Глава 1

***

За стеной шумели лиственницы, источая волны сладковато-пьянящего запаха. Где-то в глубинах леса, что обступал город, надрывалась кукушка, обещая мне долгую жизнь.

Долгую жизнь...

Я вздохнула и носком туфельки столкнула с мраморной ступени камушек. Позвякивая, он проскакал вниз и зарылся в песок.

Долгая жизнь, сотканная из серых, похожих друг на друга дней — нужна ли она мне?

"Царские дети, Забава, — прозвучал у меня в голове скрипучий голос папеньки, а перед глазами отчетливо нарисовался его сухощавый согнутый палец, — царские дети испокон веков женились и выходили замуж за тех, на кого укажут их родители. Так было, так есть и так будет всегда. Негоже противиться обычаям предков. Вот увидишь — когда-нибудь еще скажешь мне спасибо!"

От этих речей меня всегда пробирал озноб. В детстве все подобные разговоры не воспринимались всерьез, но теперь, когда на мою руку замаячил приглянувшийся папеньке претендент, эта тема стала угрожающе реальной.

Будущее, встающее передо мной, не сулило ничего хорошего.

Я вздохнула и столкнула еще один камушек. Сзади натужно вздохнула тяжелая дверь, ведущая в царский дворец, и на меня пахнуло въедливым запахом чеснока и лошадиного пота.

А вот и претендент собственной персоной. Легок на помине!

— Чего это ты, Забавушка, на крыльце сидишь, как простая сенная девка? — прогудело колоколом за спиной. Меня передернуло от этих льстивых речей: знаю я его — ласковые слова говорит, а у самого глаза злющие и холодные, как у змеи, которая за корягой притаилась.

— Тебя только не спросила, Полкан, — сухо сказала я, поднимаясь и одергивая сарафан.

Полкан был похож на кряжистый пень, обряженный в богатый соболиный кафтан и увенчанный толстыми красными губами. Когда он говорил, они шлепались друг о друга, как жирные рыбы, выброшенные на берег, и разбрызгивали вокруг слюну. При мысли о том, что такими губами он ко мне может потянуться, я всегда вздрагивала от отвращения.

— Полно тебе сердиться, Забавушка, — прогудел "жених", протягивая ко мне руки, — не к лицу тебе это. Полюби меня, Забавушка, я тебя золотом осыплю, будешь ходить в мехах да шелках, с серебряных тарелок есть...

— Зачем пришел? — перебила я его: не в силах я была долго слушать все эти велеречия. Полкан нахмурился, и, как мне показалось, со злостью взглянул на меня.

— Папенька твой изволили звать тебя, — сбавив тон, прошлепал губами он, — только поторопись, к нему заморские гости пожаловали. Нехорошо будет на глаза им показываться.

Заморские гости?

Я насторожилась, но виду не подала.

Нечасто к нам наведывались посланцы иных земель. Раз в полгода, а то и реже приезжали купцы из соседней страны, привозили шелка и пряности, разворачивали разноцветные шатры прямо под окнами царских палат. В такие дни папенька особенно усиливал охрану, и меня не выпускали дальше терема, и все, что мне оставалось делать — сидеть, пригорюнившись, у окна и вздыхать, глядючи на пестрые, как невиданные бабочки, палатки, вокруг которых шумел народ. Бывало, ветер доносил до моего терема диковинные ароматы, которые источали груды привозных пряностей с названиями, певучими, как музыка: кардамон, корица, ваниль...

Неужели опять купцы пожаловали? Но они никогда не искали встреч с папенькой.

Полкан смотрел на меня, не мигая, беззвучно пожевывая губы. От омерзения я передернула плечами и, не глядя в его сторону, поднялась и вошла в палаты, горделиво вскинув подбородок.

***

Папенька сидел, сгорбившись, на деревянном троне, некогда присланном моему деду от поверженного на Ледяном озере противника. В знак уважения, так сказать. По бокам его застыли, вытянувшись, рослые стрельцы, на фоне которых папенька, не потрудившийся облачиться в свою громоздкую мантию, смотрелся особенно щупло.

Как всегда, в такие моменты сердце начинало щемить от жалости к родителю. Он недурной человек, я знаю, неплохой царь, и желает мне только добра. Только отчего же он так слеп, когда речь заходит о его собственной дочери?

Как бы осторожно я не прикрывала дверь, она все равно скрипнула. Царь вздрогнул поднял голову, и его лицо просветлело.

— А, Забавушка, доченька… Проходи.

Он сделал знак стрельцам, и те покинули зал, чеканя шаг. Далеко они не ушли, в этом я была уверена; скорее всего, встали за дверью — а то вдруг напасть какая с надежей-царем приключится?

— Вы звали меня? — напуская на себя смиренный вид, спросила я. Царь шумно, по-стариковски, вздохнул, встал и вытащил из кармана полотняной рубахи золотую подвеску с изумрудами, выполненную в виде березовой веточки с листочками и подвешенную на кружевно-тонкую цепочку.

— Нравится, Забавушка?

Я замерла от восхищения и смогла только кивнуть.

— Это матери твоей, царствие ей небесное, — с толикой грусти сказал папенька, — завещала она отдать это тебе, когда кровиночке исполнится шестнадцать и будет она выходить замуж.

Обмирая от невиданной красоты подвески и с грустной нежностью вспоминая маму, я не сразу уловила в его словах плохо скрытый намек. Уловив же, нахмурилась и уставилась на папеньку, чувствуя, как внутри опять все закипает.

Ответом мне был взгляд невинный, как у дитя малого, преисполненный искренней любви. Однако провести меня было уже сложно.

— Я сказала вам, папенька, что за Полкана замуж не пойду! А вы купить меня побрякушкой вздумали? — сердце облилось кровью, когда я обозвала так мамину драгоценность, но вместо меня кричал гнев. В этом я вся — сначала скажу, потом начинаю раскаиваться в своих словах. Не во всех, правда.

— Доченька, — вкрадчиво заговорил царь-батюшка, протягивая ко мне руки. Я бойко отпрянула в сторону, — ну, чего ты как дитя неразумное. Где ты еще такого завидного жениха встретишь?

— Очень завидного, — тоскливо сказала я, — пень корявый, только и умеющий, что губами шлепать, да деньги считать! Тьфу, аж смотреть на него противно!

— Полкан, может, на лицо и не красавец, да с лица воду не пить! — ишь ты, папенька злиться начинает, раз голос повысил, — за ним, как за каменной стеной будешь!

— Я его не люблю!

— Любовь! — взвился царь, тыча в меня длинным пальцем, — какая еще любовь, когда нужно о благополучии страны думать? Из Полкана замечательный царь выйдет, а ты со своей любовью засидишься в перестарках, вон, уже восемнадцатый годок катит! Пойдешь за Полкана?

— Не пойду! — упрямо топнула я ногой, — ни за какие коврижки! Ни за какие побрякушки!

— А я говорю, пойдешь!

— А я...

Тут дверь приоткрылась, и один из стрельцов с ужасно виноватым видом заглянул внутрь.

— Не вели казнить, великий государь, — испуганно сказал он, — только гости заморские уже прибыли и ждут.

— Вот принесла же нелегкая! — в сердцах выругался батюшка и сердито сказал мне, — ступай в свой терем, потом поговорим.

Мне очень хотелось посмотреть на заморских гостей, но показываться царевне на глаза иноземцам — дело неслыханное. Но желание было сильнее, и я, направившись к дверям, улучила момент, когда батюшка отвернулся, напяливая свою несуразную сине-красную мантию и пряча мамину подвеску, и скоренько спряталась за огромным тканым узорчатым ковром, что висел на правой стене. Папенька как-то купил его у заезжих купцов.

Моей хитрости папенька не заметил. Поправив на голове корону, он приосанился, стукнул посохом об пол и зычно крикнул:

— Зови!

***

Двери распахнулись. Первым в царские покои зашел, конечно же, Полкан, выпятив громадный живот и задрав голову. "Как только шапка от эдакой спеси не свалится", — подумала я с сильной неприязнью.

Полкан степенно пересек зал и занял место по правую руку от папеньки. Следом зашли семеро царских бояр, усевшихся на лавки по стенам; стрельцы, вставшие по обе стороны от трона, и, наконец, заморские гости.

Их было трое, и, стремясь разглядеть каждого в деталях, я едва не открыла свое укрытие. А смотреть было, на что!

Никогда прежде я не видела таких диковинных господ. Слыхала я, конечно, от гусляр, что за морем водятся и люди с песьими головами, и гигантские коты, и летающие ящеры, но про то, что бывают такие люди, никто не рассказывал.

Один из них, тот, что посередине стоял, был натуральной лягушкой. Самой настоящей — зеленой, с выпученными глазищами, и скользкой. Только лягушка эта была в человеческий рост, стояла на задних лапах и зачем-то носила богатый кафтан заморского покроя — длинный, темно-синий, подвязанный тонким пояском. Шлепающие лягушиные лапы выглядывали из того, что я сначала приняла за широкую белую юбку до пола, но потом поняла, что это штаны.

Зрелище было столь диковинное, сколь и смешное, и, стараясь не выдать себя неосторожным смехом, я принялась зажимать рот ладонью, и отвлеклась от разглядывания.

Тем временем гости дошли до середины зала, остановились и поклонились батюшке, уперевшись ладонями и лапами в колени. Папенька и все остальные были столь изумлены появлением огромной ряженой лягушки, что даже не ответили сначала на поклон, и лишь потом кое-как покивали.

Лягушка повернулась к своим спутникам и что-то быстро заговорила. Голос у нее был скрипучим и квакающим, а язык — престранным, никогда не слышала такого языка.

Хорошо, что ее спутники оказались людьми. Пусть и тоже диковинного вида, но людьми, правда, с узкими, как щели, глазами, и черными, как вороньи перья, волосами, подстриженными не по-нашему. Оба и напоминали воронов — в черной же одежде: узком кафтане и штанах. На ногах у них были не то короткие сапоги, не то какая-то иная странная обувь, невиданная в нашем царстве раньше, а на поясах висели длинные узкие сабли. Вернее, наверное, это были сабли.

Тот, что стоял слева от лягушки, был более коренастым, чем второй, с широким лицом и несколькими волосинками на подбородке. "Неужто бороду отпустить не мог?" — подивилась я. Да и вообще, сей иноземец напомнил мне некоего диковинного зверя, уж сама не знаю, почему.

Второй же был повыше лягушки, да и фигуру имел более складную, а лицо — более приятное, только сердитое какое-то, словно не по своей воле он прибыл к нам.

Смотрела я на него, смотрела, как вдруг почувствовала, будто сердце кольнула крохотная иголка. Что за чудеса?

Тем временем лягушка умолкла, и коренастый обратился к папеньке. По-нашему он говорил не очень разборчиво, но понять его можно было.

— Государь-сан, мы прибыли к вам с поклоном от великого сегуна, Токугавы Шикешиге.

— От кого? — слабым голосом поинтересовался батюшка. Остальные закивали, по всей видимости, тоже не поняв ни единого из последних слов.

Коренастый заметно смутился.

— Великий сегун, правитель земель Эдо...

— Царь ихний, — услышала я громкий шепот Полкана, склонившегося над папенькой. Тот облегченно вздохнул, а я заметила, как по лицу того иноземца, что стоял ближе ко мне, скользнуло отвращение. Неужто ему тоже Полкан не понравился?

— Передавайте вашему… как там бишь его… сегуну наш поклон, — важно заговорил папенька, — так что же, вы только с поклоном и прибыли?

Коренастый повернулся к лягушке, молча пучившей глаза на папеньку, и быстро сказал что-то на своем языке. Да он же толмач!

Лягушка забавно наморщилась, и они с коренастым заспорили, размахивая руками и притопывая ногами друг на друга. Это было ужасно смешно, и я очень боялась, что могу не выдержать и выдать себя громким смехом.

Тем временем в разговор вступил второй спутник лягушки.

— Государь-сан, — заговорил он низким хриплым голосом, от которого меня пробрала дрожь. Да что же это такое?! — великий сегун желает торговать с вашей страной. В Эдо есть много хороших товаров, а взамен нам нужны пушные шкуры.

Он не так коверкал слова, как коренастый, да и держался более внушительно. От меня не укрылось, какая алчность загорелась в глазах Полкана при последних словах иноземца, и он торопливо заговорил, не дав папеньке вымолвить и слова:

— Торговля — это замечательно! Видишь ли… э-э… как там тебя?

— Что? — в голосе заморского гостя даже послышалась растерянность.

— Звать тебя как? — подал голос папенька, и мне вдруг стало стыдно за такую непочтительность перед иноземцами.

— Хиджиката Тоширо, — ответил заметно сбитый с толку гость, и я сочувственно вздохнула. Ну, и затейливые же у них у всех имена!

Папеньку это, похоже, тоже смутило, и Полкан, которому, похоже, все было нипочем, вновь подал голос:

— Видишь ли, о таких вещах сходу не договариваются. Не по-людски это. Обождите денек, отдохните у нас, а завтра мы с вами и цены обсудим, и все-все-все!

Он вновь принялся пожевывать губы, потирая мясистые руки. Царь согласно кивнул.

Иноземец, чье имя я так и не смогла запомнить, нахмурился еще пуще, повернулся к лягушке и коренастому, которые уже прекратили спорить, и передал им слова Полкана на своем языке. Лягушка что-то возмущенно заквакала, но коренастый быстро шагнул вперед, заслонив ее, и быстро отвесил поклон.

— Мы согласны, государь-сан.

— Вот и славненько! — обрадовался папенька и повелительно подозвал к себе стрельцов, — проводите наших гостей заморских в красные палаты, да проследите, чтобы они устроились с комфортом.

Перешептываясь между собой, иноземцы удалились в сопровождении стрельцов. Вслед за ними потянулись и бояре, а я продолжала зачарованно смотреть вслед одному из заморских гостей...

— Что думаешь, Полкаша? — вдруг услышала я голос папеньки и, вздрогнув, замерла.

— Обмозговать это надо, государь-батюшка, — колоколом прогудел голос Полкана, — разреши попозже к тебе зайти?

— Ступай, — устало сказал царь, и, судя по тяжелому топоту, Полкан удалился. Гулко хлопнула дверь.

Беспрестанно вздыхая, папенька принялся стаскивать с себя мантию. И надо же было так случиться, что именно в этот момент мне в нос залетела пылинка!

Не успев остановиться, я громко чихнула и обмерла от ужаса; царь подскочил на месте и испуганно выкрикнул:

— Кто здесь?! Стража!

— Не надо стражи, папенька! — вскричала я, выбираясь из-под ковра, — это я, Забава. Уж простите меня, не утерпела, так любопытно было хоть одним глазком на гостей иноземных взглянуть!

Батюшка уставился на меня, словно лешего увидел, а затем не то сел, не то упал на трон.