Железный дом

Железный дом

Король-Лис и его внук отправились в путь, когда костер облачного заката рассыпался угольями и сумрак уже скрадывал вершины гор, только что пылавшие алым, словно маяки. Отправились не одни: вместе с ними пошли Асгон, Конра и еще несколько человек. Но дед сразу предупредил, что пересечь заповедную черту могут только они с Альвионом.

— И если кто из вас нарушит этот запрет, то ждет его гибель, — сказал король, когда они, поднявшись по пологому склону, поросшему вереском, оказались у подножья скал, которые в сумерках казались грозным воинством, выстроившимися в неприступную стену щитов.

Дед сделал Конре знак, и тот отдал Альвиону мешок на крепкой лямке, в котором лежали какие-то дрова или палки.

— Оставайтесь здесь до полуночи и сторожите, чтобы никто не пошел за нами следом, а после уходите обратно на стоянку, — приказал дед. — Мы вернемся с рассветом.

И, повернувшись спиной к спутникам, он двинулся к проходу между скалами, который темнел, словно дырка от выпавшего зуба.

— Пойдем, танеште, — окликнул король внука.

И Альвион, повесив мешок через плечо, вприпрыжку устремился за дедом вверх по склону.

Пройдя между двух утесов, которые стерегли узкий проход, путники оказались в каменном лесу, где скалы-столбы торчали так тесно, что иногда между ними нельзя было протиснуться. На этих скалах, обрывисто-неприступных, с острыми вершинами, не могла прижиться никакая зелень. Их голые стены, ровные, иногда — словно выведенные по прави́лу каменщика, сходились под углом, как грани, и Альвиону подумалось, что каждая скала похожа на трехгранный или четырехгранный наконечник, воткнутый в землю острием вверх.

— Эти скалы зовутся Великаньими Стрелами, — произнес дед, словно подслушав мысли внука. — Говорят, здесь в начале мира у горного великана перевернулся тул и все стрелы воткнулись в мягкую землю опереньем вниз. Великан понял, что стрелы негодные, и не стал их собирать.

Узкая тропка, по которой король вел внука, виляла и кружила, огибая непроходимо теснящиеся скалы, и скоро Альвион понял, что даже не может сказать, в какую сторону они идут. Он поднял взгляд на небо, но скалы смыкались вокруг него колодцем, и он не распознал, что за бледная звезда глянула на него с высоты, прежде чем ее затянуло облаками.

Однако на развилках дед уверенно выбирал, куда свернуть.

— Как ты узнаешь дорогу? — спросил Альвион. — Ты ее так хорошо помнишь?

Они как раз вышли на каменистый пятачок, с которого в разные стороны разбегалось несколько тропок. Дед ткнул Бодилом в скалу, и Альвион увидел, что на камне выцарапана небольшая стрела.

После этого Альвион сам стал примечать стрелы-указатели на перекрестках тропинок, тем более, что знаки становились все больше, как будто говорили «правильно идете!». Очередная стрела, глубоко выбитая в камне и поросшая темным мхом, прямо-таки лезла в глаза. Стрела указывала направо, но дед вместо этого повернул налево.

— Постой, ты куда! — воскликнул Альвион. — Нам же направо!

Дед усмехнулся.

— Хочешь пойти по стреле? Давай, попробуй.

Стрела указывала на темный проход, образованный накренившимися друг на друга исполинскими глыбами. Альвион, наклонив голову, ступил в темноту, сделал на ощупь с десяток шагов… и его нога вдруг провалилась в пустоту. Он вскрикнул от неожиданности, и тут дед, который шел за ним по пятам, изо всех сил дернул его за плащ назад, так что Альвион упал на камни на самом краю невидимого обрыва.

Только тут он расслышал негромкое гулкое бульканье: глубоко внизу, в невидимой теснине бежала вода.

— Зачем ты это сделал?! — набросился Альвион на деда.

— Чтобы ты как следует запомнил дорогу, — хладнокровно ответил тот. — Мой отец сделал то же самое, когда первый раз взял меня в Железный дом. И сказал, что так поступил с ним и его собственный отец.

Альвион, сердитый, встал и отряхнулся. Вернувшись к предательской стреле, дед и внук отправились в противоположную сторону.

Этот проход оказался прямым и без развилок, и к тому времени, когда он вывел путников к широкому ущелью, Альвион остыл.

Пологое дно ущелья было почти сухим, но по отметинам на стенах было заметно, что иногда здесь бушует настоящий поток. Альвион покрутил головой, выглядывая указатель.

— Обманная стрела была последней, — сказал дед. — Теперь нам долго подниматься по ущелью, никуда не сворачивая.

Хотя уже стемнело, между обрывов светлого камня можно было идти не оступаясь, огибая прятавшиеся между камней лужицы и перебираясь через струйки воды, которые иногда вбегали в ущелье из боковых ответвлений и над которыми уже начали ткаться белесые ленты тумана.

— Что тебе привиделось во сне нынче ночью? — вдруг спросил дед: теперь они с Альвионом шли бок о бок.

— Мне? Да вроде ничего.

— Что, прямо совсем ничего?

Альвион задумался, на ходу поплотнее закутываясь в плащ:

— Нет, что-то снилось, но я не помню что. Конра так в рог трубил, я думал, у меня сердце из груди выпрыгнет. Хотя подожди…

Он уставился на призрачную дымку.

— Точно! Мне приснилось, будто я стою в тумане.

— Что за туман? — поинтересовался дед. — Как сейчас?

Альвион задумался, а потом покачал головой:

— Нет, совсем другой. Даже не туман, а как будто стоишь в погожий день на вершине горы, которую накрыло облаком. Ничего не видать, но облако все светится, словно ты очутился внутри жемчужины. Очень здорово.

Дед хмыкнул.

— Неправильный твой туман, — сказал он. — Но это, верно, оттого, что ты наполовину из народа моря.

— Почему это мой туман неправильный? — с обидой спросил внук.

— Туман должен быть мглистым и беспросветным, — объяснил дед, — точь-в-точь как сумерки в бесснежном ноябре.

— Этот твой туман, он что, какой-то особенный? — удивился Альвион.

— Конечно! Это же завеса. Идешь сквозь туман — и рано или поздно выходишь к сумеречной долине, в которой горит множество костров. Тут-то и выкликаешь нужного человека: «Призываю тебя…»

Но на этих словах дед закашлялся, и они остановились переждать приступ.

Дед долго, надсадно кашлял, согнувшись, тяжело опираясь на свое копье и на плечо Альвиона.

— Вечно так от мозглости… да еще после турьего пира… — просипел он, когда, отдышавшись, с трудом выпрямился и выпустил плечо внука.

— Нам далеко еще? — спросил Альвион, глядя, как дед растирает грудь под плащом. — Может, передохнём?

Тот слабо кивнул, и они уселись на камни. Альвион достал из котомки съестное, а дед — флягу, и они перекусили кабанятиной с хлебом и элем, пока вокруг них извивались бесплотные щупальца туманы.

Подкрепившись, дед приободрился.

— Но главное, что ты все-таки вступил в завесу… — сказал он, убирая на место пустую флягу. — Говорил я Аффе-бузинноголовому, что все у тебя будет в порядке с дорогой в Железный дом. С турьим пиром тоже повезло: не предрек ли я, что найдется, кому держать твою руку? А уж как с Язвецом кости удачно легли!

— В каком смысле… — начал Альвион, но дед уже поднялся.

— Пойдем, — сказал он, накидывая на голову капюшон. — Уже меньше половины дороги осталось.

Теперь они брели по пояс в тумане, и дед нащупывал путь копьем.

— Раньше я жалел, что твоя мать не вышла за Аффу Бузину, но теперь думаю, что это к лучшему: зятем он бы у меня всю кровь выпил, — сказал дед, — После вчерашнего Аффа никогда не станет тебе другом, но и хлопот он больше не доставит.

Они достигли места, где ущелье делалось узким, словно его сдавили скалы.

— Ты имеешь в виду, что теперь на моей стороне будет Сета? — заинтересовался Альвион, но дед отмахнулся:

— Так, погоди, с этого горла надо отсчитать пятьдесят шагов. Не отвлекай меня, не то я собьюсь со счета и придется возвращаться.

Пока он считал себе под нос шаги, Альвион смотрел по сторонам. Но здесь было уже совсем темно, и сквозь мрак еле проглядывали уступы крутых утесов, которые вздымались куда выше, чем Стрелы Великана: могучие ели, чьи силуэты чернели на их вершинах, казались щетиной на кабаньем загривке. Под ногами хрустели шишки и сухие ветви.

— Сорок девять… пятьдесят… — бормотал дед. — А, вот и Кремень.

Сквозь сумрак Альвион разглядел слева еще более густую и темную тень: в ущелье выдавалась небольшая черная скала. Дед, сделав несколько шагов, исчез, да так ловко, что внуку показалось, будто тот нырнул в камень. Однако, присмотревшись, Альвион увидел, что за черной скалой, между ней и обрывом, есть узкая щель.

Протиснувшись в нее, юноша оказался в неширокой расселине: раскинув руки, можно было дотронуться до обеих стен. Они были такие высокие, что их верха было не разглядеть, и такие ровные и крутые, словно гору в этом месте разрубили, как ком земли лопатой.

— Наконец-то мы в Разрубе, — сказал довольный дед. — Отсюда до Железного дома ходу всего ничего.

Они тронулись вверх по некрутому подъему. Под ногами хлюпало, но не слышалось никакого журчания.

— Ты имел в виду, что раз Сета будет на моей стороне, то мне нечего бояться Аффы? — спросил Альв.

— Я имел в виду, что Сета теперь будет мстить за побратима и разлучит с плечами немало голов рода Бузины, — отвечал дед. — С мечом он смертоносен, никому из воинов Бузины даже близко с ним не сравниться. Глядишь, и самого Аффу прикончит…

Альвион споткнулся и едва не упал.

— Ты… так ты подставил Аффу! — воскликнул он. — Ты облыжно обвинил род Бузины в убийстве Диама, чтобы натравить на них Сету! Чтобы наказать Аффу его руками!

Дед обернулся с изумленным видом.

— Чего?

— Зря отец думает, будто ты пожалел Сету! — бушевал Альвион. — Я ведь не рассказывал ему, что Аффа на кабаньем пиру говорил против тебя!

Он умолк, тяжело дыша, — и тут же хлопнул себя по лбу.

— Ну да, точно: если бы ты просто пожалел Сету, ты бы сказал, что Диам погиб под лавиной, и все! — Альвион устремил на деда палец: — Ты обманщик! Ты злодей и обманщик!

Король оторопело уставился на внука.

— Я обманщик? С чего ты взял? С того, что я имена этих людей не назвал? Так издали ничего, кроме ихних черных шапок, было не видать. Диам погиб возле Рогатой Лошади, это охотничьи угодья Язвецов, и людям Бузины там делать совершенно нечего! Наверняка Диам застал их за беззаконной охотой, и они поссорились. И люди Бузины испугались, что если их делишки выплывут на свет, то Аффа им первый по маковке настучит, а остальные добавят. Но то ли они не знали, кто Диам такой, то ли понадеялись, что Сета не станет затевать из-за него турий пир, то ли подумали, что если спустить на Диама лавину, то я не узнаю, что это душегубство. Но они ошиблись.

Альвион смотрел на деда в полной растерянности. А тот добавил:

— Кстати, когда станешь королем, скажи Сете: дескать, дед явился мне в верном сне и открыл, что Диам лежит под Рогатой Лошадью. Глядишь, в теплое лето удастся найти останки. Тогда Сета будет тебе не просто поборником, а другом до самого скончания дней. Я нарочно не стал ему говорить, оставил тебе.

— И ты мне после этого рассказываешь, что ты не обманщик?! — снова полыхнул Альвион.

— Так это же чистая правда, про Диама-то! — дед аж руками развел. — И вообще: за кого ты меня держишь: за дурачка полоумного или за старого хрыча, который не боится обманывать про турий пир, потому что выжил из последнего ума?

— Страшно, что веред вскочит, да? — язвительно спросил Альвион.

Дед наклонился к внуку.

— Ты лучше умом раскинь, — и он легонько постучал Альвиону пальцем по лбу. — Вот, скажем, я солгал, что Диама похоронило под лавиной, а через неделю или через год его останки найдут в каком-нибудь орочьем логове… Как, по-твоему, много веры после этого будет королевскому суду и королевскому слову?

Альвион опешил.

— Или ты думаешь, это был мой первый турий пир? — продолжал дед. — Первый раз я пил бычачью кровь, когда мне и двадцати не было. И никогда не случалось так, чтобы мои слова оборачивались ложью! А вот чтобы убийцы тут же признавались в душегубстве и где они зарыли труп — такое бывало. Потому и говорится в народе холмов: «Нет короля без дороги в Железный дом». Я один раз даже отравителя раскрыл — это тебе не мух решетом ловить!

Дед гордо выпрямился и посмотрел на огорошенного внука сверху вниз:

— Вот если бы ты сказал, что я тайно устроил убийство Диама, ища связать обязательствами его побратима Сету, это и то было бы умнее!

Дед повернулся идти дальше, но остановился после второго шага.

— Смотри-ка, а мы уже пришли… — пробормотал он.

Альвион перевел взгляд и увидел, что впереди, чуть выше по ущелью темнеет большое неровное вытянутое в длину пятно: как будто понизу стены отсырела или обвалилась штукатурка.

— Давай мешок, — сказал дед.

Альвион отдал деду мешок, не отрывая глаз от стены. Защелкало кресало. При вспышках искр стена на мгновение делалась светлее, а пятно — темнее, и Альвион увидел, что на самом деле это вход в пещеру. И что арка достаточно высока, чтобы он в самой верхней точке не задел камень головой.

С шипением загорелся факел, озаряя Разруб неровным алым светом.

— Держи.

Альвион, не глядя, взял факел, который сунул ему дед, и, как завороженный, начал подниматься к зияющему устью. Факел то испускал клубы густого смолистого дыма, то вспыхивал ярче — и чем ярче был свет, тем ближе казались стены расселины. Но темнота провала оставалась непроницаемой, словно завеса черного бархата.

Альв остановился перед входом, глядя на тонкие струйки воды, которые, сбегая с верха арки, сверкали при свете факела, точно пронизи алых самоцветов.

Свет сделался ярче, и Альвион ощутил тепло второго факела.

— Дед… — вдруг произнес он, словно человек, погруженный в глубокую задумчивость.

— Что?

— Я вспомнил, что еще я видел во сне...

— И что же?

— Как будто я иду вверх по горному ручью, по лощине…

— По этой?

— Нет-нет! День, солнце, буки вокруг… Камни затянуты зеленым мхом, как ковром, над ним качаются камнеломки: белые, розовые. И талая вода в ручье пенится и голубеет глазком. А впереди — зев пещеры…

— Этой?

— Н-нет… — Альвион встряхнул головой и повторил более уверенно: — Нет. Хотя там тоже с козырька над входом лилась вода, но сплошным потоком, как в половодье.

— Верные сны бывают странные, — сказал дед. — Вроде и мне что-то такое снилось по молодости… только это неважно.

— Нет же, это очень важно, говорю тебе!

— Мы уже пришли в Железный дом. Нечего мешкать, ночь к закату не клонится.

И дед, пройдя между струйками воды, вступил во мрак пещеры.

Вслед за дедом Альвион осторожно пронес между водяными струями свой факел, свет которого выхватил из мрака несколько полупрозрачно-белесых желобчатых столпов: натеки соединяли пол с потолком, словно опоры, поддерживающие просевшую кровлю.

Здесь было сыро, и иногда слышалось унылое «кап». Дыхание Альвиона клубилось облачками пара, от пещерного холода по юноше пробежала дрожь.

Дед поставил Бодило к стене — с таким видом, как будто пришел к себе домой, — и повел внука вглубь пещеры вверх по просторному, но извилистому проходу, по низким ступеням, вырубленным в неровном полу.

Здесь и стены были неровными, и на выступах или в нишах стояли звериные черепа: медвежьи, волчьи, кабаньи, еще каких-то животных, неизвестных Альвиону. Иные черепа были старые, потемневшие, наполовину рассыпавшиеся, иные — поновее, с золотым кольцом, надетым на клык, или с кинжалом, вложенным в зубастую пасть. Около них дед останавливался, поджигал от своего факела короткий обрезок свечи и ставил его внутрь черепа, постепенно наполняя пещеру трепещущими огнистыми отблесками.

Постепенно проход сузился в подобие коридора, а потолок временами терялся во тьме между трубчатыми скоплениями капельников: они были точь-в-точь наледи, украшенные гирляндами сосулек, какие зимой висят на карнизах крыш и водосточных трубах. В довершение сходства на кончиках пещерных «сосулек» посверкивали, словно искры, капли воды.

— Познакомься с первым стражем Железного дома, — сказал дед, пропуская Альвиона вперед.

Тот, сделав еще шаг, ахнул и попятился: на него дырами глазниц уставился скелет. Облаченный в кольчугу и шлем мертвый воин возвышался над живыми, сложив костлявые руки на яблоке стоящего на острие меча.

— Ч-что это?! — прошептал Альвион.

— Никогда не слышал, что сокровища королей-чародеев стерегут мертвецы? — спросил дед, явно довольный произведенным впечатлением.

Он повернулся к скелету:

— Спасибо за службу, страж!

Проход здесь изгибался, и страж, стоявший лицом к ступенчатому проходу, спиной опирался о стену. Юноша опасливо поднялся на следующую ступеньку, чтобы рассмотреть мертвеца, — и охнул, когда его обоняния коснулся смрад тления. Не сильный и не острый, а как бы застойный, но притом неотступный, он нахально забирался в рот и в нос, словно ядовитый слизняк или многоножка-мухоловка.

Альвион поднял факел повыше, чтобы его чад перебивал зловоние, и разглядел, что мертвец был не скелетом, а покойником, который еще не успел превратиться в скелет: к желтым костям льнули, словно плесень, клочки кожи, из-под потемневшего шлема с наносьем в виде листа папоротника на проржавевшую кольчугу падали грязно-серые космы, а глазницы… глазницы не были пустыми, но Альвион не смог заставить себя заглянуть в них.

Вместо этого он опустил взгляд на сложенные на мече руки мертвеца. Позеленевшее медное кольцо окрасило зеленью костяшку.

— Кто был этот человек? — спросил юноша, отводя взор от страшных ногтей мертвеца: пожелтевших, искривившихся и ссохшихся в подобие когтей.

— Воин из рода Орляка, который пришел сюда, чтобы похитить сокровища Железного дома. И поплатился за это.

Король поставил горящую свечу прямо на кисти стража, и Альвион осознал, что мертвец, от маковки шлема до острия источенного ржой меча, весь покрыт как бы неровным слоем льда, на котором искрами плясали отражения огней.

С увешанного каменными «сосульками» свода сорвалась капля воды. Она побежала по предплечью стража, оставляя за собой блестящую, как слюда, дорожку, и Альвион понял, что это натек за долгие годы одел мертвеца стеклянистым саваном.

— Куна, мой прапрадед, нашел труп в следующей пещере, — дед указал факелом на проход, который, изгибаясь, исчезал в темноте. — И Куна добавил покойника к стражам Железного дома, чтобы тот вечно охранял сокровища, которые хотел похитить

Альвион перевел взгляд с мертвеца на уводивший за стену проход и нахмурился:

— Так он здесь не один?

— Нет.

Альвион снова оглядел стража — на сей раз ища следы, оставленные оружием. Но видимые кости были невредимы, шлем казался целым, а прорехи на ржавой кольчуге не выглядели следами ударов.

— Отчего умер этот воин?

Дед усмехнулся.

— Этот воин — ответ на загадку «Кто убил себя сам, не наложив на себя руки?»

И пояснил, глядя в недоуменные глаза внука:

— Он умер от страха.

Альвион снова взглянул на темный проход.

— Но чего же он испугался?

Дед снова усмехнулся.

— Того, что увидел в следующей пещере.

Альвион поднялся еще на несколько ступенек и остановился: с другой стороны выступа, у которого стоял остекленевший страж, обнаружилось отверстие, похожее на широкую трещину или неровную брешь. Здесь низкий свод пещеры покрывали разводы копоти: должно быть, Альвион не первый стоял здесь, гадая, что таится во мраке.

— Это священное место твоего рода, твоих предков, королей-чародеев, — произнес дед. — Ты пришел в Железный дом по праву, и тебе здесь ничего не грозит.

Альвион, сделав еще шажок к зияющему отверстию, сторожко наклонил голову — и вздрогнул, расслышав сквозь треск факела странные негромкие звуки: перестук, пощелкивание, клацанье… Альвион чувствовал, что во мраке пещере нет ничего живого, но что же тогда издавало эти звуки? И что могло так напугать взрослого мужчину, воина, что он умер от страха? Волоски на руках встали дыбом, а по спине побежали мурашки.

— Если не хочешь идти дальше, возвращайся, — снова заговорил дед. — Тем более что ты не хочешь быть королем. Дорогу, я думаю, ты запомнил. Я никому не скажу, клянусь семерыми моими предками.

— И что, кто-то когда-то повернул назад? — запальчиво спросил Альвион.

— Бывало. Чтобы стать королем Железного дома, недостаточно быть потомком Безымянного, пусть даже рыжим и голубоглазым, добычливым охотником и доблестным воином.

— Так ты привел меня сюда не за сокровищами, а чтобы испытать! — сердито воскликнул Альвион.

Король пожал плечами:

— Я же не мог сразу сказать, что тебя ждет испытание, верно? А сокровища… они твои, если ты выдержишь искус.

Во мраке пещеры что-то звякнуло, и Альвион опять вздрогнул.

— Мне не нужны сокровища и я не хочу быть королем, но я пойду вперед, — произнес он сквозь зубы и сделал шаг в пролом.

Альвион был твердо намерен, что бы ни случилось, не издать ни звука, но вскрикнул сквозь стиснутые зубы, шарахнулся, споткнулся и упал, выронив факел.

Но факел продолжал гореть, и он в ужасе пополз прочь, спиной вперед, пока не уперся в стену, не имея сил оторвать взгляда от огромного трехголового чудовища, в чьих глазницах полыхало пламя Железной преисподней и чьи костлявые ручищи нависли над юношей, алчно помавая пальцами.

— Штаны не намочил? — сквозь звон в ушах донесся до Альвион голос деда.

— Нет, — юноша с трудом вытолкнул сквозь зубы это короткое слово.

Он тяжело дышал, и сердце колотилось в груди, как сумасшедшее.

— Значит, я не ошибся в тебе, — невозмутимо произнес дед. — Потому что любой твой ровесник, кого я знаю, штаны бы уж точно намочил.

Он поднял с каменного пола факел внука и приблизился к огромному трехголовому скелету. Алые огни в провалах глазниц вспыхнули лютой злобой, заплясали двойные тени ребер и огромных рук, и Альвион, вжавшись в стену, со свистом втянул воздух сквозь зубы.

Сквозняк наклонил пламя обоих факелов, и Альвион совершенно четко увидел, как шевельнулись над головой деда костяные руки тролля, как хищно задергались, постукивая и пощелкивая, белые костяшки.

— Дед… — только и мог прошептать юноша пересохшими губами.

Король поднял факелы выше, и Альвион услышал звяканье и увидел, что костяные руки прикованы цепями к потолку пещеры за локти, запястья и средние пальцы: как бы тролль ни тянул к деду загребущие костяные длани, он не мог его схватить.

Король обернулся, и Альвион увидел, что тот улыбается.

— Познакомься со вторым стражем сокровищ, внучек, — сказал дед.

И продолжал, обращаясь к скелету:

— А ты, хорг, познакомься с будущим королем-чародеем и владыкой Железного дома.

И только тут с глаз Альвиона спала пелена.

Руки тролля не были прикованы к потолку пещеры, они висели на цепях, чуть покачиваясь в потоке воздуха, который перебирал более легкие костяшки, постукивая ими друг о друга. Лишь сейчас Альвион заметил, что костяшки скреплены железными звеньями, как нанизанные на одно кольцо ключи. Он перевел взгляд на череп и увидел, что зловещее пламя, полыхающее в провалах мертвых глазниц, — это отражение огня факелов на гранях алых кристаллов.

Альвион поднялся, стараясь не показать, что ноги у него ватные и дрожат. Он забрал у деда свой факел и подошел к скелету.

Толстокостные ноги были короткие и кривые, широко расставленные, чтобы выдерживать тяжесть широкого таза, грудной клетки, похожей на огромную бочку, и трех голов. Головы сами по себе были невелики, со средних размеров котел, но кости черепа были толщиной едва ли не в дюйм, и было непонятно, как единственный позвоночник выдерживает такую тяжесть.

Присмотревшись, Альвион понял, что таз не опирается на ноги, а поставлен, как кастрюля, на каменный выступ. Кости скелета либо соединялись друг с другом железными штырями и кольцами, либо крепились железными петлями к каменной стене. А тяжелые черепа затылком уходили в специально выдолбленную в стене нишу, как будто наполовину лежали на полке.

Но что самое удивительное, скелет оказался не костяным, а каменным! Альвион, не веря своим глазам, сначала постучал, а потом и поскреб ногтем по бедренной кости и нижнему ребру, чтобы убедиться в этом. Каждая косточка была выточена из твердого белого камня с удивительным мастерством и поразительным знанием дела: все бороздки и ямки располагались там, где им следовало быть. И даже надколотая головка бедренной кости выглядела на сломе, как ей полагается: ноздреватой, словно губка.

Но, приглядевшись к просверленным к каменных костях отверстиям, Альвион впал в недоумение: дырки тоже выглядели так, как будто их провертели в настоящей кости, а не в камне. Зачем столько возни?! И тут до него дошло.

Он обернулся к деду:

— Так это все-таки настоящий тролль?! Только окаменевший?

Дед с довольным видом кивнул:

— Верно.

— Но как же так? Если тролль после смерти превращается в камень, то это должен быть цельный каменный тролль, а не скелет тролля!

— А вот тут ты ошибаешься.

Сунув Альвиону свой факел, дед сбросил с плеч мешок.

— На самом деле, тролль не превращается в камень после смерти, — продолжал он, шаря в мешке. — Тролль превращается в камень на солнце. Чуешь разницу?

— Н-нет…

Дед вздохнул. И вытащил из мешка самую неожиданную на свете вещь — пучок связанных вместе перьев.

— Танег Летний Горностай устроил так, чтобы хорга — трехголового тролля — убили ночью. Труп разрубили на куски и спрятали в пещеру еще до того, как взошло солнце. А потом несколько дней ночами вырезали и отваривали кости, чтобы с них сошло все мясо…

Дед ловко вскарабкался по каменным ребрам тролля, для устойчивости обнял среднюю шею за окаменевшие позвонки и принялся обметать перьевым веничком пыль со сростка алых кристаллов, гнездившегося в черном провале глазницы.

— Затем в костях провертели дырки и оставили их на открытом месте. И, когда на кости упали солнечные лучи, они превратились в камень, как и хотел Летний Горностай, — рассказывал дед, домовито обихаживая остальные троллиные зеницы. — Цельного каменного хорга они от Грам-горы все равно бы не дотащили.

— А кто такой Летний Горностай? — спросил Альвион, отводя взгляд: глазищи хорга теперь горели еще свирепей, и, даже зная секрет, смотреть на них было жутко.

Дед, слезши с тролля, повернулся к внуку:

— Тебе мать что, вообще ничего не рассказывала про народ холмов, про твоих предков?!

— Она рассказывала про сидов, которые оборачиваются в чудесных птиц, про их серебристых псов с красными уша…

— Женщины! — дед махнул рукой. — Твоя мать и в девицах такая была: вынь да положь ей златовласого сида в мужья! Допросилась…

Дед забрал у Альвиона факел и повел его дальше.

— Танег по прозвищу Летний Горностай — великий король, потомок Безымянного и твой предок по прямой мужской линии, — ворчливо объяснил он.

За стеной, к которой был прикован скелет хорга, начинался узкий проход, буквально прорубленный в лесу полупрозрачных, желтоватых и белесых колонн, капельников и торчащих из каменного пола наростов самого причудливого вида.

— Понятно… А почему у Безымянного такое странное имя?

— Еще младенцем его нашли в зверином логове охотники и взяли с собой, потому что ни у кого не видели таких ярко-рыжих волос, как у него. Иные говорят, что Безымянный был лишь наполовину человек, а наполовину — лис.

— А эту пещеру, Железный дом, тоже Безымянный нашел?

— Нет, ты что! Безымянный жил за Мглистыми горами, на южных равнинах, там и умер. Эту пещеру нашел его внук Гидда Древлий, который привел наш народ сюда, на север Мглистых гор.

Вход в следующую пещеру караулил еще один скелет, совсем ветхий: скорее, груда костей с водруженным сверху черепом. Череп походил на человеческий, но из его рта, оскаленного, словно в издевательской ухмылке, торчали клыки. Альвион не стал ничего спрашивать у деда.

Миновав последнего стража, король и его внук оказались в небольшом гроте, посреди которого на камне стоял сундук с откинутой крышкой. Альвион подошел поближе. Сундук, длиной с локоть, был полон до краев, и из-под полупрозрачного натека тускло поблескивали монеты: медные, серебряные и несколько золотых. Юноша, протянув руку, сломал тонкую корку и взял несколько монет. На ощупь они оказались неприятно холодными и влажными. Альвион бросил их обратно и вытер ладонь об одежду.

— Разочарован? — спросил дед.

Альвион вскинул подбородок

— Я шел сюда не за сокровищами, — гордо ответил он. — Я хотел увидеть Железный дом — и увидел.

— Еще нет, — сказал дед, — еще нет.

Пройдя вдоль стены, он остановился за сундуком.

— Эта мелочь — для тех, кто не устрашится придти сюда: пусть получат награду за дерзновение. Но с тех пор как Летний Горностай поставил своего стража, такого не случалось.

Дед ногой откатил лежавший у стены камень, за которым обнаружилось небольшое отверстие. Дед сунул в него ногу, на что-то надавил, и Альвион вздрогнул от громкого скрежета: как будто пришел в движение ржавый рычаг.

В задней стене вдруг возникли две трещины — словно обращенные друг к другу два тоненьких лунных серпика, но не серебристые, а черные. Под рокот потревоженного камня они делались все шире и шире — точь-в-точь как растущая луна, — и Альвион понял, что это открывается, поворачиваясь вокруг вертикальной оси, круглая каменная дверь

— Вот теперь мы совсем пришли, — сказал дед, когда бессветые полумесяцы превратились в два полукруга. — Только подожди чуток, я огонь зажгу.

Он прошел в черное полулунье, и Альвион смотрел, как он расставляет вокруг себя зажженные свечи. Потом дед повесил факел на стену, за что-то потянул обеими руками — и снова раздался пронзительный визг металла. Альвион подошел ко входу и заглянул внутрь.

Свечи поднимались рывками, раскачиваясь, и Альвион увидел, что они укреплены на черепе оленя: на морде, на темени, в основании отростков рогов. Рога были удивительно огромные и разветвленные, и в кружении теней Альвиону показалось, что на каждом не меньше двух десятков отростков. Череп короля-оленя со скрипом и скрежетом возносился все выше и выше: он был опутан цепью, видимо, перекинутой через невидимый крюк или блок. Когда череп остановился и дед закрепил цепь за вбитый в трещину крюк, свет трепещущих огоньков все еще не достигал потолка. Но в пещере теперь было светло.

— Заходи, — позвал дед, и Альвион повиновался.

И ахнул, ступив в сокровищницу.

Пещера была круглой, шагов в пятнадцать. И почти весь ее пол был даже не заставлен, а завален, загроможден рассевшимися сундуками и бочонками, треснувшими горшками, лопнувшими мешками, разваливающимися корзинами и гниющими лыковыми коробами. Все они были до краев наполнены самоцветами, золотом и серебром, драгоценными уборами и сосудами: браслетами, чашами, кольцами, ожерельями, блюдами, пряжками, подвесками, цепями, кубками, венцами, поясами, кувшинами… грудами сокровищ, что переливались и искрились в свете свечей и факелов.

— Ты думал, народ холмов беден, раз у него нет ни каменных дворцов, ни домов, которые плавают по воде? — Альвион вздрогнул, когда на его плечо легла рука деда. — Думал, Старому Лису нечем похвастаться, если нет у него ни резного трона, ни серебряного жезла?

— Откуда это все взялось? — прошептал пораженный Альвион.

Дед зачерпнул пригоршню небольших, с ноготь, золотых самородков из раздавшейся под их тяжестью корзины.

— Во времена великих карловых сокровищниц народ холмов водил дружбу с Двалином и Фарином, владыками Красной долины: те щедро одаривали нас, и не одной только медью. Говорят, тогда детишки в нашем народе играли такими самородками, как галькой…

Дед повернул руку, и самородки со стуком, словно горошины, посыпались обратно в корзину.

— Издревле, с тех пор как наш народ пришел в эти земли, мы держали самые проходные перевалы на севере Мглистых гор, и всякий, кто желал пройти на запад или на восток, должен был платить выкуп, если не хотел расстаться с жизнью. После гибели Северного края, когда из-за Синих гор хлынули люди, сиды, орки, карлы… все, кто хотел уйти дальше на восток или поселиться в Мглистых горах, платили народу холмов за право пройти по его владениям. А у беженцев из Железной Преисподни было с собой множество награбленных за века сокровищ… Вот, погляди.

Дед наклонился, взял из груды сокровищ и подал внуку какой-то предмет, на котором переливались самоцветы. Альвион покрутил его в руках: больше всего это походило на выпуклую, размером с кулак, стальную накладку или бляшку, прочно прикрепленную к покрытой стальной пластиной доске — а потом грубо вырубленную мощными ударами секиры. Потому что в бляшку были вставлены драгоценные камни, каждый едва ли не с человеческий глаз. Когда-то их было семь, но уцелели только четыре: рубин, аметист, сапфир и изумруд.

— Что это, дед?

— Я тоже очень удивился, когда понял.

— Так что же?

— Навершье щита.

— Не может быть! — воскликнул Альвион, уже понимая, что дед прав.

Сквозь сеть шрамов, оставленных ударами по щиту, между темными пятнами — кровь? гарь? — кое-где проглядывала, как небо сквозь грозовые тучи, голубая краска. А драгоценные камни навершия, должно быть, изображали радугу…

Но пурпур аметиста, синева сапфира и зелень изумруда как будто померкли: одни их грани отражали огонь свечей и факелов и блеск сокровищ, а другие оставались темными, словно хранили в себе тьму пещеры — так лед, запасенный на лето в леднике, хранит зимний холод. Как будто в ночи сверкают в огненном зареве оружие и доспехи… Лишь рубин, не утратив ярости, рдел, словно пылающий уголь или кровавая рана.

За спиной у Альвиона вдруг громко затрещал и зачадил факел, будя еле слышное эхо в грудах металла, и юноше показалось, что это рев всепожирающего пламени и звон оружия — только далекие, призрачные, еле уловимые… а запах гари словно память о великом пожаре.

— Велика победа нолдоли… — прошептал он и медленно положил изувеченный щит обратно.

— Все, что есть в этой пещере, однажды будет твоим, — сказал дед. — А пока выбирай, что тебе больше по душе.

Альвион поднял взгляд и увидел, что напротив него сидит, привалившись спиной к стене, небольшой скелет в стальной кольчуге и шлеме. На коленях у него лежала секира, и, хотя металл потускнел, на нем не было заметно ржавчины. На грудь мертвеца свешивалась длинная борода, поседевшая от пыли.

— Это карла?

— Да. Он здесь не один.

Альвион обвел взглядом сокровищницу и увидел еще несколько скелетов, сидящих вдоль стены по кругу, на некотором расстоянии друг от друга.

— Они тоже пытались ограбить Железный дом?

— Нет, что ты! Их нанял Феахла, внук Гидды, чтобы они сделали из потаенной пещеры сокровищницу, достойную королей-чародеев. Но Феахла не хотел, чтобы кто-то еще знал тайну его сокровищ. И на праздничном пиру Феахла поднес карлам мед в чашах, вырезанных из ядовитой древесины тиса. А когда карлы умерли, он оставил их здесь…

Альвион понял, что медленно идет вдоль стены пещеры, переступая через ноги мертвецов, глядя на ножи и кинжалы, воткнутые в трещины камня или свисающие с крюков, на прислоненные к стене мечи, копья и секиры. Он протянул было руку к усыпанной самоцветами рукояти длинного меча, как его взгляд упал на стену напротив входа.

Она была бы пустой, если бы не единственный висящий на ней нож, или кинжал длиной в пол-локтя. У него не было ножен, и его обоюдоострый листовидный клинок был одновременно неровным, словно его вырубили из камня, и полупрозрачным, как темное стекло.

Альвион никогда не видел ничего подобного. Он протянул руку и снял нож с костяного крюка, на котором тот висел на кожаной петле.

— Я беру этот нож, — услышал Альвион свой голос, и роговая рукоять, изогнутая, чуть шероховатая, но прочная, не тронутая распадом, сама легла ему в ладонь обратным хватом, острием вниз, словно соскучилась по человеческой руке.

Дед громко рассмеялся, и его голос снова разбудил эхо в груде металла.

— Кровь берет свое! Ты выбрал не дань, не дар, не взятое у врага оружие, но королевский нож, нож, которым твои предки владели испокон веков!

И он опять рассмеялся.

Альвион поднес к глазам нож, разглядывая необычный клинок, который и в самом деле был вырезан из темного полупрозрачного камня. Потом взглянул сквозь клинок на свет: он просвечивал красным, а в полулунках-щербинах виднелась какая-то грязь, похожая на ржавчину.

— Это кровь? — спросил Альвион.

— Что же еще? Обсидиан старше стали, старше железа — ему ли бояться крови?

Этот клинок был слишком драгоценным, чтобы его касалась кровь неразумных тварей, но камень был слишком хрупким, чтобы пользоваться ножом в бою: Альвион чувствовал это, словно обсидиановый кинжал был частью его руки.

— Зачем же он нужен?

— Добывать соленое вино.

— Соленое вино? Как в песне о Безымянном?

— Верно.

— Сета не знал, что такое соленое вино… — пробормотал Альвион, осторожно ведя пальцем по неровному, но острому лезвию.

Дед махнул рукой.

— Откуда Верхочуту знать… Это в старину нельзя было стать воином, не добыв и не отведав соленого вина. Еще во времена Летнего Горностая для турьего пира резали не только быка и пили не только бычью кровь.

— А что… — начал Альвион, но сделал неосторожное движение, и скол обсидиана, острее бритвы, с легкостью прорезал кожу.

Юноша замер, глядя на бисеринку крови в лунке-щербине.

— Соленое вино — это человечья кровь? Они пили человечью кровь, как ты пил бычью? — Альвион с ужасом и отвращением уставился на обсидиановый кинжал в своей руке: — Этим ножом перерезали горло, чтобы пить человеческую кровь?!

— Да, — ответил дед. — Небольшое это удовольствие, человеческая кровь. Даже по сравнению с бычачьей.

Альвион перевел взгляд на деда.

— Ты тоже пробовал ее? Ты добывал… соленое вино?

Тот кивнул.

— Но зачем? — воскликнул Альвион. — Если это не нужно для турьего пира?!

— Иногда приходится это делать. В крайнем случае. Когда больше ничего не помогает. Как бывает необходимо отрезать гниющую руку или ногу, чтобы спасти человеку жизнь.

Дед говорил очень спокойно и очень серьезно, и Альвион опустил руку с ножом.

— Как же так? — спросил он. — Я не понимаю.

— Если тяжелый недород несколько лет подряд, или у овец целыми отарами отгнивают копыта… Или если случается моровая язва — которая уносит не одного-двух из дюжины, а целые деревни и роды… так вот, тогда надлежит принести двуногую жертву.

Альвион в ужасе помотал головой. Дед вздохнул.

— Это королевский долг. Такой же, как творить суд и обречь преступника на казнь. Быть королем, внучек, — это делать не только то, что хочется, но и то, что надо. Думаешь, мне нравится спать в октябре на голой земле под сырой бычачьей шкурой? Я мог бы отказать Сете в его просьбе, и никто не упрекнул бы меня, старого человека. Но я хочу, чтобы после меня народ холмов жил в мире, а для этого надо, чтобы у него был сильный король, который пресекал бы дрязги и распри между родами и старейшинами. А чтобы ты, наполовину чужак, стал сильным королем, тебе нужна верность первого воина.

— Но почему я? — воскликнул Альвион в расстройстве. — Почему на мне свет клин сошелся? Почему ты не мог выбрать наследником какого-нибудь родича из народа холмов? Хоть того же Сету? Просто из упрямства, хочешь, чтобы королем непременно был твой внук?

Дед покачал головой.

— Вовсе нет. Помнишь песню о Безымянном? Прародитель же не просто так заповедал, чтобы королем был тот, кто больше всего на него похож. Ведь только тот, у кого волосы рыжие, а глаза — голубые, кто хитроумен и отважен, горяч и своеволен, доблестный воин и сильный зверолов — только тот сможет унаследовать самые главные из даров Безымянного. Это проверено, много раз. Экхар Черника — старший брат моего отца, умница и знаток законов. И дед больше любил старшего сына и хотел передать власть ему. Но волосы Экхара были черными, как уголь, и, как дед ни бился, Экхар ни разу не смог увидеть и края завесы — в которую ты ступил прошлой ночью, даже не отведав бычачьей крови. Последнюю надежду дед возлагал на Железный дом. Он привел сюда Экхара, но тот, дойдя до стража Куны и узнав его историю, отказался идти дальше. И деду ничего не оставалось, кроме как провозгласил танеште моего отца, чуть ли не против своей воли.

— Так Экхар — твой дядя? — спросил Альвион.

Дед кивнул.

— Вот видишь? — продолжал он. — Для меня важно, что ты мой внук, моя плоть и кровь. Но куда важнее то, что кровь Безымянного бежит в тебе, как полноводная река, и что его дары будут отмерены тебе полной мерой. Уже отмерены, только еще не явлены.

Альвион снова взглянул на нож в своей руке.

— Безымянный тоже… добывал соленое вино и приносил двуногую жертву?

— Как же без этого? И в его времена жертвы Великому были куда обильнее и приносить их надо было куда чаще, чем сейчас.

— Великому?

— Да. Принося двуногую жертву, надо сказать такие слова: «Ты наш господин, тебе одному мы служим, ты великий, и мы твои». И попросить, о чем надо. Все, ничего сложного.

Альвион нахмурился.

— Кто такой этот Великий?

Вдруг громко затрещал, разбрызгивая искры, один из факелов. Затрещал и погас, наполнив сокровищницу черным вонючим дымом, в котором огонь второго факела и огоньки свечей казались бессильными тусклыми призраками. Дед хрипло закашлялся, замахал рукой, разгоняя дым.

— Кто этот Великий? — повторил Альвион, когда черная туча ушла вверх, и они остались стоять в полумраке.

— Когда твоя мать была маленькой девочкой, — заговорил дед, словно не слышал слов внука, — в нашей земле случилось моровое поветрие. Умерли мать и оба брата Гвен. А сама Гвен лежала в горячке. Я отправился сюда, чтобы принести двуногую жертву, не зная, застану ли по возвращении дочь живой. Но она выжила. И мор скоро прекратился. Великий дорого берет за свою помощь. Но помогает.

— Дед… дед, скажи мне, кто это? — прошептал Альвион.

— Да ты и сам знаешь, — так же тихо отозвался дед.

— И ты хочешь, чтобы я…?

Дед пожал плечами, глядя в темноту.

— Кто-то же должен.

— Никогда! Никогда этого не будет!

И каменный нож ударился об стену.

Осколки обсидиана еще с шуршанием сыпались вниз, а Альвиона уже не было в сокровищнице.