Глава 4

***

На этот раз — совсем близко.

— Отпустите ее, — медленно повторил Тоши, сдвинув на край рта свою палочку заморскую, а сам меч узкий перед собой нацелил.

Стрельцы попятились, но Полкашка их удержал.

— Ты что же, басурманин, ума лишился? — спросил он, а у самого голос пророкотал, как рычание пса подзаборного, — чего лезешь? Царевна эта из терема сбежала, куда ее наш государь-батюшка заточил, за то, что слишком много вольностей себе позволяла! Так что опусти железку и не лезь не в свое дело.

— Ах ты, леший вонючий! — аж задохнулась я от негодования и закрутилась в руках у стрельца, как змея на солнце. Полкан и ухом не повел, а гость наш иноземный и впрямь оружие опустил, да пару шагов вперед сделал.

— Разумеется, это не мое дело, — проговорил он, да так страшно его голос звучал, что на месте стрельцов я бы давно бы на край света убежала, — но нигде я не слышал о таком, чтобы слугам позволялось запросто хватать детей своих повелителей. Меня это самоуправство, честно признаюсь, бесит.

Говорил, а сам на Полкана наступал, медленно, неслышно, как кот, что на крысу охотится. Папенькин любимец супротив него смотрелся, как бочка пузатая супротив тростинки. Только бочка эта, кажется, испугалась и начала понемногу пятиться.

— Ты чего это, чужеземец? — пробормотал Полкан, — чего задумал?

Лезвие со свистом прорезало воздух и уперлось в полканье пузо, проткнув исподнее. Плечо стрельца подо мной вздрогнуло, и я почуяла, как его затрясла мелкая дрожь.

— Вы отпустите царевну-сан, — глухо сказал Тоши, глядя Полкану прямо в глаза, — а я сам доведу ее до комнаты...

— Терема, — просипел боярин, кося глазами на блестящую сталь.

— Неважно. Вы мне не нравитесь, да и ей, по-моему, тоже, поэтому так будет лучше для нас всех.

— Я...

— Лучше. Для всех, — с нажимом повторил Тоши, и я поняла, что трясусь сама. Уж не знаю, кто он такой в своей стране, но страху навести умеет, ой, как умеет!

Лицо Полкана сморщилось, будто он молока скисшего хлебнул. Папенькин любимец быстро закивал, и стрелец поставил меня на пол.

— Недолго тебе трепыхаться осталось, Забавушка, — с угрозой пробормотал Полкан, поглядывая поверх моего плеча на чужеземца, — ох, недолго, попомни мои слова!

— Недолго тебе осталось в любимцах у царя-батюшки форсить, — перебила я его, а сама почувствовала, как голос от злости захрипел, — ты меня давеча спросил, зачем я сюда с утра пораньше прибежала, так я отвечу!

Уперла я руки в бока, как сенные девки делали, да повернулась так, чтобы и Тоши видеть, и Полкашку из виду не упускать. А тот заподозрил что-то и побелел, ровно сметана.

— Поведай-ка нам, Полкаша, — нараспев произнесла я, — о шкурках заячьих, да о том, о чем вы с Тришкой толковали!

Глянул на меня Тоши искоса, а Полкан поперхнулся и пролаял:

— К-каких еще шкурках?

И выложила я все без утайки. И про планы его коварные, и про то, как оставить он всех в дураках хотел, а страну нашу опозорить на чем свет стоит. Баю, а сама вижу, как вытягивается лицо у любимца папенькиного, да загорается в глазах у чужеземца огонь опасный.

— Это правда? — спросил он, когда я речи свои закончила. Полкан аж съежился и заюлил:

— Да что вы, господин боярин басур… иноземный, как подумать-то такое могли! Забавушка всегда с фантазией была, мало ли, что ей там присниться могло! Не верьте вы байкам девичьим, молодая она да глупая...

Запрокинул чужеземец голову, втянул воздух с присвистом и прошипел:

— А об этом мы уже с твоим царем поговорим!

Захлопнул рот Полкан, опустил подбородок на грудь, не смея глаз поднять. Почуяла я — не видать ему золота иноземного, сорвалась его хитрая задумка. Только если и раньше мне несладко приходилось, то теперь и вовсе узнаю, почем фунт лиха!

Подумала об этом — и вся храбрость ушла, как корова языком слизнула. Спрятала я лицо в ладони, и только услышала, как убрались Полкан со стрельцами прочь, бормоча что-то себе под нос.

— Смелая вы, Забава-сан, — услышала я голос Тоши, и щеки мои против воли вспыхнули, — я сразу почувствовал, что этот… Как его зовут?

— Полкан, — тихонечко подсказала я, а сама чувствую — сдавило горло что-то.

— Хитрый этот ваш Полкан, от такого только и жди обмана. Попросим сегодня о встрече с вашим царем, но в ваших словах у меня сомнения нет. Думаю, сегодня же вечером отбудем обратно.

Отняла я ладони от лица, и вдруг выпалила:

— Возьмите меня с собой!

Только с языка слетело, как меня в жар бросило от такой дерзости необыкновенной. Гляжу, а Тоши уставился на меня, как на зверюшку диковинную.

— О чем это вы?

Я тяжело вздохнула. Отступать было некуда, ведь слово, как известно, не воробей. Придется теперь полностью ответ держать.

— Сживет меня Полкан со свету, за то, что все планы его выведала и вам открыла, — горько поведала я, — да и давненько его мне в женихи прочат, все одно — нет мне в папенькиных палатах жизни спокойной!

Говорю, а сама в пол гляжу. Очень интересным он мне показался. Страшно глаза поднять, страшно взглядами с гостем чужеземным встретиться.

Долго молчал Тоши, так долго, что мне показалось, будто вечность минула.

— Не все так просто, Забава-сан, — наконец, молвил он, — представляете, чем чревато ваше исчезновение из страны? Будь вы обычной девушкой, все бы обошлось, а так… Вы же не хотите войны?

Надежда, вспыхнувшая ярким пламенем, угасла, как лучина под дождем. Внезапная догадка осенила меня, но я уже заранее поняла, что она будет бесполезной.

— У вас есть летучий корабль, — сказала я, а сама чувствую: катятся, катятся жгучие слезы по щекам, — коли вы поведаете об этом моему батюшке, он возражать не станет, уж поверьте мне!

Глубоко вздохнул чужестранец, а потом заговорил со мной, как с дитем малым, неразумным:

— Вам будет лучше в родной стране, царевна-сан. Наша страна — она для вас покажется непривычной, дикой и страшной, и сами горько пожалеете, что бросили родной дом. Я не знаю ваших порядков и нравов, но уверен в том, о чем говорю.

***

Вернулась я в свои хоромы, захлопнула дверь и кинулась на перину пуховую да зарыдала так горько, что, казалось, сердце сейчас разорвется. Желанная свобода поманила крылом и исчезла в небе, как голубка белая.

И в самом деле, что меня за язык тянуло? Зряшная это была надежда, а я круглой дурой была, раз осмелилась речи такие вести. Опять при чужеземце опозорилась.

Но и он хорош!

Вытерла я слезы и сжала кулаки, вспоминая.

Довел меня Тоши до терема, а сам ни словечка по дороге не проронил и на меня не взглянул. Не тронули его, видать, ни слезы мои, ни мольбы. Ну, чистый сухарь! Вот и пусть катится в свою страну, пусть ему все мои горести припомнятся!

"А ведь прав он, Забава", — прошептал внутри голосок тихий, — "что бы ты в его стране делала? Языка не знаешь, понятия о нравах тамошних не имеешь, вороной черной среди журавлей окажешься!"

— А я нашла бы выход! — возразила я и кулаком по перине стукнула, — всем назло бы нашла! Особенно этому… сухарю бесчувственному!

И встал перед глазами Тоши, как был — в костюме своем, иноземном, да с глазами узкими, обжигающими посильнее огня печного.

Подпрыгнуло мое сердце, зашлось в бешеной пляске.

— Сухарь бесчувственный, — сдавленно повторила я, — басурманин бессердечный...

Пыталась я мысли эти подальше от себя прогнать, но тщетно: опять и опять возникал гость иноземный перед глазами, говорил мне что-то, да только слов и не разобрать было. Пронзило все тело жаром, а губу — болью — не заметила я, как прокусила ее, мечась по кровати.

— Что же это творится-то, а, Забавушка? — жалобно спросила я сама у себя и сама же себе ответила:

— Влюбилась ты, царевна. Как пить дать, влюбилась, на свою же голову непутевую.

***

Лишь только стоит понять что-то, как на душе легчает, а с плеч камень тяжелый срывается. Полежала я еще немного на перине, подумала и решила из палат бежать. Неважно, куда, неважно, зачем, только бы подальше от папеньки, Полкана и любви своей глупой. Схоронюсь где-нибудь, исхитрюсь за ворота выбраться, и поминай меня, как звали. Никогда обо мне больше никто не услышит, а Тоши, наверняка, и не вспомнит.

Или открыться ему?

Подумала об этом, и похолодела, не то от ужаса, не то от волнения.

Вот еще! Кто я все-таки: царевна или девка черная, бегать за тем, кому и не нужна вовсе?

Горько было об этом думать, но еще горше становилось от мыслей, что вот-вот гости чужеземные поговорят с папенькой и сорвутся с места, улетят за синие реки и дальние горы, вернутся к себе в страну и позабудут нашу, как сон предрассветный.

Может, с папенькой потолковать? Вдруг он осерчал, узнав о проделках Полкашки, выгнал его, и не будет впредь донимать меня глупым сватаньем?

Мысль эта мне понравилась, и жизнь стала милее. Чуть приободрившись, я вскочила с кровати, подбежала к дверям и дернула их, чтобы к папеньке побежать.

Да только не пустили меня двери. Больно стукнулась ладонь о твердое дерево, а снаружи толкнулось что-то тяжелое. Заперли меня, опустили засов с той стороны, а я и не заметила, пока в рыданиях пустых заходилась.

И я даже знаю, кем был этот "кто-то"!

— Полкашка, гнилая твоя душонка! — в гневе закричала я, — как выберусь, прикажу тебя на плаху отправить!

Завозился кто-то по ту сторону, зашебуршал как мышь, но мне ничего не ответил.

Это еще больше разозлило меня; заколотилась я в дверь, как птица подстреленная, закричала, что было мочи:

— Немедленно выпустите меня! Всем прикажу головы отрубить, ежели ослушаетесь!

— Успокойся, Забавушка, — зашептали жарко из-за двери, и я испуганно отпрянула, — никто тебе не поможет, слуги все меня слушаются, а я предупредил их, что ты кричать начнешь.

До того этот голос показался мне мерзким, что я задохнулась от негодования:

— Полкашка!

— Он самый, Забавушка, — радостно подтвердил боярин, — зря ты на папеньку надеялась, да на гостей иноземных. Покинули нас басурмане, а царь-батюшка… Никто тебе не поможет, моя теперь будешь. Выполнил я твою просьбу, Забава, построил летучий корабль, так что готовься к свадьбе!

Застила черная туча мне глаза, сползла я по стенке на пол, шепча, как заведенная:

— Не может быть, не верю!

Басисто расхохотался Полкан под дверью.

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, все едино. Не уйдешь ты от меня, Забавушка, будешь царицей, родишь мне царевичей, и пойдет от нас славный род Полкановичей, что будут этой землей спокон веков править!

Затошнило меня, а тело слушаться отказалось. Засов загромыхал — еще чуть-чуть, и войдет Полкан в мои покои!

Вдруг, гляжу, появилась в окне голова с волосами всклокоченными.

— Иванушка!

Забыла я про него совсем, а он, меж тем, увидел меня, и просиял:

— Забавушка! Душа моя!

Как по волшебству, силы сами вернулись ко мне. Я вскочила на ноги и бросилась к Ванюшке на шею с радостью неподдельной: а вдруг сумеет дурачок вызволить меня из-под гнета Полкана, пока совсем поздно не стало?

— Бежим, Забавушка! — потянул меня Иван к окну, — выберемся отсюда и будем жить-поживать, счастья и добра наживать.

— Так-то оно так, — пробормотала я, пока мы выбирались на крышу, — да только что ты сделаешь с тем, что Полкан корабль летучий построил?

Остановился Ванюшка, недоуменно посмотрел на меня и с негодованием воскликнул:

— Да не Полкан это, не Полкан! А я!

Уставилась я на дурачка, но на изумление времени не было. С треском распахнулась дверь, влетел в терем Полкан и к окну подбежал. Да только мы проворнее оказались: не успел папенькин любимец и слово молвить, как Ванюшка с крыши сиганул бесстрашно и меня подхватил, чтобы не убилась. Скользнул кончик моей косы между жирных пальцев боярина, а сарафан плавно на крышу перед ним опустился: скинула я его, чтобы побегу не мешал.

***

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Долго бежали мы по палатам царским, от стрельцов и слуг полкановых уворачивались. Наконец, добрались мы и до летучего корабля: самого настоящего, прямо напротив хором висящего. Помог мне Ванюшка в него забраться, встал рядом сам, да отдал команду:

— Земля, прощай! В добрый путь!

И дрогнул корабль, и поплыл он наверх, прямо к облакам, обгоняя птиц. Мелькнули под деревянным крылом царские палаты, прокричала наверху чайка, и что-то глухо шлепнулось на землю: это Полкан попытался полезть за нами на корабль, да поторопился и сорвался с высоты.

Проверять, жив ли мой бывший жених, я не стала.

Ванюшка стоял рядом, сияя, как пятак медный, за плечи меня обнимал и планы на будущее строил:

— Эх, заживем, Забавушка! Домик себе сладим, детишек заведем, будешь моей хозяюшкой!

А я его вполуха слушала и о своем думала. Несладко у меня на сердце было, ибо чувствовала я: неправильно это все. Не моя это судьба, не для того я была рождена, чтобы за печкой у трубочиста чумазого хозяйничать. А он, видимо, уже все за меня и решил.

И любовь моя никуда не делась. Стоило мне чуть отвлечься, как возникал перед глазами чужеземец, и впору было волчицей раненой выть. От обиды, от несправедливости, да от глупости своей, что дернула меня затаиться тогда за папенькиным ковром. И понимала я, что не суждено мне уже стать счастливой, коли судьба моя за дальними морями, и больше нам не доведется свидеться.

— Как же тебе удалось корабль построить, Иванушка? — спросила я, чтобы от горестных дум отвлечься.

Приосанился Ванюшка.

— Водяной помог, — охотно сказал он, — и бабки-ежки подсказали слова заветные, чтобы корабль взлетел и полетел...

— Взлетел и полетел, — повторила я, — а чтобы посадить его на землю они заклинание сказали?

Поджал дурачок губы, и я все поняла. Высвободилась аккуратно из-под его руки и сказала:

— Что же, Ванюшка, нам теперь придется по свету мотаться, под облаками с птицами наперегонки, раз посадить его не сможем?

— Можно попробовать спрыгнуть, — поскреб в затылке трубочист, и махнул рукой, расцветя улыбкой во все зубы, — да брось ты печалиться, Забавушка! Что-нибудь придумаем!

— Придумаем, придумаем, — пробормотала я, отходя к носу. На душе вновь стало черным-черно, — если только как кости переломать. Задурили тебе голову бабки, Иванушка, обвели вокруг пальца, а ты и поверил, что эта нечисть решила от чистого сердца тебе помочь...

— Что ты там говоришь, Забавушка? — всполошился Ваня, но я только отмахнулась:

— Ничего. Это я так, о своем толкую.

Корабль со свистом скользил над бескрайними лесами, прямо к поблескивающей вдали ленте реки. Нательная рубашка плохо грела, и я дрожала от жестоких порывов ветра. Птичий гомон раздирал уши, и я зажала их, стараясь не разрыдаться вновь, жалея себя, свою загубленную жизнь и потерянное счастье...

На горизонте показалась черная точка, растущая прямо на глазах.

— Чевой-то? — удивился Ванюшка, подходя ко мне, — не слыхал о таких больших птицах.

Я только стиснула занозистый борт, пряно пахнущий смолой.

Черная точка очень быстро стала размером с полено, а потом заслонила солнце, превратившись в огромный страшный корабль, похожий на оскалившегося дракона. На боках его были намалеваны красные полосы, а прямо над ними — злые раскосые глаза, вперившиеся прямо в нас.

— Чевой-то? — потрясенно проговорил Ванюшка, задирая голову, — что за чудище такое?

Я промолчала, но возникшая догадка была такой смелой, что я отказывалась в нее поверить.

"Чудище" остановилось напротив нашего корабля, преградив ему путь. В деревянную палубу вонзились железные крючья, натянув толстые канаты между кораблями, и наше судно послушно остановилось. Мало-помалу нас подтянули почти вплотную к "чудищу".

Ванюшка только головой вертел, все повторяя:

— Ну, диво! Ну, и чудеса!

А я ждала, обмирая на месте, ибо что-то подсказывало мне: прав твой трубочист. Похоже, и впрямь пришло время для чудес.

Тонкий свист раздался сверху, и перед нами упал конец диковинной лестницы из веревок и пустых круглых перекладин.

Следом за ним спрыгнул на доски гость иноземный, по чьей вине я навсегда потеряла покой.

— Не думал, что у вас тоже в ходу воздушные корабли, — проговорил он, внимательно глядя на меня, — выходит, моя помощь вам больше не нужна, царевна-сан?

Я стояла перед ним, босая, с растрепанной косой, разрумяненным от ветра и переживаний лицом, и впервые смело глядела ему в глаза.

— Значит, вы все-таки решили помочь мне бежать? — храбро молвила я, чувствуя, как решается моя судьба.

Тоши повел плечами, но взгляда не отвел и произнес с равнодушием, которое полоснуло меня по сердцу почище кинжала:

— Ваши слова озадачили меня, Забава-сан, и мне стало интересно: что же изменится, если я скажу вашему царю про летучий корабль?

"Бессердечный сух...", — не успела подумать я, как он продолжил, и в его голосе почудилась внезапная горячность:

— Хотя это все бесстыдная ложь! Я жалкий дурак, царевна-сан, но я понял, что просто не могу оставить тебя здесь!

И вот тут я не выдержала и, вспыхнув, поспешно отвела взгляд, бормоча какую-то околесицу. Слабо вскрикнул Ваняшка, ветер принес чьи-то оклики на иноземном языке, а мне на плечи легли ладони — твердые и сухие.

— Ты по-прежнему хочешь отправиться со мной, Забава-сан? — услышала я его голос и, не раздумывая, выдохнула:

— Да!

И подняла голову, чтобы вновь увидеть его глаза.

На этот раз — совсем близко.