Глава 3.

В первую ночь моего официального пребывания в Роффэнской Закрытой Школе, РЗШ, я спал плохо. Меня мучили кошмары. Мне снился дом на Адене, мама, отец… нормально заснул я только под утро.

Разбудили меня чьи-то голоса, шум падающего тела, нецензурный крик. Я надел очки, и, озадаченный, выглянул в коридор. Картина, представшая моему взгляду, заслуживает описания: светло-рыжий мальчик моего возраста пытался засветить в нос другому, русоволосому парню, на несколько рондо старше его. К моему изумлению, побеждал младший. Он дрался молча, русоволосый же громко ругался. Столпившиеся вокруг мальчишки отнюдь не пытались разнять дерущихся, а наоборот, громко кричали, как болельщики на стадионе:

— Так его, Венкар, так его! — кричали одни.

— Бей его, Виэр! – орали другие.

— Венкар! Венкар!

— Ластон! Ластон Виэр!

— Венкар!

— Ластон! Молодец! Руку ему заворачивай!

— Молодец, Венкар, бей его!

И тут подошел учитель. Он спокойно и даже брезгливо произнес:

— Та-ак. Что это за балаган? – И хотя сказаны были эти слова почти шепотом, их услышали все. И все притихли.

— Зоррэс Гэсэтоновиш… — начал было один из старших «болельщиков».

— Тихо. Я понимаю, дело чести.

— Да! Да, Зоррэс Гэсэтоновиш.

— Та-ак. А теперь, марррш отсюда. А то директор придет. Кыш, я сказал. – И он царственно махнул рукой.

И драчуны, и болельщики воспользовались советом без промедления. Я ушел обратно в комнату.

Я дал себе слово не вспоминать ни о чем: ни о своей жизни на Элэн, ни о родителях. Я решил начать новую жизнь, среди мальчишек, учеников Роффэнской Закрытой Школы. Я оделся в новую школьную форму, которую обнаружил в шкафу, – как ни странно, и джинсы и рубашка подошли мне идеально, – и отправился на поиски столовой. Она отыскалась быстро – туда валила толпа ребят, желающих поесть. Шум стоял потрясающий.

— Как ты думаешь, что на завтрак?

— Не знаю, но надеюсь, что за ночь у нас не сменились повара – Переговаривались мальчишки. Или:

— Не знаешь, в каком настроении аригинос? — как я потом узнал, это было неласковое прозвище директора школы.

— А хрен его разберет! Сегодня опять орал на меня… — уверяю вас, именно в таких выражениях.

Войдя в столовую, я огляделся: светлое помещение с белым кафельным полом, белыми стенами, с белыми же столами и табуретами. Я сел за один из столов. Нет, я не прав, нужно сказать: «я занял место у одного из столов», так как сесть за «один из столов» было не реально – каждый был метров пять в длину. Пока я рассматривал содержимое своей тарелки, омлет с зеленью, на соседний стул кто-то плюхнулся. Повернув голову, я увидел, что этим «кто-то» оказался тот самый светло-рыжий мальчик, который так прекрасно дрался. Я не люблю начинать разговор первым, поэтому принялся за еду, но, мельком поглядывал на соседа. Он, казалось, был полной противоположностью мне. Я черноволосый, его же волосы, как я уже говорил, были светло-светло-рыжеватыми, я маленького роста, а он выше меня на голову. И, в конце концов, я смуглый, а мальчика отличала почти аристократическая бледность. Закончив наблюдение, я полностью сосредоточился было на еде, кстати, очень вкусной, но поесть спокойно мне не дали: вскоре мой сосед ткнул меня локтем в бок и спросил:

— Ты в каком классе учишься? – голос у него оказался приятный и достаточно низкий для его возраста.

— Здесь в первом, а ты?

— И я тоже! Здорово! Тебя как зовут?

— Адрианол, — ответил я.

— А меня Ластон. – Представился он.

— Ты элэнец? – удивился я.

— Ну да. А ты?

— Тоже, – я улыбнулся.

— Черт подери! – выругался Ластон, — у тебя сколько зубов?

Кого-то такай вопрос удивил бы, но я к нему привык – в отличие от моих сородичей, которые рождались на свет с тридцатью двумя зубами, я был ошибкой природы, и обладаю и по сей день шестьюдесятью четырьмя зубами — в два ряда. Вот и мучаюсь. Поэтому я ответил:

— Много.

— Я заметил. – Усмехнулся мой знакомый, — А ты с какого материка?

— Я? – сказал я, — с Адена. А ты?

— Ооо, — протянул Ластон, — я с Великого материка.

— С Аррэввуара, что ли?

— Не-е, с Маскарана. — важно пояснил он.

— Почему же ты тогда сказал, что ты с Великого материка?

— Ты разве не знаешь, что Великие Короли родом с Маскарана?

— Нет, я думал, Их Величества – аррэввуарцы.

— Не, маскаранцы.

— Ясно… а кто это был, который вас с этим Венкаром во время драки застукал? — сменил я тему.

— Не знаю, знаю только, что его зовут Зоррэс Гэсэтоновиш. Старшие говорят – классный учитель. И кстати, он будет у нас классным. – Заметил Ластон.

— Кем? – не понял я.

— Ну, классным руководителем.

— Здорово! Интересно, он когда-нибудь кричит? – спросил я. Ластон не ответил, зато задал свой вопрос:

— Ты не знаешь, какой у нас сейчас урок?

— Нет. – Я помотал головой.

— Идем к расписанию?

— А где оно? – спросил я, так как не представлял, где здесь может висеть расписание уроков – некогда было изучать школу.

— Не знаю. Но сейчас узнаю.

— Как?

— А вот так. – Он огляделся вокруг, и вдруг громко крикнул – Эй! Народ! Где здесь расписание?

— На восьмом этаже, справа от лестницы. Увидишь, оно такое большое, яркое! – отозвался кто-то из старшеклассников.

— Как ты так? Не боялся, что тебя пошлют куда-нибудь подальше? – удивился я.

— Пошлют? Пусть посылают. Но они горько об этом пожалеют. – Ответил Ластон.

— Ты вообще никого не боишься?

— Из варцев – нет. Чего мне их боятся? Сами пусть боятся! Подумаешь, спросить!

— Ну, не знаю. Не удобно, как-то.

— Не удобно спать на потолке, одеяло падает. Пошли что ли к расписанию?

— Идем. – Мы оба встали, сунули тарелки в небольшое окошечко в стене, под надписью «грязная посуда», выскочили из столовой и понеслись наверх.

Первым уроком оказалась какая-то «энергетика», в кабинете 87 на 15 этаже, куда мы с Ластоном и поспешили. Пока шли, спорили, куда садиться:

— Ты ничего не понимаешь! На первой парте – полнейшая скукотища! – заверял меня Ластон.

— Нет, на последнюю я не сяду!

— Да что ты на первой парте забыл?

— За последней партой сидят только двоечники.

— А ты что, отличник?

— А ты двоечник? – я похлопал ресницами.

Мои ресницы мне ужасно нравятся (редкое исключение – не люблю свою внешность: ничего общего с понятием «красивый парень»). Но ресницы у меня красивые: длинные, мохнатые, и со всех сторон ровные и аккуратно-черные. Мама говорила (сердце сжалось, но я постарался не обратить на это внимание): «Вот, что бы сделать глаза такими, как у тебя, женщины всего мира пользуются тушью»! Ладно, оставим мои ресницы в покое…

Мы с Ластоном вошли в полутемный кабинет. Сели не на последнюю, но и не на первую парту – заняли место в середине второго ряда. Начали готовиться к уроку: достали из сумок (я совсем забыл о них сказать – не знаю, как у других, но моя сумка лежала рядом с формой, некоторые учебники уже лежали в ней, остальные были сложены стопкой рядом) тетради и ручки, учебники.

Когда все остальные ребята заняли свои места, из темноты дальнего угла вышла тень. Секунда, и тень приняла вид того самого учителя, который разбирал драку Ластона и некоего Венкара. Это был поразительно красивый, стройный и высокий роффэнец. У него были длинные, кудрявые светлые волосы (как оказалось, крашенные. На самом деле он темноволосый). Красоту лица подчеркивали аккуратные темные усы и такая же«растительность» на широких скулах. Его большие восьмипалые роффэнские руки были ухоженными, холеными. В крупных карих глазах играл огонек задора. Вообще-то, он ужасно напомнил мне довольного сытого кота. Учитель внимательно оглядел нас. Дождавшись полной тишины, он произнес мягким урчащим баритоном, (еще более усиливавшим сходство с котом), чуть растягивая слова:

— Та-ак. Добрррый день, господа. Для начала познакомимся. Меня зовут Зоррэс Гэсэтоновиш. Я – преподаватель энеррргетики и ваш классный руководитель. Сегодня наш первый урок, и нам много еще надо сделать. Вопросссов, которые мы должны решить сегодня несколько. Вопроссс первый. Кто у нас будет старрростой класса? – в каждом слове слышалось урчание.

— Можно я?

— Нет, я! – послышались крики.

— Заткнись! Я!

— Тихо, тихо. Не будем создавать балаган. Вы же воспитанные варррцы, а не толпа голодных котов. И потом, что это такое «заткнись»? Объясните мне значение этого слова? Заткнуть бочку пробкой можно, заткнуть дырку пальцем – тоже, но заткнуться самостоятельно? Это нереально. Так, что же означает это слово? Смелее!

— Ну, заткнуться, это значит замолчать, не возникать, и так далее, – объяснил кто-то.

— Прекрасно. Так почему же не использовать слов «замолчать», «притихнуть», «не возникать» и так далее? Зачем коверкать благородный язык? Вы же воспитанные варцы! Если вы будете продолжать изъясняться подобными словами, вас очень скоро перестанут понимать! Попробуй-ка угадать, что я имел виду, когда сказал, допустим: «Эй, селедка, залезь в бочку, и не мур-мур, пчелы гавкают» – на этом предложение даже тембр голоса изменился, стал резким, а потом он снова, мягко и урчаще спросил – Что это значит?

— Не знаю, – послышалось по классу.

— А оказывается, я имел виду «Друг мой, заходи ко мне в гости, только тихо, дети спят». Вы понимаете, как абсурден подобный язык?

— Ха!

— Да. Я тоже думаю, что это смешно. Та-ак. Предлагаю лотерею. Каждый напишет на листочке бумаги свое имя, и бросит в эту вазу. – Учитель указал на стоящую у него на столе вазочку. – Все будет честно. Я никого из вас не знаю. Ну. Подойдет?

— Да!

— Давайте – завопили все.

— Тихо. Та-ак. Пишите, кидайте. – Заскрипели ручки, зашуршала бумага. В мгновение ока ваза наполнилась листочками с именами.

— Все, все написали? – спросил Зоррэс Гэсэтоновиш. – Вроде все. Та-ак. Я встряхиваю вазочку, и достаю листочек. Рэвис Андэрэк. Есть такой?

— Я! – высокий и красивый мальчик, сидевший за первой партой, встал.

— Прекрасно. Ты будешь старостой класса. На тебе теперь лежит множество обязанностей. Зайдешь ко мне после урока, и мы их обсудим. Теперь дежурство. Сколько вас?

— Двадцать восемь – сосчитал Ластон.

— Прекрасно. Значит, по четверо. Вас разделить, или сами разделитесь?

— Сами!

— Прекрасно. Та-ак. А теперь займемся энергетикой. — Он подошел к стене, нажал на нее рукой, и появилась светящаяся, электронная доска. Минута, и на доске стали появляться буквы, горящие, как ночью на рекламных плакатах. Это даже не интерактивная доска, это что-то совсем непонятное!

Внимание!

С сегодняшнего дня вы будете изучать такую науку как ЭНЕРГЕТИКА, то есть, направление энергетической силы электрического тока, заключенного в вас, на требуемый предмет.

Для начала вы будете изучать наиболее простую, ЭЛЕКТРИЧЕСКУЮ энергетику. Изучив ее, вы перейдете к более сложной, СИЛОВОЙ энергетике.

Желаем вам удачи!

«ЭНЕРГЕТИКА.

Делится на две части:

силовая и электрическая.

Основные положения электрической энергетики:

1. Ручная энергетика. Направление – через руки. Возможности – не более 600 вольт. Цвет мыслей – зеленый.

2. Взглядовая энергетика. Направление – через взгляд. Возможности – не более 3000 вольт. Цвет мыслей – синий»

— Чего?.. – спросил меня Ластон.

— А черт его знает, — ответил я, так как ровным счетом ничего не понял.

— Какая к черту ручная энергетика? – поинтересовался Ластон, перечитывая надпись.

— Не знаю, — ответил я, — но меня больше интересует «цвет мыслей». Как это, синие мысли?

— М…, да…

— Может спросить? — Однако, спрашивать не пришлось. Зоррэс Гэсэтоновиш оглядел класс и заметил:

— Вы не все поняли? Что ж, в вашем непонимании нет ничего странного. Ведь с энергетикой вы сталкиваетесь впервые. Попробую объяснить хотя бы основную суть данной надписи. Та-ак. Энергетика делится на силовую и электрическую части. Объясню. В любом живом существе, (не только разумном), заключен огромный заряд электричества. Энергетика – использование этого тока с пониманием, а не от балды. Существует очень много разрядов энергетики, но все их можно собрать в две группы, силовую и электрическую. Электрической энергетикой можно пользоваться через руки и через взгляд. При направлении вашей силы через руки требуются зеленые мысли, – По классу пронесся вздох непонимания.

— Не пугайтесь. Цвет мыслей – это условное название, обозначающее скорее состояние души. Как сказал один великий энергетик, «Мысли бывают разные – синие, желтые, красные. И даже зеленые». Для начала, чтобы мысли стали нужного цвета, можно смотреть на лист бумаги. Разумеется, соответствующего цвета. Окрасив мысли в требуемый цвет, вы должны направить всю вашу энергию на предмет. Вот и все. Спишите все с доски. На следующий урок подготовите первые три параграфа и материал с доски

Прозвенел звонок, и мы всем классом пошли на следующий урок.

Так потянулись дни в РЗШ. Мы с Ластоном, Рэвисом и Мэрэком дежурили по субботам. Учились. Уроки были трудными, не в пример занятиям в Адэнской 5 школе. Но я, как и там, скоро стал отличником по всем предметам. Нет. Вру. Оставался урок, на котором мне ставили отличное «восемь», только что бы не портить оценки. Это была физкультура. Мой маленький рост и тонкие легкие кости обеспечивали мне плохую отметку по борьбе, а бегать я просто не умел. В конце каждой четверти к Мэру Одоноговишу, нашему учителю по физкультуре, приходил Зоррэс Гэсэтоновиш, говорил ему, что я — отличник, и что тройка по физкультуре портит мне оценки. Мэр вздыхал, и превращал тройки в восьмерки. Меня любили все учителя за то, что я много знал, много читал и легко учил сложные стихи и прозу, не отказывался выполнить лишнюю работу на компьютере. Хотя и оставался один учитель, который нас с Ластоном недолюбливал. Это был директор. Я не знаю, за что он так к нам относился: может, за ненависть к «стадному чувству», как Ластон называл стремление «быть как все», может, за что-то еще. Не знаю. Но он не сильно портил нам жизнь.

Очень скоро вокруг нас с Ластоном собралась небольшая, но совершенно исключительная компания. Мы не били стекла и не хулиганили, ни в коем случае. Исключительной наша компания была не по поведению.

Настоящий гений, но, при этом, троечник, Мэрэк был Изобретателем с большой буквы. Он не проектировал комаропроизводящих машин, нет. Но он был прекрасным механиком и химиком. Краска его изобретения была знаменита на всю школу, ибо ей можно было закрашивать «пары» в журнале, и ни кто не замечал. Шутка.

Но без Мэрэка наша жизнь была бы в сто раз нуднее и тоскливей. Списывал он у меня с феноменальной скоростью. Приборы слушались его как конь – хорошего наездника. В компьютере он просто жил. Он мог хоть ночью объяснить куда нажать и что сделать если не работает Интернет, если сломался принтер, если надо найти или установить программу… с другими приборами он тоже дружил. Что бы о нем такое рассказать… Да вот, хотя бы тот случай! Мы с Ластоном купили на рынке диск с фильмом «Жизнь», и решили посмотреть его на моем компьютере. Ночь. Мы соображаем плохо. Вставляем диск в дисковод… и ничего. Компьютер его не видит. Решили вытащить диск. Дисковод не открывается. Что делать?

— Мэрэк! – и мы побежали будить Мэрэка. В час ночи, грамотно объяснить, что случилось, мы не можем:

— Мэрэк! Проснись! Проблема!

— Что, вам, черт возьми, надо!?

— Мэрэк! Мы диск в компьютер того, а он не того, – объяснил Ластон.

— Что «того»?

— Ну, мы его туда, а он не сюда, – я так же безуспешно пытался облечь мысль в слова.

— Диск в дисковод вставили, а он не читается? – предположил Мэрэк.

— Да…!!!

— Вытащите диск, вставьте еще раз.

— Так дисковод не сюда! – «связно» повторили мы.

— Дисковод не открывается?

— Да!!!

— Ох, идемте… что с вами делать.

Мэрэк встал, прошел ко мне в комнату, подошел к компьютеру и начал по нему тихонько стучать, что-то ему говорить. Наконец, дисковод открылся.

— Да!!! – заметил Мэрэк. – Я сильно удивился бы, если бы он у вас прочитался. Вы его мало того, что другой стороной, так еще и криво в дисковод засунули, компьютерщики великие! – Вот таким был наш Мэрэк.

Была у него и еще одна черта характера, которую нельзя не отметить. Это был, скорее даже, талант: его любили деньги. Среди нас, учеников, богатых-то не было. А Мэрэк любил выделиться. И вот, однажды утром, проснувшись и выйдя в столовую, все увидели огромный барабан. Ну, понятно, вопросы: что да зачем. А Мэрэк и говорит:

— Это колесо фортуны.

— Как?

— А так. Кто такая Фортуна, знаете?

— Не очень, – честно отвечали даже старшеклассники.

— Это леди Удача. Здесь, в барабане, билеты Фортуны. Всего один «мышиный» (такая монетка была у каждого!) и тяни билет.

Что тут было. Даже наиболее серьезные или те, кто знал Мэрэка, вроде нас с Ластоном, пробовали Удачу. А надписи на билетах были разнообразными, вроде: «В этом месяце на тебя свалится неожиданная удача», или «На этой неделе ожидай крупных неприятностей», в общем, чистой воды жульничество. Но только через неделю все немного поостыли, и Мэрэк убрал свой барабан. Сложно представить, сколько денег заработал на этом Мэрэк. Но, по моим подсчетам, он стал богаче учителей. Это была его первая «денежная затея», но далеко не последняя. И еще, с тех Мэрэк стал настоящим атеистом, перестал верить в каких-нибудь богов, а, когда его спрашивали: «В кого же ты веришь?», он отвечал: «В самого себя, и в красавицу Фортуну»! правда, он честно отстегивал нам с Ластоном по пять процентов прибыли, как рэкетирам. Так что мы тоже не плохо жили: спасибо Мэрэку!

Второй наш друг, Рэвис. Что о нем сказать? Законодатель мод (не на одежду. В этом возрасте мы не обращали на нее никакого внимания), но на музыку, книги и фильмы. Он никогда не был В компании, а всегда взирал на нас чуть сверху. Он был старше нас всех на пол рондо, хоть и учился с нами в одном классе. Он учился не отлично, но хорошо. И никогда не списывал у меня, как Мэрэк и еще некоторые личности, вроде Ластона, речь о которых пойдет позже. Талантом Рэвиса было рисование. Нарисованные им портреты и пейзажи были прекрасны, учителя и ученики восторгались этими его работами, но они не могли сравниться с его карикатурами. Именно они сделали его известным на всю школу. Ему часто поручали украшать зал к празднику, делать декорации. Но никогда он не разрешал себе помогать. Однажды, на день учителя, он взялся украсить зал карикатурами на учителей. Получилось весьма похоже. Причем, Рэвис очень четко перерисовывал черты лица, он не изобретал длинных носов и огромных ушей. Но на своих карикатурах он изображал чисто психологические недостатки, или необычные привычки. Допустим, у директора была привычка, во время общения, сдергивать с себя очки и дышать на них. Что Рэвис и изобразил. Зоррэса Гэсэтоновиша он показал в полный рост, посадив на каждое плечо по три девушки: ни для кого не было секретом, что он часто, общаясь с учителями, шутил – «Мне бы надо не в РЗШ работать, а в АЗШ, там коллектив ближе мне по духу » (А, как всем известно, в Акнезской ЗШ работают и учатся исключительно девушки, так же, как в Роффэнской — только мужчины).

А на карикатуры никто не обиделся – все были в восторге от мастерства Рэвиса.

Агадон. Романтик. Мы все звали его Евгением Онегиным – этакий философ, уставший от жизни. Он давно вылетел бы из нашей компании, если бы не умел писать стихи. И какие! И самое главное, свои стихи он писал на одном дыхании, за пять минут. Мог «перекладывать» прозу на стихи, мог дописывать известное произведение тем же слогом. В общем, был поэтом (а учился плохо). Даже не знаю, что про него рассказать. Он был настолько тихим и спокойным, что не осталось таких уж ярких воспоминаний. Хотя… есть один стих, которым он оправдывал все свое творчество. Этот стих он сочинил на ходу, когда на уроке роффэнского языка учитель стал отчитывать его за слишком короткое сочинение. Вот этот стих:

Не мне судить – пустяк, искусство,

Я сомневаюсь многократно.

Но коли не дал Бог таланта,

То краткость – лучше, чем занудство.

Нас в компании было около десяти, но описывать каждого – замучаешься. Да и не стоит. Многих из них я забыл по окончании РЗШ.

О! Я чуть не забыл о том, кто был со мной всегда, без кого я не представляю самого себя. Это Ластон Виэр. Вечный, убежденный двоечник, кошмар школы, лучший музыкант в РЗШ за последние двадцать рондо, красавец и юморист. Таким был и остается до сих пор мой друг. На мой вопрос: «И не надоедает тебе получать „пары“? – он неизменно отвечал: „А тебе не надоедает быть зубрилой и отличником?“ (прошу заметить, зубрилой я не был никогда – память спасала). Но никто не мог оставить его на второй год или исключить из школы: все экзамены и контрольные он писал на восемь. Ластон всегда был главным. Вся компания делала именно то, чего хотел Виэр. Многие боялись его. Я, пожалуй, был единственным, кто по-настоящему знал ЧТО такое – Ластон. На уроках, когда ему не хотелось отвечать, он говорил учителю честно: не хочу. Однажды мы: Ластон, Мэрэк и я, отправились исправлять оценки в журнале. Был конец четверти, и пара восьмерок никому не помешала бы. Ну, кроме меня – у меня других оценок-то и не было. Мэрэк замазывал все оценки, кроме восьмерок, я сторожил дверь, а Ластон превращал все свои оценки, кроме отличных, в… двойки. Он вообще бы убежден: есть только две достойных оценки – „восемь“ и „два“. Не знаю, каким образом, но никто не узнал о нашем жульничестве, кроме, может быть, Зоррэса Гэсэтоновиша, который вообще много чего знал, но умел молчать.

Или вот, еще один случай. С чего бы начать? А! Пожалуй, что бы читатели поняли весь комизм истории, вошедшей, безусловно, в архив школьных историй и легенд, надо рассказать об одном из важнейших правил нашей РЗШ. А именно: „МОЖНО делать все, кроме того, чего делать НЕЛЬЗЯ!“. А список „НЕЛЬЗЯ“ можно было встретить на каждом шагу. Там были разнообразные пункты, от пустячного „болтать на уроках“, до серьезного „взрывать школу, территорию или их части: кабинеты, лестничные клетки, углы, закоулки, стену и т.д.“. Регулярно пункты „НЕЛЬЗЯ“ добавлялись. К тому моменту, о котором я сейчас расскажу их было около двух тысяч. Ластон пришел как-то утром в столовую (он, вообще-то не завтракал), подошел к нам с Мэрэком и говорит:

— Ребята! Спорим, я доведу директора до истерики!?

— Как? – разумеется, спросили мы. Это было не так-то просто.

— Как? Нахулиганю, но наказать меня будет невозможно!

— Ну…- протянул Мэрэк. – На что спорим?

— Ни на что. На самолюбие и удачу.

— Идет, – сказал я, обрадовавшись, то не придется платить, так как в кармане завелась большая дырка.

— Тогда пошли. – И мы направились в десятый кабинет, где директор проводил занятия по психосоциалистике. Нудная наука! Мы вошли в кабинет.

— Садитесь и смотрите, – велел Виэр. Мы уселись за первую парту, а Ластон подошел к доске. Он достал из кармана флакон обычного клея ПВА, жидкого, открыл крышку и начал сосредоточенно писать на доске законы психосоциалистики. Как и следовало ожидать, минут через десять в кабинет зашел директор. Какое-то время он, читая написанное, удовлетворенно кивал головой. Но тут Ластон допустил ошибку. Директор подошел к доске:

— Виэр, вы не правы! Здесь не так!

— А как же? – наивно спросил Ластон.

— Дайте мел. – Ластон показал нам большой палец.- Виэр! Что это!?

— Что, господин директор, – он любил, когда его так называют – что?

— Чем вы пишете? Пачкать доску клеем нельзя!

— Почему нельзя? – крайне удивился мой друг.

— Нельзя, и все! Вы наказаны!

— Не имеете права!?

— Как это так!?

— В нашей школе можно все, кроме того, что нельзя. Нигде не написано, что писать клеем на доске нельзя!

— Вон отсюда…!!! И не волнуйтесь! Я не забуду включить это в список запретов. Так, и вы двое. Тоже… просто тоже уйдите! – Сказал он раздраженно нам с Мэрэком. Мы все трое покинули кабинет.

— Ну, как? – гордо спросил победитель.

— Мастер-класс! – ответил я.

— Пожалуй, я записываюсь к тебе на курсы.

— Только учти, Мэрэк, я дорого беру! – рассмеялся Ластон. Этот эпизод положил начало новому методу школьного хулиганства.

Теперь на стул учителю клали не кнопки, а тщательно разжеванную жвачку, полы натирали сладкой водой, журнал поливали подсолнечным маслом, и так далее. К тому моменту, когда мы заканчивали школу, пунктов „нельзя“ было больше четырех тысяч. Если бы кто-то посторонний прочитал последние тысячи две пунктов, он бы долго смеялся: „нельзя мазать журнал сливочным маслом“, „нельзя ставить учительские письменные принадлежности в стаканы с напитками и другими жидкостями, пищевыми продуктами“, „нельзя орать дурным голосом ночью под окнами и под дверями учителей и учеников“, „нельзя отключать электропитание в школе!!!“ – последнее делалось часто, особенно перед контрольными. Я, скажу честно, в этом не участвовал, но Ластон – завсегда.

Да, мы с Ластоном были разными, но в то же время, понимали друг друга с полуслова.

Теперь, наверное, стоит немного рассказать о школе, где я провел шесть лет. Высокое, округлое здание служило нам и спальней и столовой и больницей и школой. Всего классов — шесть. И шесть этажей были отведены под спальни и ванные комнаты. В середине лета выпускники освобождали этаж и уезжали. Первый класс, в октябре, занимал их место. На каждом этаже было шестьдесят четыре комнаты. Многие, конечно, пустовали: нас, допустим, было всего двадцать восемь. Я жил в первой комнате, моим соседом, в шестьдесят четвертой, был Ластон. Во второй обитал Мэрэк. Шестьдесят третью занимал Рэвис, а его соседом был Агадон. Так что все мы были рядом.

Раз в две недели нам выдавали деньги и водили на ближайший рынок, где мы покупали некоторые необходимые предметы, книги, которых не находили в библиотеке, компьютерные программы, фильмы и так далее.

А как мы праздновали!

Весело праздновались Дни Рождения. Накануне именинник подходит к учителю и называет ему количество гостей. Учитель выделяет класс и на один день снимает с уроков именинника и его друга. Они вдвоем готовят стол к празднику, а на следующий день не только эти двое, но и все приглашенные освобождались от занятий и праздновали. (От домашнего задания праздник не спасал). Правда, чаще всего, в день чьего-нибудь дня рождения, мы срывали уроки, приглашая весь класс. Как сейчас помню! На свой день рождения я умудрился подхватить ангину, но, что бы не лишать ребят удовольствия полноправного прогула, пригласил всех. Я без голоса, Ластон подвернул ногу, Мэрэк, устанавливая проигрыватель перед праздником, дотронулся до оголенного провода… не день рождения, а сборище больных на все части тела! И что бы вы думали? Мы не унывали: доустановили проигрыватель, плясали, слушали музыку, играли в фанты, потом вышли на улицу, пускать салют мэрэковской конструкции. Наше гуляние закончилось только к трем ночи, да и то, по настоянию Зоррэса Гэсэтоновиша.

С нетерпением, как и все дети, мы ждали Праздника Роффэн (Я долго привыкал к этому названию, на Элэн его назхывали на земной манер — Новый Год). С восторгом в глазах мы, по обычаю, пришедшему к нам с Земли, украшали коруну – для тех кто не знает, это роффэнское синее дерево, ветви которого растут не вверх, не вниз, а строго в стороны, хвойное и очень пушистое. Поздравляли учителей, дарили им и друг другу подарки. А ночью собирались в зале, пили тайком принесенное вино, смеялись, бегали, бесились!

Веселым было время летних каникул. В солнечную погоду мы буквально жили на улице, заходя в здание школы только за едой. От нечего делать, мы делились на две команды и воевали, играли в футбол, на скорость переплывали маленький прудик за школой… И, конечно же, читали. Библиотека в РЗШ была огромной. Здесь были те книги, которые, порой, не найдешь в лучших библиотеках космосоюза. А вот современной литературы почти не было. Часто мы ставили прочитанные пьесы, и на праздниках демонстрировали свое актерское искусство учителям. А позже, с четвертого класса, спектакль на каждый праздник стал нашей обязанностью. У нас был театральный коллектив. Часто, в школах есть кружки, а у нас был коллектив. Нас никто не учил играть на сцене, но мы сами учились этому друг у друга.

А теперь расскажу о моей жизни в РЗШ. Я приведу здесь всего несколько эпизодов, но этого, я уверен, будет более чем достаточно. Итак.

Однажды, в первые наши летние каникулы, мы с Ластоном сидели возле прудика (было еще слишком холодно, что бы купаться, и слишком жарко, что бы сидеть в комнатах). Ластон зевнул и спросил:

— А кто твои родители?

— В каком смысле?

— Ну, кем они работают?

— А твои? – перевел я стрелку. По известным причинам мне не хотелось обсуждать эту тему.

— О! Мой отец занимается бизнесом. Правда, последнее время не очень успешно, но все равно. А мама сидит дома.

— У тебя есть братья или сестры?

— Есть. Сестра, она младше меня на два рондо и двоюродная сестра, она старше меня на рондо. А у тебя?

— У меня нет ни братьев ни сестер.

— Знаешь, я и не думал поступать в РЗШ, но отец сказал: надо. Сестра, которая двоюродная, учится в Акнезской Закрытой Школе.

— В АЗШ?

— Да. А кто твои родители?

— Отец – изобретатель.

— Класс!

— Ничего не „класс“, а…

— Что? – поторопил меня Ластон.

— Я матом не ругаюсь. А то бы сказал, кто он.

— Что, прям так?

— Хуже.

— А мама? – спросил Ластон.

— Она умерла.

— Как? – на лице моего друга читалось изумление. Казалось, эта фраза не доходила до его сознания.

— От эксперимента моего „дорогого“ отца. Хотя, но мне не родной отец, а отчим.

— А кто твой родной отец?

— Я его не помню, но мой отчим – землянин!

— Сочувствую. Хотя, что тогда от него ждать. Они же отсталые.

Но больше мы не касались этой темы, Ластон понял, что мне она не приятна. С того дня, когда произошел взрыв у меня остались только кошмары. А сейчас и они исчезли из моей жизни.

Или, вот еще история.

Роффэнские каникулы в третьем рондо закончились. Первый урок в этой четверти — энергетика. Мы вошли в класс, сели на места и ожидали появления привычной тени, превращающейся в Зоррэса Гэсэтоновиша, но тень не появилась. Мы ждали. Вдруг дверь распахнулась и на пороге кабинета появился наш учитель. И выглядел несколько странно: одна щека измазана помадой, которую он судорожно стирал, галстук уехал к уху, пиджак был застегнут несколько кривее обычного и на нем тоже виднелись следы помады. В общем, что-то было не то.

— Добрый день, господа! – сказал он нам как можно серьезнее, скрывая улыбку.

— Здравствуйте, Зоррэс Гэсэтоновиш, а что с вами? – Ластон оказался самым наглым и задал этот вопрос, мучивший нас всех.

— О, господа, это веселая история. Но впрочем, вы уже не маленькие! Можете и узнать!

— Что?

— Причина моего столь странного вида – дама.

— Хм, это понятно, вы же не пользуетесь помадой – заметил Ластон.

— Тонко подмечено! – он вошел в класс, закрыл дверь и сел за учительский стол.

— Это мое приключение было несколько горячее предыдущих, и никак не хотело меня отпускать.

— А что это за приключение? – спросил кто-то.

— О! Это было фантастическое приключение. Высокое, статное, рыжее, все в веснушках. – Сказал он, и довольно улыбнулся.

— Как вы познакомились с ним? С ней? – этот вопрос задал Мэрэк. – Где? Зачем вы уезжаете из школы на каникулы?

— Сколько вопросов сразу! Отвечу на последний. Да, я часто уезжаю во время каникул куда-нибудь, пообщаться с народом, пожить без распорядка, в хаосе, к которому я питаю горячую и страстную любовь. Извините, за получившуюся глупость: никак не могу найти к слову „хаос“ синоним женского рода. Ну и… заодно знакомлюсь кое с кем… — Зоррэс Гэсэтоновиш прикрыл глаза и мечтательно улыбнулся.

— Расскажите, как сделать так, что бы девушки в тебя влюблялись? – попросил Рэвис, и пригнул голову, скрывшись за спиной Ластона, типа, это не он.

— Это просто!

— Ничего себе, просто! – заметил я, вспоминая, сколько сил я положил на то, что бы понравится Багиоре.

— Конечно, просто. Надо только знать, как это делается. Во всем нужно знать теорию, а практика – ерунда, справитесь. Вы же не считаете, что складывать два и два сложно? А все потому, что знаете, как это делать! Здесь точно так же.

— Но как?

— Оочень просто. Никогда не забывайте, что женщина – создание прекрасное, удивительное, волшебное, и сильно отличается от нас, мужчин. Никогда не показывайте, что вы слабее нее, никогда не давайте понять, что разгадали „игру“, которую она ведет. Никогда не говорите женщине о ее недостатках. Льстите, причем, чем умнее женщина, тем тоньше должна быть лесть. Помните, что вы никогда не справитесь с задачей просто так, из интереса. Во всем должно быть подлинное чувство.

Я, по правде говоря, призабыл подробности этой речи о любви и женщинах, но итог забыть не возможно – я умею понравиться даме с первого часа знакомства. Почти всегда мне это удается. Правда, не очень-то надолго…

Между тем подошло время изучения нового для нас предмета, хотя и простого: геометрии. Нет, в обычных школах мы проходили геометрию, в общих чертах, но за три рондо успели забыть и то, что знали. Я не случайно упомянул геометрию. Для нас с Ластоном и Виром Арковишем, нашем учителем геометрии, это было шоу. После моего рассказа, вы поймете, почему. До наших ребят не доходила эта наука вовсе. На один из уроков нам задали выучить свойства квадрата. Казалось бы, что проще! Так нет:

— Эрик Анорк, что вы знаете о квадрате?

— Я…

— Выйдете к доске, сделайте рисунок и расскажите нам все, что вы знаете. – Эрик нарисовал кривоватую фигуру и застыл.

— Очень хорошо, назовите мне все свойства квадрата.

— У него все углы параллельны. – я фыркнул.

— Кто не согласен? – я, Ластон и еще один, Мэтон, подняли руки.

— Да, Мэтон, я вас слушаю.

— У квадрата все стороны девяносто градусов.

— Как вы себе это представляете? Если я вам скажу, Мэтон, отойдите от меня на девяносто градусов, вы меня поймете?

— Не совсем.

— Джосэтэн.

— Я вас не пойму, так как все стороны у квадрата равны и попарно параллельны, а углы – девяносто градусов.

— Хорошо, Виэр. – Но Ластон не мог ответить: он лежал на парте и трясся от хохота – была у него такая особенность – если уж начнет ржать, то надолго. Вир Арковиш не обладал остроумием Зоррэса Гэсэтоновиша, и просто поставил Ластону пару, но параллельные углы и стороны в девяносто градусов забыть было невозможно.