III. Выстрел

Столб жил. В его каменной оболочке гнездилась сила, из неё трепетно рождались огни, очищая воздух от серого чумного тумана. Пульсирующие нити энергии оплетали всякое тело, наделённое сознанием, и питали его, даря подвижность мёртвым тканям. Сила сама выбирала, кого пришло время озарить искрой. Будто огни, патрулируя, подмечали и доносили: «Вот, там подходящая сущность!». И, когда недра обелиска дрогнут, выдыхая животворящее пламя, кто-то очнётся. Взор стеклянных глаз упрётся в пелену бесформенных небес. Пусть на этот раз их откроет человек.

Так и случилось. Глаза ясного голубого цвета с чёрными прожилками внимательно разглядывали размытые пятна облаков сквозь очки с тонкими круглыми линзами. На лице живо отразилось вполне понятное напряжение: человек прислушивался к голосам. Он не был уверен, но похоже, что они спорили:

— … Бред. Твоя идея — бредовая.

— Ты вот так просто подпускаешь смерть к собратьям?

— Оглядись, Рыжий! Тут таких полно. Ради каждого рисковать будешь?

— Отличный аргумент. Пусть так. Я думал о тебе иначе.

— Думай как хочешь.

На мгновение спор прекратился. Чтобы вернуться снова:

— От чего зависит погода, как думаешь?

— От ветра. Наверное, он гонит сюда облака.

— Ну да, над нами сплошная туча, а снега по-разному бывает.

— Тогда не знаю. От чего тут что зависит? Оно как хочет, так и метёт.

— «Хочет»? Я пять лет не у мамы в брюхе прожил. Есть правила. За закатом рассвет, за летом — зима, и всё такое.

Новая пауза.

— Рассвет? Лето? Правила? Ты застрял в прошлом, рекомендую вернуться в реальность.

Ещё ни один сон так нагло не утверждал, что он — реальность, в которую нужно вернуться. Возмущённый и до глубины души оскорблённый, человек приподнялся на локте, с трудом отличая множество пятен друг от друга. Несносный звон в ушах мешал сосредоточиться на сути увиденного. Что тут у нас? Ага. Ого.

Два волка, возвышающиеся посреди целой поляны умерщвлённых зверей. Эти двое не казались самыми грозными хищниками в общей массе, и, если присмотреться, не выражали никакого недружелюбия, но у парня рефлекс сработал как-то сам собой. Уцепившись обмороженными пальцами за приклад, он вытащил ружьё из-под туши старого льва, быстро прицелился и выстрелил. Он даже не раздумывал над тем, нужно ли это делать, он не взвешивал, насколько это оправданно. Он просто так привык, потому что жил в Городе и с детства обучался такому закону: кто не стреляет, тот гибнет.

Ружьё оказалось заряженным. Гром и вой раскололи небо. Дрожь ощутимо пробрала всю площадку, снег в пустыне поднялся, как мука, подброшенная в сито. Удивлённый ветер притих. Громадная серая трещина разделила мглу над головой. Над обелиском поднялась жёлтая пыль, на кончике зловеще завис огонёк, разбухая всё больше. Пустыня никогда не слышала таких звуков. Небесам не понравилось ружейное эхо. Из раскола стало сыпать бесконечным потоком грязно-белого пенопласта. Стихия, раздражаясь всё больше, растянула осадки в сплошную адскую тучу, обрушив её на площадку. Исчезло прежнее подобие горизонта, остался непроглядный мутный туман.

Меньше всего выстрел понравился животным. Серый волк, насмерть перепуганный, брыкнулся на плитки, а тускло-рыжего некая сила отбросила на пару шагов назад, развернув его мордой от человека. Неприятно заскрежетали когти, на плитках остались царапина — замысловатая завитушка.

— Проклятый охотник! — острой болью вонзилась в голову двуногому чужая мысль. — Люди!..

Поражённый эффектом выстрела, человек не двинулся с места, когда враг бросился на него. Он сообразил только вытянуть вторую руку, ставя ружьё поперёк, но зверь ловко поднырнул под препятствие, добираясь до горла. В следующий же миг клыки разворотили плоть, отправив охотника обратно на землю, а безудержный пыл хищника, почуяв кровь, тут же остыл. Когда всё закончилось, Рыжик отошёл от побеждённого, никак не комментируя происшествие. Визри тоже хотелось замять случившееся, как неудачную историю, поэтому встретил молчание с пониманием. Но вскоре он заметил странную метаморфозу, произошедшую с приятелем.

— Слушай...

— Ты уверен, что хочешь что-то сказать? Да, я признаю, не всякий здесь достоин риска, но если...

— У тебя в груди дырка, парень. Просто дырень. Нормально себя чувствуешь? О, боги, — Визри поджал хвост, пятясь к столбу. Рыжий медленно опустил голову и обомлел: действительно, солидная кровавая точка, бардовым цветом выделяясь в рыжей шерсти, была доказательством меткости стрелявшего. Но рана почти не болела. Едва заметный дискомфорт при движении — совсем не то, что чувствуется при тяжёлых ранения. Рыжик озадаченно прижал уши к голове, давая волю безудержному потоку размышлений.

Недавно он отогнал навязчивую идею, что тело будто бы мёртвое. Видимо, напрасно отгонял, пришлось снова к ней вернуться. Он стал испытывать тошнотворное отвращение к самому себе. Животное естество бунтовало против осознания собственной гибели: как же было бы здорово ощущать законную боль, даже смертельную рану! Это не вызывало стольких вопросов, сколько вызывает жизнь в продырявленном теле. Какая ужасная несправедливость. Какая ошибка! Нелепый мир. Безобразное небо, жуткая пустыня, обмороженный кусок плоти вместо живого, тёплого тела.

— Я какое-то чудовище, — вырвалось у бедняги само по себе.

— Ты? Не больше, чем человек, ускакавший в туман с разодранным горлом, — кисло ответил Визри, боязливо разглядывая мглу за спиной товарища. Рыжий обернулся и охнул: «убитый» человек, видимо, уже неплохо себя чувствовал. Не считая следа из красных бусинок, уводящих в пустыню.

Тогда рыжий волк рухнул на плиты, обескураженно уставившись на обелиск. Как раз в этот момент с него сорвался огонёк, в воздухе рассыпаясь на множество танцующих искр.

«И что, он просто возьмёт и уйдёт? Просто останется в пустыне? Нет. Эта двуногая сволочь должна умереть от моих лап, — медленно ползали мысли в голове зверя. — Умрёт, умрёт. За каждого убитого волка. Проклятый охотник. Дери меня Варга, я бестолковая тряпка, если человек уйдёт безвозмездно».

Может быть, Варга услышит его и даст сил. Кому, как не злобному богу войны, слышать в такие моменты? Волки Острова верили, что Варга ступает по полям сражений, слизывая кровь с каждой раны, что его псы вгрызаются в выживших, не давая им умереть раньше времени, чтобы насладиться их страданиями. Говорили, что трава под тяжёлой поступью этого божества мигом высыхает, а на её кончиках распускаются уже увядшими чёрные цветы, из которых некоторые травники умели делать сильный яд. Поэтому после больших сражений суеверные волки никогда не возвращались за мёртвыми — лишь отчаянные травники и те, кто из-за потери потерял всякий смысл в жизни, осмеливались наведаться к мертвецам.

Не проронив ни слова, Рыжик сорвался с места и ускакал в сторону пустыни, всматриваясь под лапы. Он не слушал возмущённые выкрики Визри, который хотел было побежать следом, но остановился, вспоминая, как однажды уже чуть не иссох в снегах.

— Хорошая попытка выманить из убежища, мёртвый мир, но у тебя ничего не выйдет, — злобно усмехнулся небу серый волк, возвращаясь к столбу. Даже если все они свалят отсюда, Визри не болван, он останется, пока столб дарит свет. Пусть другие ищут спасение в пустыне.

Вот так он остался один. Серый волк и синее пламя обелиска. Если бы тут ещё были дни, чтобы понять, как долго тут сидишь… Визри стал считать, сколько раз огонёк упадёт с острого шпиля — после двух сотен надоело. Как назло, больше никто не просыпался. Казалось, обелиск решил приберечь дар жизни после того, как пробудившийся человек выстрелил. Но время, кажется, шло: скоро снег перестал сыпать, горизонт снова виден, но ни Рыжика, ни человека, ни первородной волчицы нигде не было.