Ей нужен был ребёнок. Ребёнок от Шепарда, а не от любого другого мужчины или от любого другого инопланетянина. Она прекрасно знала, что никогда не сможет забеременеть от турианца или от кварианца — другая, совершенно другая биология. Это — объективная реальность. И не желала беременеть ни от кого другого. Только от Шепарда. Если он откажет ей… Что-ж. Она останется бездетной. И бездетные женщины неплохо живут. Имеют семьи, приёмных детей, мужья их любят или, по меньшей мере, стремятся старательно делать вид, что любят, блюдя стандарты внешней нормативности взаимоотношений.
Сейчас она особо остро понимала, насколько далеко, глубоко и полно смотрел её «так называемый отец» в будущее. Заложив такие возможности и способности в ещё нерождённую Миранду, он запрограммировал действительно появление мощной и малоуязвимой для большинства вредных жизненных воздействий династии. Только вот, к счастью, просчитать всё он не смог. И Миранда сохранила за собой право выбора и право решать, что ей самой следует делать: стрелять на поражение или подчиняться. И то и другое она, благодаря полученной подготовке, умела делать хорошо.
Взглянув на часы, старшая Лоусон поняла, что ночь у неё получается бессонной. Переведя взгляд на иллюминатор-окно, Миранда отметила, что створка надёжно закрыта. Можно было бы, конечно, сейчас раздеться донага и лечь, как ей уже приходилось делать десятки раз. Она тогда ложилась на живот и думала. О многом думала. Не всегда ей удавалось вот так пролежать на животе достаточно долго, но это помогало ей думать быстро и интенсивно, а потом, просто засыпать. Сейчас вот так ложиться в постель ей не хотелось. И ускорять раздумья — тоже не хотелось. Ей сейчас хотелось ощутить на своём лице, на правой или на левой щеке руку Шепарда, его ладонь и услышать его тихое: «Нашёл тебя». Она не сомневалась, что почувствовав прикосновение его руки, она закроет глаза, мягко так закроет, выпивая, вживаясь в ощущения этих нескольких минут. Чтобы не потерять ни крупицы этих столь важных для неё ощущений, она удержит руку Шепарда своей рукой и ей будет всё равно, одета ли она в обычное платье или в изрядно надоевший ей, но ставший таким привычным, обычным, нормальным церберовский комбинезон. Потому что рядом с ней будет Шепард, потому что она услышит его слова, обращённые только к ней, исключительно к ней и сказанные так, как не говорят абы что. Да, возможно так никогда и не будет, но ведь помечтать-то она может?! Эти мечты и сейчас делали с ней настоящие чудеса — она ещё так никогда о многом, столь важном для себя самой, не думала, не вспоминала, не размышляла. Она так редко что-либо планировала сама для себя. Только для себя, ни для кого другого…
Она знала, что грешна. По-страшному грешна. Может быть, даже проклята. Кем, когда и за что — не важно. Но сейчас, когда Жнецы угрожают Земле, её родной планете в гораздо большей степени, чем раньше, она чувствовала, что должна сделать выбор. Ибо время этого выбора пришло. Да, она не рождена от женщины, она выращена и обладает нечеловеческими возможностями и способностями, да к тому же и выглядит как самая совершенная женщина прежде всего телесно. Она неприступна для мужчин, она способна ими командовать и заставлять их повиноваться — хоть поодиночке, хоть толпами. Но сейчас ей это не нужно. Ей сейчас нужно внимание и… понимание только одного, конкретного мужчины. Джона Шепарда. Ради него она готова измениться, готова бежать из «Цербера», готова скрываться, прятаться, уходить от бесконечных погонь, не знать ни секунды покоя. Ради него. Он, конечно, может, имеет полное право не понять её, не поверить ей. Но она должна хотя бы попытаться.
Какая-то её часть понимает, что то, что она пытается сделать — верх идиотизма и самонадеянности. Отслеживая своё внутреннее состояние, Миранда чувствовала, как бурлит её сущность, как резко повысилась активность гормонов. Может быть, она влюбилась в Шепарда?! Влюбилась безответно, глубоко, полно и безответно. Может быть, сейчас не время для такой любви, которая для неё может окончиться весьма плачевно — Шепард либо сам её пристрелит, либо даст пристрелить её своим сокомандникам?! Подумав об этом, Миранда решила, что он имеет право пристрелить её сам и имеет право приказать пристрелить её другим отрядовцам. Она не будет сопротивляться. Всё же смерть от его руки или от рук отрядовцев для неё — лучший выход, чем стать хаском от рук умников-разумников «Цербера». А сейчас она может стать хаском очень быстро — Призрак звереет, потому что на него давят его хозяева и властелины — Жнецы.
Она понимала, что не просто хочет погибнуть от руки Шепарда или от рук его сокомандников, она хочет вырваться за пределы, установленные «Цербером» и хотя бы попытаться понять, каково это — покинуть пределы опостылевшего «Цербера» и изведать что-то новое, необычное, но такое желанное и необходимое. Конечно, она будет работать в «Цербере», будет стремиться выжить. Хотя бы выжить. А там… Там она убеждена — Отряд займётся Призраком. А Призрак так или иначе будет держать Миранду рядом — ценными кадрами он не разбрасывается. И станция «Кронос», штабная, одна из нескольких штабных станций — баз «Цербера» будет атакована Отрядом.
Тогда её, Миранду Лоусон отрядовцы найдут. Не могут не найти — они умеют искать и умеют находить. Задержат, арестуют и, наверное, доставят к Шепарду, чтобы он, как Спектр Совета Цитадели, решил её судьбу. И он решит её судьбу. Прикажет расстрелять или заключить в тюрьму или выпотрошить её память. Она не будет сопротивляться. Жить хочется каждому разумному органику, даже ей, получеловеку, но… Если Шепард распорядится умертвить её — она примет его выбор. Наверное, она заслужила смерть. По совокупности совершённых ею поступков она заслужила смерть. Но приговор должен исходить от Шепарда.
Слишком мала вероятность того, что кто-то другой решит за Шепарда её судьбу. Миранде в эту вероятность не хотелось верить совсем, но верить приходилось — она никогда не была идеалисткой. Иногда она была просто прожжённой реалисткой и её слишком реалистичный взгляд на мир, слишком пронизанные высокоуровневым реализмом суждения пугали окружающих разумных весьма сильно.
Если ей сохранят жизнь, она снимет церберовский комбинезон. Снимет, чтобы никогда больше не одевать его. Всё равно, что ей потом предложат надеть — даже тюремный комбинезон заключённой Тюрьмы Спектров на Цитадели. Она не будет сопротивляться. Каждый отвечает за себя, за свои поступки. И она тоже готова ответить за свои. Просто так сложились обстоятельства, что Шепард и Отрядовцы ей не поверили. Имели полное право и все возможности не поверить ей. У неё был выбор, была возможность остаться в Отряде тогда, когда она спасла при поддержке Шепарда свою сестру — Ориану. Была у неё возможность остаться в Отряде, но она ею, этой возможностью, не воспользовалась. Наверное, тогда она ещё слишком доверяла, верила «Церберу», верила в его идеалы. А может быть, она просто испугалась, может быть, просто не поверила в то, что она станет частью Отряда. Ведь так просто и легко от простого признания «Цербера» террористической организацией перейти к активному преследованию всех и любых его сотрудников и в первую очередь — высокопоставленных.
Размышлять на тему о том, что будет, когда Жнецов не будет, а «Цербер» будет преследоваться как пособник этих полумашин — сложно даже для неё, привыкшей размышлять и не на такие тяжёлые темы. Но эта тема слишком для неё личная, потому Миранда и не может быть спокойной, отстранённой, безучастной.
Ей очень хочется уснуть рядом со спящим Шепардом. Даже без секса. Просто уснуть рядом, обнимая его. Устроив свою голову на его широкой груди и чувствуя его руки на своём теле. Просто уснуть, понять, что он хоть немного ей верит. Ей почему-то вот сейчас кажется, что тогда она сможет преодолеть проклятие бездетности, бесплодности своими собственными средствами. Главное, чтобы вот так, немного побыть рядом с Шепардом. Это ведь так мало и на самом деле — так много. Уснуть рядом с ним на несколько часов — всё равно, днём или ночью, вечером или утром. Но уснуть. Сон рядом с таким человеком, как была остро убеждена Миранда, уже сам по себе способен творить настоящие чудеса.
Миранда знала, что Шепард далеко не сразу допустит её к себе прямо и полностью. Не сразу он будет с ней спать, как это пристало делать двум взрослым разнополым людям. Людям ли?! Разведка «Цербера» исправно поставляла сведения о том, что Шепард тщательно маскирует свои внеземные, а точнее — загалактические возможности, подпитывая, усиливая, страхуя ими обычные возможности человека, пусть и такого сверхподготовленного, каким является спецназовец ВКС Альянса Систем, имеющий ранг «Эн-Семь». Миранде очень хотелось понять, какими же возможностями обладает в действительности Джон Шепард, что он такое, кто он такой с того момента, когда эти возможности активизировались. Она очень надеялась на то, что близкое пребывание с ним, рядом, в постели, поможет ей поточнее понять, осознать, классифицировать эти возможности. Она очень надеялась на то, что ей удастся углядеть многое поточнее, понять так, как невозможно понять, находясь на большем расстоянии, в другой, менее интимной обстановке.
Как и положено женщине, она очень надеялась на то, что Зов Пола сломает большую часть защитных, изолирующих механизмов Шепарда, а если не сломает, то хотя бы ослабит их, позволит ей, получеловеку Миранде Лоусон, пробиться сквозь ослабевшие заслоны внутрь сознания, внутрь сути Шепарда. Она знала, что Шепард не купится на большинство традиционных женских хитростей и уловок — в этом ему его загалактические возможности тоже окажут большую помощь. И всё же она чётко знала и понимала, что, в отличие от неё, Джон Шепард — обычный человек, мужчина, гораздо более близкий к среднестатистическому землянину, чем любой другой мужчина, прошедший через столь тесное общение с ней. Постельное общение. А может быть, она ошибается? Может быть, она выдаёт желаемое за действительное? Да, она понимает, прекрасно понимает, что до соития дело дойдёт далеко не сразу, Шепард — не так прост. Она понимает и всё же надеется. На что она надеется? Прежде всего на то, что она останется рядом с ним очень надолго. А если она останется рядом с ним очень надолго, то она уж точно постарается использовать это время с максимальной эффективностью. Зов Пола ей необходим, он тоже поможет ей преодолеть блокировку, обрести возможность и способность стать женщиной, матерью.
Мысли скачут, переплетаются. Трудно выдерживать последовательность. Строгую логику поддерживать в неизменности тоже очень трудно и сложно. Вот сейчас только что она думала о том, как она будет рядом с Шепардом в постели и ей вдруг привиделось, как она обнимает его, стоя на набережной в Лондоне, а над городом взрывается авдер-бомба. Это страшно, но в объятиях Шепарда Миранде почему-то кажется, что она переживёт этот момент. Да, возможно ей не суждено пережить последствия взрыва этой бомбы. Но, по меньшей мере, она умрёт в объятиях Шепарда, а не одна, не в объятиях какого-нибудь другого мужчины. Она понимает, что она не выживет, но даже несколько секунд рядом с Шепардом стоят того, чтобы прожить их максимально полно, без любой боязни за то, что потом, через несколько минут, с ней будет,. Она физически, вот сейчас физически чувствует, как Джон обнимает её, он видит этот взрыв, видит эту вспышку. Она знает об этом: он сможет это увидеть, ведь он обладает загалактическими способностями. Она прикрывает глаза, потому что блеск отсветов от вспышки слишком режет её глаза. Она опускает голову на грудь Шепарда, на пластик и ткань скафандровой оболочки, но сейчас она не замечает ни жёсткости, ни острых граней. Ей всё равно, ей ясно только одно — она рядом с Шепардом и она не хочет быть где-нибудь и с кем-нибудь ещё. Она хочет быть с Шепардом даже в эти страшные последние минуты своей жизни.
Она верит в то, что даже после вспышки, даже после того, как разум будет вопить об опасности, она всё равно проживёт ещё достаточно долго, потому что она будет рядом с Шепардом. Он не бросит её, он не оставит её. Да, возможно, он уйдёт, постарается уйти с открытого места куда-нибудь, где излучение не будет столь жестоким. И она, умирая, будет цепляться своими руками за его руку, прижиматься к нему, к его груди, слышать стук его сердца. Она будет слышать звук его сердца тогда, когда её сознание будет гаснуть, окончательно гаснуть, не в силах преодолеть последствия взрыва. Джон склонится над ней, лежащей на битом щебне, склонится, чтобы поцеловать её. Непременно в губы поцеловать. Возможно, принять её последний вздох.
Она никогда не была особенно религиозной, особенно набожной. Да, она во что-то такое высшее верила, но никогда не персонифицировала это что-то высшее уж особенно чётко. И ей сейчас хотелось верить, что Джон поцелует её, умирающую, уходящую за Грань. В этом поцелуе будет очень много. Много важного, ценного и нужного для неё. Этот поцелуй увенчает их взаимоотношения. Она согласна погибнуть рядом с ним. Даже если он выживет, она согласна погибнуть. Ведь он лучше, чем она, сильнее, чем она, мощнее, чем она. Она согласна умереть, чтобы он выжил. Как же это обычно, как же это привычно, как же это стандартно — желать умереть для того, чтобы тот, кто для тебя предельно дорог, выжил, остался жить.
Она понимает, что Джон — воин, что война для него — это работа. И она согласна помогать ему прежде всего воевать. Она не хочет быть хаском, она не хочет терять свою личность, утрачивать свою индивидуальность. И она знает, что она сможет выжить, сохраниться только рядом с Джоном, только помогая ему. Да, она не человек, точнее, можно сказать, что она — не полноценный человек, она — странный человек, субъект неизвестной природы в человеческом обличьи. Но она знает одно — она всё же сохранила в себе немало от обычного человека и хочет сохранить это немалое в целости, в неприкосновенности. И потому она будет воевать рядом с Джоном. Воевать не только против «Цербера», но и против Жнецов, ибо кому как не ей хорошо известно, что «Цербер» превратился в филиал Жнецов, он утратил самостоятельность, утратил самоценность, утратил автономность.
Мысли скачут. От мыслей о смерти рядом с Шепардом, Миранда переша к размышлениям об относительно мирной жизни рядом с Джоном. Да, она прекрасно понимает, что он и она — сильные, автономные личности. А раз так, значит конфликты между ними двоими — неизбежны. И она представляет себя в каюте рядом с ним. Они обсуждают какой-то важный вопрос, они явно не сошлись во мнениях и у них назревает словесный спор, который перерастёт в конфликт. Настолько серьёзный конфликт, что она, как всегда, уйдёт из каюты. Уйдёт, может быть, даже хлопнув дверью, хотя при современной автоматизации и механизации сделать этот «хлоп» дверью будет сложно. Если надо, конечно, она постарается хлопнуть дверью.
Постарается. А потом она десятки минут проведёт стоя где-нибудь, где её мало кто увидит, она будет стоять и думать о том, что же стало причиной конфликта, очередного, вне всяких сомнений конфликта. Таких конфликтов, уже сейчас убеждена Миранда, будет немало. И она неизменно будет уходить, чтобы подумать в одиночестве. О многом подумать. Она будет стоять, смотреть куда-то остановившимся взглядом и думать. Понимать, насколько же она и Джон — разные, помнить о том, что крайности — сходятся, а значит, она и Джон снова сойдутся и останутся рядом.
Может быть, случится так, что какая-нибудь мысль, пришедшая ей в голову во время этого уединённого обдумывания сути и содержания конфликта, заставит её посмотреть на ситуацию по-другому. И она поймёт, что Джон был прав. А она, вполне возможно, не права. И поймёт, что Джон в данном случае ей не был обязан уступать только на том основании, что она — женщина, а он — мужчина. В спорах не работает этот принцип. Когда-то давно она прочла на одном из земных сайтов, что деление на мужчин и женщин хорошо тогда, когда требуется сходить в туалет. Во всех остальных случаях это деление вредно. В спорах нет мужчин и нет женщин, есть личности, есть субъекты, есть оппоненты. Но мужчин и женщин там нет, потому что истина, правда не требуют признания половой идентификации того, кто сделает их, эту истину и правду, явными.
Она, осознав правоту Джона и свою собственную неправоту, замрёт, застынет, опасаясь упустить хотя бы частичку этого осознания, она будет смаковать это осознание, вгрызаясь, впиваясь в его содержимое. И она поймёт, что Джон был прав. Был прав, но не стал уж очень сильно давить на неё, дал ей возможность сохранить лицо, сохранить уважение к себе самой, дал возможность уйти, дал возможность подумать. Какая разница, ведь спор — это временное, а она хочет быть с Джоном постоянно рядом. Да, она прекрасно понимает, что, вполне возможно, рядом с Джоном будут Светлана, будет Аликс, может быть даже та азари молоденькая, едва перешагнувшая столетний рубеж тоже будет. Но ведь в отношениях двоих всегда важен прежде всего тот, кто сейчас рядом с тобой. Всех остальных разумных можно учитывать как фон. Да, учитывать, но воспринимать только в качестве окружения.
Она обязательно вернётся в каюту к Джону, в комнату к Джону, куда угодно вернётся, где будет он и Шепард, не улыбаясь и не смеясь, молча посмотрит на неё. Он такой, без работы не может и для него настольный инструментрон — привычный инструмент. Не менее привычный, чем скафандр и оружие. Он сядет в кресло и посмотрит на неё. Он поймёт, что она осознала свою временную, эпизодическую, ситуативную неправоту и не будет ничего говорить. А она подойдёт к нему и сядет на его колени. Сядет, потому что знает — сейчас именно так и надо поступить. Джон коснётся рукой её щеки, повернёт её лицо к себе, она посмотрит на него и утонет в его взгляде, а потом — в его глазах. Утонет. Ей не нужны будут слова, они бедны, слишком слабы и маломощны для того, чтобы выразить то, что смогут выразить только взгляды. Она будет сидеть на коленях у Джона и ей будет всё равно, абсолютно всё равно, сколько пройдёт времени. Может час, а может — сутки. Может быть — даже несколько суток.
Она знает о Джоне Шепарде многое, очень многое. Разведка у «Цербера» способна достать почти любую информацию, а аналитики и прогнозисты — докопаться до очень глубоко скрытой сути. И она знает, что Джон имеет обыкновение не спрашивать прямо женщину о том, хочет ли она от него детей. Он делает по-другому. Он просто обнимает женщину. По-особому обнимает. Так обнимает, что она сразу чувствует вопрос и задумывается над тем, что следует ей, именно ей одной ответить на этот вопрос. И Миранда хочет очень многое отдать, готова очень многое отдать за то, чтобы настал момент — и Джон задал ей этот вопрос. Самый важный для неё вопрос. Вопрос о детях. Будет ли он знать, что она бездетна или не будет — сейчас это не особо и важно. А вот то, что он спросит её о том, хочет ли она от него детей — это важно. Младшая Лоусон понимает, что Джон не будет форсировать ситуацию с детьми, не будет сразу переходить к мужским «приставаниям». И всё же Миранда понимает и другое — рано или поздно этот вопрос встанет. И Джон его обязательно так или иначе задаст. Задаст ей. Может быть поздно задаст, но очень хочется, чтобы он ей, Миранде Лоусон, задал этот вопрос как можно раньше. Задал так, как только он может задать. Безмолвно. Ненавязчиво. Ненасильственно. Спокойно. Оставляя ей Право Выбора, Право Решения. Право Ответа.
Она уже сейчас понимает, что как бы она остро, полно не хотела детей от Шепарда, не желала, не стремилась преодолеть свою бездетность, она всё равно будет раздумывать. Она будет стремиться уединиться и подумать. Подумать непременно в одиночестве, а если получится — то в почти полной тишине. Она будет думать, будет планировать, будет оценивать и себя и его и возможные варианты их совместного будущего. Будущего, в котором могут присутствовать, а могут и не присутствовать их общие с Джоном дети. Она будет знать, что она может и отказать. Молча отказать Джону. По самым разным причинам, которые ей и не придётся озвучивать и пояснять ему. Может отказать, хотя дети для неё — необходимы, нужны.
Потом она обязательно придёт к Джону и сделает так, чтобы они смогли вдвоём уединиться. Где угодно — на станции, на корабле, на базе, на планете, в машине. Где угодно, но уединиться. Древние и вечные игры двоих. Она знает, что Джон будет обнимать её. Обнимать по-особому. Так, как он не мог обнять её раньше. Потому что… Потому что она раньше не давала согласия на то, чтобы стать матерью его, Джона Шепарда детей. Потому что она не допускала его к себе очень близко.
Да, они найдут уединённый уголок. И он обнимет её, а она обнимет его. И что бы ни было вокруг, для неё будет существовать только он, а для него — она. Да, она помнит, знает о том, что он крайне занят, крайне востребован, но другой жизни у них всё равно не будет, значит, придётся сделать всё, чтобы в эти минуты их никто не смог побеспокоить. Их взгляды соединятся по-особому, между ними, может быть, проскочит видимая и невидимая искра, они будут целоваться, целоваться по-особому, не так, как раньше.
Она поманит его к себе. Жестом. И не только жестом. Взглядом, выражением лица, напряжением тела. Особым напряжением. Она привычно расстегнёт и полуснимет комбинезон. Она знает, что ему, Джону Шепарду, не нужна полная обнажённость женского тела. Сейчас, в самом начале — не нужна. Она потребуется потом, а пока она поманит его к себе и он будет медленно приближаться к ней. Почему медленно? Потому что он всегда знает о том, что женщина имеет права в любой момент отказаться от продолжения. И он будет давать ей, Миранде Лоусон, время и возможности для того, тобы она отказалась от продолжения. Без пояснений, без объяснения причин отказалась. Потому что это — её право.
Наверное, всё же, она отказываться не будет. Но и не будет спешить, ведь ей важен не только основной процесс, но и прелюдия. И потому она будет обниматься с Джоном, чувствуя его руки, его объятия своим обнажённым телом. Она обязательно снимет до пояса свой изрядно надоевший комбинезон. На котором, кстати, может уже и не быть знаков «Цербера». Она знает, что Шепард ненавидит «Цербер», но способен спокойно относиться к его знакам. Он вообще уравновешенный до невозможности. А рядом с ней он будет согласен игнорировать знаки «Цербера» на её комбинезоне, хотя она сделает всё, чтобы, вполне возможно, заранее раздобыть такой комбинезон, на котором этих знаков не будет. Просто для того, чтобы не напрягать Джона. И обязательно снимет комбинезон сначала до пояса. Играть — так играть. Ей эта игра нужна, ему эта игра нужна.
Они будут обниматься, они будут целоваться. Может быть — стоя, может быть — сидя, может быть — даже лёжа. Но будут. Жаркие обьятия, жаркие поцелуи. Ей это необходимо, ему это необходимо. Да, это игра, но без неё любовь теряет значительную часть красок, ощущений, аромата. Она будет ловить его взгляд, он будет ловить своими губами её губы и они будут обниматься и будут целоваться. Минуты, десятки минут. Столько, сколько им обоим будет нужно. Потому что им обоим будет важно, необходимо испить друг друга, понять, стоит ли доходить до Предела в этой Игре. Какими бы ни были жаркими поцелуи, какими бы ни были крепкими объятия, она будет знать, что в любой момент сможет отказаться от перехода к Пределу в этой древней игре двоих. Как бы ей ни хотелось детей от Шепарда, она будет знать, что она сможет прервать эту игру. И Джон не будет против прерывания, он поймёт её.
Она знает, что может в любой момент остановиться, но, скорее всего, ей останавливаться не захочется. Ей захочется проявить себя перед Шепардом полностью. Не по службе, когда она должна была выбивать из фигурантов информацию вот таким образом, потому что по-иному было бы сложно эту информацию получить, а по душе. Потому что Шепард — не инструмент для преодоления её бездетности, он ей интересен и ценен как личность. А потому она не допустит формализма, формальности в общении с Шепардом, когда дело дойдёт до этих игр. Она знает, что если она допустит такую фальшь, Джон прочтёт эту фальшь сразу и тогда уже не она, а он прервёт игру и откажется от продолжения. И Миранда знает, что ничто не поможет продолжить эту игру. Даже если она сорвёт с себя всю одежду и бельё, это тоже не поможет, даже если она встанет на колени — не поможет. Ничто не поможет, потому что Шепард не любит фальши и тем более, если эта фальшь проникла в такие уровни взаимоотношений.
Какая разница, кто будет сверху?! Какая разница! Всё равно это — игра. Необходимая, важная, но всё же игра. Да, в уединении, да, только тогда, когда кроме партнёра ты не видишь и не чувствуешь вот почти ничего. Эта игра необходима им обоим, но это — абсолютно серьёзная игра, с большими, сложными, неоднозначными перспективами. Она, Миранда Лоусон, тогда многое позволит Шепарду. Очень многое. Потому что он — достоин. Потому что он для неё — не средство, а цель. Так же, как и она для него — цель, а не средство. Не дети — цель, а взаимоотношения двоих. Двоих разумных, обладающих нестандартными, необычными для большинства людей, для большинства землян возможностями и способностями.
Она знает, что ей необязательно будет снимать лифчик. Для Джона это не имеет значения, поскольку он умеет любить и умеет хорошо относиться даже к полуодетой женщине. Да, она позволит ему сорвать с неё этот лифчик, а может быть — расстегнуть замок на спине и снять его. Нежно, осторожно, аккуратно. Она позволит Джону сделать это так, как он захочет — мягко или жёстко. Пусть он сам выберет, она ему это позволит.
Она знает, что он способен вспыхнуть за секунду. И потому охотно представляет себя стоящей перед ней. Он и она одеты в обычные комбинезоны, казалось бы простая встреча, простое общение, но — здесь всё может измениться и изменится, скорее всего, за секунды. За те несколько секунд, когда между ними в очередной раз проскочит искра. Та самая искра, в блеске которой она окажется на руках у Джона, обнимет его, поцелует, а он будет нежно и крепко держать её в своих сильных руках. Она будет смотреть в его глаза, а он будет смотреть в её глаза. Смотреть так, что весь окружающий интерьер вдруг расплывётся, станет предельно нерезким, куда-то уйдут окружающие навязчивые звуки, пропадёт даже неизбежный звуковой фон — любой, от гула механизмов и разговоров до выстрелов и взрывов.
Потом они окажутся вдвоём лежащими на каком-нибудь диване. И если даже не дойдёт до раздевания, то это уже будет важно, необходимо для них обоих. Потому что они снова будут только вдвоём, только наедине, будут вдвоём так, как мораль — и не только людская — допускает быть вдвоём двум разнополым людям. Как там у классиков? «Не говори никому о нашей любви. О ней должны знать только мы вдвоём». Она будет счастлива лежать на Джоне, обнимать его, вдыхать его уникальный запах, слышать биение его сердца. Наверное, он будет что-то очень тихо ей говорить. Что-то очень приятное. А если он ничего не будет ей говорить и будет просто молчать — всё равно она будет счастлива быть рядом с ним. Это будут, вне всяких сомнений, редкие минуты уединения. Невыразимо ёмкие и очень краткие, быстро уходящие в прошлое минуты. Она будет прикрывать глаза и стараться вобрать в себя всё содержимое, всё возможное содержимое этих минут. Минут высшего доверия, одного из самых высших уровней доверия.
Джон будет легонько и в то же время крепко придерживать её. Не удерживать насильно, а именно придерживать. Он всегда будет давать ей право выбора, зная изменчивую, казалось бы, внелогичную женскую натуру так, как это доступно только ему, человеку, обладающему внегалактическими способностями. Он будет рад видеть совершенные изгибы её тела, пусть даже и скрытые под тканью и пластиком комбинезона, но всё равно ясные и остро действующие на большинство мужчин. А она будет рада продемонстрировать ему себя даже так, в одежде, в обычной одежде, будет рада видеть, ощущать его заинтересованность, его восторг, его, может быть, обожание и обязательно — радость. Она будет рада доставить ему радость обладания ею. Недоступной Снежной Королевой Мирандой Лоусон.
Когда же придёт время прерваться, время расстаться, она обязательно, уходя, остановится в шаге от двери, обернётся всем телом к нему и Джон увидит её зовущий взгляд, её открытое только ему лицо, её полураскрытые в ожидании поцелуя губы, не скрывающие совершенной белизны умопомрачительно ровных и острых зубов. Она покажет ему, что всегда готова к продолжению древних игр двоих. Покажет, потому что знает — он должен знать, что она ему верит, доверяет, что она открыта для него.
Она знает, хорошо знает, что Джон выше ростом, чем она. Обычное дело для мужчины. И она будет рада смотреть на него чуточку снизу вверх, смотреть серьёзным, но одновременно — нежным и внимательным взглядом, Смотреть на него, чтобы понять его, понять, о чём он думает, что его волнует, беспокоит. Потому что она хочет быть не только рядом с ним, но и вместе с ним. Не только в постели, не только на отдыхе, но и на работе. Она хочет делить с ним всё, помогать ему и словом, и делом, и чувствами, и эмоциями. Она будет рада смотреть на него чуточку снизу вверх и она не будет испытывать при этом дискомфорта. Потому что она понимает его, хочет понимать и стремится понимать его. Он ей интересен. Он для неё важен, нужен, ценен. Очень надолго. На годы, может быть — на десятилетия. Она знает, что далеко не всегда всё будет просто, легко и беспроблемно. И потому чаще всего будет смотреть на него серьёзным, задумчивым взглядом, может быть, чуть искоса, но обязательно задумчиво и серьёзно. И в то же время — нежно. Потому что он, Джон Шепард, достоин её нежности. Нежности той личности, какую очень многие знают как непробиваемо холодную, заледеневшую Снежную Королеву.
Она будет рада поцеловать Джона. Непременно в губы, а не по-дружески, в щёку. Она поцелует его и будет знать, что он, может быть, обнимет её, так обнимет, что она почувствует, как он приподнимает её и теперь не он смотрит на неё сверху вниз, а она. Она смотрит на него сверху вниз и она обнимает и целует его. Целует в губы. Нежно, медленно, спокойно. И ей всё равно будет, кто и что вокруг. Для неё будет важен Джон. И она будет знать, что он рад, что он доволен, что он… удовлетворён.
Жизнь не всегда похожа на праздник и Джон сможет придти к ней не только тогда, когда он силён, мощен и всё у него получается и всё ему удаётся. Он может придти к ней обессиленным, разбитым, обозлённым, недовольным. Он придёт к ней, а она подойдёт к нему, посмотрит на него, очень многое поймёт и постарается сделать всё, чтобы ему стало легче. Постарается сделать так, как сможет только она. Не Светлана, не Аликс, не Лиара, а она, Миранда Лоусон. Она будет рада сопереживать, сочувствовать Шепарду. Она постарается придать ему сил, вернуть прежний уровень уверенности и спокойствия. Она сделает всё, чтобы он был всегда уверен — для него она всегда открыта, он может придти к ней всегда, в любой момент, в любом состоянии, в любое время.
Ей будет очень приятно и важно, если он, придя к ней далеко не в лучшем настроении, далеко не в лучшем состоянии — как душевном, так и физическом, останется у неё на ночь. Хотя бы на несколько часов. Ей будет приятно и важно, если, открыв глаза утром, первое, что он увидит — это будет её лицо. Её глаза будут излучать нежность, спокойствие и любовь. Обязательно любовь. Потому что мужчина не всегда обязан быть сильным и непобедимым. Он имеет право на слабость и имеет право на упадок сил. И любовь женщины необходима мужчине в такие минуты слабости и упадка сил и возможностей, как бальзам. Единственный бальзам, способный вернуть ему прежний уровень совершенства. Она будет рада, если он отдохнёт. Она даже спать не будет, она будет сидеть рядом с ним, спящим. Сидеть всю ночь. Потому что он нужен ей. Потому что он дорог ей. Потому что он пришёл к ней тогда, когда ему тяжело, больно, трудно. Он поверил ей больше, чем кому бы то ни было.
Она будет рада нравиться ему. И она будет заботиться о том, чтобы он отдохнул, расслабился, хотя бы на несколько часов «отключился» от ежедневного «коктейля» обязанностей. Ей, женщине, это будет важно и необходимо сделать, воспользовавшись природными способностями и особенностями своего пола. Ведь внешне она — красивая, даже совершенная женщина. И она умеет представлять себя мужчинам. Но Шепарду она не будет представлять себя. Он не нуждается в таком представлении. Она просто постарается нравиться ему. Есть у неё в гардеробе красное, даже можно сказать — тёмно красное вечернее платье с очень смелыми вырезами. Нет, всё, что надо, прикрыто так, как положено, но в то же самое время это платье, почти как индийское сари, может показать её тело так, как будто оно полностью обнажено. Обнажаться не обнажаясь — это тоже надо уметь и Миранда Лоусон это умеет. Она редко, крайне редко одевала это платье, оно стало для неё особенным, личным. И она будет рада сделать это платье тем почти единственным платьем, которое она будет надевать только для Шепарда.
Те церберовцы и не только церберовцы, которые видели её, облачённую в это платье, неизменно восхищались и даже, бывало, впадали в столбняк или в транс, когда она буквально выплывала на более-менее свободное место. Ей не раз приходилось слышать, что её угольно-чёрные волосы прекрасно гармонируют с этим платьем, а ведь она знала и то, что к этому платью, вообще-то полагаются и перчатки, которые делают её, Миранду Лоусон, невыразимо привлекательной для мужских взоров и для мужских желаний и в то же время позволяют ей сохранить абсолютную недоступность. Мало кто из мужчин-землян удостаивался чести и возможности поцеловать её руку в перчатке, когда Миранда была в этом платье, ещё меньше — буквально по пальцам одной руки пересчитать можно тех мужчин, кто смог поцеловать ей руку тогда, когда на ней было это платье, но не было перчатки. А перчатка была гораздо выше локтя, так что даже запястье поцеловать — именно запястье, его кожу, а не материал перчатки — удостаивался далеко не каждый мужчина.
Она согласна надевать это платье только для Шепарда. Может быть, она догадывается, может быть — чуточку опережает события, но она почему-то уверена, что Джону она тоже понравится в этом платье. И она согласна раз за разом одевать это платье, встречаясь именно с Джоном, потому что она знает: он неприхотлив и для него не имеет значения количество нарядов в гардеробе у встреченной им дамы. Он ценит красоту внутреннюю. Не телесную, не гардеробную, а именно личностную, внутреннюю.
Когда-то считалось, что женщина просто обязана опаздывать на свидание с мужчиной. А чтоб позлить его, чтобы заставить поволноваться! Когда-то считалось допустимым опоздать на час, на два: пусть подождёт, пусть понервничает, пусть, в конце концов, докажет своё постоянство. Для Миранды Лоусон это было, мягко сказать, неприемлемо. Она обожала приходить на свидания с мужчинами намного раньше назначенного времени. По самым разным причинам. А тогда, когда она будет встречаться с Шепардом, ей будет интересно то, как он появится, как он будет себя вести. Она умеет смотреть так, что её взгляд ни один мужчина не почувствует. Ей интересно будет смотреть на Шепарда именно тогда, когда он придёт в точно назначенное время, но не будет знать, что она уже пришла раньше его. Да, может быть со временем он привыкнет к тому, что она приходит на свидания заранее, но ведь тогда она может придти точно и может даже опоздать. Ненамного, ну на полчаса — точно сможет. Она знает, что ей не придётся заставлять Шепарда нервничать — он ничем перед ней не провинился, чтобы его вот так терзать. Она будет смотреть на него искоса и чувствовать себя уже счастливой, хотя Джон ещё даже не понял, что она пришла загодя и уже видит его, пришедшего, как всегда, минута в минуту.
Ещё больше она будет рада и довольна успеть повернуться к нему всем телом, именно к нему, а не к кому-нибудь из множества других мужчин. Успеть повернуться, склонить чуть набок голову и улыбнуться. Одними губами улыбнуться, чтобы дополнить свой образ. Гибкое тело, восхитительное вечернее платье, перчатки и её взгляд будут наградой Шепарду. Она же знает, просто знает, прекрасно знает, что мужчина любит глазами, а первое впечатление от женщины в самом начале свидания способно с мужчиной, с его настроением сотворить настоящее, крайне необходимое ей, женщине, чудо. А если это чудо ей, Миранде Лоусон, необходимо, она пойдёт на всё, буквально на всё, чтобы это чудо стало реальностью. И для этого она использует всё, чем располагает, что знает и что умеет. Тем более, если её мужчиной на свидании будет сам Джон Шепард, уже ставший легендой не только Цитадели, но и Галактики.
Она знает, понимает, что не удержится от того, чтобы просканировать Шепарда с ног до головы. Женщине ведь тоже очень важно, чтобы её спутник был очень даже прилично и красиво одет, пострижен, побрит. Шепард это всё знает и она ни разу не видела его неряшливо одетым или небритым, но и Миранда знает, что она, как женщина, не сможет удержаться от того, чтобы цепким, женским, оценивающим взглядом не пройтись по фигуре капитана. Он поймёт. Она уверена — он поймёт её некоторую зашоренность, может быть, даже запрограммированность. Пусть. Это — тоже игры двоих, ведь это — свидание. А оно должно быть приятным, ценным, полезным, важным. И тут нужно соблюсти стандарт для большинства деталей, а если подумать — то для всех деталей.
Она знает, что Шепард всегда, ну почти всегда отдаёт первенство женщине. Особенно — на свиданиях. И потому никогда, ну почти никогда не становится впереди женщины. Чаще всего он становится рядом, а бывает — и позади. Для того, чтобы на его женщину обращали внимание не только другие мужчины, но и другие женщины. Миранда знает об этом и ей приятно представлять себе, как она стоит впереди Шепарда, а он задаёт ей какой-то простой вопрос, ну наподобие «куда пойдём?» или «что будем заказывать из еды?». Да, она понимает, что по ряду стандартов он сам вроде бы обязан ответить на эти вопросы, угадать желания своей спутницы. Ну пусть это будут другие вопросы. Или нет, даже не вопросы, а просто заинтересованные взгляды Джона, обращённые на неё, на её лицо, на её глаза.
Она будет рада, будет счастлива чувствовать Джона спиной. Она обязательно улыбнётся ему, улыбнётся одними губами и будет чувствовать, что он увидел и оценил её улыбку, предназначенную не всем окружающим разумным, а только ему. Она будет рада и счастлива встретиться с ним взглядом, ведь он прекрасно знает о женской способности к почти панорамному детальному зрению, когда дама, не поворачивая головы, способна охватить и просканировать единственным взглядом пространство больше чем в сто восемьдесят градусов.
Она знает, что Джон не стремится к излишней публичности, ему не нужна дешёвая популярность, ему не нужна излишняя известность и потому, в том числе, наверное, даже на свидании с ней он будет стараться держаться в её тени. Да, он прекрасно знает, какое влияние оказывает на разумных органиков красота Миранды Лоусон. Разное влияние. Разное. Но для неё будет важно то, какое влияние её красота — и телесная и душевная оказывает именно на Джона Шепарда. Только на него. А все остальные обойдутся без вердикта. Она пришла на свидание не со всеми остальными, а именно с Джоном Шепардом. Он — её мужчина. И его мнение и только его мнение важно для неё.
Она позволит только Джону. Только ему разрешит обнять себя за талию. Она будет рада почувствовать его ладони, его руки у себя на животе. Она не будет играть, она не будет строить из себя недотрогу, не будет превращаться в холодную, неприступную Снежную Королеву. Для этого образа у неё есть другие мужчины. А Джон достоин большего. И потому она непременно, обязательно, обернётся к нему лицом, обнимет его, даст ему возможность положить руки ей на спину. Она ему доверяет. Она будет рада позволить ему это и многое другое. Ведь это — её свидание с Джоном. Он для неё — важен, ценен и нужен ей именно обычный, такой, каким он может быть и, наверное, будет, только наедине с ней. Ведь он всегда разный с разными своими женщинами. Именно поэтому у него есть любимые женщины, но нет любовниц. Для каждой из них он — разный. Почему? В том числе и потому, что он прекрасно знает, понимает, разумеет то, что они все — разные. И требуют, нуждаются в разном подходе, в разном обращении, в разном понимании.
Обязательно будут моменты, когда они — Миранда и Джон — будут смотреть в одном направлении. Даже если первым в том направлении посмотрит она, Джон обязательно прочтёт её взгляд и посмотрит туда же. Да, он имеет право, может составить своё собственное впечатление об увиденном и почувствованном, но Миранда чётко знает — ему будет интересно и то, что она увидела и что она почувствовала. Ведь они — вдвоём, они — рядом, они — вместе.
Может быть, Миранде удастся убедить Джона подарить ей один танец. Единственный танец. Да, она знает, что Джон танцует только со своими жёнами, только со Светланой и с Аликс. И потому ей придётся очень постараться стать ещё одной, пусть даже третьей его женой. Она сделает всё для этого, всё, что сможет. И получит награду — танец с Шепардом. Абсолютно невозможный для всех других женщин любых рас пространства исследованной части галактики Млечный Путь танец в паре с Джоном Шепардом. Да, пока она не станет женой, законной женой Шепарда, ей о танце придётся только мечтать, но зато какой это стимул — сделать всё для того, чтобы получить и право и возможность танцевать с Джоном.
А пока она не станет законной женой Джона, но будет иметь возможность встречаться с ним, у них будет много других занятий. Да, Миранда знает, что Джон не играет в азартные игры, ну почти не играет, он хорошо, чётко знает меру и никогда не превышает её. Но на свидании они вполне смогут сыграть в «рулетку», «пирамиду» «апитский барабан», да даже сложно перечислить все игры, где они смогут посоревноваться. Тогда Джон сможет увидеть Миранду в её интеллектуальном сиянии. Да, она внешне и телесно очень красива, но она никогда не стеснялась продемонстрировать мужчинам и своё интеллектуальное совершенство. А перед Джоном не нужно будет ей что-либо демонстрировать — он и так охотно признаёт за женщиной право на «умственную силу». Они сыграют несколько партий. Обязательно сыграют, посоревнуются. Ей будет приятно посостязаться с Шепардом.
И всё же всё же свидания — это не время и не место только для того, чтобы быть постоянно на виду, постоянно под взглядами множества других разумных. Да хотя бы одного двух разумных в качестве окружения и то временами многовато будет для комфорта тех разумных, кто, собственно, и пришёл на свидание. Потому временами придётся искать уединённое место. Для того, чтобы побыть вдвоём, чтобы не вздрагивать, не оглядываться, не бояться проявить вовне то, что, в общем-то и не предназначено для посторонних. Такие моменты у Миранды на её свиданиях с Шепардом обязательно будут. И тогда они будут обниматься. Будут держать друг друга в обьятиях. Эти мгновения перед поцелуем… Они настолько важны, настолько ёмкие и необходимые… А эти взгляды…
Потом они будут снова возвращаться «на люди». И будут искать напитки. Потому что после жарких поцелуев… Миранде так хочется в это верить, что поцелуи будут, непременно её поцелуи с Шепардом будут только жаркими, только губы в губы… После жарких поцелуев их обоих будет мучить сильная жажда.
Джон обязательно озаботится тем, чтобы найти для Миранды её любимые напитки. В больших таких бокалах. Никакого алкоголя — её вполне устроит сок или травяной настой. Она не собирается пьянеть, хотя если потребуется, её не свалит с ног и не введёт в неустойчивое состояние даже «итерийский бальзам». Ей будет приятно взять из рук Шепарда бокал и мелкими глотками смаковать его содержимое, глядя на Джона. Непременно глядя на Джона. Она подзовёт знаком официанта. Таким знаком, что примчатся сразу двое-трое официантов — она это умеет делать. И попросит принести напитки, какие любит Джон. Много таких напитков. Разных. Потому что ей важно, чтобы Джон тоже был доволен. Да, мужчина на свидании обязан ухаживать за женщиной, за своей женщиной, но он не должен чувствовать себя лакеем или бесправным компаньоном или, тем более — простым сопровождающим. Миранда обязательно покажет Джону, безмолвно, но точно и чётко покажет Шепарду, насколько он для неё важен, ценен, необходим.
Когда будет раннее, очень раннее утро, они покинут пределы развлекательного центра или, может быть, ресторана, или может быть, ночного клуба — и окажутся на улице. Миранде почему-то хочется, чтобы обязательно в это время, когда они выйдут за пределы здания, шёл дождь. Джон непременно обнимет её и поцелует в губы. Это так приятно, когда тебя целует любимый тобой мужчина, целует в губы под дождём. Пусть даже проливным, пусть даже холодным. В такой момент всё это не важно. Важно, что она будет по-прежнему рядом с Джоном. Они пойдут по улице, пойдут, обнявшись или взявшись за руки, пойдут рядом, пойдут вместе и пусть дождь идёт, пусть дует холодный ветер. Ей будет тепло и приятно, потому что рядом с ней будет Джон. Потому что это будет финал их свидания, точнее — начало финала.
Она обязательно согласится придти к нему в его личную квартиру. Не в семейную, а именно в личную. Или обязательно согласится пригласить его к себе, в свою личную квартиру. Они сядут на пол в комнате, привычно именуемой холлом, сядут прямо на пол и Джон возьмёт в руки гитару, передаст её ей, Миранде, положит её пальцы на струны и научит новым аккордам, новым мелодиям. Она будет счастлива и рада чувствовать его пальцы на своих пальцах, свои руки в его руках, будет счастлива прижаться к нему спиной, будет счастлива сидеть впереди него и знать, что он рядом. Он вместе с ней и их свидание продолжается. Обязательно будет так, что это их очередное свидание продолжится именно так. Она будет играть для Джона, играть, показывая ему, что она может, что она способна быстро учиться новому. И ещё она будет счастлива не только играть, но и петь для Джона. Она любит петь, она умеет петь, отец добился того, что у неё с детства был прекрасно поставленный голос. И она будет рада показать всё богатство своих вокальных возможностей именно Джону. Пусть он послушает её голос, услышит, как она поёт, о чём она поёт. Она будет петь только для него. Только для него одного. Ни для кого другого она так петь не будет. Это же Джон, он достоин знать о её уникальных возможностях, способностях! Многое достоин знать, недоступное для знания, для понимания, для разумения другими органиками. Она будет петь и играть и будет знать, что она счастлива уже тем, что их свидание не прервалось на крыльце развлекательного центра или ресторана, не прервалось на пороге её или его личной квартиры.
Потом, конечно же, будет неизбежное прощание. Он будет стоять перед ней, держать её руки в своих и смотреть на неё нежно и внимательно. Она будет чувствовать его взгляд и немного, самую малость смущаться. Ей будет приятно его внимание. Пусть даже и прощальное внимание, потому что это внимание особое — оно обещает продолжение взаимоотношений, продолжение встреч.
И природе и эволюции от разумных нужно потомство. И потому так и природа и эволюция захотели, чтобы разнополые разумные органики встречаясь, всегда выполняли один и тот же сценарий, один и тот же ритуал. Кому как не ей, Миранде Лоусон, воплощённой в теле совершенной женщины, знать это гораздо глубже и полнее, чем это доступно знать любому мужчине, даже столь совершенному, как Шепард. Миранда знает, она не догадывается, а именно знает, что она однажды решит попробовать преодолеть эту блокировку, карающую её бездетностью, непреодолимой для самых совершенных медтехнологий, для самых знающих врачей. Она догадывается, что только она будет решать, когда она откроется Шепарду для того, чтобы принять его в себя. Наверное, да не наверное, а точно, она будет знать это очень даже заранее. И потому должна будет подготовиться к этому свиданию особо.
Генетики дали ей возможность владеть, обладать совершенным женским телом, способным вводить мужчин в состояние соляных столбов даже тогда, когда она — в одежде, а уж если она эту одежду снимет… И она знает, что она тогда становится практически неотразимо привлекательной, желанной и важной для большинства мужчин. Да, она может, имеет право выбирать. Для одних мужчин она даже обнажённая — холодна как лёд и способна превратиться в бревно, а других она способна сжечь пламенем, губительным пламенем хорошо сыгранной страсти. Ненатуральной, ненастоящей, но ведь мужчины настолько в большинстве своём примитивны, что они и не всегда, далеко не всегда в состоянии понять, что эта страсть — не настоящая, что она, эта страсть — только хорошо срежиссированная игра. Миранда знала, что способна улыбаться, смеяться, радоваться и оставаться при этом в объятиях ослеплённого животной и не только животной страстью мужчины абсолютно холодной.
Шепард — достоин её настоящей страсти. И его обмануть — невероятно трудно. Лучше даже не пытаться. Он — не обычный мужчина. Даже совершенно не среднестатистическому мужчине до Шепарда — очень далеко. И потому Миранде лучше с ним не шутить, играя страсть, а не пылая, не погружаясь в эту самую страсть с головой. Миранда знает, что Шепард способен учуять обман под любыми покровами. В этом ему помогают его внегалактические, загалактические способности и возможности. Те самые, что способны влюбить в него без остатка и без возможности отступления практически любую женщину. А Миранде Шепард нужен, необходим. Он единственный способен снять с неё блокировку, обрекающую младшую Лоусон на бездетность. Миранда хочет детей от Шепарда, только от Шепарда и потому она будет не играть, а именно пылать и погружаться в страсть с головой, она будет не играть, а именно жить любовью. Она действительно отдастся Шепарду без остатка. Ведь только тогда она сможет ощутить себя матерью, ощутить, что и она наконец-то стала женщиной.
Тогда… Тогда она предстанет перед Шепардом полностью обнажённой. И отдастся ему вся, без остатка. Сейчас ей трудно представить себе единение с Шепардом во всех деталях, но, наверное, это сейчас и не нужно. Достаточно, что она верит в то, что такое единение обязательно будет. А потом, когда Джон покинет её квартиру, личную квартиру, ведь скорее всего именно там она согласится отдаться Джону, она, не одеваясь, не закутываясь в покрывало, будет лежать на боку, скорее всего — на правом боку, будет лежать обнажённая, подперев голову рукой и давая своим чёрным длинным волосам стекать волной на белоснежную простынь. Будет лежать и думать о происшедшем, о том, что вот только что несколько часов было между ней и Джоном. Она более чем уверена в том, что Джон не отвернётся от неё после единения, не уснёт, не захрапит. Она убеждена в том, что после единения у них будет ещё немало приятных и важных минут общения. Таких минут, какие способен подарить женщине только он, легендарный Джон Шепард.
Она будет лежать, думать, размышлять, будет вспоминать, а потом… потом она повернётся, ляжет на живот. Редко когда она лежала долго на животе, а сейчас она ляжет на живот свободно и спокойно, потому что вот только что рядом с ней был Джон, совершивший с ней, с её телом и с её сутью настоящее чудо. Да, она знает, что вполне будет способна ощутить себя беременной, ощутить себя действительно ждущей ребёнка. Даже один ребёнок для неё будет предельно ценен, важен, дорог. Она наконец-то станет матерью, станет женщиной. И статус девушки, нерожавшей девушки останется в далёком, очень далёком прошлом. Она будет лежать на животе, будет прислушиваться к себе, будет сканировать себя саму — медленно, постепенно сканировать, свыкаясь с происшедшими с ней важными многоплановыми изменениями.
Она непременно встанет — через несколько десятков минут, может быть, через час — встанет, нисколько не стесняясь своей полной наготы, ведь это её личная квартира, проверенная и перепроверенная десятки раз. Она встанет, глаза её привычно найдут зеркало, большое такое зеркало, в котором она сможет увидеть себя в полный рост. Не девушку, а женщину. Женщину, ждущую ребёнка. Она будет стоять, едва освещённая слабым светом потолочного софита и будет понимать, что случилось чудо. Реальное чудо, которое без Шепарда, без Джона просто не стало бы реальностью. Она посмотрит на себя в зеркало, окинет взглядом себя всю и убедится, что в ней немало изменилось. И телесно она стала другой. Она теперь — не девушка, она — женщина, она мать. Даже если она родит единственного ребёнка и больше у неё никогда не будет детей, она будет счастлива. Всю жизнь она будет счастлива, потому что ребёнок будет постоянно напоминать ей об этих минутах чуда.
Она не будет изводить себя воспоминаниями о периоде хронической бездетности. Не будет. Потому что она теперь будет занята другим. Она будет ждать рождения своего ребёнка. Не только своего, но и ребёнка Шепарда. А значит, этот ребёнок будет уникальным. Возможно, он даже будет лучшим. Когда подрастёт. Лучшим среди множества других людей, ибо теперь и она сможет с полным правом чувствовать себя полноценным человеком, обычным человеком, обычной женщиной. Да, она сохранит свои способности, свои возможности, подготовка тоже никуда не денется. Но у неё теперь будет ребёнок и она пройдёт весь путь — беременность, роды, первый год его жизни. А там… Там дальше будет обычная жизнь. Жизнь матери, воспитывающей своего сына или свою дочь. Сейчас Миранда согласилась бы на ребёнка любого пола. Только чтобы у неё был этот ребёнок, только бы всё получилось.
Она будет предельно остро и полно благодарна Джону за это чудо! Она будет стараться быть рядом с ним как можно чаще, быть для него самой красивой, самой нужной, самой приятной. Она хочет быть рядом с ним, потому что этот ребёнок — и его ребёнок. Сын или дочь — неважно. Ребёнку нужен отец, тем более — такой отец, как Джон Шепард. Только он. Преодолевший приговор её, Миранды Лоусон, бездетности. Только он, давший начало этому ребёнку. Двести восемьдесят дней. Это и мало и много. И она постарается пройти эти дни рядом с Джоном. Потому что она нуждается в Джоне, потому что в нём нуждается его ребёнок. Она не собирается отставлять Джона в сторону. Она не захочет оскорбить его заявлением о том, что свою функцию он выполнил, дал ей возможность забеременеть, а об остальном она сама позаботится наилучшим образом. В одиночку позаботится. Нет, она не будет оскорблять Джона недоверием, она будет рада встречаться с ним. Двести восемьдесят дней — это вполне достаточный срок для того, чтобы её с Джоном взаимоотношения развивались и укреплялись. Ибо только он, Джон Шепард стал отцом её ребёнка. Только он — его отец. Или — её отец.
Она уверена, что они вдвоём не раз и не два будут встречать рассветы и провожать закаты светил на любой планете, куда закинет их судьба. Джон будет рядом с ней, а она будет рядом с Джоном. И ребёнок будет чувствовать, что его отец рядом с ним, а не где-нибудь там, очень далеко. Она будет рада ощущать руки Джона на своей талии, на своих бёдрах, на своём животе. Это — руки мужчины, подарившего ей высшее женское счастье, счастье быть матерью. Не казаться, не воображать, а именно быть матерью! Она будет счастлива быть рядом с Джоном наедине. Потому что у них обоих уже было единение и теперь они знают друг друга очень полно и очень глубоко. А рассветные и закатные часы — лучшие для того, чтобы быть наедине с человеком, которого ты любишь. Не играешь в любовь к нему, а именно любишь. Реально любишь.
Далеко не сразу она ощутит на себе все внешние «прелести» беременности. И потому очень долго, минимум несколько месяцев она будет по-прежнему красива, привлекательна и даже обворожительна. Она будет радовать Джона, представая перед ним в изысканных нарядах, будет радовать Джона своими особыми, предназначенными только для него взглядами, будет рада, когда он ощутит новый аромат её волос, да мало ли чем может влюблённая беременная женщина порадовать своего любимого мужчину, от которого она ждёт ребёнка?!
Она будет рада ощутить первые, неуверенные толчки своего ребёнка, пробующего её, свою маму, на прочность, извещающего её о своей готовности войти в этот внешний мир. Наверное, она, ощутив эти пока что слабые, заметные ей толчки, замрёт, откинув голову и прикрыв глаза. Ей будет очень приятно ощутить эти толчки, понять, что сын или дочь уже вполне сформировались, чтобы принять на себя хотя бы часть трудностей и сложностей «внешнего существования». Она будет счастлива ощутить эти толчки, потому что именно они и поставят крест на её бездетности, на её проклятии бездетности, на её неспособности зачать и выносить ребёнка. Эти толчки прозвучат как колокольный погребальный звон её тяжкому прошлому, прошлому почти вечной девушки. Теперь она будет точно чувствовать себя женщиной, ведь она ещё раз полно и точно убедится в том, что действительно зачала и вынашивает своего ребёнка. Своего ребёнка и ребёнка Джона Шепарда. Он навсегда останется его отцом и его отцовство она не будет оспаривать. Никогда не будет, потому что она уже сейчас, мечтая об этом времени, об этом, безусловно, счастливом времени, убеждена, её ребёнок будет особым. Уникальным.
Она будет счастлива придти к Джону, постараться остаться с ним наедине, снять одежду и дать ему послушать, дать ощутить эти толчки. Зачем ей скрывать это своё глубоко личное счастье от него? Она не будет скрывать это счастье, она хочет, чтобы он тоже продолжал себя чувствовать отцом ребёнка. Она даст ему ощутить эти толчки. Пусть он прижмётся к её животу, прислушается. Ей будет приятно, ему будет приятно, ребёнку будет приятно. И они все трое будут счастливы.
Она не знает, как будут проходить последние месяцы беременности. Может быть, она почти внешне не изменится, а может быть она растолстеет, располнеет, немного, но ощутимо подурнеет. Временно подурнеет. Всё это будет сущей мелочью по сравнению с тем, что она теперь будет знать, что она — не одна. У неё — ребёнок и она — его единственная родная мама. Она сделает всё, чтобы выносить его полный срок, назначенный природой, она сделает всё, чтобы сохранить ему жизнь и здоровье, чтобы он ни в чём не нуждался. Она будет счастлива ожидать его появления на свет. Да, безусловно, она будет готовиться к родам. Готовиться практически, уже не теоретически, а именно практически. Потому что она должна сделать всё, чтобы ребёнок родился в срок, родился нормальным, здоровым. И она сделает для этого всё. Ей и самой интересно, насколько она готова к тому, чтобы преодолеть остатки этого проклятия собственной, своей бездетности. Она знает немало о коварстве подобных проклятий.
А если ей удастся забеременеть двойней или даже тройней… Она сделает всё, чтобы все дети до единого родились здоровыми, родились в срок и выжили. Да, она знает, что даже ей, способной прожить три сотни лет, будет нелегко вынашивать нескольких детей. Но она это сделает.
Наверное, Шепард будет часто её навещать и она постарается представать перед ним не в полуразобранном полуобморочном состоянии. Да, она не сомневается в том, что его обмануть трудно, поти невозможно, но она сделает всё, чтобы встречаться с ним если не при полном параде, то хотя бы в более-менее приличном виде. Незачем столь достойному мужчине видеть её неприбранной, неодетой, слабой. Она догадывается о том, что будет часто плакать, изводить себя воспоминаниями, о многом задумываться и эти думы не будут лёгкими, приятными, простыми.
Она будет прислушиваться к себе, к своему ребёнку, она будет с ним часто, очень часто разговаривать — когда вслух, когда молча. Для неё он очень быстро станет родным, необходимым. А она постарается стать для него действительно лучшей мамой. Наверное, она будет светиться, часто светиться мягким биотическим сиянием, ведь всё равно она осталась одним из самых сильных и мощных биотиков человеческой расы. Вполне возможно, что и дети у неё, хотя бы один будут тоже биотиками. Особыми биотиками — по рождению.
Как бы ей ни было тяжело, сложно, она всё равно останется доступной для Джона, она будет с ним видеться, встречаться, говорить. Она будет рассказывать ему многое о том, как проходит беременность, что она чувствует, о чём думает, как ведёт себя ребёнок. Она знает, она уверена в том, что ему это будет важно, нужно, интересно. Потому что этот ребёнок или эти двое-трое детей — и его дети. Он — их отец. Без него, без его прямого, непосредственного участия они просто не появились бы на свет. И потому она не будет избегать встреч с Джоном, будет стараться быть с ним рядом при малейшей возможности.
У неё уже сейчас нет ни малейших сомнений, что сын или дочь, родившись, сразу узнают своего отца. А Джон непременно постарается присутствовать при родах. Он такой, он всегда старается присутствовать, если рожает его любимая женщина, его жена. И Миранда даже не подумает запрещать ему присутствовать, когда она будет рожать. Она знает — если потребуется, то он примет роды у неё сам. Его этому учили и он это умеет делать хорошо. А осложнений у неё не будет — она постарается чрезвычайно внимательно отнестись к своему самочувствию и здоровью, чтобы роды прошли нормально. Не легко, а именно нормально.
Рядом с Шепардом ей и её ребёнку будет спокойно и комфортно. Уже сейчас Шепард для Миранды был, а не представлялся идеальным отцом для её ребёнка — хоть мальчика, хоть девочки. О двойне и тройне Миранда пока всерьёз не задумывалась, она желала только одного ребёнка, минимум одного, а уж если будут у неё двое или даже трое — мало что изменится. И для них всех Шепард будет идеальным отцом, идеальным папой. Потому что он — реальный, настоящий. Миранда представляла себе, как они с сыном или дочерью на руках часами гуляют по паркам, по лесам, по улицам. И знала, что она будет счастлива быть рядом с Джоном в такие минуты. Даже если Джон будет иметь возможность только изредка приезжать или прилетать к ней и к её ребёнку, она всё равно будет довольна. Шепард уже сейчас известен своей верностью любимым женщинам и своим детям, так что Миранда и помыслить не смела о том, что он бросит её и бросит своего ребёнка.
Она была уверена, даже убеждена в том, что Шепард не просто будет рядом с ней и с ребёнком, он будет принимать самое непосредственное участие в его судьбе, в его жизни, он будет воспитывать его, он будет учить его. Он будет общаться с ним. Даже на расстоянии он будет общаться с ним, благо современная техника это позволяет делать с лёгкостью. А полнота этого общения будет не просто достаточной — она будет необходимой — Джон это общение наполнит смыслом, содержанием так, как это сможет сделать только он.
И она и ребёнок рядом с Джоном будут счастливы. Это счастье полностью понятно будет только им троим. Оно строго индивидуально почти так же как строго индивидуальна любовь. Миранда надеялась, что Джон сможет её полюбить. В том, что он полюбит своего сына или свою дочь она не сомневалась. Она хотела, чтобы Джон полюбил её своей уникальной любовью. Молчаливой любовью, лишённой внешней крикливости и даже излишней заметности. Она часто представляла себе, как они будут гулять за городом, по полям, лугам, будут останавливаться и Джон будет осторожно прижимать к себе спящего ребёнка, а она, Миранда Лоусон будет рада молча прижаться к Джону, обнять его и одновременно — ребёнка, утверждая в очередной раз их единство. Она будет счастлива прикрыть глаза и замереть, ловя каждую секунду этого единства. Джон будет держать сына или дочь на своих руках и те будут спокойно спать, видеть красивые, цветные, спокойные сны. Эти прогулки за городом она постарается сделать традиционными. Пусть её ребёнок видит не только унылую кубатуру города или пригорода, но и настоящее, полное звёзд небо, пусть он знает, что можно ощутить на рассвете и на закате, а что можно ощутить в полночь. Ей будет важно, что тогда рядом с ребёнком будет не только она — его мама, но и Джон — его папа.
Она постарается радоваться вместе с Джоном, когда у них будет возможность вместе, всей семьёй отметить Рождество и Новый Год. Она постарается быть интересной и необходимой для Джона, ведь всё равно дети рано или поздно вырастут, образуют свои собственные семьи и покинут родительский дом, а она останется рядом с Джоном. И потому она хочет сохранить и даже развить взаимоотношения с Джоном, быть не просто захлопотанной и зацикленной на ребёнке мамашей, для которой муж — только денежный мешок и бесплатная рабочая сила, а быть действительно супругой, женой, любимой, просто любящей своего мужчину женщиной.
Она постарается как можно быстрее вернуть себе после родов прежнюю внешность, прежнюю физическую форму. Потому что хочет и в будущем нравиться Джону. Хочет, чтобы он был способен потерять голову от её красоты, от её доверия, от её открытости. А уж она постарается, чтобы он терял голову от неё как можно чаще. Ей это будет приятно, ей будет это необходимо. Так или иначе — она женщина и ей важно и нужно не любое мужское внимание, а прежде всего такое, какое способен подарить ей одной только Джон.
Так или иначе она хочет остаться привлекательной для Джона. И уж конечно не только телесно. Да, телесные взаимоотношения между мужчиной и женщиной, составляющими устойчивую пару, тоже крайне важны, но ещё более важно для них обоих общение, не имеющее сексуальной и телесной окраски. Здесь важен ум, интеллект, а не просто совершенные внешние данные. И Миранда мечтала о том, как она будет вести с Джоном бесконечные разговоры, а ещё лучше — принимать посильное участие в его работе, в его службе. Она постарается вникнуть в проблемы, в вопросы, над которыми он работает, которые его волнуют, заботят. Ведь мужчины — они такие, работа для них вполне способна стать основным смыслом жизни. Конечно, без женщин они тоже вряд ли смогут обойтись хотя бы в ближайшем будущем, но всё же именно работа, дело, для настоящих мужчин — превыше и прежде всего.
Была одна проблема, которая одна вполне была способна поставить очень жирный крест, перечеркнуть все планы, все мечты, все стремления и все желания Миранды относительно её взаимоотношений с Шепардом и перспектив рождения от него ребёнка. Этой проблемой была война с Жнецами. Миранда никогда бы не позволила себе впасть в крайность и отнестись к подобной проблеме легкомысленно, посчитать, что Жнецов можно будет уничтожить легко и просто. Непросто, очень непросто будет им и просто противостоять. Здесь было важно понять, что это противостояние может длиться месяцами и годами. И всё это время Джон будет воевать с Жнецами, а она?
Она, офицер «Цербера» всё это время будет выступать на стороне Жнецов. По той простой причине, что «Цербер» фактически теперь управляется Жнецами. Через подставных лиц, конечно. Но — управляется чётко и полно именно Жнецами. А потому ни о каких тесных взаимоотношениях между ней — старшим офицером «Цербера» и Спектром Шепардом речь не может идти в принципе. Всё, что она тут себе совсем недавно напредставляла, нафантазировала, намечтала — всё это просто нереализуемо в принципе до тех пор, пока Жнецы сохранят силу, могущество, пока они не ослабеют вконец. Пока они не будут низложены, уничтожены. А это будет очень не скоро. С тех пор, как Миранда стала задумываться о Шепарде, она стала задумываться и о многом другом. Она, прошедшая через почти полное недоверие Призрака-Харпера, понимала, что сейчас приближается водораздел, Линия Решения. Ступив на которую, она, младшая Лоусон, обязана будет выбрать одну сторону. Либо — Жнецов, либо — Сопротивление.
«Цербер» пока что состоит не из одних хасков. К счастью. Но хаскизация набирает обороты и рано или поздно ей, старшему офицеру Миранде Лоусон, тоже предложат выбор. Если бы она была человеком, наверное, этот выбор был бы сравнительно прост. Тогда бы существовало только два выбора — либо хаскизация, либо — Сопротивление. Но она, Миранда Лоусон, получеловек, а не обычный человек. Хоть и известно, насколько остро, полно и существенно интересовался «Цербер» необычными людьми, необычными землянами, всё же в его структуре работало и немало обычных людей. Не отличавшихся от среднестатистических землян практически ничем. Им, этим обычным людям, выбор будет сделать легче, чем ей. Хотя она чётко знает, что выбор в пользу Сопротивления для сотрудника «Цербера» — невероятно труден, сложен и опасен. Да, опасен, потому что чаще всего, человек, сделавший выбор в сторону Сопротивления просто будет уничтожен. Не хаскизирован, а именно уничтожен.
Она уже один раз почувствовала на себе, очень хорошо, полно, глубоко почувствовала, что такое быть уличённой в предательстве интересов, в предательстве самой идеи «Цербера». Вот только теперь даже идея не важна. Потому что тогда, когда зарождался «Цербер», ставший пусть и неумелым, но резким и ощутимым ответом старым расам Галактики на попытки унизить человечество, не было ничего известно о столь мощной угрозе загалактического происхождения, какой стали для обитателей Млечного Пути, его исследованной части Жнецы.
Наверное, её мысли о Шепарде связаны не только с её желанием, не только с её стремлением решить с помощью взаимоотношений с Джоном Шепардом свою личную проблему бездетности. Наверное, это всё же знак. Знак выбора, возможность выбора. Она понимала, чётко понимала, что если она захочет — она сбежит из «Цербера». Сбежит и будет скрываться, прятаться, будет уходить от погони агентов и ищеек «Цербера». Харпер будет в ярости. Он не любит, когда то, что он считает своей собственностью, проявляет самостоятельность. А тем более не любит, если то, что он считает своей собственностью, проявляет такую самостоятельность.
У неё уже была возможность сбежать из «Цербера». Тогда, когда она спасала сестру. Наверное, тогда ей было бы легче лёгкого вместе с сестрой сдаться, именно сдаться Отряду. Да, её бы допросили и она очень многое бы рассказала. В обмен на защиту и возможность не покидать пределы кораблей Отряда — рассказала бы. А потом… Потом она бы занялась решением своей проблемы бездетности. Ведь тогда рядом был бы Шепард.
И тогда она даже не узнала бы, что где-то в какой-то из ячеек «Цербера» находится Дэйна. Возлюбленная, первая любовь Джона Шепарда. Теперь, сейчас уже время упущено. Она знает о Дэйне и теперь, даже если она убежит, Джон не простит ей Дэйну. Не простит. И это непрощение резко осложнит Миранде решение проблемы бездетности.
Миранда нутром ощущала, как тает надежда на нормальные взаимоотношения с Джоном. Теперь тает. Она могла бы потратить несколько минут на то, чтобы вдоволь поукорять себя за свою слепоту, нерешительность, допущенные тогда, на Иллиуме, но не стала позволять себе такую слабость.
Наверное, её встреча и даже объединение с Джоном теперь — слишком далёкая перспектива. Сложная перспектива. И очень неоднозначная перспектива. Воображать и мечтать, конечно, она сможет и дальше, а вот что делать реально? Если она не захочет или не сможет убежать вот прямо сейчас или в самое ближайшее время, не сможет покинуть «Цербер» и добраться до Цитадели, где сейчас квартирует в полном составе Отряд, у неё перспективы очень незавидные. Ей придётся пытаться выжить здесь. Выжить. А она хорошо знает, понимает, насколько сложно будет сделать это ей. Да, она умеет и может играть роль, для неё не будет сложно сохранить прежнее качество своей работы. Как бы там ни было, в «Цербере» ещё предостаточно людей и полулюдей и хаски, пусть их и много, но они всё равно не составляют даже гарантированной половины численности личного состава организации. Конечно, ей, Миранде, может быть не известна структура «Цербера» полностью и тогда придётся признать, что на самом деле хасков больше половины. А если так… То у неё всей жизни-то осталось до вызова на принудительную хаскизацию.
Ждать. Вполне человеческая и не только человеческая способность. Ждать и заниматься другими, так называемыми текущими делами. Ждать этого вызова, ждать возможности избежать хаскизации, ждать возможности сбежать, ждать ареста, ждать расстрела. Ждать. Ждать. Ждать.
Впрочем, можно и не ждать. Можно просто попытаться посопротивляться, а потом… Потом продать свою жизнь подороже. Тоже вариант. Начинать сопротивляться можно прямо сейчас. Взять пистолеты — и устроить локальную перестрелку, попытаться взорвать эту станцию. Штабную станцию. В конце концов она — не человек, она быстрее, сильнее, мощнее среднестатистического или даже намного вышесреднестатистического человека. Можно рассмотреть такой вариант. Она также и биотик очень неплохой и это оружие она может тоже применить. Это только кажется, что современные станции, космические станции не горят. Горят ещё и как горят, просто синим пламенем пылают. Только вот почему-то подсознание Миранде говорит о том, что сейчас это — бесполезно. А вот тогда, когда встанет вопрос о принудительной хаскизации, она сможет, она успеет, она сумеет доставить своим бывшим коллегам немало неприятностей. Если потребуется, она нашинкует их в капусту клинками, холодным оружием. Это она тоже умеет хорошо. Сохранит боеприпасы пистолетов на крайний случай.
Трезво оценивая свои возможности, Миранда понимала, что в конце концов она неминуемо погибнет. Слишком неравны силы. Да, можно извернуться, подорвать эту станцию, но вероятность успеха такой попытки сама Миранда, понимающая, что не сможет, не будет считать себя вправе втянуть в это действо никого другого, оценивала как крайне низкую.
Почему-то ей сразу привиделось, как она гибнет. Привиделось так ярко, так образно, что, казалось, она присутствует при своей гибели. Сначала, вполне возможно, она не поверит в то, что её смерть очень близка. Она вот сейчас прямо видела, видела удивлённое выражение на своём собственном лице, настолько естественно удивлённое, что и речи не могло быть о какой-то театрально-актёрской игре. И пусть это выражение продержалось у неё на лице недолго, оно ясно показало Миранде, что её гибель будет неминуемой. В большинстве случаев — неминуемой.
Она, чувствуя близость смерти, конечно, попытается посопротивляться, дать некоторый отпор. Да, она будет слабеть, будет терять на доли секунды сознание. И будет понимать, очень остро понимать, что умирает бездетной. Она постарается подороже продать свою жизнь, постарается, чтобы все враги, окружившие её, а в том, что её непременно постараются или хотя бы попытаются окружить — она не сомневалась ни секунды — чтобы все враги, которые её окружают, ушли в небытие вместе с ней. Она скорее всего подорвёт себя — слишком хорошо она знает этих высоколобых умников, больших любителей принудительных оживлений.
Последнее, что увидят враги перед смертью, будет её взгляд исподлобья. Остановившиеся глаза, страшно изогнутые брови и лёгкая улыбка, почти усмешка, не обещающая окружившим её врагам ничего, совсем ничего хорошего. Да, она не сомневалась, что её вид будет потрёпаным, но она была уверена — этот потрёпаный вид будет страшен для врагов. Будет обязательно страшен.
Наверное, в последние секунды своей жизни она всё же испытает счастье. Счастье для неё будет заключаться в том, что она гибнет прежде Шепарда. Она уходит из жизни раньше его, а это значит, что Сопротивление продолжит борьбу с Жнецами и с их пособниками. Это значит, что Шепард будет воевать с Жнецами вместе и рядом с другими отрядовцами. Будет воевать. Она, Миранда Лоусон, уйдёт за Грань, но Сопротивление продолжит воевать. Больше всего ей уже сейчас не хочется увидеть мёртвого, погибшего Джона. Она знает, что ничто во Вселенной и тем более — в отдельно взятой галактике не вечно. И, тем не менее, она хочет, чтобы человек Джон Шепард не погиб, не был даже ранен. Она не хочет увидеть его умирающим, она не хочет увидеть его мёртвым. Да, она в таком случае будет рядом с ним, она не оставит его, если всё же так случится и она окажется рядом с ним после его гибели. Она его не оставит, не бросит. Ведь тогда не будет важно, что она — офицер «Цербера», а он — Спектр, который должен бороться с этой организацией, объявленной совершенно официально террористической. Бороться с её сотрудниками и тем более — с кадровыми офицерами.
Наверное ей было бы легче, если бы он, Джон Шепард, нашёл её умирающей от ран. Даже если бы никакой надежды на то, что она выживет, не было и не могло быть, ей было бы легче видеть рядом в эти секунды именно Джона Шепарда. Она всё равно умрёт, но Джон увидит, что она умерла, увидит, как она умерла. Как было бы хорошо, если бы до этого момента они бы встретились, поняли друг друга, разобрались в своих взаимоотношениях. Миранда не сомневалась в том, что в такой момент она бы непременно попросила Шепарда и только его одного позаботиться об Ориане. Она была убеждена и может быть, убеждена небезосновательно в том, что Джон согласился бы помочь Ориане. Ведь младшая сестра Миранды ни в каком «Цербере» никогда не работала, не служила и не была ни в чём предосудительном замешана. А значит, Спектр Джон Шепард вполне может помочь Ориане выжить. Он может сообщить Ориане о гибели её сестры так, как об этом надо сообщить.
Миранда очень бы хотела, чтобы Шепард её, умирающую, поцеловал. Даже если она не сможет, не успеет, не сумеет родить от него ребёнка и останется девушкой, она бы очень хотела умирая, ощутить на своих губах губы Джона и понять, что он целует её. Смерть на руках Джона для неё была бы достойной смертью. Очень достойной. А если бы Джон хотя бы раз вспомнил её потом, хотя бы то, как он помог ей спасти сестру от рук церберовцев, её душа была бы просто счастлива. Она была уверена, что воспоминания о ней такого человека, как Джон, будут приятны высшим силам и в какой-то мере искупят, пусть и в очень незначительной степени искупят её вину. Вину члена античеловеческой организации.
Она понимает, уже сейчас понимает, что все её мечтания, все её планы, все её желания могут так и остаться нереализованными. Она с недавних пор часто видела сон: она стоит у прозрачной стены, а по другую сторону стоит её, Миранды Лоусон, копия, практически неотличимая от оригинала копия и рядом с ней, с копией, стоит Джон Шепард. Миранде, настоящей Миранде так больно видеть, как он обнимает копию, а не оригинал, что она стучит в стекло, стучит обеими руками, кулаками, ладонями, но ни копия Миранды, ни сам Джон не слышат этого стука. И более того, они, по всей вероятности, наслаждаются уединением, наслаждаются встречей в полумраке и не видят её, стоящую у стеклянной стены. Может быть с их стороны эта стена не является прозрачной и от этой догадки Миранде Лоусон становится ещё больнее. Она стучит, стучит и просыпается, поняв, что она так и не смогла привлечь их внимание к себе.
Она привыкла о многих тяжёлых вещах думать, размышлять, оставаясь внешне спокойной, безучастной. Вот и сейчас она обо всём этом думает, а её лицо не меняется. Оно по-прежнему является лицом Снежной Королевы. Непробиваемо спокойным лицом старшего офицера «Цербера». Она понимает, догадывается, что почти впервые вот так думает о своём настоящем и будущем, думает, чувствуя приближение Линии Выбора. Она дала себе волю, она помечтала, погрезила, повоображала. Она знает, что ей это — необходимо. И может быть — это единственный раз, когда она ещё может себе это позволить вот так свободно.
Губы Миранды растягиваются в тихой задумчивой улыбке. Нет, они не полнеют, они не открывают полную улыбку, когда видны зубы. Миранда грустно смотрит в одну ведомую только ей точку и улыбается. Она хочет чувствовать себя живой, более живой, чем раньше и она понимает, что впереди — тяжёлый период. Очень тяжёлый. Для неё сейчас — время настоящего затишья перед бурей. Перед выбором Пути.
Почему-то ей вспомнилась Аликс. Именно Аликс. Киборгесса, синтет, убежавшая из лаборатории «Цербера». С шумом и треском убежавшая. Теперь Аликс — старшая киборгесса Отряда, глава Совета Синтетов. Она присягнула Отряду на верность. И, вполне возможно, вскоре присягнёт на верность Джефу Моро, станет его законной женой. Она унесла с собой из «Цербера» уникальную технологию формирования управляющих центров Искусственных Интеллектов и теперь Отряд — единственные, кто владеет этой технологией не теоретически, а практически. Да, в «Цербере» уже создан болеее совершенный киборг, точнее, как принято говорить в Отряде — киборгесса. Кодовое её имя — «доктор Ева». Но всё равно, теперь Оливия, СУЗИ — не одинока. Рядом с ней — киборгесса Аликс и две её дочери.
Миранда подумала о том, как бы она, убежав из «Цербера», встретилась с Аликс. Что бы могло произойти во время этой встречи? В том, что Оливия-СУЗИ не поверила бы ей, старшему офицеру Миранде Лоусон сразу — сама Миранда не сомневалась ни секунды. И у неё появилась бы необходимость, нет, даже не необходимость, а потребность доказать уже СУЗИ, синтету, киборгессе то, что она, Миранда, сбежав из «Цербера» будет действительно хранить верность теперь уже только Отряду. Так же хранить такую же полную верность, как это делает СУЗИ-Оливия.
Включив инструментрон, Миранда ещё больше уменьшила яркость софитов в комнате. А потом активировала на малом экране режим зеркала. Какая же женщина упустит возможность посмотреть на себя в зеркало? Одни женщины это делают чаще, другие — реже. Миранда относила себя к последним. Она научилась контролировать и отслеживать свой внешний вид без зеркала. Она крайне редко смотрелась в зеркало, но сейчас, в эти минуты она вдруг испытала непреодолимое желание посмотреть на себя именно в зеркало. Да, там будет видно только её лицо, да и то плохо — она не стала активировать подсветку рамки экрана инструментрона. Она хотела увидеть себя при обычном освещении, таком, какое реально было в эти минуты в комнате.
Вгляделась, всмотрелась. Да. Она посерьёзнела, над переносицей заглегли две складки — одни из немногих, которым она позволяла появляться на своём лице, остающемся по большей части безупречным. Внимательный, оценивающий, строгий взгляд. Губы, на которых уже давно не играет улыбка и тем более усмешка. Серьёзная женщина. Точнее — не женщина, а всё же девушка. Почему-то Миранда придерживалась мнения, что только родив, она сможет с полным правом считать себя женщиной. Было у неё такое убеждение, позволявшее справляться со стрессами, с неуверенностью, с разбитостью, которые в последние дни её просто преследовали.
Пошарив по меню, Миранда нашла в закромах накопителей инструментрона свою фотографию. Зелёная накидка, ярко накрашенные губы, подведённые глаза, на шее — цепочка с брошкой, в комплекте к брошке на мочках ушей — серьги. Строгое чёрное платье с металлическими застёжками. Да, такой она была, выполняя одно из заданий Харпера. Можно сказать личных заданий. Достававшихся особо доверенным сотрудникам «Цербера». Может быть, Харпер, давая такие задания, проверял на лояльность, на верность, а может быть — награждал за преданность. По-разному можно было трактовать получение такого задания. Глядя на себя в таком наряде, Миранда вдруг остро поняла, что она изменилась. Она вдруг почувствовала себя не только офицером «Цербера», но и именно человеком, именно женщиной. Женщиной, которая хочет быть счастливой.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.