Глава 3. Тихий ужас в красной гостиной

За дверью послышалось шарканье чьих-то шлёпанцев.

— Кто там? — послышался недовольный низкий голос, принадлежавший, скорее всего, женщине.

— Скорая помощь! ЖЭК, поликлиника, служба психологической помощи. Вызывала, хозяйка? — неожиданно ответил Иннокентий Петрович сиплым — будто не своим — голосом.

Студентки уставились на руководителя, не веря своим глазам. Спортивный, подтянутый, с безупречной прической, в аккуратной одежде, он на глазах ссутулился и обрел неряшливый вид. У него отросла щетина на щеках и подбородке, будто он не брился дня три, не меньше. Джинсы оттопырились на коленях, джемпер растянулся на локтях, воротничок рубашки скукожился и казался ужасно неопрятным. Стильная спортивная сумка с наполовину расстёгнутой молнией казалась потёртой и видавшей виды. Подругам даже померещилось, что от него несёт лёгким перегаром.

В ответ на ошарашенные взгляды своих подопечных куратор развязно подмигнул, губы растянулись в нахальной ухмылке.

За обшарпанной дерматиновой дверью послышалась возня, там что-то шуршало, динькало, лязгало — похоже, квартира была заперта изнутри не только на два замка, но и на засов, а также на дверную цепочку. Наконец, дверь на цепочке приоткрылась. В проёме показалась половина унылого лица немолодой женщины лет сорока.

— А что это вы все вместе пришли, Вася? — подозрительно поинтересовалась она, смерив визитёров с ног до головы внимательным глазом. Второго глаза из-за двери видно не было.

— Девушки заблудились, найти дом не могли. Считай, повезло, а ходили бы по одиночке, замучилась бы свой бункер отпирать и запирать.

Квартира закрылась, зазвенела дверная цепочка. Затем открылась дверь и хозяйка квартиры отступила в сторону в тесной прихожей, где пахло нафталином и обувным кремом. Нижние полки были завалены старой обувью, настенная вешалка увешана какими-то старыми плащами, пальто, шубами, сверху свисали шарфы, косынки… Из кухни пахло борщом и доносилось нудное журчание воды. Из приоткрытой ванной слышался плеск.

— Опять крану голову свернули? — спросил куратор и, не разуваясь, пошёл на кухню, на ходу расстёгивая сумку.

— Опять… Да кран это мелочь. Тут кое-что похуже… — просеменила хозяйка вслед за ним.

Анна с Эльвирой переглянулись и двинулись следом за ними.

Она стояла посреди кухни с потерянным одутловатым лицом, в дурацкой морковно-красной пижаме в мелкий цветочек. В её глазах застыл ужас.

— Что стряслось-то? — невозмутимо поинтересовался куратор Кей, окончательно перевоплотившийся в "слесаря Васю". Он уверенным движением достал из сумки какие-то инструменты и начал возиться с краном.

— Даже не знаю, что сказать. На это надо посмотреть...

— Это к девушкам. Моё дело маленькое. В ванной тоже кран сорван?

— Там вода хлещет.

— Идите, разбирайтесь с ужасами, — повелительно кивнул головой "Вася". — Я пока воду перекрою, а то они весь дом зальют.

Девушки прошли вслед за хозяйкой в гостиную. Здесь почти всё было в красных оттенках: старые кожаные кресла с потёртой обивкой, протёртый до дыр ковёр с коричневыми разводами, тяжёлые гардины из плюша, розочки на обоях блекло-красного цвета. У Анны даже глаза заболели.

— Безвкусица какая… — шепнула Эльвира.

— Вот… Взгляните на это… — женщина вытянула длинный указательный палец в глубину комнаты, где спинкой к окну стояло кресло.

— Третий день в себя прийти не могу… Смотреть страшно… Ужас… — добавила она и заплакала.

Девушки повернули головы в сторону предполагаемого ужаса. Сначала они не поняли, что к чему. Но, приглядевшись, синхронно вздрогнули. Вокруг кресла валялись листы ватмана с какими-то рисунками. А в кресле сидели… брюки. Брюки были обычные, мужские, разве что размер был слишком миниатюрный, диспропорциональный мебели. Из брюк выглядывали худые щиколотки и мужские туфли, одна туфля даже иногда слегка потопывала по ковру. Но существовало всё это отдельно от человека! Мужчины, считай, не было, во всяком случае его верхняя часть отсутствовала.

— Что это? — осторожно поинтересовалась Эльвира.

— Муж! — ответила женщина, капая в маленькую рюмочку какие-то капли. По комнате разошелся запах корвалола.

— Господи… — с жалостью воскликнула Анна. — Что вы с ним сделали?

— Я? Да я его пальцем не трогала! Он сам!

— Что сам? Распилил себя, а торс вместе с головой выбросил на помойку? — крикнула Эльвира. — Куда вы дели своего мужа? Отвечайте, а то я сейчас полицию вызову!

— Не надо никакой полиции… — донеслось со стороны злополучного кресла. — Я здесь. Просто мне не осталось места в собственном доме. Даже сам не знаю, как это могло произойти.

Практикантки повернули головы к штанам. Возле штанов появились руки, они держали лист ватмана, будто защищаясь от того, что происходило.

"Точно как мой папа, когда читает газету в то время, как мама не в духе… " — подумала Анна. Эльвира присмотрелась. На листе была нарисована хозяйка — грубо и карикатурно. Она выглядела на рисунке огромной, а вокруг её головы кружились нарисованные воздушные шарики. Лист бумаги закрывал мужчину, как щит.

— А ну-ка, дайте сюда, я хочу посмотреть, что вы тут такое рисуете!

— Жену… — промямлило нечто, спрятавшееся за листом ватмана. — Я, конечно, так, как она, никогда не нарисую. Она художник, авангардистка, авторитетная личность, член Союза Художников и всё такое. Из меня художника так и не вышло, хоть мы и учились на одном курсе. А она — талант!

— А что это за шарики вокруг головы? — растерялась Эльвира.

— Это символ… Символ одухотворенности. Она же у меня одухотворенная.

— А что плохого в этом? — сварливо откликнулась женщина. — Плохо, когда нет никакой одухотворенности, а руки не из того места растут. Гвоздя в стену не способен забить, или хотя бы лишнюю копейку заработать! Ни то, ни сё.

Женщина уже пришла в себя, поправила воротничок на пижаме. Учащенно дыша, запила корвалол стаканом воды и уселась в кресло напротив.

— А это что? — Анна подобрала с пола обрывок ватмана, где были нарисованы и вовсе какие-то крошечные каляки-маляки.

— Это эскиз… Пробовала нарисовать кинематический интуитивный портрет. С натуры. Но ничего не получилось… — она забрала лист у Анны, взглянула на ватман, скривила лицо, будто увидела что-то отвратительное, и развернула его рисунком к гостям.

— Почему же не получилось? — робко возразил муж, становясь, кажется, ещё меньше. — Она художник, известный, между прочим, у неё даже биеннале в Голландии один раз было. И она меня таким видит… — он прерывисто вздохнул и виновато добавил: — Я по сравнению с ней полное ничтожество, понимаете?

— Понимаю! — ответила Эльвира. — Если бы у нас так краны текли, моя мама бы папу не то что распилила бы, а вообще аннигилировала! Скажите спасибо, что она у вас художник, а не физик.

— Да я же не спорю.

— А зря! — раздался в гостиной сиплый басок, стремительно перерождающийся в сочный баритон. — Я бы ей напомнил, как она изменилась с тех пор, как вышла замуж. Ведь по любви же? По любви?

Девушки ахнули. Куратор Кей преобразился ещё раз. Теперь он выглядел как чёрт с вечеринки, в чёрном цилиндре, во фраке, а глаза его метали гневные молнии.

— А вы кто? — вжала голову в плечи художница.

— Неважно, директор художественной галереи. Так по любви или нет?

— По любви… — смутилась художница. — Он же был совсем другим, понимаете? Он был такой… Деликатный. Бережный, интеллигентный. Стихи писал. Я его называла "Облако в штанах". Помните, как у Маяковского?

— А теперь что же?

— А теперь никаких облаков… — женщина всхлипнула и еще раз посмотрела на "кинематический портрет". — Одни штаны остались от того, что делает мужчину мужчиной.

— Какая прямая… Правдивая! — саркастически усмехнулся куратор Кей. Его глаза сузились, как у кошки перед прыжком.

— А к чему нечестность? Себя не обманешь… — кротко вздохнула художница и лицо у неё стало смиренным и страдальческим.

— Не повезло? А к себе вопросов, значит, нет.

— Не поняла… Ко мне-то какие претензии?

— А вот такие! — куратор Кей развёл руки в стороны, будто хотел обхватить слоновью ногу.

— Говорите, себя обманывать нельзя? Да вы только и делаете, сударыня, что обманываете и себя, и всех вокруг. Известная художница? В очень узких кругах? Биеннале сто лет назад? И то в коллективной выставке? Авангардистка? Да потому что рисовать не умеете. Мастерства нет. Прячетесь всё за какими-то запутанными конструкциями и сомнительной философией. А ваши картины и даром никому не нужны.

— Что? — художница задохнулась от негодования.

— А что слышали, — нагло заявил куратор Кей. — Деликатности ваш муж не потерял, к сожалению. И даже гордится вами по-прежнему. Думаете, он не догадывается о том, что вы пускаете пыль в глаза? А что вы ему подсунули вместо талантливой девочки, в которую он влюбился? Привидение в безвкусной заношенной пижаме с немытой головой? Кислый борщ? Старый хлам, который всё никак не снесёте на мусорник? А ещё этот ужасный вылинявший красный цвет. Да вы его помножили на ноль, чтобы он не догадался, кто вы на самом деле, со всей вашей авангардной фикцией!

Художница вжалась в кресло, закрыв лицо руками.

— Вы жестоки.

— А вы нет? Хотя, конечно, оправдать можно всё, если это касается собственной персоны. Не так ли? — Кей склонился к уху женщины и что-то прошептал.

Она взглянула на него испуганно, но без гнева.

— Позвольте… — донеслось из кресла напротив. — Вы не имеете никакого права так разговаривать с моей женой! Да ещё и в присутствии посторонних. Прекратите немедленно свои никчемные разоблачения! Иначе я… Я вас ударю и выставлю вон.

Поражённые, все посмотрели в сторону мужа. Он поднялся с кресла и с вызовом глядел на куратора сквозь очки. Пригладив седеющие волосы, он подошёл к креслу жены и положил ей руку на плечо — высокий, с тонкими чертами лица, он, казалось, сошёл с портрета кисти маститого художника эпохи Возрождения. Она подняла голову и благодарно посмотрела на него снизу вверх. Губы у неё дрожали, но она не заплакала. В квартире стало очень тихо. Она грустно улыбнулась, запрокинув голову и не сводя глаз с мужа:

— Гера… У нас больше не текут краны. Представляешь? И ещё… Я хочу сказать тебе: мне рядом с тобой не страшно стареть… Правда.

— Прекрасное семейное фото! — усмехнулся куратор Кей. — Смотрите сюда, сейчас птичка вылетит. Внимание!

В руках у него откуда-то появился старый фотоаппарат со вспышкой.На долю секунды всё озарилось нестерпимым белоснежным светом. А когда вспышка погасла, Анна и Эльвира обнаружили, что стоят в подъезде у выхода на улицу.

— Ничего себе… — сказала Эльвира. — Фокус-покус.

— Как вам это удаётся, Иннокентий Петрович? Как вы всё это делаете?!

— Что?

— Всё! Всё вот это вот! — она махнула рукой и щелкнула пальцами, не находя слов.

— Я умею чинить краны. Фотографировать. И ещё много чего. Так что секретов никаких нет. Вам тоже никто не мешает научиться шить, например. Или вязать. Умеете? Я так и знал. Не умеете.

— А перевоплощаться? Как вам это удаётся?

— Анна. У вас обеих в дипломах стоят четвёрки по актёрскому мастерству. Вам их поставили из жалости, чтобы не портить общую картину. Я бы на вашем месте пересдал. Через год.

— А ещё вопрос можно? По теме практики… — спросила Эльвира.

— Валяйте. Отвечу на все вопросы.

— Что вы ей сказали такое на ухо, что она сразу же перестала притворяться и истериковать?

— Трансцендентный страх.

— Это что еще такое?

— Не важно. Это было сказано на её языке. С людьми вообще нужно говорить, говорить… На их языке. Это открывает им душу, как волшебный ключик, сколько бы они ни запирались от жизни.

Иннокентий Петрович поправил сумку на плече и вздохнул. Он выглядел усталым.

— Пойдёмте. Поедем на маршрутке.

Он шагнул во двор и направился к арке. Подруги поспешили вслед за ним. В лицо пахнул свежий июньский ветер. Зашелестела зелёная листва, а на асфальтовой дорожке заиграли солнечные блики. Осень исчезла, будто её и не было.

— А всё-таки хорошо, что мы им починили краны.

— Мы… — сипло хмыкнул куратор. — Мы пахали, я и трактор, пропищали комары.

— Ой, только не превращайтесь, пожалуйста, в Васю! — умоляюще замахала руками Анна.

— А чем плох Вася? — пожал плечами Иннокентий Петрович. — Краны же надо кому-то чинить. Между прочим, катастрофическое обрушение Древнего Рима началось с прорыва водопровода! Вы об этом знали?

— Нет… Не-а… — закачали головами подруги, чувствуя себя китайскими болванчиками.

— Вот то-то и оно… Ещё один день зачтён.

— А знаешь, о чём я подумала? — шёпотом сказала подруге Анна.

— О чём?

— Как хорошо, всё-таки, что нас не отправили в какой-нибудь Самарканд или на Сицилию.

— Ага! — согласилась Эльвира.

Маленькая экспедиция не спеша побрела к остановке.

#Добро_зло_и_немного_волшебства

-