Глава 3

***

— Отпустите царевну, — медленно проговорил он, и я почувствовала, как руки державшего меня стрельца ослабли, — если еще раз хоть тронете ее пальцем, будете иметь дело со мной! Прохладный вихрь воздуха, встревоженный свистом меча, мягко коснулся моей пылающей щеки.

Глотая слезы и прижимая ладони к горящему, как печь, лицу, я убежала в царские палаты. Стрелой взлетела по узорчатому крыльцу, нырнула в спасительную темноту, привалилась к стене и только тогда дала волю слезам.

Прав был папенька, ох, как прав! Опозорила я его и все царство наше перед гостями иноземными! Зачем только я вообще из своего терема выходила? Почему мне за закрытыми дверьми не сиделось?

Слезы солеными ручейками текли по щекам, а дыхание сбивалось, едва пробиваясь сквозь тугой комок в горле.

Ох, какая же я дурища! Представляю, что теперь Тоши обо мне думает!

Отчего-то при этой мысли сердце испуганной птицей заколотилось внутри, а руки сами ощутили горячую сухость ладоней иноземного гостя.

Где-то в чаще далекого леса грозно и тоскливо заухал филин, и я вспомнила водяного с его лесным озером.

"Может, пойти да утопиться?" — внезапно подумалось мне, — "стану русалкой холодной да бездушной, и горя ведать не буду. Все лучше, чем на этом свете прослыть дурехой, что чуть ли не на шею гостям заморским кидается".

Почему-то я была уверена в том, что мое поведение не укроется от папеньки. Наверняка Тоши расскажет ему про его непутевую доченьку.

Тоши, Тоши… И почему сердце так болит и сжимается при одном воспоминании? Что в нем такого — высокий рост, да худоба, да глаза узкие и волосы черные. Около него я похожа на матрешку расписную — нос курносый, щеки красные, губы пухлые, а в этом сарафане — так и вовсе на ватную куклу, что сажают на чайник! Ох...

Сердце опять кольнуло, и я сжала кулаки и подивилась тому, что слезы течь перестали, оставив на память лишь подсыхающие дорожки на щеках.

Ладно. Утро вечера мудренее. Глядишь, с первыми лучами солнца все плохое обернется не столь уж ужасным, как кажется сейчас. Пора возвращаться в терем.

Я глубоко вздохнула, огляделась и почувствовала, как по спине побежали мурашки — будто бы рука ледяная погладила чуть пониже шеи.

Тишина, окутывавшая царские палаты, была плотной, словно кто-то набросил на них сверху пуховую перину. Тьма, обступавшая меня, не была кромешной, и я могла разглядеть очертания предметов...

… Чтобы понять, что угодила не туда, куда было нужно.

Чтобы попасть в палаты, нужно было миновать одно из четырех крылец. Два из них были парадными, еще одно отводилось специально для челяди, а еще одно вытребовал для себя Полкан — дескать, нужны покои, что поближе к отдельному входу. Не любит папенькин любимец, чтобы мимо его комнаты шастали почем зря.

Именно через Полканово крыльцо я в палаты и забежала. Понять это не составило труда — только у его дверей стояла огромная медная ваза, невесть, за какие заслуги подаренная папенькими боярами. Эту вазу Полкан берег пуще зеницы ока и зорко следил за тем, чтобы она была начищена до блеска.

По тусклому поблескиванию ее пузатого бока я и поняла, где нахожусь, а, поняв, едва не лишилась чувств от ужаса.

А ну, как Полкану вздумается проснуться и выглянуть за дверь!

Чувствуя, как сердце заколотилось где-то в горле, я тихонько, на цыпочках, стала пробираться по коридору, замирая при каждом шорохе. О том, чтобы вернуться на улицу и обойти палаты снаружи, даже думать было страшно — мысль о том, что я могу вновь столкнуться с Тоши, пугала не меньше, чем возможность встречи с папенькиными стрельцами.

Тут рядом со мной что-то всхрапнуло, будто медведь за углом притаился. Тоненько ахнув, я зажала себе рот руками и прижалась к стене, отчаянно надеясь, что меня не заметили.

Всхрап повторился снова, а вслед за ним донеслось гулкое бормотание, словно кто-то заговорил, сунув голову в ведро. Я стояла, не дыша, пока не поняла, что звуки доносятся из-за стены, к которой я прижималась — аккурат из покоев Полкана.

Батюшка не раз поминал при мне присказку про любопытную Варвару, но я ничего не могла с собой поделать. Уж больно захотелось узнать, что же поделывает Полкан в такой глухой час и с кем он ведет беседу!

Осторожно, крадучись вдоль стены, я приблизилась к тяжелой двери, у которой стояла ваза, и ухом прильнула к ней.

Сначала нельзя было разобрать ничего, кроме невнятного бормотания на два голоса. Низкий, густой, как застоявшийся кисель, явно был Полканий, а вот второй — тоненький, аккурат, комариный, принадлежал кому-то, мне не известному.

В щели между дверью и полом заметался слабый отблеск лучинного света, а половицы заскрипели под тяжестью шагов — Полкан (а кто же еще так топает?) заходил по комнате. На всякий случай, я отпрянула поближе к вазе, надеясь, что в ее тени он меня не заметит, но к двери он и не думал приближаться.

Я вновь приникла к двери.

— Проследили за дураком? — колоколом прогудел Полкан.

— А то как же, — хихикнул его невидимый собеседник, — в лес подался наш дурак. По тропинкам ходил, да песню какую-то голосил, пока к болоту не направился. Мы от него у лесного озера и отстали — утопнет, поди, сам. Или водяной утащит.

— Озеро — это хорошо, — довольным голосом протянул Полкан, — в глухую полночь, да в чащобе, мудреное дело — уцелеть.

И захохотал — раскатисто, протяжно, заставив меня сжать кулаки.

Мне не стоило труда догадаться, о каком дураке ведутся речи. Неужели Ванюшка и впрямь в лес побежал, дерево для летучего корабля искать? А ежели утонет, так в этом только моя вина и будет — из-за меня весь сыр-бор начался! Плохого-то он мне ничего не сделал, да и сам человек недурной — нельзя, чтобы с ним что-то приключилось.

Что же делать? Бежать следом, спасать дурачка? Да я сама заплутаю в лесу! А если не заплутаю, то попадусь на зуб волку, медведю, лешему — да мало ли, кто по лесам в такой час бродит.

Я опустила голову и тихо вздохнула. Пусть Ванюшка из леса целым и невредимым выберется — не вынесу, если с ним что-то приключится, буду казнить себя всю оставшуюся жизнь.

— А что с басурманами? — тем временем спросил Полкан, и, мигом позабыв о печнике, я вся обратилась в слух.

— А что с ними будет-то? — явно удивился второй голос, — спят, поди, в красных палатах.

— Следи за ними в оба, — наставительно прогудел Полкан, и я представила, как он наставляет на собеседника жирный палец, — чтобы куда не надо не совались. Шкурки приготовлены?

— Так точно! Восемь сотен заячьих шкурок, как вы и просили.

Полкан вновь что-то забормотал, а я нахмурилась в недоумении. Откуда взялись заячьи шкурки? Разве за ними прибыли гости заморские?

Что-то защелкало в повисшей тишине, и довольный голос папенькиного любимца произнес:

— Знатно обогатимся мы на этих дуралеях, Тришка. Супротив соболиной, заячья шкурка выходит в семь раз дешевле. Ежели продать под видом какого редкого зверя, то отличный навар выйдет. Зайцев в наших лесах — что грязи под ногтями, озолотимся!

Полкан захохотал — громко, прерывая хохот уже знакомыми всхрапами, а я прижала кулаки к груди, чувствуя, как становится тяжело дышать от негодования.

Вот подлец! Какое удумал — мало того, что собрался наших гостей вокруг пальца обвести, так еще и царство наше хочет опозорить!

И помощника его я узнала. Тришка в наших палатах был только один — главный ключник, Трифон. Никогда я речей с ним не вела, вот голоса и не узнала. Неужто подкупил его Полкан, переманил к себе на службу?

— А как же царь? — усомнился ключник, — неужто не возразит против такой хитрости?

— Царь под мою дудку давно пляшет, — самодовольно произнес Полкан, — и рта раскрыть не посмеет. А басурманы эти косоглазые так и вовсе согласятся на то, что мы им всучим, главное — покрасивее расхвалить. Вовек о хитрости нашей не догадаются, еще и за добавкой приедут! Завтра в полдень встретимся с ними и все обговорим.

— Ума палата у вас, — восхищенно протянул Тришка, и я вздрогнула от отвращения, представив, как он извивается в поклонах перед Полканом.

— А то, — гаркнул Полкан, — эх, развернусь я, Тришка! И тебя не забуду, коли будешь мне верой и правдой служить.

Ключник мелко захихикал, будто рассыпал зерно по полу. Полкан же что-то пробурчал невнятно и вновь заскрипел половицами, напевая:

— Эх, вот вскорости настанут времена, Тришка! Я буду коронован, рядом — Забава, новые деньги, новые страны… Вот оно как бывает — из грязи — да в князи!

Тришка вновь рассыпался в угодливом смехе, а я попятилась во тьму, чувствуя, как ухает сердце от гнева.

Не зря я попала сюда, ох, не зря! И раньше-то у меня не было сомнений в подленькой Полканьей душонке, а тут я убедилась — он не перед чем не остановиться, лишь бы звонкую монету добыть.

Забава рядом, говоришь? А вот и не бывать этому… Никогда!

Нога ощутила коварную выемку в полу, я оступилась и отчаянно замахала руками, чтобы не упасть. Ладонь скользнула по холодному боку вазы, и она закачалась, кренясь набок.

Пение Полкана умолкло, и шаги послышались у самой двери.

Не помня себя от страха, я опрометью скользнула к вазе и, накрепко обхватив ее руками, удержала от верного падения.

Дверь натужно заскрипела и стала медленно открываться.

Я притаилась за вазой, боясь даже вздохнуть лишний раз.

— Слыхал что-нибудь сейчас, Тришка? — казалось, что голос Полкана прогудел прямо над моей головой.

— Шорох какой-то, — недовольно сказал Трифон, — да мыши это шуршат по углам. Вот тварюшки окаянные, давеча у меня мешок с мукой прогрызли...

— Мыши? — недоверчиво спросил Полкан. Он стоял так близко к вазе, за которой хоронилась я, что до меня доносился его чесночный дух и слышала хриплое дыхание, — да, наверное, мыши...

Дверь скрипуче пропела, захлопываясь, и я смогла отдышаться, чувствуя, как дрожат руки.

В окне, меж приоткрытых ставень, медленно плыла луна.

Я вытянула перед собой затекшие руки, чувствуя, как дрожат ладони.

— Ну погоди, Полкаша, — одними губами произнесла я, — ну, погоди, женишок. Устрою я тебе заячьи шкурки с утречка. Попомнишь ты еще Забаву!

***

Остаток ночи я провела плохо, беспрестанно ворочаясь на перине. Она то казалась излишне мягкой, то, напротив, чересчур комковатой. То и дело меня окутывала дрема, насылая беспокойные видения. В них, как рыбы в садке, метались туманные образы: то Полкан протягивал ко мне жирные руки, со звоном просыпая из широких рукавов золотые монеты; то огромные черные летуче корабли вились над головой, заслоняя небо; то возникал иноземец Тоши, молча разглядывающий меня своими узкими, словно серпом прорезанными, глазами. Узрев его, я вздрогнула всем телом и, тяжело дыша, со стоном проснулась на влажной от пота простыне.

Когда запели первые петухи, я решительно соскочила с кровати на остывший за ночь пол. Голова была тяжелая после неспокойной ночи, но я твердо решила действовать, не откладывая: желание насолить Полкану притупило все остальные страхи.

Но как мне выбраться из терема? Я с досадой взглянула на дверь, за которой уже ворочались, просыпаясь, стрельцы. Их богатырскому сну можно было только позавидовать: ни один из них даже не шевельнулся, когда я пробиралась в свои покои обратно и случайно задела их локтями. Теперь же, с наступлением рассвета, они были готовы вновь неусыпно охранять томящуюся в неволе царевну.

Я прищелкнула языком и, наскоро надев сарафан и махнув гребешком по волосам, подошла к двери и завела сладкие речи, стараясь, чтобы мед в голосе становился все гуще:

— Удобно ли вам там, слуги наши верные?

Стрельцы примолкли, и один ответил — осторожно, словно я ему змею ядовитую на блюдечке протягивала:

— Грех жаловаться, царевна.

— Ой, лукавите, — с притворной укоризной протянула я и даже погрозила двери пальчиком, — ой, не верится мне, что таким бравым служивым по нраву день-деньской коротать у двери девицы взбалмошной.

За дверью завозились, закашляли, забренчали оружием. Потом второй зевнул и с тоской произнес:

— Правду говорить изволите, царевна. Неудобно на полу-то спать, а душа требует если не подвигов ратных, то хотя бы прогулки по свежему воздуху...

Он умолк и охнул от боли — видать, товарищ его пнул. Я улыбнулась сама себе, довольная тем, что услышала то, что нужно.

— А и за чем дело стало? — еще слаще запела я, — ступайте, прогуляйтесь, покуда раннее утро на дворе и батюшка с Полканом почивают.

— Да что вы, царевна! — возмутился первый стрелец, невзирая на благодарности, в которых рассыпался второй, — как можно оставить вас? Да и зачем вы нас отсылаете? Неспроста это!

Я так кулаки и сжала, но голосу дрогнуть не дала.

— Жалко мне вас, — с грустью поведала я двери, — как представлю, как мучаетесь вы под моей дверью, аж сон пропадает! Ступайте, прогуляйтесь хоть немного, мне же деваться некуда — хоть из окошка на улицу полюбуюсь...

Стрельцы пошептались между собой, не дав мне разобрать ни словечка; наконец, первый промолвил:

— Старею я, царевна, и излишне подозрительным становлюсь. Благодарствуем за вашу доброту, пожалуй, и впрямь сходим, разомнем косточки. И оглянуться не успеете, как мы обернемся!

Негромко топоча, стрельцы ушли, переговариваясь вполголоса. Дождавшись, пока их шаги стихнут, я приоткрыла дверь и опрометью кинулась вниз по лестнице.

Нужно было во что бы то ни стало поговорить с иноземными гостями, покуда этого не сделает Полкан!

***

Я бежала по извилистым коридорам, не чуя под собой ног. Солнце мелькало сквозь полуприкрытые ставни, будто стараясь обогнать меня, и насмешливо гладило по щеке теплыми лучами.

Только бы успеть! Только бы подобрать нужные слова, да так, чтобы не сойти за полоумную!

В этот ранний час мне не встретилось ни единой живой души, и я отыскала нужный коридор, за поворотом которого и была дверь в красные палаты.

Не дойдя и пяти шагов, я остановилась, юркнув за колонну, почувствовав, как бешено заколотило сердце при мысли о том, что сейчас придется заговорить с Тоши.

Я прижалась к стене и быстро-быстро задышала. Все страхи, забытые было, разгорелись с прежней силой, и язык онемел. А следом и вовсе захотелось развернуться и кинуться обратно, в свой терем, накрепко запереть дверь и спрятаться под одеялом.

"Нельзя так, Забава!" — одернула я себя, горя страстным желанием надавать себе по щекам, — "а ну, иди и скажи все гостям иноземным! Или же ты хочешь, чтобы они вечность в дураках ходили? Да и не они одни, а вся их земля!"

Чуть успокоившись таким образом, я глубоко-глубоко вздохнула и вышла из-за колонны, едва не уперевшись в Полкана.

***

Папенькин любимец щерился, словно пес на чужую кость, глядя на меня. За его спиной стояли три стрельца, и среди них я увидела одного из тех, что караулил у моих дверей. Он старательно глядел в сторону, видать, боясь встретиться со мной глазами.

Кажется, это он спорил со мной, когда я отпускала их.

— Вот спасибо тебе, — тихо сказала я, — удружил, отплатил услугой неоценимой за мою доброту.

Стрелец пробормотал что-то и вперил глаза в пол.

— Не серчай на него, царевна, — самодовольно сказал Полкан. Он выглядел смешно: роскошный лисий кафтан был кое-как накинут на мятое исподнее, а высокая бобровая шапка кренилась набок.

Только смеяться мне не хотелось. Хотелось плакать, кричать, топать ногами — все, лишь бы этот мерзкий боров убрался подальше отсюда!

Полкан прищурился, разглядывая мое лицо, и я поняла, что на нем все отразилось.

— Не серчай, царевна, — повторил он, — на то он и служивый, чтобы нести верную службу. Интересно ему стало — куда это моя ненаглядная Забавушка собралась с утра пораньше, вот и решил подумать над этим вместе со мной.

Я молчала, чувствуя, как на лице разгорается жаркий от гнева румянец. Провинившийся стрелец совсем спрятался за широкой спиной Полкана — видать, здорово струхнул. Остальные двое его товарищей молчали.

— Вот и я подумал, Забавушка, — меж тем, басил Полкан, придвигаясь ко мне. Я отпрянула, — зачем это ты сюда побежала? Али удумала чего? Не стесняйся, расскажи мне все, тем более, совсем скоро моей станешь.

— Никогда! — выкрикнула я, не сдержавшись, — пошел прочь, вонючий пес! Или не слыхал мои слова про летучий корабль? Да и какое твое дело, что мне нужно здесь — это батюшкины палаты, и я в них хозяйка!

— Летучий корабль? — переспросил Полкан и переглянулся со стрельцами с такой ухмылочкой, от которой меня мороз по коже продрал, — а что касаемо палат — не буду спорить, царевна, но ведь ваш батюшка велел вам взаперти сидеть, в тереме вашем. Отчего же вы не там? Знамо, надо эту ошибку исправить.

Он кивнул стрельцам, и те шагнули ко мне, протягивая руки. Перепугавшись не на шутку, я стала отступать, пока не натолкнулась спиной на колонну.

— Окружайте ее! — брехливым псом гавкнул Полкан, и я завизжала, когда стрельцы похватали меня за руки. Я стала вырываться, но держали меня крепко, и один из стрельцов очень быстро перекинул меня через плечо. Не переставая кричать и звать на помощь, я забарахталась, стараясь пнуть ногой хоть кого-нибудь, но никто помогать мне не спешил.

— Спокойно, Забавушка, — улыбка Полкана была такой масленой, что твой блин, — сделай милость, не кричи, иначе придется тебе твой рот тряпкой перевязать, а это тебе не очень понравится, верно?

И гаркнул стрельцам:

— Что встали? Тащите ее в терем, да на засов дубовый заприте!

— Стоять, ублюдки! — вдруг перекрыл его вопли зычный низкий голос, знакомый мне до дрожи в теле.

Тоши стоял в проеме распахнутой настежь двери красных покоев, сжимая узкий блестящий меч. Не сразу поняв, что из одежды на нем были только черные штаны, я ахнула и поспешно зажмурилась.