Глава IV

Неожиданно настал миг, когда всем нутром, каждой своей мыслью Кристиан почувствовал, что остался один. С надеждой он поглядел на стаю чаек в небесах — и понял: его птица больше не вернётся. Волею феи мудрости оказалось его покинуть. Превозмогая едкую горечь на душе, мальчик набрал в грудь побольше воздуха и шагнул в кажущийся чёрной пропастью зал чертога.

Голубоватое свечение слабо очерчивало силуэты; тело Кристиана отбрасывало длинную и почти прозрачную тень. Здесь было не теплее, чем снаружи; мальчик поёжился то ли от холода, то ли от зябкого, тягучего страха, что обволок тонким, как паутина, слоем его сердце. Если ещё там, под открытым небом, чертог казался живым чудовищем, то теперь путник ощущал себя поглощённым, потонувшим в его чреве и, хотя зал и был открыт всем ветрам, скоро понял, что не может больше дышать свободно. Каждый шаг отдавался ужасом, с каждой секундой Кристиан дышал всё чаще и всё сильнее оттягивал ворот рубахи. И всё же скиталец не давал себе остановиться или повернуть обратно: некое ниоткуда возникшее осознание влекло его всё дальше и глубже в нутро замка. И уже неважно, что даже звуки собственных шагов, гулом отталкивающиеся в темноте от каменных стен, заставляли вздрагивать и оглядываться, ища опасности — теперь мальчик просто не мог не идти. Он не увидел на стене ни одного факела — да что там, даже о лучине не приходилось и мечтать! Кристиан шёл, вытянув перед собой руки, шёл, ощупывая стены и всё же надеясь отыскать хоть самый никудышный лучик света. Впрочем, иногда ему везло: кое-где обвалившийся, испорченный дырами и трещинами потолок открывал путь пасмурной небесной серости: это давало Кристиану хотя бы увидеть, в какой комнате он находится. В это время мальчик даже с интересом разглядывал пустые ржавеющие доспехи рыцарей и закопчённые флаги с гербами, то, сохранив остатки гордости, свисающие со стен, то, уже устав от жизни, как попало раскиданные по полу и заляпанные чёрт-те чем. Кристиан запомнил, что прошёл уже две или три трапезные, несколько каминных и кухню; порой он замечал ещё и характерные силуэты в промежуточных коридорах: глаза его, наконец, привыкли к темноте.

Мальчику казалось, что замок бесконечен; он точно не знал, куда должен прийти, лишь пытался угадать, куда должны привести эти коридоры и залы, будто ставшие его судьбой. Теперь все мысли занимал путь, отвлекая от болезненной тоски и предательского одиночества. Он брошен — и всё же идёт, идёт вперёд не останавливаясь. И неизвестно, что ноет больнее — усталые ноги или всё же душа.

Иногда Кристиан ловил себя на мысли, что бы фея сказала о том или ином его шаге. Он старался гнать прочь дурные думы об её предательстве, не понимая при этом — откуда вообще взялась эта вера в то, что она не вернётся. Усталая обида разлилась в его сердце в сочетании с глухой неясностью: как и зачем она это сделала? А небо в потолочных брешах неумолимо темнело, сменяя оттенки, словно маски. В какой-то момент посыпался снег — один их тех последних весенних снегов, что, как прощальное письмо, посылает отступающая зима. Снежинки замирали в спутанных волосах мальчика — однако вряд ли от этого ему стало холоднее. Напротив, это будто бы успокаивало — словно сама зима решила оплакать разочарование Кристиана вместо него самого. Под одной из брешей в каком-то просторном зале мальчик даже встал и поддался искушению освежить разум, подставив лицо этому летучему серебру. Он стоял так минут пять, иногда слизывая снежинки с горячих губ и смаргивая с век и ресниц. Отдохнув, путник огляделся и понял, что стоит посреди оружейного зала. Бесплотные железные рыцари ютились по углам с копьями и пиками; на стенах висели видимо трофейные мечи, сабли, мушкеты, арбалеты, кинжалы с изысканными рукоятями и ещё какое-то причудливое оружие в виде длинной трубы с узким дулом. Кристиан в жизни не держал в руках ничего опаснее охотничьего лука и деревянного меча, который сам же и высек, однако быстро смекнул: «Оружие, наверняка, зачаровано. Уж если мне не удавалось одолеть зло простым кинжалом, то колдовской меч уж точно дарует мне победу!» Недолго думая, мальчик осторожно снял со стены самый (как ему казалось) острый и крепкий меч и замахнулся им в воздухе — но покачнулся и упал под тяжестью клинка на холодный пол. С трудом поднялся, вновь схватил и до самых сумерек приноравливался к мечу, изучал его, учился разить противника. Несколько железных рыцарей обратились в груду металла, гербы были изодраны в клочья, а затянутое тучами небо приобрело бледно-сиреневый цвет. Снег лениво падал сквозь прохудившийся потолок, а в свете сиреневого заката поблёскивали клинки и доспехи. Мальчик неистово фехтовал, меч играл в его руках слегка неуклюже, но яростно. На секунду перед глазами появилось свежее лицо, обрамлённое седыми волосами… ей бы это не понравилось, он понимал это явственно. Вдруг закралась мысль: а не это ли она хотела сказать, когда говорила о неподходящем оружии? — но тут же была задушена вездесущей внутренней горечью: "А не всё ли теперь равно?"

— Она меня предала, — прошептал Кристиан, сузив глаза и опустив голову, — ни единому её слову не верю… — и нанёс сокрушительный удар последнему бесплотному рыцарю: шлем с забралом полетели на пол и по раскатились в разные стороны.

Мальчику больше не было холодно: пот струился с него ручьями, он дышал прерывисто и устало. Заткнув оружие за пояс, он поплёлся в тусклом лунном свете в соседнюю комнату: это оказалась опочивальня. Постель была устлана мехами — словно и не была заброшена столетия назад, а лишь только-только убрана какой-нибудь толстой добродушной горничной. Напротив кровати висела картина: судя по силуэту в лунном свете (что в этот раз струился из окна, ибо потолок был цел), чей-то портрет. Скинув меч на пол, мальчишка без памяти повалился на кровать и, закутавшись в меха, мгновенно заснул.

***

Он сидел на коленях посреди Зачарованного озера и дробил мечом лёд. От крохотных, распылённых в воздухе кристалликов крошка вырастала до весьма увесистых осколков — однако тоньше корка льда не становилась. Мальчик не понимал, зачем он это делает: пора было Корень рубить, а он по замёрзшей воде лупит. И всё же не мог уйти с места или прекратить бессмысленное занятие, причём сам не знал почему. Просто было ощущение, что вот ещё немного — и лёд поддастся, расползётся по тяжёлой воде, а Кристиан наконец найдёт то, что так долго искал. И неважно, что пальцы трескались и немели от холода и едкого металла рукояти — надо было закончить дело. Над ледяным озером сияла луна — белоснежная и ослепительная, она казалась вырезана из того же льда, и свет её всё вокруг сделал застывшие, будто мёртвым; но Кристиан этого словно не замечал — теперь для него существовал только этот лёд, и был он живее всего живого.

Неожиданно мальчика осенило. Встав с колен, он замахнулся мечом и, вложив все свои силы, обрушил удар на ледяную кору. Меч вошёл в замёрзшую воду со скрипящим хрустом, и вдоль поверхности змеями заползли разломы и трещины. Мальчик почувствовал, что задрейфовал, но, как ни странно, это его нисколько не испугало и даже не удивило. Он просто смотрел, как толстые, плотные пластины льда расходятся в стороны, а на поверхность всплывает пронзённое мечом бескровное тело принцессы Луны…

Мальчик, тяжело дыша, в испуге вскочил с ложа. Простыни были влажны от испарины, но холодный и чуть затхлый воздух привёл его в чувство. «Какой дурацкий сон я опять увидел! — подумал Кристиан, — Что за чертовщина такая?!» Встав окончательно и размявшись, отгоняя последнюю дымку сна, мальчик вновь взял в руки меч. В первые минуты руки задрожали от боли и усталости, но скоро тело вновь привыкло к тяжести, и управляться с оружием стало куда проще — вчерашние тренировки не прошли даром. Кристиан улыбнулся: за окном сияло солнце — первое, кажется, за эту весну. Вчерашний снег растаял; теперь мелкая зелёная травка утопала в талой воде. Мальчик так желал поделиться этой радостью с феей… и тут всё веселье испарилось: сердце Кристиана упало, как только он припомнил вчерашний день. Она улетела. И не вернётся, наверное, уже никогда. Мрачная завеса туч спустилась на его душу; он горестно опустился на кровать, понурив голову, глотая подступившие слёзы. Подняв глаза, мальчик увидел портрет, висящий на стене. Написанный, видимо, неким старым мастером, он являл собой лик девицы с жидкими волосёнками и унынием на челе на тяжёлом, будто смолистом тёмном фоне. Прямо на него с картины взирали излишне большие для такого лица бирюзовые глаза. Кристиан отпрянул, завидев их: он не мог не узнать эти внимательные и пронзительные очи, что так часто с лаской или укором смотрели на него в пути. Это было единственное сходство нарисованной девы с его феей-Сократиком; однако если глазам феи хотелось верить, если их видеть было счастьем, то на лице унылой девицы они смотрелись издевательски, до отвращения лживо — так, что погибали все лучшие помыслы и самая светлая память. Мальчик отвернулся и гневно ударил кулаком по перине — но мягкий ответ пуха взбесил его ещё больше. Он снёс меховые покрывала на пол, рубанул мечом деревянное основание полога — он с сухим треском рухнул на ложе, — изорвал все ткани и, снова рухнув на кровать, с пылающей ненавистью взглянул на портрет. — Это всё ты виновата, — процедил Кристиан, судорожно вдыхая ноздрями воздух — после чего резко встал и, замахнувшись мечом, оборвал верёвки, на которых держалась картина; холст упал прямо на остриё меча, который прорезал в нём широкую и уродливую дыру. — Ты же обещала, — разрезая картину, говорил Кристиан. С каждым ударом лик девы словно тускнел, но ярость мальчишки не утихала. Вскоре была в нескольких местах перерублена деревянная рама — теперь изорванный холст, смявшись в складки у самого основания, небрежно валялся на холодном полу, и лишь проклятые глаза можно было явственно различить среди того месива, в которое уже превратился портрет.

— Ты же обещала, — уже громче повторил Кристиан, — обещала, что останешься! Говорила, что не улетишь — так где ты теперь?! — правый бирюзовый глаз пронзило остриё, — Ты просто обманула меня! Предательница, предательница!!! — и с мучительным криком мальчик чиркнул клинком от одного глаза к другому. Черта со стороны смотрелась как рваная рана. Кристиан опустил голову — и упал на колени перед изрезанным холстом, когда увидел, насколько глубже и темнее стала тень у его сердца.

Он поддался обиде? Он позволил ей затуманить свой ум? Неужели глупый предрассудок сумел заставить Кристиана разочароваться в друге? И… это ли не есть самый жестокий призрак Корня зла? Развернув лоскуты бывшей картины, он увидел то, чего точно не ожидал: на полотне остался один лишь сумрачный фон, ни контура, ни фигуры от самого портрета больше нет. В мысли мальчика врезалась неожиданная догадка: только что он убил саму Обиду.