Кабан в папоротниках

Когда Альвион выбрался из шатра, уже рассвело, но солнце еще медлило за Мглистыми горами и ясное, как хрусталь, небо дышало холодом предзимья, посеребрившим изморозью алые листья кленов, рыжину рябин и золото ясеней. Альвион зябко обхватил себя за плечи, его дыхание повисло в воздухе сизым облачком, сплетаясь с последними клочьями тумана и дымом костров. Пахло едой, собаками и лошадями.

Альвион зевнул и протер глаза — и увидел, что между кострами и полосатыми полотняными шатрами к нему во всем своем великолепии торопится дед: длинные, до пояса, седые космы переплетены и перевязаны разноцветными шнурками и ремешками в широкую косу, напоминающую лоскутный половичок, шерстяной плащ в зелено-коричневую клетку сколот на плече золотой лисьей головой, хитро подмигивающей огненными топазами, а сухие, но крепкие запястья схвачены десятком витых и плетеных обручьев, украшенных чеканкой, костяными бляшками и россыпью самоцветных камней.

— Ты что, в своем пойдешь? — спросил дед, не дав внуку поздороваться.

Альвион оглядел зеленую шерстяную рубаху и надетую поверх нее кожаную, в которых проделал весь долгий путь от Виньялондэ до земель народа холмов на северо-западе Эриадора.

— Да, в чем же еще?

Дед покачал головой.

— Ты пропах человечьим жильем и дымом, как копченая конина. На глаз кабаны подслеповаты, а вот нюх у них чуткий.

Дед хлопнул в ладоши, и из-за его спины возник Конра, дедов оруженосец, веселый лопоухий парень несколькими годами старше Альвиона. Конра подал своему господину большой мешок и подмигнул Альвиону. Встряхнув мешок за уши, дед вывалил прямо на подмороженную землю ворох разноцветной одежды.

— Вот, — сказал он, — приличное охотничье платье. Я нарочно велел держать его подальше от дыма и переложить травами.

Альвион поднял синий сверток, который у него в руках развернулся в рубаху. От нее и впрямь пахло еловой хвоей, можжевельником и лесными травами, из которых Альвион распознал только таволгу и зверобой. Рубаха была из отличного льна и по вороту, низу и рукавам расшита замысловатым разноцветным узором, который так любили в народе холмов.

— На верхнее платье не хочешь глянуть? — намекнул дед.

И Альв ахнул, увидев, что у него под ногами лежит роскошное ярко-алое одеяние. Альв поднял его и развернул — и снова ахнул: на груди алой туники извивались два искусно вышитых причудливых зверя с глазами из темно-красных камушков, а ворот скреплялся золотой застежкой — крючок на цепочке должен был цепляться за ушко на другой стороне.

— Вот еще пояс, — дед сунул Альву ремень, и внук едва не уронил его: таким тяжелым тот оказался.

Оказалось, что весь ремень усажен золотыми бляшками, а пряжка, тоже золотая, усыпана самоцветами. На ремне висел рог для питья, украшенный резьбой и тоже оправленный в золото.

— Это мне? — прошептал Альвион: он никогда в жизни не видел столько золота за один раз и уж точно не видел столько золота на одном человеке.

— Кому еще, — отвечал дед. — Давай одевайся.

Альвион, ошеломленный, смотрел на убранство, подобное которому государь Тар-Атанамир если и надевал, то никак не на охоту.

— Это… это не в лес, не на лов… — выговорил он наконец. — Я порву или испачкаю…

И Альвион провел пальцем по вышитым зверям: вид у них был грозный, но притом оторопелый, словно из-за того, что они запутались в собственных лапах и хвостах, которых явно было больше положенного.

— Глупости, — отрезал дед. — Ты королевский внук или кто? Одевайся, и поедем.

С этими словами он развернулся и пошел прочь, не обращая внимания на растерянное «спасибо…».

Переодевшись в шатре, Альвион снова выбрался наружу и увидел у ближайшего костра отца: тот вытаскивал клещей из вислого уха чепрачной гончей по кличке Доставала. При виде сына Асгон поднял светлую бровь.

— С обновой, — сказал он.

Альвион неуверенно оправил на себе ало-сине-золотое великолепие.

— Дед хочет, чтобы я в этом отправился на охоту… — проговорил он. — Но ведь я даже кротов распугаю этим блеском, не то что кабанов.

Отец улыбнулся.

— Я думаю, — сказал он, — что твой дед просто решил сделать тебе подарок. Может быть, он пожалел, что никогда ничего тебе не дарил.

Альвион сел на бревно рядом с отцом.

— Почему бы тогда просто не подарить, а не рассказывать, что это ради охоты?

Асгон пожал плечами.

— Сдается мне, Старый Лис ничего не умеет делать прямо и просто, даже если захочет, — суховато заметил он, глядя, как на другом конце поляны король народа холмов, размахивая копьем, отдает распоряжения охотникам и слугам.

— Дед устраивает ради меня охоту и дарит дорогие подарки, — вдруг произнес Альвион с обидой, — а про маму даже не спросил, как она поживает. И в гости ее не позвал.

Он покрутил на запястье витой бронзовый браслет со звериными головами, который три месяца назад принесли в Виньялондэ следопыты, ходившие на северо-запад Эриадора, вместе с приглашением от короля народа холмов его внуку навестить отца его матери.

— Если дед так сильно сердит на маму из-за того, что она вышла замуж за чужака и уехала жить среди морского народа, — продолжал Альвион, — то почему он вообще захотел меня увидеть?

Асгон вздохнул.

— Думаю, он сердит на твою мать не только потому, что она вышла замуж не по его воле: единственная дочь, она оставила короля народа холмов без наследника.

Альвион фыркнул:

— Ты же сам говорил, что в народе холмов женщины не могут быть правящими королевами, как у нас!

— Все так, — кивнул Асгон. — Но Старый Лис надеялся выдать Гвен за кого-то из подвластных ему вождей, чтобы вырастить ее сына как своего наследника и передать ему королевскую власть.

Выдернув последнего клеща, Асгон промокнул ранки ветошкой, смоченной в настое кровохлебки, и отпустил гончего пса, похлопав его по широкому крестцу.

— Я, наверное, никогда не женюсь, — сказал Альвион, рассеянно гладя Доставалу, преданно сложившего брылястую морду ему на колени. — Очень уж все это сложно.

Отец посмотрел на него с улыбкой:

— Когда мне было четырнадцать, я тоже думал, что никогда не женюсь.

До лесов, где осенью паслись кабаны, надо было еще ехать верхами — но не на тех лошадях, на которых охотники поднялись из долин в предгорья, а на небольших коньках с мохнатыми щетками, не боявшихся крутых скользких троп и узких скальных карнизов. Но эти лошадки были такие низенькие, что подошвы Альвиона иногда чиркали по камням, а Асгону и вовсе пришлось идти пешком.

— Ты раньше охотился на вепрей? — спросил дед у Альвиона.

— Нет, в наших краях мало кабанов. Разве что иногда забегают из тростниковых зарослей выше по течению Гватло.

— И какой они у вас величины?

— Самый большой, какого я видел, — отвечал Альвион с напускной небрежностью, — был от рыла до репицы в половину человеческого роста.

Дед отмахнулся.

— Э, да это не вепрь, а так, подсвинок. Самый большой, какого я положил, был с человека.

Альвион недоверчиво посмотрел на деда, но тот, кажется, говорил серьезно.

— Год нынче выдался урожайный на орехи да на каштаны с желудями, так что вепрей должно быть много, и притом отъевшихся, — продолжал дед. — В такой год можно немало выжлецов в лесу оставить.

И он, нахмурившись, оглядел гончих, которые бежали вокруг них, словно буро-серая река.

— Неужели кабаны так опасны? — вопрос выскочил из Альвиона словно сам по себе.

— А то! — вмешался в разговор Конра. — У меня дядю, материна брата, секач до смерти убил: вдруг набежал, сшиб — и порвал своими страшными клыками, как ножом искромсал. Все кишки выпустил. Ужас и страх!

— Я думал, кабанов стреляют… — неуверенно произнес Альв, теребя ремень, на котором висели его налуч и колчан.

Дед покачал головой.

— Осенью у вепрей гон, и всякий секач обзаводится панцирем из хряща, который защищает сердце и легкие от клыков соперников, а заодно и от оружия: этот доспех и ножом не всегда пробьешь. Так что осенью завалить вепря стрелой куда как непросто, разве что в глаз. А глаз у вепрей сидит глубоко и вдобавок прячется в кусте щетины, точно малое озерцо — в тростнике: оттого зверь может стремглав нестись по густой чаще и не бояться, что веткой ему выхлестнет глаз...

Остановились они в распадке между двумя покатыми склонами, покрытыми выгоревшей травой цвета старого золота, сухо шелестевшей на горном ветру.

Когда охотники спешились и отдали слугам поводья, их догнал Асгон.

— Кто куда идет? — спросил он.

— Ты, зять, ступай загонять: выстави на меня вепря побольше и не дать уйти тем, кто пойдет против кричан, — распорядился король.

— Против кого? — удивился Альвион: язык народа холмов он выучил от матери, и потому охотничьи слова иногда ставили его в тупик.

— Против загонщиков, — пояснил Асгон. — А ты куда хочешь пойти?

— Ступай с отцом, — вмешался дед, — оно безопаснее. Мне Конры хватит.

— Вы что, всего вдвоем пойдете?! — воскликнул Альвион.

— Мы еще выжлецов возьмем, конечно, — сказал дед.

Альвион нахмурился.

— Нет, я с вами, — решительно сказал он.

— Тогда держи, — и отец бросил ему свое ясеневое копье. — Удачи!

«Будь осторожен», — услышал Альв его мысленный голос и улыбнулся в ответ: «Конечно. И ты».

Дед повел Альвиона и Конру со смычком гончих наискосок вверх по склону, через каменный отрог, вниз и вверх по задернелому логу, поросшему подушками чабреца.

Выбравшись из лога, дед вдруг остановился и принялся хлопать себя по бокам.

— Да где же он! Неужто я его потерял! Ах ты, горе мне! Недобрый то знак!

— Что, что ты потерял? — воскликнули Альвион и Конра одновременно.

— Да кинжал я свой охотничий обронил, — сказал расстроенный дед. — Должно быть, когда мы перебирались через ручей и я зацепился за ветку. Как же быть? Вот что, Конра: отдай нам выжлецов, а сам отправляйся назад, садись на коня и скачи к ручью за кинжалом.

У Конры вытянулось лицо.

— Я же всю охоту пропущу!

— А что делать? Давай, Конра, на рысях.

Оруженосец вздохнул, отдал поводок Альвиону и припустил обратно.

— А мы почти на месте, — сказал дед.

Альвион огляделся: они стояли на горном склоне — скорее крутом, чем пологом, в зарослях высокого, по пояс, папоротника. Папоротник еще не пожух и не пожелтел, и из его буйных зеленых перьев вздымались медные стволы сосен, для гор удивительно прямых и высоких, так что их вполне можно было назвать корабельными.

Этот горный лес пах, как сосновые боры равнин: хвоей, смолой, никнущей зеленью и грибной прелью. Будучи аданом, Альвион не уважал грибов, но народ холмов ими не брезговал.

Где-то высоко и далеко пропел рог, пустив эхо гулять по окрестным горам.

— К началу трубят, пойдем скорее, — и дед торопливо повел Альва вглубь папоротников.

Для пожилого человека дед ходил очень быстро, едва ли не вприпрыжку, опираясь при ходьбе на свое копье, с которым управлялся удивительно ловко, точно аист клювом. Копье звалось Бодило и на самом деле было рогатиной из мореного падуба, для красоты и защиты от сырости покрытого воском. Под блестящим пером превосходной карловой стали с перекрестья свисал пышный лисий хвост, а вток копья был убран в покрытую искусной резьбой трубчатую кость, непонятно чью: такая она была широкая.

— Отсюда не видно, — рассказывал дед по дороге, даже не запыхавшись, — но наверху за скалами начинается буковники да дубравы, куда осенью сходятся жировать вепри. Когда кричане поднимают шум, стронутому зверю некуда деться, кроме узкого прохода в скалах, который ведет сюда. И на этом нагонистом месте все вепри будут наши!

И дед хлопнул себя по груди.

— Эй, а это что такое? — удивился он.

Сунул руку за горловину верхней рубахи и достал оттуда… свой охотничий кинжал в ножнах.

— Ах я старый дурень, беспамятный! — воскликнул он. — Точно, у ножен же оторвалась шлевка и я убрал их за пазуху! И совсем забыл! Конра теперь туда-сюда зря пробегает…

И дед, покачав головой, заткнул ножны за пояс. Сверху, хоть и еле слышно, уже доносились лай, крики и гомон рогов.

— Надевай тетиву, — скомандовал дед, — сейчас вепри поскачут.

— Вы же с Конрой мне сказали, что от стрельбы по кабанам толку не будет!

— Это нужно затем, чтобы выжлецы быстро переняли подранков по кровяному следу.

Отдав деду подвывающих от нетерпения Доставалу и Шумиголову, Альвион торопливо достал лук, натянул тетиву и вынул из тула стрелу с тяжелым двулезвийным наконечником — на красного зверя. Сердце у него билось часто и сильно, но руки не дрожали.

— Смотри.

Дед положил руку ему на плечо, и Альвион увидел, как выше по склону «закипели» папоротники и на открытое место выскочил кабан.

Рыло у него было удивительно длинное, настоящий бушприт, а сам он был высокий на ногу и сплюснутый с боков, точно рыбина. На домашних свиней он походил настолько же, насколько галеон Военного флота походит на торговое судно.

Кабан во всю прыть пронесся вниз и на мгновение перекрыл проход между соснами, как плотина — реку: такой он был здоровый.

Прозвенела тетива, свистнула стрела, кабан громко охнул, но не остановился, а полетел дальше и снова исчез в зарослях.

— Следующий! — крикнул дед. И сразу: — Их несколько!

Сосняк наполнился шуршанием папоротника и треском веток, грузным топотом и тяжелым дыханием.

Альвион выпустил несколько стрел: на «дорожку» потревоженного папоротника, в шерстистый бок, в угон — и ни разу не промахнулся, хотя, к его досаде, ни один кабан не упал и даже не замедлил бега.

— Берегись секача! — крикнул дед.

Под ногами дрогнула земля, Альвион повернул голову — и увидел, что прямо на него летит кабан. То ли из-за того, что вепрь несся сверху, то ли он и в самом деле был огромен, но Альвиону он показался чудовищем размером с быка, с клыками, как бивни у моржа, только торчащими не вниз, а вверх. Щетина на загривке стояла дыбом, точно копейное войско, из пасти валила пена, а злобные глазки горели угольями.

— Стреляй же!

Кабан был близко, Альвион выстрелил навскидку — и промахнулся: стрела, скользнув по морде, поросшей жесткой шерстью, ушла в сторону, словно ее отразила броня.

Дед дернул Альвиона назад, под защиту соснового ствола, и тут же бросил копье Асгона. Но не в кабана, а под ноги ему, перед камнями по обе стороны прохода. От напора зверя крепкое ясеневое копье с громким треском разлетелось в щепу, но кабан споткнулся и кубарем покатился вниз по склону, сминая папоротники, размалывая в труху упавшие гнилые стволы, взметая клубы сухой земли и рыжей хвои. За ним, захлебываясь лаем, устремились Доставала и Шумиголова.

— Злыми ногами спеют к зверю, — сказал довольный дед.

Падение кабана остановили несколько сгрудившихся валунов. Сквозь сеть сосновых ветвей Альвион увидел, как зверь поднялся, встряхнулся и злобно уставился на охотников, но тут на него насели гончие, и кабан попятился, задом прижимаясь к камням.

— Все, выжлецы держат секача, он наш, — дед поднял с земли Бодило и начал спускаться к камням. Альвион последовал за ним с некоторой слабостью в ногах.

Псы с яростным лаем нападали на кабана с разных сторон, пытались зайти сзади, а тот, поворачиваясь то к Доставале, то к Шумиголове, громко пыхтел и грозно щелкал своими огромными белыми клыками, словно точил их один о другой, так что во все стороны летели клочья пены.

Охотники были на полпути вниз, когда кабан стрелой бросился на Шумиголову, подсек и отшвырнул в сторону, как тряпку. Гончий пес покатился по камням, и Альвион с ужасом увидел страшную рану на его груди, рану, сквозь которую виднелись обломки рассеченных ребер.

Теперь у кабана оставался всего один противник. Зверь с размаху поддел Доставалу своим мощным рылом, и гончий пес, с жалобным визгом перелетев через камни, пропал из виду.

— Тьма и огонь! — воскликнул дед. — Стреляй скорее, не то он уйдет!

Альвион выхватил из колчана стрелу — и выстрелил, вложив в выстрел всю свою злость. С полутора десятков шагов, почти в упор, промахнуться было невозможно: стрела вонзилась в глаз кабану, тот утробно ухнул, пошатнулся и упал.

Вдруг стало тихо, только постанывал умирающий Шумиголова. Альвион, отбросив лук, вынул нож и шагнул к кабану, чтобы перерезать горло, но дед остановил его:

— Смотри, у него уши прижаты, а щетина на загривке стоит дыбом. Подержи-ка Бодило.

И дед, сунув Альвиону свое копье, достал из-за пояса кинжал и начал осторожно подходить к добыче сзади.

Но кабан вдруг трубно взревел, вскочил — прямо со стрелой в глазу — и прянул на деда. Тот уклонился от тычка окровавленного рыла, но споткнулся о корень и растянулся на земле, выронив кинжал.

Из-за камней, хромая, выбежал Доставала и остервенело вцепился кабану под хвост, тот взвизгнул, но все равно попытался поддеть упавшего охотника клыком. Дед увернулся, но красный от крови клык с громким треском вспорол шерстяную материю плаща. Альвион закричал, бросился на зверя и изо всех сил всадил Бодило ему под левую лопатку.

Наконечник длиной с локоть ушел под ребра целиком, по самую поперечину, и кабан рухнул, как подкошенный. Его уши обвисли, щетина перестала дыбиться, валившая из пасти пена порозовела. Доставала, оставив в покое кабаний зад, принялся с рычанием теребить зверя за пятак, но тот не шевелился.

Дед с кряхтением сел. Он был весь забрызган кровью.

— Ты цел? — спросил Альвион осипшим голосом. — Я испугался…

Дед только рукой махнул.

— Эх, загнулись мои клыки… — вздохнул он. — Зато твои прорезались.

Альвион поднял взгляд: сверху по склону к ним бежали несколько человек, и первый — отец.

Король народа холмов посмотрел на солнце, уже поворотившее на запад, и покачал головой, глядя, как медленно превращается в гору мяса освежеванный кабан.

— Эдак мы тут до вечера провозимся и останемся голодными. Давайте пообедаем жарким прямо здесь, чтобы меньше было тащить вниз и возвращаться не на пустой желудок.

— А как же отец? — спросил Альвион: Асгон с молодежью отправились за подранками.

Дед махнул рукой.

— Да мы и половины этого чудища не осилим.

И добавил, спохватившись:

— Если, конечно, ты, внучек не возражаешь поделиться своей добычей с народом холмов.

— Конечно, нет, я же не съем целого кабана один, — засмеялся Альвион.

У него все еще кружилась голова — от пережитого страха, от восторга победы, от круговерти поздравлений. Плечи и лопатки ныли от хлопков, руки — от рукопожатий, а ребра — от того, как крепко обнял сына Асгон: радостный, но, кажется, еще не отошедший от испуга при виде огромного вепря, растерзанной гончей и забрызганного кровью тестя. Альвион то и дело проверял, не потерялась ли сосновая веточка, которую отец, смочив в крови убитого кабана, воткнул ему за ухо: то был знак короля охоты.

Неподалеку на небольшой поляне развели костер, и скоро от него вкусно потянуло жарящимся мясом. Все уселись в круг на камнях и бревнах, а деда и Альвиона по правую руку от него усадили на сложенные друг на друга седла. Конра разливал из бочонка прозрачный золотистый напиток, и дед толкнул Альвиона локтем:

— Не сиди сиднем, подставляй рог!

Альвион снял с пояса дедов подарок, и из бочонка Конры в оправленный золотом рог побежала благоухающая медом и травами струя.

— Честь королю охоты! — провозгласил дед, высоко поднимая тяжелую бронзовую чашу, украшенную искусной работы изображениями всадников и диких быков. — Честь сыну моей дочери, который спас мне жизнь, честь стрелку и охотнику!

— Честь королю охоты! — дружно откликнулись присутствующие.

Медвяный напиток оказался крепче, чем ожидал Альвион. По счастью, Конра уже разносил на деревянном блюде куски кабанятины — еще скворчащей и дымящейся, благоухающей можжевельником, чабрецом и диким чесноком.

— Отведайте, дорогие гости, вепря, которого убил мой внук! Не побрезгуйте угощением, уважьте короля охоты и короля Железного дома!

Кабанятина была отменно пожарена: с корочкой, сохранившей внутри сок и жир темно-розового мяса. После раннего завтрака мало кому попала в рот маковая росинка, и все накинулись на вепрятину, то и дело требуя добавки. Дед зорко следил, чтобы никого не обнесли угощением.

— А ты что не ешь, Форк? — участливо спросил он у сутулого человечка, примостившегося за чужими спинами.

— Да зубами я маюсь, Лис, — ответил тот страдальчески, — не могу жевать мясо. А то я бы с превеликим удовольствием...

И он с завистью повел носом.

— Нет, клянусь семью моими предками, сегодня никто не уйдет с моей трапезы, не отведав этого вепря! — воскликнул дед и обратился к Конре: — Нарежь для Форка Варакушки самый лучший кусок, да так мелко, чтобы грудной младенец и тот не подавился. А запить неси бочонок ставленного меда, который заложили в тот год, когда родилась моя дочь, что подарила мне этого прекрасного внука!

Старый мед оказался еще крепче, чем молодой, и хмель ударил в голову Альвиону после первого же глотка. Дед отдал свою чашу Конре и встал, опираясь на Бодило.

— Хороша ли вепрятина, дорогие гости? — спросил он.

Послышались крики «хороша, хороша!».

— Досыта ли вы ели, допьяна ли вы пили?

— Да! Так! — кричали разрумянившиеся гости.

— Люб ли вам мой внук? — дед положил руку на плечо Альвиону.

— Люб! Честь королю охоты! Долгих лет!

— Назови цену благодарности охотнику! — крикнул кто-то.

— Все согласны с тем, чтобы я назвал цену благодарности вместо моего внука? — спросил дед.

— Да, да! Не тяни, Лис!

Несколько человек уже снимали кольца и браслеты и откалывали с ворота застежки.

— Тогда вот что я вам скажу: сын моей дочери не просто самолично вырвал жизнь у короля-вепря. Он сделал это моим копьем, — дед постучал древком Бодила по земле, — копьем, которое я дал ему по своей воле и своему желанию. Так, внучек?

Альвион кивнул, не вполне понимая, к чему клонит дед, — возможно, потому, что голова у него шла кругом.

— А вы знаете старый обычай нашего народа, — продолжал дед как ни в чем не бывало:

Кто древо без ветвей из руки короля

Обагрит на брани его, на ловитве его,

По веленью его, по правде его,

Тот будет туром бескрайней равнины,

Тот будет волком во всяком лесу

И оленем с золотыми рогами.

Он будет лососем в водопаде,

Он будет выдрой сокровищ,

Он будет прекрасным белым лебедем,

Он будет…

— Ну, вы помните, как там дальше, — небрежно оборвал себя дед. — И теперь я хочу, чтобы вы выплатили моему внуку цену благодарности не подарками, а верными словами.

Ответом ему была мертвая тишина. Альвион поднял отяжелевшую голову и неожиданно понял, что сидящие вокруг костра, — старейшины и главы родов народа холмов. И что они уставились на королевского внука так, как будто только что увидели его и не очень-то этому рады.

На ноги вскочили двое.

— Как ты можешь так поступать, Лис! — воскликнул возмущенный Аффа, старейшина рода Бузины. — Мальчишка не из нашего народа!

— Его отец из соломенноголовых! — подхватил Килин из рода Рыси.

Дед дернул за шнурок, которым Альвион перехватил хвост, и выпустил на свободу его рыжие волосы — чуть кудрявящиеся, похожие на море в барашках волн.

— Не знаю, кто из нас ослеп, Килин Коготь, но я вижу не цыпленка, а лисенка! Что до тебя, Аффа… я понимаю, ты до сих пор огорчен, что моя дочь, несмотря на все твои старания, выбрала другого. Но не думаю, что у тебя получилось бы родить сына, который в четырнадцать зим может сплюнуть тебе на лысину!

Послышались смешки, и лысина Аффы запламенела, как осенний клен за его спиной.

Опираясь на посох, медленно поднялся старик в сине-алом плаще.

— Хоть нравом и обликом отрок — вылитый ты, Лис, каким я помню тебя в его года, — заговорил он скрипучим голосом, — но все мы видим в нем и сына его отца. Твой внук из морского народа: таково его воспитание, таково его обыкновение. Но море не может быть холмами, а холмам не бывать морем.

— Ты мудр, Эхвар Черника, и я никогда не пренебрегал твоим советом, — отвечал дед. — Но не ты ли пять лет назад, когда на тебя наседали горные орки, приходил просить, чтобы я послал за подмогой к моему зятю?

И дед обвел взором всех сидящих:

— Слушайте все! Морской народ здесь надолго! Их срок жизни — втрое против нашего, и мой внук переживет не только ваших сыновей и внуков, но и ваших правнуков!

— Но у него нет дороги в Железный Дом! — воскликнул Аффа Бузина.

— Глупости! — дед стукнул Бодилом по земле. — Ты разве не слышал, что сказал Эхвар? Мой внук похож на меня, а значит, с Железным Домом у него все будет не хуже, чем у меня!

— Но кто станет держать его руку? — не сдавался Аффа.

— Все, что надо, бузинные мозги, у него будет, и очень скоро, — сквозь зубы произнес дед, явно теряя терпение. — Делай, что велено, если не хочешь услышать проклятие короля-чародея!

От этой угрозы Аффа вздрогнул, сидящие рядом отпрянули от него в испуге.

— Но это против правды… — слабо произнес он.

— Так ты не понял, — дед вдруг заговорил негромко и как будто очень спокойно. — Ты по доброй воле ел мясо, добытое моим внуком по обычаю и закону, ты согласился с тем, чтобы я определил меру благодарности — а теперь идешь на попятный. Если за королевской трапезой нарушен закон гостеприимства, не буду ли я в своем праве, если прокляну тебя, о Аффа? Достаточно, чтобы я бросил тебе в лицо ветку крушины и потер мочку твоего уха тремя пальцами, — или ты хочешь, чтобы мои уста изрыгнули слово тьмы и огня?

Лысина Бузины сделалась серовато-зеленой, как шляпка бледной поганки, и он рухнул на место.

— Все так, — раздался скрипучий голос Эхвара, — Лис перехитрил нас. Но знай, о король Железного дома, — обратился старик к деду, — ни тебе, ни твоему внуку не будет радости от того, что ты сделал. Так говорю я, Эхвар Черника от семени Безымянного.

Дед ничего не ответил. Эхвар повернулся к Альвиону.

— Благодарствую, танеште, — произнес он, низко поклонился юноше и опустился на свое место.

Все остальные тоже начали подниматься и кланяться Альвиону со словами «Благодарствую, танеште». Альвион посмотрел на деда, пытаясь понять, что происходит, но тот не сводил взгляда с Аффы.

Бузина встал последним, через силу переломился в поклоне и, не глядя на Альвиона, с отвращением выдавил «Благодарствую, танеште…».

— Конра, поднеси Аффе мою чашу с медом, горькое запить, — заботливо распорядился дед.

— Спасибо, что не в тисовом кубке… — проворчал Аффа, принимая у Конры чашу.

— Помолчи уже, — оборвал его дед. — А то еще поперхнешься.

На стоянку они вернулись ближе к закату. Там их ждал Асгон с молодыми охотниками: оказалось, они быстро нашли всех альвионовских подранков.

Люди познатнее и постарше устроились на отдых, а те, что попроще да помоложе, свежевали туши, солили и коптили вепрятину. Асгон мездрил шкуру убитого сыном кабана, соскребая остатки жира и мяса. Это была грязная работа, поэтому он отошел от стоянки в лес. Рядом Альвион мастерил для отца новое копье: срубив подходящее деревце, юноша принялся обрубать ветки, снимать кору и «выглаживать» новое ратовище мокрым песком и хвощом перед тем, как насадить на комель наконечник от сломанного.

— Шкуру выделаем в коврик, положим в моей комнате… нет, внизу, перед камином, — говорил Альвион за работой. — Жаль, кабанью голову придется оставить… Из верхних клыков, которые поменьше, можно сделать браслеты для мамы. А из больших — ожерелье: Конра говорит, вепрячьи клыки слишком хрупкие, чтобы делать из них рукояти для инструментов. Ну скажи, что кабан огромный!

— Огромный-огромный, я такого никогда не видел!

— Дед тоже говорит, что он такого никогда не видел. Когда мы обедали жареной кабанятиной наверху, в сосновом бору, один человек сказал, что я вылитый дед, когда ему было столько лет, сколько мне сейчас, — и лицом, и характером.

— В самом деле? Это многое объясняет, — усмехнулся Асгон.

— Что именно?

— Почему человек преклонных лет ведет себя, как… как ты, когда был маленький. Отправиться на огромного кабана сам-друг, всего с парой гончих, не дожидаясь остальных! Я так и не понял, чем ему помешал собственный оруженосец и зачем надо было подходить к раненому зверю с ножом, а не с рогатиной. Лис ведь опытный охотник! Не ожидал я от него такого… — и Асгон покачал головой.

— Не сердись на деда, — попросил Альвион. — Он из-за меня на пиру со старейшинами поссорился. Когда дед велел им благодарить меня за мясо, они не хотели: сказали, так нельзя, потому что я из Морского народа. Дед даже пообещал их проклясть за нарушение законов гостеприимства! А еще он назвал меня «выдрой сокровищ», представляешь? — и Альвион звонко рассмеялся.

— Старый Лис был готов проклясть старейшин? А старейшины не хотели благодарить удачливого охотника, отведав его добычу и разделив с ним трапезу? — удивился Асгон. — Это очень странно. Расскажи-ка мне с самого начала, что было на пиру.

Но не успел Альвион начать, как с поляны, где стояли шатры, донеслось приветствие незнакомого рога.

Выйдя к шатрам, отец и сын увидели посреди поляны высокого воина, на голову выше всех прочих людей из народа холмов. Руки и шею молодого человека тяготили массивные золотые обручи, черные волосы были заплетены по воинскому обычаю в косу, а на поясе висел меч длиной едва ли не с андамакиль. Вид у гостя был серьезный или даже мрачный.

Вышедшему навстречу деду меченосец поклонился хоть и уважительно, но не чересчур низко.

— Долгого здравия тебе, владыка Железного дома.

— Долгого здравия и тебе, Сета Верхочут! Добро пожаловать! — дед явно обрадовался гостю. — Отчего ты не пришел раньше, опоздал к ловитве? Твоя подмога была бы к нашей чести и чести нашего танеште.

И дед легонько подтолкнул вперед стоявшего рядом Альвиона.

— Вот, внучек, познакомься: Сета Верхочут из рода Гончаков, первый воин в нашем народе.

Альвион вежливо поклонился, молодой человек в ответ наклонил голову.

— Добро тебе, танеште. Добро и тебе, о король, — продолжал Сета, обращаясь к деду. — Меня привела не охота, а неволя. Уже три седмицы, как мой побратим Диам Язвец, сын Лейдана, ушел в горы на лов — и не вернулся. Я искал его, но не нашел ни живым, ни мертвым и потому пришел к тебе с просьбой: яви свою власть, верно скажи, что с ним сталось. Я знаю обычай.

Он достал из-под плаща сверток белой материи, бросил его на камень, и сверток развернулся в простую рубаху, длинную и широкую. Потом Сета махнул рукой, и из леса вышел человек, ведя за кольцо в носу большого черного быка. На рогах у быка лежал венок из тиса, усыпанный ярко-красными ягодами, словно каплями крови. Бык ударил по земле копытом размером с умбон щита, исподлобья оглядел собравшихся и нехорошо уставился на алую одежду Альвиона.

Дед прочистил горло.

— Будь по-твоему, Верхочут, — громко произнес он, — ради тебя и твоего побратима я устрою турий пир.

Он толкнул локтем в бок Конру, который стоял по другую руку от него и с восторгом глазел на Сету.

— Что стоишь, как огорошенный?

Спохватившись, оруженосец схватил рог и протрубил длинный незнакомый сигнал. Все, кто еще не вышел на поляну из шатров и из лесу взглянуть на Верхочута, стали собираться на голос рога.

Дед повернулся, чтобы идти, — и едва не ткнулся носом в грудь Асгону, который навис над ним, сузив глаза и сведя на переносице брови.

— Танеште? — вполголоса, но свирепо произнес он. — По какому праву ты называешь так моего сына?