому-то...

— Нет, ни слова, иначе никто не сможет тебя защитить. Ты уже не ребенок, Остерин, надо быть осмотрительнее. Твоя мать обещала, что достанет новые травы и сделает из них крепкий отвар, быть может, он сумеет оградить тебя от ночных видений. Но ты тоже должен, обязан бороться с ними и они отступят, а вместе с ними отступят и неприятности. Ты меня понял?

Ости молча кивнул в ответ на пламенную речь отца. Все, о чем говорил Брин-старший, едва ли было простым предостережением или пустым и глупым беспокойством, и звучало слишком серьезно. Они еще немного постояли в тишине возле упокоища Смалина и двинулись назад, в поселение. По дороге парнишка не проронил и слова и все думал о судьбе своего дяди, которого он никогда не знал; в голове крепко засели мысли о «сходстве с ним», и это пугало. Ости хотелось узнать больше обо всем, но он так и не решился прервать молчание, глядя на хмурое и суровое лицо отца. Тот, плотно сжав губы и прищурившись, напряженно и сосредоточено смотрел вперед, на дорогу.

По возвращении в Карн-Анэ они столкнулись с непривычной оживленностью: жители, кутаясь в одежды, хаотично двигались по утоптанным дорожкам в сторону дома старейшины. Угрюмый, совершенно неприветливый, бесконечно мрачный, Длинный Дом Трех Игл стоял особняком вне стен Карн-Анэ, чуть поодаль от жилищ людей. Он напоминал безликую тень во время заката: вытянутый вверх, с тонкими шпилями на крыше. Черный камень, из которого были возведены стены, заключал в себе узкие окна с серыми стеклами, обрамленные железными рамами и закрытые узорчатыми решетками. Над огромными дверьми красовался потускневший железный щит с выгравированными на нем тремя ладонями, смотрящими пальцами вверх.

— Где вы были? — едва Джил и Ости добрались до своего дома, как к ним навстречу выбежала Весара. За ней, ослабевшая от продолжительного недуга, на низеньком крылечке показалась мать.

— Что-то стряслось? — Джилим обошел дочь и помог жене спуститься по ступеням.

— Старейшина созывает общее собрание. Пока вас не было, его люди оповестили всех, чтобы собирались в Длинном Доме. Не понимаю, правда, зачем, у нас же в новолуние уже были сборы, — девушка в задумчивости приложила пальцы к губам.

— Должно быть, что-то важное хотят сообщить, но волноваться не стоит. Остерин, не отставай.

Все, кто жил в Карн-Анэ, подтянулись один за другим к обители мудрейшего, бурно и в голос обсуждая, что могло произойти. Двери уже были предусмотрительно отворены и полумрак, осевший внутри Длинного Дома, благосклонно принимал в себя людей, послушно вступавших в него.

— Отец, — вполголоса позвал Ости Бринта-старшего, когда они всей семьей вошли внутрь обители и пристроились в одном из углов вытянутого зала.

— Не сейчас, — одернул Джил и вновь обратил свое внимание на супругу. Он усадил Антилу, ослабшую и измотанную хворью, на скамью.

Женщина уже несколько месяцев не знала покоя, теряла силы от навалившейся внезапной болезни, которая порой отзывалась лихорадочным жаром. В самом начале, когда Тила лечилась сама и обращалась к местным лекарям, болезнь отступила, но после она вернулась с большей силой. Однако, несмотря на свое скверное состояние, Антила Бринт не забывала о своей семье, особенно о сыне, о котором тревожилась и пеклась больше прочих, и даже больше, чем о себе.

Наконец, весь люд был в сборе и двери Длинного Дома с грохотом закрылись за последним вошедшим. В глубине зала, где возвышался постамент с водруженным на него каменным алтарем и огромным креслом, показались три невысокие фигуры в длинных балахонах и с закрытыми объемными капюшонами лицами. Они прошлись по помещению, попутно зажигая свечи, расставленные за постаментом и вдоль стен на высоких медных подсвечниках. На балконе, нависавшем прямо над алтарем, возникло шевеление: четвертая фигура хозяйничала наверху, также зажигая свечи, и что-то перекладывала с места на место. Народ же неустанно переговаривался между собой, то и дело кидая любопытные взгляды за постамент, за которым виднелись две двери. В зале вскоре стало намного светлее, троица удалилась и спустя время к жителям вышел тот, кто был инициатором собрания. Его сопровождала небольшая группа приближенных, которые взирали на толпу волчьим пристальным взглядом, будто выискивали кого-то.

— Тишина! — прозвучал громкий низкий голос одного из приближенных. — Слово берет мудрейший Далронг Четвертый Ясноокий!

На возвышение тяжелой и грузной поступью поднялся старейшина; за ним волочился длинный подол темно-синей накидки и концы наброшенных на плечи широких белых лент. Сгорбленная фигура водрузилась на постамент и разместилась в кресле. Впившись в подлокотники костлявыми пальцами, увенчанные острыми длинными ногтями, Далронг откинулся на спинку и призвал всех внять его речам.

— Сегодня вас собрали не просто так. Я здесь для того, чтобы напомнить вам о своей клятве защищать каждого от поползновений темных порождений, от тех, кто является людям в обличье деусов! — по залу пронесся волной глубокий и низкий голос главы Карн-Анэ. — Этой ночью мне был знак, ко мне взывали наши светлые боги, они показали мне то, что ждет каждого из нас, что ждет этот мир, если мы поддадимся лживым словам и обещаниям. Но сумеречные отродья и притворщики-эдеусы уже протянули к нам свои руки. Они смогли проникнуть сюда и теперь рыщут, снуют, как поганые ползучие гады и грязные крысы, — Далронг оскалился так, что сквозь редкие зубы брызнула белесая слюна. Все его лицо перекосилось от злобы. — Нельзя допустить, чтобы они завладели поселением, Мельтаином и всей Альдолой, нельзя! Иначе всех ждет ужасная гибель и нескончаемые муки не только при жизни, но и после смерти.

В зале поднялся гвалт; люди наперебой галдели, обращались к мудрейшему, охали и ахали, причитая — они все боялись того, о чем уже многие десятилетия каждое предыдущее поколение слышало от прежних старейшин поселения. Боялись того, о чем твердили нынешний и им: эдеусов — полубогов демонической сущности жестокой природы, не знающих ни жалости, ни пощады, не слышащих человеческой мольбы. Конечно, когда-то давно о них едва ли вспоминали, никто в Альдоле толком и не знал ничего о эдеусах. Но до определенного момента. Было известно только, что это тени самих деусов, некогда отделившиеся от них, завладевшие разумом и телами немногих из Коренных людей и канувшие в огненное небытие. И на этом все. Но с приходом новых порядков и после закрытия королевства положение резко изменилось и в каждом владении с их городами и поселениями стали все чаще слышаться разговоры о полубогах. Пришедшие невесть откуда и засевшие в возведенных главенствующих Домах старейшины и наместники постарались на славу, чтобы о тех, кого невольно породили боги, говорили больше, чем о самих богах. И в конце концов, все альдольцы — от мала до велика — стали трепетать только об одном упоминании об эдеусах.

— Через меня говорят боги, внемлите же их речам! — голос старца, казалось, стал еще грознее и мощнее. — Сейчас всем нужно быть намного осмотрительнее, чем когда-либо, ведь любой может стать тем очередным, кого соблазнят и обратят, — на последних словах он сделал особый акцент, при этом твердо ударил кулаком по подлокотнику.

Стоящий ближе прочих приближенных к старейшине ядовито ухмыльнулся, и это не ускользнуло от внимательного взгляда Ости, который, не отрываясь, смотрел на Далронга и его свиту. Эти люди всегда вызывали в нем странные острые чувства: он их боялся, особенно человека с уродливым жутким шрамом-вмятиной на щеке. Ости, как все остальные, знал, кто такие члены Широкой Длани, чему они служат и что защищают, но один их вид, лица, манеры — все это рождало лишь мысли держаться от них подальше. Что-то в них было такое, что отталкивало и настораживало, но парнишка никак не мог понять, что именно. Едва дланник перевел свой холодный и полный злобы взгляд на Остерина, как тот поспешил отвести глаза в сторону, вздрогнув при этом всем телом.

Далронг еще некоторое время вещал, предостерегал, приводя поселенцев в еще больший ужас, и, наконец, умолк. Вместе с ним умолкла и толпа, прекратив перешептывание. Ости вновь тихо обратился к отцу, но тот поднес палец к губам и едва заметно кивнул в сторону выхода, дав понять, что здесь не место для разговоров, которые явно не должны слышать чужие уши. В последнее время Остерин ловил себя на мысли, что был бы рад не посещать все эти собрания и дожидаться семью дома — слишком сильно тяготила его обитель старейшины. Вернее, то незримое, что окутывало ее снаружи и наполняло изнутри.

Спустя несколько минут один из приближенных, о чем-то переговорив с Далронгом, пренебрежительно махнул рукой — собрание было окончено. Жители покинули Длинный Дом в полном смятении, они тут же принялись рассказывать друг другу о том, что видели и слышали подозрительного вблизи Карн-Анэ, кто и как странно изменился из соседей в последние дни. Каждому уже мерещилось то, о чем так долго им всем приходилось слушать. Или не мерещилось? Всё творящееся было точно не к добру.

Бринты в числе первых поторопились покинуть обитель, и причин для этого имелось предостаточно. Минуя угрюмого вида жилища соплеменников, некоторые окна которых были плотно закрыты ставнями, семейство добралось до своего дома. По пути их никто не останавливал и не увлекал ненужными беседами, как нередко бывало после сборов, и Бринт-старший, как и его жена, выдохнул с облегчением.

— И все же мне непонятно, зачем нужно было сгонять людей в Длинный Дом, да еще и в такую рань, — пожала плечами Веса, потирая озябшие ладони. Не снимая полушубка, она быстро направилась к очагу, в котором едва теплился огонь, и, покопавшись в глубокой корзине, достала и подбросила пару поленьев в огонь. — Не припоминаю такой спешки. Хм, их явно что-то встревожило, — девушка нахмурилась и посмотрела в сторону.

— То, о чем говорил старейшина, их и встревожило, — отозвался Джил, помогая Тиле снять накидку и усаживая ее ближе к очагу. — Ты не поняла? Они ищут того или тех, кто слышит голоса и шепот демонов.

— Но это же безумие, разве такое может быть? Нам всегда говорили, что ничего не угрожает, что нас не смогут тронуть тени, — не унималась Веса. — Как же тогда...

— Стало быть, могут. Такое уже случалось… много лет назад, и скорее всего, то был не единственный раз, — Джилим отрицательно покачал головой. — Остерин, теперь понимаешь, что может произойти непоправимое, если о твоих кошмарах узнает Далронг и его благочинники, тем более, если разглядят в них то, что принесет тьму? А они ее увидят, поверь, — завел старую песню глава семейства. — Увидят… и одним небесам известно, что тогда ждет уже не только тебя, но и нас всех.