Имя мне Ангел

Имя мне Ангел.

Вместо предисловия.

…Из интервью первосвященника варшавского, данного британской газете «Evening Standard»:

«…Мы построили мир таким, каким он задумывался изначально, мир, основанный на самых несокрушимых ценностях какие, когда любо существовали. Ибо нет более истинных и мудрых слов, чем слова заповедей Его. И не может быть более справедливого закона, чем данный Им человечеству, для того чтобы жили мы в понимании и любви к ближнему своему. И даже смерть и разрушения Последней войны были остановлены словом Его…»

12.05.2***.

Часть первая. Ангел.

Имя мне Ангел, ибо внимаю я слову Его.

Имя мне Ангел, ибо олицетворяю я милость Его.

Имя мне Ангел, ибо познал я мудрость Его.

Я провожу рукой по холодному лезвию. Клинок издаёт чуть слышный, резкий звон, ласкающий мой слух. Гладкие грани, канавка облегчения, зазубрины. Это не одна из игрушек, которыми некоторые из вас пытаются украсить свои жилища. На мой взгляд, безвкусно. Это меч. Меч, что повидал на своём веку не одну битву и вдоволь испил вражьей крови, а иногда и крови друзей, когда казалось им, что на пике своего зыбкого могущества могу они перечить слову Его. Простое лезвие без украшений, рукоять, обмотанная грубой кожей. Я чувствую под своими пальцами зазубрины. Даже с закрытыми глазами я знаю, кем каждая из них оставлена. Это— ересиарх, что искал силы в запрещённых Им книгах. Узревши лик Ангела, он посмел бросить вызов мне, а значит и Ему. Впрочем надо отдать ему должное— далеко не всякий из вас будет так отчаянно бороться за свою… правду? Нет, правдой это быть не может, ибо истина одна. В любом случае, он мне импонирует, хоть и давно его пепел летает под этим небом.

Ветер дует в лицо. Мне тут нравится. Я стою на крыше двадцатидвухэтажного здания. Волосы развеваются. Крылья я само собой погасил. Ни к чему смущать ваши умы. Вопреки всеобщему мнению, крылья это не торчащие из спины отростки, что есть у тварей летающих, названных птицами, это сияние, что разливается за спиной моих собратьев, приобретая форму схожую с крыльями. Не многие из узревших нас, не посмели изобразить наш истинный облик, ибо гнев наш страшен. Впрочем, спасибо им за оригинальность.

Солнце садится. С высоты я вижу, как пламя его медленно растекается над, казалось бы, бесконечной равниной. Вы не умеете видеть прекрасное в мире вокруг вас. Вы забыли, каково это, — ощущать порывы ветра, что мчится, сквозь ваши пальцы. Впрочем, судить вас Ему, а не мне.

Я медленно взмахиваю мечом. За клинком пролетает чуть заметная в закатных лучах белая полоса света. Делаю шаг, клинок, набирая скорость, летит в голову воображаемого противника. Завершив движение, я замираю, держа меч двумя руками. Выдох. Выпад. Снова шаг. Обратным движением рассекаю воздух слева направо. Запускаю меч по дуге и обрушиваю удар сверху. Клинок дрожит от жажды боя. Спокойно, друг мой…

Спускаюсь в лифте. Как много интересного можно узнать о жильцах дома, зайдя в лифт. Многочисленные надписи о том кто есть, кто и откуда произошёл, украшали тускло освящённую кабинку. Дебаты анонимных музыкальных критиков заставили усмехнуться. Выйдя из подъезда, почувствовал на себе внимательные взгляды бабушек, прислушался. Ангелу не обязательно читать мысли (я и не умею), достаточно лишь прислушаться к тому, что царит у человека в душе. Одна ждёт внука, который побежал с мальчишками играть в футбол, другая ждёт начало сериала, третья думает от какой из девиц, живущих в этом доме, спускается молодой человек презентабельного вида. Обычные бабушки, доживающий свой век, создавая нелепые сплетни, поминающие имя Его, когда прихватит очередная болячка, вспоминающие о храме Его лишь по праздникам. Не самые плохие, кстати, люди.

Я вышел на Московский. Суетно и душно. Почему-то никто не решается нарушить моё личное пространство, видимо чувствуют исходящую от меня силу. Я смотрю на людей. Какие же вы всё-таки разные. Мне улыбнулась девушка, и даже не прислушиваясь к её душе, я понял, что в сердце её царит доброта, так не заискивающе и искренне умеют улыбаться только добрые люди. Да будешь ты благословлена Ангелом. А вот спешит на свидание парень лет семнадцати. Я чуть прислушался. Очень яркое чувство радости, нетерпения и волнения, видимо первая встреча. Не переживай, всё получится. Я иду дальше. Крепенький мужик со стрижкой под ёжика обернулся и косо посмотрел на меня. Видимо не привык опускать первым глаза. Уж слишком сильно ты любишь деньги. Девушка с чарующими чертами лица и грустью в глазах. Не стоит так убиваться. Порой надо просто чуть меньше себя жалеть, уметь забывать и жить дальше, во что бы то ни стало. Прошлое не вернуть даже Ангелу, поверь. Мужчина под тридцать впереди похотливо рассматривает её ноги. Ай, как мерзко у него в душе. С такими душами становятся либо насильниками, либо избивают собственных детей, либо издеваются над теми, кто слабее. Я двинулся к нему и вдруг обомлел. На шее у него висела цепочка с распятием Его. Совсем нехорошо…

Как-то я разговорился с одним парнем. Было это около года назад в одном кафе. Мы пили пиво и разговаривали. Ангелу тоже иногда нужно общение. Парень оказался очень интересным собеседником, я специально не стал слушать его душу, мне просто хотелось узнать каковым окажется первый встречный человек. Он был честен, откровенен и видимо тоже нуждался в собеседнике. Мне нравятся такие, — знающие чего они хотят и не забывающие о том, что такое порядочность, долг, честь. Как-то плавно после третьей кружки наш разговор перешёл на тему Веры. И тут оказалось, что он атеист. Совсем. Я впервые наверно почувствовал себя глупо, — Ангел, разговаривающий с атеистом. Но мне стало любопытно. В наше время таких редко встретишь, ибо власть храма Его велика. Я спросил его причину его отрицания. Он много чего сказал. На столько много, что я едва сдержался, чтоб не сделать ему очищение прямо в кафе. Но доля логики, в его словах звучала доля логики. И вот сейчас я вспомнил его слова, — «Знаешь, нацепить крест может любой мерзавец, войти в церковь— любая мразь. Но истинно верующих среди всего это сброда может не оказаться вообще. Есть лишь игра в преклонение. Это театр, где каждый хочет казаться добреньким и порядочным, пряча в глубине души пороки и подлость. Знаешь в чём их проблема? В их вере нет принципиальности. Они слишком привыкли, что их прощают, когда они просят, их любят, когда их на самом деле надо судить. Это неискренний маскарад, где каждый не хочет отвечать за свои поступки. А я в это участвовать не собираюсь. Да и тебе не советую».

И вот сейчас его слова колоколом гремели у меня в голове. Я едва не материализовал меч, но вовремя остановился. Мужчина смотрел на меня. Насмехаясь. Его гнусная усмешка будто говорила, — ничего ты, дружок, не узнаешь и не докажешь. Но я и не собирался кому-то что-то доказывать. И я не дружок. Я просто сделал очищение. Когда я отошёл, от всё ещё улыбающегося извращенца на несколько шагов, суетливый шум летней улицы разодрал дикий вопль боли и ужаса. Я обернулся. Его тело конвульсивно дёргалось на земле, скрюченные пальцы скребли по асфальту, изо рта текла пена, крик зашёлся в сдавленный хрип. Я двинулся дальше. Очищение никогда не отличалось гуманностью. К бьющемуся в агонии телу бросились прохожие.

На душе было мерзко. Будто бы меня вываляли в той грязи, что царила у него в душе. Хотелось очистить разум от увиденного мной. Постепенно хрипы за моей спиной стихли. Я не убил его. Я лишь произвёл очищение души. Ангел может по своей воле на краткий миг изымать душу из бренного тела смертного, окуная её в муки и страдания, через которые прошёл Он, желая стать ещё чище. Не знаю каково это, но мне кажется, что соприкоснувшись с тем неимоверным страданием душа на какой-то миг умирает и тело, ещё живое, лишённое самого главного, заходится в агонии. Но спустя какой-то миг душа возвращается, я чувствую это, однако мука на этом не заканчивается. Я использую очищение лишь когда встречаю то, что не имеет права жить в человеческой душе и я уверен, что справедливо наказывать тех, кто позволил этой дряни пустить корни в себе.

Мне хотелось с кем-то поделиться пережитым. И у меня перед глазами всё ещё блестело распятие на шее наказанного мной человека. Выходит, мой давешний собеседник был прав. На душе было как-то смутно. Не может человек, отрицающий любовь Его говорить истину. Кому как не мне знать, что истина одна и воплощена она в слове Его. Я повернул на улицу Мучеников. Мне нужно было зайти в храм. Только там мог я в тишине, пахнущей ладаном успокоить смятение в душе.

Город жил своей жизнью как будто ничего не случилось, — резные распятия украшали стены домов, через каждые десять шагов попадалась лавочка, где можно было купить иконку или резные чётки, в кафе напротив играл приятный церковный напев. Мир стал таким, каким должен был быть, таким, каким его задумал Он в бесконечной мудрости своей. Вы пережили страшное время Последней войны, теперь уже точно последней, потому что в этом мире есть я. Человечество выстрадало грехи свои и очистилось от скверны. И на развалинах горящего в пламени ненависти к ближнему своему мира возвысился Храм Его. Далеко не все узрели то, что только вера может дать человечеству ещё один шанс. Но Храм набирал силу и союзников и вскоре не всякий осмеливался перечить его воле. Наступили века смуты. Отщепенцы, собравшись силами решили бросить вызов власти Его. «За свободное человечество!» — кричали они, совершая взрывы в только построенных храмах, убивая тех, кто нёс слово Его в исстрадавшийся, измученный мир, распространяя ложь и клевету. ( Мне собственно было интересно, о каком «Свободном человечестве» шла речь? Случайно не о том самом, которое чуть не стёрло с лица земли само себя? Или может быть, они имели ввиду человечество, которое погрязло в преступности, насилии, лжи? Или, речь идёт о человечестве, которое склоняло веками головы перед диктаторами и фашиствующими садистами?). И тогда в мир пришли мы. В бесконечной любви своей Он даровал нам силу и власть творить суд над теми, кто не хотел внимать слову Его. Мы не афишировали свои действия. Мы просто с преданностью любящих детей Его выполняли возложенную на нас миссию. А потом всё закончилось. Нет, отнюдь никто из противящихся не пошёл публично каяться в грехах своих. Просто наступила благодатная тишина и покой в мире, окунувшемся в веру. Высшей властью была власть Храма, которому не нужно было доказывать своё могущество, ибо некому было на него посягать. Много лет прошло с тех пор, многие из нас возвратились в царствие Его. И теперь я единственный Ангел во всём мире, где нет больше места ненависти и боли. Почему я остался? Не знаю. Наверно потому что я люблю людей. А может, потому что нужен кто-то, кто будет за ними присматривать. Люди остались людьми: кто-то со своими мелкими грешками, кто-то чуть больше чем следовало любил деньги, кто-то порой забывал о ближнем своём, думая лишь о себе, но Храм (впрочем как и я) относился к подобным мелочам достаточно спокойно, ибо прошли уже те времена когда за подобное могли покарать. Главное— это уже были люди, забывшие о насилии, жестокости, разврате. Хотя порой попадались исключения, и мои встречи с ними заканчивались для последних довольно плачевно.

Я прошёл мимо наклеенной на фонарный столб афиши. ««Блаженный Августин» — полнометражный фильм с участием звёзд…». Надо будет посмотреть.

Город постепенно погружался в сумерки. Люди после жаркого дня высыпали на улицы и сидели в небольших уютных кафе, кто-то возвращался из церкви, молодёжь стояла возле фонтана и о чём-то оживлённо говорила, иногда заливаясь смехом. Люблю, когда люди смеются. Или улыбаются.

Наконец-то я добрался до церкви, к которой шёл последние полчаса. Почему именно к ней, когда по дороге чуть ли не в каждом квартале стояла свой маленький храм? Не знаю. Наверно потому что именно в ней я чувствовал какую-то особую торжественную тишину, которая обволакивала меня и становилось волшебно-легко на душе. Именно здесь я предавался размышлениям о многих вещах, а порой просто наблюдал за душами людей, пришедших побеседовать с Ним. Признаться, это невероятное зрелище, когда искренне молящаяся душа переливается всеми оттенками голубого, оранжевого, зелёного цветов, источая мягкий золотистый свет, ласкающий взгляд, к которому так и хочется прикоснуться. Жаль, что только мне это видно. Такой красотой должен насладиться каждый, кто внемлет Его слову.

Я вступил на первую ступеньку, когда что-то кольнуло у меня в груди, и по коже пронёсся мороз. Не смотря на тёплый летний вечер, рук будто бы коснулся липкий холод. Я остановился. Обернувшись, я не увидел ничего, что могло бы нести в себе хоть каплю опасности, однако что-то не давало мне успокоиться. Ещё две ступеньки, — сердце колотится в груди как кузнечный молот. Да что со мной? Я делаю ещё шаг. Передо мной будто бы всё поплыло. Очертания церкви смазались, и я снова остановился. Я закрыл глаза и прислушался ко всем душам на площади. Ничего. То есть ничего, что могло бы нести вред или опасность окружающим. Я с трудом поднялся на последнюю ступень, впереди была резная деревянная дверь. Воздух раскалённым свинцом вливался в лёгкие, обжигая все внутренности, не давая вздохнуть полной грудью. Я бросил на себя Успокоение. Обычно этим даром я умиротворяю особо страдающих людей. Почти не помогло, только перед глазами всё стало вновь чётко. Я потянул на себя неожиданно обжигающую дверную ручку и вошёл.

Пока глаза привыкали к полумраку, я сделал два шага внутрь. Под ногами что-то хлюпнуло. Я помассировал холодными пальцами закрытые глаза, и поднял взгляд наверх. Капельки. Красные. На стенах. Я посмотрел перед собой и увидел груду сваленных в кучу тел, измазанных всё теми же красными разводами. Ничего не понимая, я остановил взгляд на девочке лет семи, которая лежала ближе всех ко мне. Светлые, весёлые косички, серые глаза, застывшая на лице маска страха перед неизбежным концом, а на груди огромная, глубокая ещё кровоточащая рана рассекающая её пополам. Ещё не верящий в возможность происходящего разум забился в объятьях ужаса. Не помня себя, я бросился вперёд, поскользнулся на чём-то мокром и упёрся руками в пол, чтобы не упасть. Мои руки были в крови. Я бросился к лежащим на полу остывающим телам, уже понимая, что это конец, но, надеясь, что хоть кто-то выжил. Вокруг не было ни одного живого человека: мужчины, женщины, дети— все они были покрыты страшными ранами и измазаны своей и чужой кровью. И ужас на лицах. Будто бы страшная смерть подкралась внезапно, и бросилась на несчастных, упиваясь своей вседозволенностью. У меня закружилась голова. Красные ручейки растекались по полу, образуя жуткий алый узор. Везде царила смерть и боль людей. Души серыми тенями исчезали в церковном полумраке.

Я упал на колени и закричал…