Начало

Невозможная, невыносимая темнота. Здесь не просто темно. Здесь все исчезло, прекратился поток, замерли все процессы. Пусто.

Это уже не конец — это мгновенье, которое предшествует новому началу. Провал без времени и света, вакуум. Я молчу. Не о чем говорить, и мои мысли — как прямая линия на мониторе. Меня еще нет. Я кончился и не успел начаться заново. Поэтому просто жду.

Сколько времени прошло? Не знаю. Здесь нет времени. Уже нет, еще нет — не важно. Нет.

…Через столетие или через секунду… Медленно-медленно, так, что и не верится… Начинает расти из небытия утробный гул. Низкий, тяжкий, больше похожий на вибрации, он приходит толчками, то затихая, то вновь тяжело сдавливая пространство. И темнота отступает под его натиском. Становится рыхлой, как ледяная корка на тающем снеге. Истончается изнутри. Ко мне она липнет особенно долго, но я уже слышу глухие удары, будто где-то далеко-далеко стучит барабан. Я уже подчиняюсь этому ритму.

А, нет… Это не барабан. Это всего лишь мое сердце. Оно теперь снова есть — и стучит. Судорожно пробивает дыры в темноте, и вот уже тянутся по одному тоненькие лучики света, и вновь начинается время, и расправляются во всю ширину новые живые крылья…

Я проснулся в сарае. Поднял голову с верстака, отряхнул стружку, налипшую на лицо и рукава куртки, с некоторым трудом сфокусировал взгляд. Прямо передо мной лежало Крыло. С нижней лопасти, которая так и не задвинулась полностью, медленно капало топливо, и на столе уже образовалась целая лужа, воняющая сероводородом. Я неуклюже поднялся, потер глаза, еще не вполне понимая, что происходит, где я и кто я. Все-таки, долетел? Похоже на то… Долетел до сарая, но не до озера. Каждый раз, как по закону подлости, неподалеку от Холодного, барахлил мотор, и я поворачивал обратно. Спускался к земле, отключал вторую пару лопастей и какое-то время планировал над лесом, дожидаясь, пока выхлопная труба перестанет чихать едким дымом. Потом вновь набирал высоту. По широкой дуге возвращался к озеру — и там мотор опять капризничал. После третьей попытки он окончательно вышел из строя, и пришлось в срочном порядке лететь домой, молясь, чтобы Крыло не рассыпалось в воздухе.

Я дотянул. Приземлился аккурат возле сарая, отключил двигатели и втиснулся в дверь, едва держась на ногах от холода и усталости. Сгрузил свое изобретение на верстак — и уснул рядом с ним.

Но что же здесь все-таки сломалось?..

Я осторожно открыл щиток, заглянул внутрь. Топливный бак, вопреки моим опасениям, не лопнул, хотя на нем и осталась вмятина, еще с прошлого падения. Шланг подачи кислорода тоже не подвел. Странно, обычно он отлетал первым… А вонючая жидкость по капле сочилось из сопла для забора воздуха. И вот как, интересно мне знать, она туда попала?

Вскоре до меня дошло. Несмотря на систему охлаждения, которая, кстати, исправно работала, топливо нагревалось так, что попросту вытекало из бака. Выходит, Крыло чудом не разорвало в полете. И спасли меня только лютые морозы, которые не дали металлу окончательно раскалиться.

Нет, вообще-то меня это не смущало. Я ведь летал на Крыле несколько часов, а за это время любая самодельная машина даст сбой, особенно если ее собирал в сарае дилетант. Но что, если к весне воздух прогреется, и мне попросту не хватит времени, чтобы долететь до нужной Точки?

Я склонился над мотором и стал думать. От моего дома до ближайшей Точки лететь минут двадцать, плюс еще столько же уйдет, чтобы прогреть мотор. Да и надо сделать скидку на то, что Точка может появиться не в то время, на которое я надеялся. Я ведь пользовался Юлианским календарем при расчетах. А кто поручится, что четыре столетия спустя, цифры в нем точны до минуты?..

Домой я вернулся уже под утро. Отец спал на тахте в сенях, закутавшись в полушубок и спрятав лицо в меховом воротнике. Он всегда так делал, если напивался недостаточно сильно, и еще понимал, насколько противно матери лежать с ним в одной постели. Я на цыпочках прокрался мимо него и юркнул в свою комнату.

И тут же застыл на пороге.

Похоже, в мое отсутствие кто-то устроил здесь обыск. На полу валялась рубашка, с которой я так и не додумался отстирать кровь, содержимое аптечки было разбросано повсюду и растоптано, покрывало с кровати сдернуто, ковер тоже явно поднимали…

Я торопливо запер дверь на защелку и бросился проверять тайник. Он оказался нетронут, и я вздохнул с облегчением. Вытащил из-под половицы коробку, открыл, задумчиво поднял двумя пальцами обгоревшее перо. Наверняка, это отец устроил погром. Может, искал что-то, а может — просто в отместку за то, что недавно я от него заперся и не дал сорвать на себе злобу.

Да и вообще. В последнее время он вдруг стал меня в чем-то подозревать. Он тоже чувствовал близость весны, хотя и не понимал, что тогда случится, но это заставляло его повсюду искать подвох. Он был как раненый зверь, которого загнали в угол. Каким-то шестым чувством он догадывался, что я помню то, чего не помнит он, и ненавидел меня за это. Пытался найти причину…

Впрочем, сейчас у меня не было времени об этом думать. Я вернул перо на место и достал чертежи.

Вроде все правильно, не должен мотор так нагреваться, и система охлаждения в порядке… Или дело в топливе? Я перелистал страницы, еще раз сверил состав. Химия мне всегда давалась с трудом, но до сегодняшнего вечера я был уверен, что не напортачил. Ну да, предположим, мел я стащил из школы, ртуть взял из градусника, а бертолетову соль вообще добывал из спичек… Но это ведь не значит, что состав топлива неверный! Можно было, конечно, воспользоваться обычным бензином, но там, за Точкой, он все равно перестал бы гореть. Да и Крыло на бензин не рассчитано.

Я все-таки взялся перепроверять формулы, но так и не нашел ошибки. Разве что в аннотации недвусмысленно говорилось, что компоненты должны быть чистыми, без примесей. Но где, скажите на милость, в маленьком поселке, куда даже автобус ходит не чаще раза в неделю, достать серную кислоту? Или чистый фосфор? Все, что можно, я давно уже украл из кабинета химии, а остальное сделал в домашних условиях. Разумеется, компоненты с примесями! Как иначе-то?

Когда за окном занялся неуютный серый рассвет, я окончательно убедился, что улучшить топливо не удастся. В сотый раз пересчитал время, когда появится Точка. Цифры ничем не отличались от предыдущих — 4.59 утра, 1 марта. Оставалось только надеяться, что мне не придется кружить в воздухе, смотреть на часы, и с ужасом видеть, что стрелки уже указывают на 5.00, потом на 5.05, а Точки все нет. Я вдруг отчетливо представил эту картину и поежился. Даже от подобных мыслей сразу становилось не по себе.

Пару часов спустя проснулся отец. Скрипнула дверь в сенях, послышалось шарканье по полу и хриплый кашель. Я сразу же спрятал коробку и застелил ковром половицу. На самом деле, трезвого отца я ненавидел даже больше, чем пьяного, потому что тогда его мучила не только совесть, но и физическая боль, от которой он просто готов был лезть на стены и становился злым как сто чертей. Много лет назад, когда мы упали, я отделался лишь ушибами да парой сломанных ребер, а вот ему повезло меньше. И не удивительно. Он всегда летал выше меня.

Поврежденный позвоночник у него, конечно, сросся, но не так, как нужно, и теперь страшно болел, особенно в непогоду. Отец искренне верил, что спину ему поломали в пьяной драке, из которой он, конечно же, вышел победителем. Я не стремился его переубеждать. Только вот с годами боль в спине становилась все хуже. Потому он и пил: сначала анальгетики, потом анальгетики с водкой, а потом и вовсе перешел на самогон…

Я понимал, почему так произошло. Таблетки еще худо-бедно помогали забыть о старой травме, но совершенно не спасали от тоски. У каждого человека ведь свой предел. Свой болевой порог, или как там это называется… Мне всегда казалось, что уж отец-то выдержит что угодно, даже то, с чем другие не справятся, но это, видимо, оказалось выше его сил. И теперь ему хотелось только одного — совсем ничего не чувствовать.

Два или три раза он напивался и шел в лес, даже не одев куртку. Пытался замерзнуть там. Но его неизменно приводили обратно, то собутыльники, то живущая по соседству тетка, которой он как-то починил забор…

Нет, специально отец никогда бы не наложил на себя руки. Это казалось ему малодушием. Но когда его искалеченное сознание размягчалось от алкоголя, он начинал искать смерти, даже не понимая, что делает. А чаще просто сидел, скрючившись за столом, и смотрел в одну точку. Думал о чем-то… Время от времени эти его мысли будто доходили до критической массы, становились невыносимы — и тогда он раздраженно мотал головой, а потом спешно прикладывался к бутылке, пытаясь смыть их обратно внутрь. Это помогало. Взгляд его вновь становился пустым и рассеянным, а мысли вновь начинали медленно копиться. Одна за другой, до нового предела…

Раньше я жалел его. И мать жалел… Потом заработал сотрясение мозга от удара табуреткой по голове, и до меня, наконец, дошло: того человека, которого я знал, больше нет. Осталась лишь оболочка, выжженная, вытравленная изнутри, и чем-то похожая на него.

А мой отец разбился, упав с громадной высоты.

Еще тогда.

Тем не менее, он шаркал по полу на кухне и гремел посудой. А мне нужно было выйти из комнаты. Зверски хотелось есть. Пакет пряников, который хранился под кроватью на черный день, я приговорил еще позавчера, но после падения меня все время тошнило, так что с тех пор я и не вспоминал о еде. А теперь, видно, оклемался, и в животе заурчало.

Я натянул свитер, вздохнул, собираясь с духом — и отодвинул щеколду.

Отец бродил по кухне, открывая и закрывая шкафы, что-то искал. Широкая спина и по-старчески сутулые плечи грузно ворочались, руки тряслись, когда он тянулся к очередному ящику. Значит, болеет с похмелья. Да уж, время я выбрал неудачное…

Не найдя того, что искал, он медленно разогнулся, обежал кухню шальным взглядом — и увидел меня. Я непроизвольно попятился к выходу. Черт с ней, с едой, авось, не помру за ночь! Лучше пересидеть за надежной дверью, чем вот так искушать судьбу!

Но отец уже сфокусировал на мне черные омуты зрачков, и не выпускал из виду, следя, будто тигр за добычей. Если сейчас попытаться уйти — точно догонит и вцепится так, что не оторвешь…

Ну почему я такой идиот?!.. Почему я опять лезу на рожон, хотя точно знаю, чем это заканчивается? Будто надеюсь достучаться, доораться сквозь всю эту липкую паутину, отыскать под ней кого-то живого, с ясным взглядом и прямой спиной. Заново наполнить содержанием пустую куколку. Заставить вспомнить…

— Кирюха, ты? — промычал отец, щурясь на меня исподлобья. — Чего хотел?..

— Ничего, — я замотал головой и сделал еще один шаг к двери. Отойти бы еще на пару шагов, тогда можно будет юркнуть в комнату. Только бы он не заметил этих маневров. С ним и правда как с хищником: нельзя убегать и смотреть в глаза, а то нападет.

Но отец вдруг беззлобно усмехнулся:

— Не боись! Давай лучше, пожрать нам что-нибудь сообрази…

Я недоверчиво покосился на него. Неужели повезло? Знать бы, как долго продлится это везение… Но упускать такой случай явно не стоило, и я робко, бочком, двинулся к холодильнику. Нашел там кастрюлю со вчерашним супом, вытащил, поставил на плиту. Отец кивнул на табуретку:

— Садись.

Я присел на край так, чтобы можно было легко встать и отбежать в сторонку, если вдруг что. Прикинул, как долго будет греться суп. Минут десять…

Теперь главное не делать резких движений.

— Скажи-ка, — отец прокашлялся и чуть наклонился ко мне, — что ты там делаешь, в сарае? С мотоциклом возишься, поди?

Я невнятно пожал плечами. Мотоцикл, а вернее то, что от него осталось, теперь лежал выпотрошенный на свалке, а все полезные детали я давно уже пустил на Крыло. Остальное мне было не нужно. В сарае и так не повернуться… Вот только заметил ли он, что мотоцикла уже нет?..

Вряд ли вообще-то. Слишком был занят тем, что загонял себя в могилу.

— Ну? — прищурился отец. — Не хочешь говорить?

Я вздохнул:

— Да. С мотоциклом. Пытался починить, но бесполезно.

— Ой, Кирюха… вроде большой парень, а врать так и не научился. Выкладывай!

— Ну… мне дядя Костя работу подкидывает, — подумав, признался я.

Полуправда всегда звучит убедительней. Не хотелось говорить отцу о тех грошах, что я зарабатываю, но лучше уж так, чем врать о безвременно погибшем мотоцикле.

— Я приёмники чиню. Телевизоры там, чайники, стиральные машинки… Все, что приносят.

— А умеешь? — подозрительно спросил отец.

— Умею.

— Когда ж ты успел научиться?

Я глянул на кастрюлю с супом, которая пока и не думала закипать.

— Давно.

— И много платят?

— Когда как. В основном продуктами…

— Что-то я не видел ни продуктов, ни денег, — он тяжело облокотился на стол. — Или ты матери отдаешь?

— Нет…

— А почему? Понимаю, хорошо тебе на всем готовеньком! Мы, значит, тебя кормим — а ты живешь в свое удовольствие? Нет уж, милый мой. Так не годится.

Я внимательно посмотрел на него, и вдруг почувствовал такую горечь и такую злобу, что даже кровь прилила к лицу.

Хочет денег? И все?.. Вот так просто, отнять у меня жалкие копейки, пойти купить на них бутылку чего покрепче — и назвать это «сыновним долгом»? Я криво усмехнулся. Да, видимо, он и правда погиб…

— Что лыбишься? — зарычал отец.

Я поднялся с табуретки и первый раз за все время открыто поймал его взгляд.

— Да ничего, пап. Ничего. Денег у меня нет, ты уж прости. Но, когда будут, я тебе отдам, обещаю. Скоро уже. Весной.

И вот тогда он ударил. Без предупреждения, резко и сильно, прямо в челюсть. Я упал и, как следует, приложился к плите. Секундой позже опрокинулась сверху кастрюля с закипевшим супом — и я заорал, катаясь по полу, не зная, куда прятать лицо.

— Весной?! — тут же навис надо мной отец. — Весной, мать твою?!.. Что ты мне лапшу вешаешь, недомерок! Что будет весной??.. А?..

Он пнул меня под ребра. Я даже не успел сгруппироваться, все еще барахтаясь в раскаленном бульоне от супа, и этот пинок выбил из меня остатки воздуха. Потом сильные руки схватили меня за ворот и дернули вверх.

— Отвечай! Что! Будет! Весной?!

Не знаю как, но я сумел вывернуться, и повалился обратно на пол. Сжался, готовясь к новому удару, но его так и не последовало. Я открыл глаза. Отец тяжело и надрывно дышал, одна щека его нервно дергалась. Челюсти сжаты, лицо — бледнее мела…

Я приподнялся на локтях и сплюнул кровью.

— Весной устроюсь на работу, — сказал я. — Комбайнером, как дядя Костя. Их только в апреле набирают…

Отец вдруг опустил голову и бессильно грохнулся на табуретку у стены. Спросил каким-то совершенно чужим голосом:

— Но ведь… темно же будет?

Я кивнул:

— Будет.

— Не помню, — тихо пожаловался он и взъерошил волосы на затылке, — совсем ничего не помню, Кирюха. Ты знаешь… совсем. Но ты ведь не забыл, да?..

— Не забыл.

— Вот и хорошо, — он как-то затравленно посмотрел на меня, поднялся и выскочил из кухни. Хлопнул дверью на улицу. Даже не обулся — так и вышел в своих дырявых носках на мороз…

Я не стал его догонять.