Глава 4

Катерина перевернулась с боку на бок и прислушалась к мерному дыханию, которое раздавалась рядом. В метре от девочки на такой же, как у нее, кровати посапывал ее единственный друг — Леша. Уже было давно за полночь, но ребенок так и не смог заснуть. Это повторялось с ней каждую ночь на протяжении четырех лет. Каждую ночь она вспоминала происшествие, которое отняло у нее все.

Холодным зимним вечером младшая дочь семьи Громовых с температурой лежала под теплым одеялом на мягкой пуховой перине. Пушистые снежинки залепляли своими тельцами окно, почти не пропускали в комнату серебристый свет луны. Малышка, прикрыв глаза, прислушивалась к разговору родителей. Их спальня находилась на первом этаже. И только из-за почти полной тишины в доме Катерина улавливала части диалогов. Но что мог понять четырехлетний ребенок из взрослого разговора? Мама через каждое слово твердила, что имение нужно продать из-за нехватки каких-то финансов. Последнее слово малышке знакомо не было, и она решила спросить о нем у папы завтра. Отец же возмущался, что не собирается просто так расставаться с поместьем, которое досталось ему от бабки Арины Громовой. Помещица завещала дом внуку, и он не хотел отступать от своей собственности так легко.

Этот разговор так же слышали Мария и Лизавета — старшая и средняя дочери семьи Громовых. Они сидели в холле у камина, кутаясь в теплый плед. Старшая всё пыталась уговорить Лизу подняться на чердак за сокровищами. Маша на днях нашла там старинный сундук самой помещицы, но сама открыть его не рискнула.

— Мы можем помочь родителям! Как ты не понимаешь? — вспылила девочка.

— Никуда я не пойду, — фыркнула Лиза, выползая из своего пледа и кидая его на кресло, — понятно?

— Струсила. — Поддела сестру Мария. — Позову Катьку, она хоть не трусиха. И отшвырнув от себя плед, девчонка поспешила к лестнице на второй этаж. Лиза хмыкнула и пошла за ней, что вызвало у старшей улыбку.

— Не спишь? — заглянула в комнату к младшей Мария.

— Нет, — Катерина спрыгнула с мягкой постели. Теплая малиновая ночнушка доставала ей до щиколоток, открывая лишь босые ступни. А светлые волосы, как всегда, были заплетены в длинную косу.

— Ты пойдешь с нами на поиски сокровищ?

Девочка слышала перешептывания девчонок, пока те шли к ней на второй этаж. И, естественно, согласилась на авантюру. И уже спустя пять минут она поднималась за старшими сестрами по старой деревянной лестнице. Каждая ступенька издавала скрипучий звук под весом Лизаветы, которая крепко сжимала в руках масляную лампадку. Мария поджимала губы и мысленно перебирала то, что хотела бы найти: золотые украшения, драгоценные каменья и жемчуг.

Низкий потолок чердака заставлял идти на полусогнутых. И не столько от нехватки пространства, сколько от страха, что он осядет на головы. Кроме масляной лампадки в руках Лизаветы, освещение дарило единственное не залепленное снегом в доме окно. Оно находилось достаточно высоко и пропускало через себя тонкие серебряные нити лунного света. Катя попыталась встать на носочки, чтобы выглянуть во двор, но низкий рост не позволил ей этого.

— Я тебя потом подсажу, — пообещала Мария и потянула младшенькую за собой в самый дальний и темный угол. Блики огня танцевали по стенам и потолку, зловеще бороздили пухлое лицо Лизы. Катя стала позади всех, наблюдая, как Мария подошла к массивному старинному сундуку с железной защелкой и выпуклой крышкой. Ларец был весь в орнаментах синего и зеленого цвета. По словам мамы, это были любимые оттенки помещицы Громовой. Малышка прищурилась — по бокам и крышке сундука вилась светло-зеленая линия. Ветвь жизни. Этот орнамент был на самых изысканных и дорогих вещах Громовой. Теперь понятно, почему Маша решила, что в нем лежат сокровища.

— Почему ты его раньше сама не открыла? — Хмыкнула Лиза, поднимая лампадку над головой.

Мария не ответила и с грохотом откинула крышку. Секунды две ничего не происходило, а потом старшие сестры обреченно вздохнули.

— Не может быть, — прошептала старшая Громова и, упав на колени, запустила обе руки в предполагаемые сокровища. Лиза фыркнула и отправилась обратно к лестнице. — Не может быть, — повторила девушка, перебирая рассыпавшиеся по дну бумажные конверты с выпавшими письмами. Пальцы скользнули по гладкой материи. По красной атласной ленте. И всё. Больше ничего обнаружить не удалось. К тому времени средняя сестра уже стояла у выхода с чердака, все так же сжимая в руке лампаду.

— Ты обещала меня подсадить к окошку, — напомнила Катя, которая не сильно расстроилась из-за содержимого сундука Арины и топталась возле разочарованной родственницы.

— Маша! Пол! — повысила голос Лиза, испуганно округляя глаза.

— Что?

— Да, он теплый, — улыбнулась меньшенькая, еще не понимая, что происходит.

— Проверь, — скомандовала Мария и силком потянула Катю к окну. — Я же обещала тебя подсадить.

Лизавета еще раз оглянулась на сестер и послушно ступила на первую ступень деревянной лестницы. Пламя уже добралось до второго этажа, оно облизывало стены и обнимало мебель. Потрескивала древесина, которой было слишком много для этой стихии, и она радовалась лакомым кусочкам, сжирая на своем пути всё.

— Родители же спали, — пробормотала под нос Лиза и спустилась еще на одну ступень ниже. Доска не выдержала и проломилась под весом ребенка, увлекая среднюю дочь семьи Громовых прямо в бушующий ад.

Мария зажмурилась, услышав сдавленный крик. Руки не слушались, она уже две минуты боролась с окном, которое все никак не хотело открываться. За это недолгое время, которое шло часами, девушка вспомнила, что бросила свой плед слишком близко к камину. Пламя могло перекинуться. Это она виновата в гибели родителей и одной из сестер.

Обдирая пальцы в кровь, девушке удалось открыть окно, к которому так стремилась Катя.

— Малышка, послушай, — Маша присела на корточки перед Катериной, понимая, что время поджимает. — Ты ведь давно хотела погулять по ночной деревне. Сейчас я тебя подсажу к окошку, надо будет быть аккуратной. Там справа есть железная лестница — спустить по ней. Хорошо?

— Мама ведь не разрешит, — попробовала запротестовать девочка, но руки сестры уже оторвали ее от резко потеплевшего пола и подняли выше собственного роста.

Катя вылезла через окно в то время, когда огонь пробил себе путь наверх. Кусок пола с треском рассыпалась под натиском большой температуры. Младшая Громова проскользила по тонкой полосе снега и влепилась ручками в холодное железо, а крыша рухнула, погребая под собой Марию.

Катя зажмурилась, чувствуя, как по щекам струятся слезы. Прошло четыре года, а она до сих пор могла воспроизвести в памяти мельчайшую деталь. Воспроизвести могла, а забыть — нет. А самое страшное — с каждой ночью всплывали давно забытые детали, делая картину более полной и живой. Или скорее — мертвой. Громова уткнулась носом в жесткую подушку, содрогаясь всем телом от нахлынувших рыданий.

Последний вечер нормальной жизни она помнила, но что было после — нет. Дальнейшие события ей рассказал Леша, который целый месяц расспрашивал нянечек и залез в архив к директрисе. Воссоздав картину прошлого, он вкратце пересказал всё подруге, боясь, что это еще сильнее шатнет ее и так убитую психику.

Когда девочка ступила босой ножкой в снег, вокруг дома уже собрались почти все жители хутора Заречного. Но никто из них ничего не успел сделать. По словам очевидцев, имение погибло за полчаса. Чудом спасшуюся Катерину приютили соседи, но долго не смогли выдерживать ее вытья по ночам. Девочка металась по выделенной ей постели и выла, как дикий зверь. Спустя месяц скитаний по знакомым и соседям малышку направили в городской приют. Оттуда в детский дом. Больше Алексею ничего не удалось найти. По всей видимости, родственников у ребенка больше не было, да и семья держалась обособленно и не заводила друзей.

Утром Громова разодрала слипшиеся ресницы. Она смогла заснуть ближе к рассвету и опять проснулась раньше всех из-за вечного нескончаемого кошмара. Девочка спустила ноги с постели и до завтрака бродила по полупустым коридорам, время от времени натыкаясь на сонных детей. Темные круги под глазами выдавали четырехлетнюю бессонницу ребенка, и угрюмый вид отпугивал от нее возможных друзей. Лишь вечно веселый и позитивный Лёша поддерживал Катю, относясь к ней, как к младшей сестренке. А ведь у него когда-то на самом деле была, вот только он ее не помнит. Ведь мать сдала его в приют, когда пацаненку был всего год. По документам у него еще три брата и две сестры — но где они, парень не знал. Поисками он собирался заняться после выхода во взрослую жизнь. А пока, стоило позаботиться о Катьке, у которой еще ветер в голове.

Стрелка на часах в библиотеке, у которой притормозила Громова, упрямо указывала на девять утра. Время завтрака. Если не явишься — останешься без обеда и ужина. Но девочку мало волновали наказания, она и так слишком часто бывала виновницей проказ и сейчас ее не удивила остановившая ее нянечка. На лице женщины проступило волнение и интерес:

— Зайди сегодня вместо обеда к Зинаиде Михайловне, Катерина. Что-то важное.

Ребенок хмыкнул и неторопливо побрел в сторону левого крыла. Оттуда уже плыли ароматы, которыми и мертвого поднять можно, либо же опять уложить в готовую могилу. Стараясь дышать ртом, Катя переступила порог столовой и чуть не была сбита с ног пробегающей мимо мелюзгой. У дальнего окна уже сидел ее единственный друг с двумя порциями горячего супа и с нетерпением постукивал алюминиевой ложкой по краю столешницы.

— Чего такой грустный? — Катя пододвинула тарелку ближе к себе.

— Меня переводят, — хмыкнул парнишка, наблюдая, как Катя меняется в лице.

— Как переводят? Куда? — Девочка выплюнула ложку, которую уже успела донести до рта.

— Они, наконец, достроили второй корпус, но ремонт еще не сделали. Самых старших переводят туда. Теперь мы там будем жить и работать.

— Ну что за день?! — Громова бросила взгляд на бушующую за окном метель, — а я, по всей видимости, опять во что-то влипла.

— К директрисе? — Понимающе улыбнулся Лёша и, не дождавшись ответа, добавил. — Да ладно. В первый раз что ли?

— Умеешь ты приободрить.

На удивление, время для Громовой пролетело быстро, и теперь она пробивалась сквозь поток детворы, которая спешила на обед, к кабинету Зинаиды Михайловны. Женщина любила пунктуальность, и лишний раз лучше ее не злить. Ровно без пяти двенадцать детский кулачок несколько раз стукнул в дубовый косяк. Позолоченная ручка повернулась, открывая дверь и впуская в маленькое и заставленное лишней мебелью помещение.

— Проходи, Катерина! — Директор приглашающим жестом кивнула на потрепанный временем и частично съеденный молью диван, а сама опустилась в мягкое кресло напротив.

— Что я еще сделала? — Перешла Громова сразу к причине очередной встречи.

— На удивление, ничего криминального, — улыбнулась женщина и поправила очки, которые сползли с носа. — Тут дело совсем в другом. Ты знаешь, что я к тебе хорошо отношусь, — Зинаида Михайловна скривилась от неучтивого фырканья, но продолжила, — одна состоятельная семья решила усыновить ребенка. Не знаю я, какая у тебя удача, но Грицевы почему-то выбрали именно тебя.

— Не хочу в семью! — Скорее из противоречия возмутилась девочка.

— А тебя никто не спрашивает, — вот она — искренняя улыбка самой ненавистной женщины в этом заведении. — Они приедут за тобой послезавтра. Будь добра собрать свои носки в одну кучу и увезти с собой.

Алексей полдня уговаривал названную сестру не возмущаться и бежать отсюда при удобной возможности. Зачем ей ломать остаток жизни в обшарпанном сером доме для тысяч малышей, у которых почти нет будущего. Он вдалбливал ей в голову, что только меньшая часть сможет вынести себя из всех бед целыми. И Катя в нее не входила. Ей нужно бежать и не оглядываться.

Малышка старалась улыбаться новой матери, которая приехала забрать ее. Старалась не заплакать при прощании с Лёшей. И всеми силами сдерживала себя, чтоб не плюнуть в лицо ненавистной директрисе.

Хлопнула дверь машины. И серебристый «Порше» увез уже Грицеву Катерину в новую жизнь. Она, прислонившись лбом к холодному стеклу, взирала на мелькающий мир. Дома сменялись деревьями, парки — дворами, и вскоре, шурша заснеженным гравием, машина съехала с асфальтированной дороги и остановилась у высокого трёхэтажного дома. Он напомнил девочке особняк Громовых своими габаритами. Но ни намека на дерево — все из камня, бетона и железа.

На крыльце, кутаясь в синее пальто, стоял Грицев Антон Сергеевич. Он мысленно поприветствовал свою жену и дочку, о которой мечтал на протяжении восьми лет.

С тех пор время полетело неумолимо вперед. Грицевы продвигали свой журнал вверх по лестнице, скидывая конкурентов в бездну. Буквально за два года неизвестная газетенка превратилась в престижное издание, основанное на литературном творчестве молодых и уже известных писателей. Теперь в «Перо» стояла очередь из рукописей, которые старательно разбирались редакторами, и лишь десятая часть из них проходила дальше.

Антон так часто задерживался в офисе или на встречах, что воспитание дочери легло на плечи приемной матери — Ольги. Она полюбила Катю всем сердцем и частенько позволяла ей больше допустимого. Катерина очень быстро втянулась в бурную жизнь семьи Грицевых, и сны о прошлом стали появляться значительно реже. Но она не смогла полностью стереть из памяти происшествие, изменившее всю ее дальнейшую жизнь. Иногда она жалела, что послушала Марию. Поупрямься девочка еще две минуты, и никто бы не смог ей помочь.

«Перо», постепенно терявшее своих подписчиков и писателей, через десять лет потеряло и почти весь штат. Теперь сам Грицев рассматривал немногочисленные заявки и собственноручно отвечал на них. Чем чаще он оставался дома, тем больше странностей замечал за дочерью. Первым звоночком тревоги была найденная пачка сигарет, потом Катерину видели знакомые в нетрезвом состоянии в компании подозрительных людей. Но последней каплей стали ночные гулянки. Антон всё пытался подобрать момент, который очень скоро наступил.

По причине плохого самочувствия мужчина решил остаться дома. В гостиной по большому обеденному столу были рассыпаны документы и письма от читателей. Сегодня Грицев собирался разобраться с бумагами и решить, что делать дальше с погибающим журналом. Он стоял спиной к входу и не видел, как в дверях появилась шатающаяся на ногах Катя. Она, стуча набойками на каблуках, поспешила подняться на второй этаж, но была одернута голосом отца:

— Позвольте узнать, где вас носило всю ночь, леди?!

Рискуя свернуть себе шею, девушка резко повернулась на последней ступени и отчеканила:

— На дне рождения подруги. Мама знает.

— Мама знает, — перекривил ее Грицев, — спустись. Есть разговор.

Возведя глаза к потолку, Катя медленно, словно специально замирая на каждой ступени, вернулась на первый этаж и, скинув обувь, забралась с ногами на мягкий диван бежевого цвета.

Антон присел на краешек стола и смерил дочь хмурым взглядом:

— Катерина, ты ведь понимаешь, что ведешь себя, как минимум, вызывающе. Тебя уже неоднократно видели наши с мамой знакомые. Ты ведь прекрасно понимаешь, что подобным образом подрываешь нашу общую репутацию. Я уже молчу про учебу. Я тебя с таким трудом устроил на факультет юриспруденции, а у тебя прогулов в два раза больше, чем посещений. Что ты так на меня смотришь? Думала, я не знаю? Катерина, я тебя предупреждаю! Еще одна подобная выходка, и ты можешь не рассчитывать на помощь и на материальную поддержку. Я перепишу свое завещание, и все деньги и акции журнала пойдут в благотворительный фонд.

— Ты сейчас угрожаешь мне? — девушка лишь покачала головой.

— Почему о поступках нашей дочери я узнаю только сейчас? — взгляд Антона метнулся за спину дочери. Ольга вздохнула и оперлась руками о спинку дивана:

— Я хотела тебе сказать, но все не находила удобного случая.

— Так вот, — мужчина опять обратил свое внимание на Катю, — ты должна вести себя так, как подобает любому из нашей семьи. Ты — Грицева! Не губи репутацию, которую нарабатывали годами.

— Грицева? — Девушка не выдержала и медленно встала с дивана, поравнявшись ростом с отцом. — Репутация? Какая может быть репутация у семьи, которая усыновляет ребенка ради пиара? Какая репутация может быть заработана на чужом горе? Я до сих пор слышу крик Лизы и чувствую кожей жар, исходящий от досок. Они по сей день приходят ко мне во снах. Стоят и молчат! Они мертвы, а я — нет. Какая может быть репутация от ребенка, которому сломали жизнь в раннем детстве? Какая я, к черту, Грицева? Я — Громова! Как и все мои погибшие сестры. И мне до задницы, если ты решишь переписать завещание. Я благодарна, что вы меня выдернули из детдома! Но на большее не рассчитывайте!

— Вон, — тихо пробормотал Антон, Ольга так и не пошевелилась с момента своей последней реплики и наблюдала за мужем огромными от страха глазами. Она боялась, что он выгонит Катю. — Вон в свою комнату, — добавил мужчина и отвернулся от дочери. Наклонившись над столом, он сгреб в кучу все бумаги и пробормотал, обращаясь к жене: — Оль, я поработаю сегодня у себя. Не беспокой, пожалуйста.

Антон сгрузил на письменный стол макулатуру и, вернувшись к двери в личную комнату, запер ее на ключ. Теперь у него есть свобода и время. Это именно то, чего не хватает многим людям.

Что делать с Катериной, он понятия не имел, поэтому первым делом решил разобраться с работой. Зашуршала бумага, разорвался первый конверт. Аккуратным женским почерком были выведены слова благодарности за проделанную работу и пожелание успехов в будущем. А вот содержимое второго конверта Грицева заинтересовало больше. Тетрадный лист, свернутый вчетверо, был изборожден тонкими кривыми буковками. В правом верхнем углу буквами покрупнее было выцарапано: «Рассмотрите мой рассказ, пожалуйста».

Антон хмыкнул, вспоминая обращения писателей, которых доводилось печатать до этого. По всей видимости, парнишка еще очень юн, и Грицев бы не задумываясь, выкинул лист в урну, не читая его, если бы дела в журнале не были столь паршивы. Лишь поэтому он углубился в чтение, попутно разбирая каракули молодого автора.

«Душа размером с бусину

Лучи солнца пробивались сквозь плотно завешенные занавески, вырисовывая танец пылинок в воздухе. Но диван, на котором лежал старик, находился в самом темном углу комнаты. Лев мысленно отсчитывал последние удары сердца. Очень скоро оно прекратит сокращаться и прервет муки старика на земле. Удар. Удар. Удар. Тело содрогнулось, левая рука сжалась в кулак, прижавшись к груди. Десять секунд длились судороги, выгнулось дугой тело, а из грудной клетки с легких хлопком вырвалось ярко-желтое сияние. Он замер, больше не являясь человеком.

Холодные осенние дни не позволили бы трупному запаху распространиться по комнате, а заглянуть в квартиру просто так никто не хотел. Родственников у Льва не было, а друзей и подавно. Соседи всегда поражались, как можно быть таким отшельником в огромном городе. Но одиночество — это что-то в душе, а не в социуме. Не удивительно, что после смерти прошла уже неделя, а входная дверь так и не была открыта. В углу коридора уже поселился паучок и мирно плел сеть для ловли мух, которые облепили загнившее яблоко на кухне. Покрылась пылью вся мебель, смято и отброшено в сторону было одеяло, а диван стоял пустой. Трупа на нем не было.

Лев уже третий час стоял у тщательно вытертого зеркала и изучал собственное лицо. Резко побледневшее и с разглаженными морщинами, оно напоминало лицо парнишки. Бесцветные глаза скользили по отражению мертвеца и не находили схожести с некогда живым человеком. Шаркая тапочками, надетыми по привычке, старик отправился на кухню. Но протянутая за стаканом с водой правая рука самовольно опала. Он больше не нуждался ни в воде, ни в пище. Лев всё так же медленно вернулся в комнату и осмотрел ее в поисках пульта от телевизора. Искомый предмет лежал на прикроватной тумбочке в куче пустых пачек из-под таблеток. Он по привычке присел на краешек постели и потянулся к нему левой рукой, сжатой в кулак. Сколько не пытался Лев разжать руку, столько натыкался на неудачу. Смирившись с этой небольшой потерей, он нащупал правой ладонью обтекаемую форму и дернул на себя, тем самым скинув на пол часть мусора.

Еще две недели прошли, как ни в чем не бывало, старик не замечал дискомфорта и жил, как и раньше. За одним исключением — без потребностей. Без еды, туалета, сна. Теперь телевизор работал круглые сутки, а дверь он открыл лишь, когда ему принесли пенсию. Почтальон тогда посоветовал старику включить обогреватель, ведь кожа руки, в которую легли купюры, была непривычно холодной.

Но, как и всё, со временем ему надоел телевизор с глупыми программами и фальшивыми новостями. Казалось, что уже ничего не сможет привлечь ходячего мертвеца. Он то и в жизни ничем не увлекался, а теперь нужда во сне отпала. И часть дня тратить было некуда.

Всё больше его взгляд цепляла сжатая в кулак ладонь. И он впервые за жизнь после смерти почувствовал разгорающийся интерес, влечение. Он чувствовал, что в ней что-то есть, или ему так только казалось… В любом случае, старик во что бы то ни стало, жаждал разжать пальцы и заглянуть во внутрь.

Первое время все заканчивалось на попытке напрячь мышцы и разжать кулак. Но потом он перешел к более решительным действиям.

Осень уже подходила к своему завершению, когда Лев быстрым и несвойственным для него шагом появился на кухне. Он резко выдвинул ящик кухонного стола и, шаря там свободной рукой, вцепился в холодную железную ручку. С некоторыми усилиями ему удалось вытащить небольшой кухонный топор для разделки мяса. Усмехнувшись, ведь он нашел решение проблемы, Лев размахнулся и отрубил себе левую кисть. Она с глухим стуком свалилась со стола на пол, уронив каплю уже давно свернувшейся крови. Лев ожидал море боли, но нервные окончания погибли вместе с мозгом. Он был недоразумением природы. Живым без признаков.

Старик аккуратно положил топор на стол и, шаркая, подошел к сжатой в кулак отрубленной конечности. Секунду мешкаясь, он довел задуманное до конца, раздавив тапкой кости. Пальцы хрустнули и ослабили хватку. Из ладони выкатилась маленькая бусинка, она проскользила по полу и остановилась у ног Льва. Мужчина всего мгновение лицезрел жемчужину, которая потом взорвалась светом, ослепив мертвеца.

Он выполнил последнее желание, но ничего не изменилось. Он по-прежнему долго смотрит телевизор и ждет пенсию.»

Грицев отложил письмо, и по его спине до сих пор метались мурашки отвращения. Но, не смотря на всё это, текст чем-то цеплял, чем-то притягивал внимание. Антон решил, что ответит неизвестному Измайлову позже. Когда сможет нормально мыслить и выйдет из мира рассказа.