Глава 5

Нескончаемые лабиринты коридоров простирались на несколько километров под землей, над которой кипела городская жизнь. Колеса и ноги месили снег, торопясь куда-то, люди кутались в свои шерстяные воротники, пряча в них носы от сковывающего мороза, воробьи мерно покачивались на проводах, хохлясь и прижимаясь друг к другу. Если взглянуть на эту картину немного сверху, то среди всего этого спешащего потока можно было выделить два силуэта, не спеша идущих по улице. Они только что вышли откуда-то, потому что тепло еще не вытеснил холод и шли они медленно, словно прогуливаясь теплым летним вечером после изнуряющей жары. Вскоре силуэты стали различимее и с уверенностью можно было сказать, что это были мужчина и женщина. Он — высокий и худощавый мужчина лет 35, но выглядящий довольно молодо для своих лет. Высокие, острые скулы, вытянутое угловатое лицо, карие глаза, густые черные брови и нос горбинкой. Если разбирать детально, то мужчину нельзя назвать красавцем или хотя бы симпатичным, но картина в целом была неплохая — его можно назвать привлекательным, если не вглядываться. Рядом с ним маленькая, скорее даже миниатюрная женщина, лет 26 на вид. Каштановые локоны ниспадали на плечи и грудь, слегка развиваясь под встречным потоком ветра. Зелено-болотные глаза горели энтузиазмом, словно на неё снизошло озарение, и она поняла какую-то доселе неведомую ей истину. Мужчина и женщина что-то обсуждали и замолкали, когда мимо них проходил какой-то зевака, по виду которого можно было понять, что тот развесил уши.

— Зайдём? — мужчина кивнул в сторону маленькой кафешки на другой стороне улицы. — Может там будет тихий уголок, где мы сможем всё спокойно обсудить.

— Ты считаешь это хорошей идеей? — неуверенно спросила женщина, чуть замедляя шаг, словно она хотела потянуть время, чтобы как можно дольше не заходить в кафе. — Там тоже люди, Сэм.

— Есть другое предложение? — мужчина задал риторический вопрос и продолжил: — К себе ты никогда не приглашаешь, ко мне ты тоже вряд ли пойдешь…

— Сэм, ты же знаешь, что я не могу…

— Знаю, поэтому я считаю это, — мужчина снова указал в сторону кафе, — самым разумным вариантом.

— Ладно, идём, — женщина вздохнула и, выбившись из потока снующих людей к краю тротуара, коротко взглянула налево, направо и быстрым шагом пересекла улицу, направляясь ко входу в предложенное заведение. Мужчина последовал за ней, и вскоре они оба скрылись внутри маленькой закусочной.

Наблюдать за ними, всё так же стоя на другой стороне улицы, было очень забавно. Кто не знал этих людей, мог бы с уверенностью в голосе сказать, что это пара, потому что он очень бережно и с трепетом ухаживает за ней, смотрит в её глаза, берет за руку. Но вы не знакомы с этими людьми, поэтому вы ошиблись. И если бы мы с вами спорили на что-либо, то вы бы проспорили мне. Но вообще, я спорить с вами не собирался и не собираюсь. Про спор это я так, к слову сказал, чтобы вы окончательно убедились в моей правоте.

Наблюдать за ними, как будто стоя на другой стороне улицы, было более, чем просто забавно. Я не знаю, как у меня это выходило, но как-то я это делал. Я мог изменить ракурс, я мог приблизиться или отдалиться от них, я мог слышать их разговор, а мог заглушить его, словно сбавив громкость на магнитофоне. Это всё было очень странно и противоестественно для меня. В один момент я даже подумал, что умер, и теперь моя душа бродит неприкаянная по городу в поисках того самого света в конце пути, но дикая жажда и голод всё же были свидетелями того, что я ещё жив, хоть и верилось в это с трудом.

На самом деле, мне не интересен был их разговор, я и так знал, что они говорят обо мне и о том, какой я сильный и выносливый, и что Образец № 41 — первый в истории их научной деятельности, в ком человеческое начало оказалось сильнее звериного. Если кто не понял, то Образец № 41 — это я. Тот самый офисный планктон, которого в нашем городе тысячи, если не миллионы, а может даже и миллиарды. Вскоре моё имя сократили, называя всего лишь «сорок первым». Я, в принципе, и не обижался, да и не думал об этом. Называют хоть как-то и то хорошо, быть безымянным — мало приятного. Нас всего трое, но почему-то я сорок первый. Два моих новых друга — «шестой» и «двадцать пятый» — находятся рядом со мной, правда, в отдельных камерах. Говорят, что до меня в этой камере жило ещё, как минимум, пять Образцов, но все они куда-то исчезли, и никто не знает — куда. Как говорит «шестой», то нас сначала было много, но не все выдерживали и многих усыпляли, как собак. А потом нас перестали приводить, и поэтому нас так мало теперь, да и хилые все какие-то стали, мрут, как мухи, не доходя даже до первой стадии. Им повезло со мной, так говорит «двадцать пятый», но не говорит почему. Да мне и не особо интересно, в принципе, поэтому я и не настаиваю, хотя рассказывает он очень интересно, заслушаешься.

«Однажды, — говорит двадцать пятый, а у самого глаза горят. Я видел его глаза потому, что живу напротив, и я всегда знаю, что он делает, и всегда могу видеть его. А вот «шестого» — нет. И «двадцать пятый» его тоже не видел никогда. Он только разговаривает с нами откуда-то из темноты своей камеры. Даже когда приносят поесть, он утягивает тарелку в темноту своей палкой, и мы только слышим, как он чавкает и хрустит куриными костями. — Тридцать шестой отгрыз тридцать седьмому ухо и сожрал!»

Тут же «шестой» его перебивает и говорит, что ничего подобного не было, иначе бы он видел это, а поэтому и помнил бы. У «шестого» старый, скрипучий голос. Знаете, как открывается дверь в древнем, заброшенном доме? Словно стонет, как старик, что лежит уже давно и не шевелится, которого потревожили и заставили перевернуться на другой бок? Жуткий звук. У меня всегда мурашки по коже от него. Вот у «шестого» был именно такой голос. Я не люблю, когда он говорит. Как по мне, так лучше бы сидел и чавкал, жуя кости. Даже приятнее звучит как-то. Но «шестой» знает очень много. Порой моё воображение рисует «шестого» ветхим, вековым стариком, много повидавшего за свою жизнь. Жаль, что он не «первый». «Шестой» говорит, что когда он оказался здесь, то было пусто. Может перерыв был в деятельности, может ещё что — никто не знает. Но перерыв был долгим. Камеры, что раньше были клетками, обустраивались, чтобы соответствовать современным технологиям. «Шестой» как раз и застал этот период перестройки. Как «шестой» говорил, он переходил с одной клетки в другую, и каждая следующая становилась всё новее и совершеннее, чем предыдущая. Переходил это, конечно, образно. Все мы знаем, что из своих камер мы никуда и никогда не выходим. Да нам и не хочется. Кормят, конечно, скверно, но нам хватает. Удивительно. Съел и без того обглоданную кость, а жрать дня три не хочется. «Двадцать пятый» постоянно размышляет по этому поводу, а я нет. Сыт — хорошо, грех жаловаться¸ а то вдруг и этого лишат. Меня один раз оставили без еды. На диету посадили, видите ли. Так мне жрать неделю не давали, то ли ждали, когда я сдыхать начну от голода, то ли что, но не тут то было. Наивные. А еще они почему-то нас боятся. Ну, привидения эти. Прошмыгнут так осторожно мимо камеры, сунут миску с едой и водой и ушмыгнут обратно, думая, что я их не видел. А я их вижу. Даже с закрытыми глазами. Они пахнут потом и страхом. Наивные, говорю же. Снова «двадцать пятый» свои сказки травит, а «шестой» пытается ему доказать, что такого не было. Достали. Как там наша пара поживает, надо наведаться в гости. Всё же лучше, чем этих двух ненормальных слушать.

Мне казалось, что прошло уже достаточно много времени и в кафе я не застану никого, но я ошибся. Они сидели всё за тем же столиком и мило беседовали. Было видно, что дела они уже давно обсудили и теперь вполне могут позволить себе расслабится. Он что-то сказал — и она засмеялась. У неё чудесный смех, который я готов слушать вечно. Мягкий, словно шёлк, он висел в воздухе, звеня и переливаясь как хрусталь на люстре, покачиваемый легким порывом ветра из открытой двери. Она смеётся, а он смотрит на неё и любуется. «Любит её» — подумал я и знал, что прав. Интересно, откуда я всё знаю. Снова меня оторвали от любования парой — скрипнул засов и снова маленькое привиденьице прошмыгнуло мимо наших камер. Скоро глаза защипет и запершит в горле и захочется спать. Меры предосторожности, что поделаешь. Они так вынуждают нас спать. Интересно, чем они нас травят. И правда, как собаки какие-то. «Двадцать пятый» вот спокойной ночи пожелал, на что «шестой» не ответил, а я лишь что-то смог пробормотать.

Как хорошо, что я не вставал сегодня с кровати, а то так и…рухнул бы… там…где… Стою...