7. В погребе

Глава 7. В погребе

Холод и сырость. Мерзкий промозглый запах раздирал носоглотку. На плесени, покрывшей доски потолка ровным серым слоем, словно на холсте невидимый художник начертил сотни тонких линий: прерывистых и сплошных. Несколько рядов полок, заставлены банками с солениями: огурчики, помидорчики, салатики. Компоты в трехлитровых банках на верхних полках тускло отсвечивали пыльной лампочкой на потолке, возле которой был намертво вкручен крюк.

Гоша, совершенно голый, подвешенный за связанные ноги к крюку, медленно покачивался, буквально десять сантиметров не доставая лысиной до целлофановой пленки, расстеленной на кирпичном полу. Не рот, заклеенный скотчем, и даже не связанные за спиной руки мешали ему активно двигаться и сопротивляться — на шее красовался кожаный ремень с вставленной в него двусторонней огромной вилкой, один конец которой упирался в подбородок, а другой — в яремную ямку. Любая попытка дернуться, да и вообще хоть как-то раскачаться завершалась острой болью и жалобным мычанием.

Инквизитор не заставил себя долго ждать. Петруха, в повязанном поверх рубахи и трико цветастом фартуке, в розовых резиновых перчатках, с ящичком для инструментов в левой руке, напевая под нос, бодренько спустился по лестнице и закрыл за собой дверцу. На голове наушники, в кармане фартука плеер, рыжая копна волос и чудаковатый вид задроченного ботаника никак не вписывались в жуткую атмосферу средневековой пыточной.

Паренек присел на корточки, разгладил складки на целлофане, снял наушники, спустив на шею.

— Знаю: неудобно, — вздохнул Петя, — но придется потерпеть чуток.

Порывшись в инструментах, он достал шило с деревянной ручкой. Покрутив его в руке, Петька подумал, что все же стоит внести некую ясность в происходящее для жертвы, ведь вполне возможно человек этот чего-то и недопонимает.

— Наверно, стоит пояснить кое-что, — практикант встал на колени и приблизился к лицу Черных, приставив острие шила в угол глаза у переносицы. — Мне нужна информация, — по мере объяснения Петька водил кончиком по веку. — Но я придерживаюсь мнения, что начальный этап нашего… представления, где я просто спрашиваю, а ты глупо мычишь, пытаясь убедить меня, что ничего не знаешь, следует пропустить.

Острие прокололо роговицу и погрузилось неглубоко в зрачок левого глаза. Мучительный гул заложил горло висящего вниз головой мужчины, ноздри раздулись, правый глаз бешено округлился. Дернулась самопроизвольно нога, тело качнулось и шило вошло глубже.

Если бы кто-то сейчас наблюдал за этой сценой, то непременно скрыл бы для себя обзор за банкой с вишневым компотом, чтобы не видеть, как рыжеволосый парень тщательно выковыривает глазное яблоко, а тело его жертвы конвульсивно дергается, причиняя тем самым еще большие страдания обреченной плоти.

Из пустой глазницы вытекала блеклая розоватая жидкость, а из ран на груди и шее струйки первой крови.

Черных хрипловато стонал.

— Пообщаться хочешь? — спросил Петруха. — Только старайся не кричать. Ты же спортсмен — терпи.

Как только рот освободился от скотча, погреб заполнил накопившийся крик боли.

— Тише-тише, — успокоил мучитель, погладив ногу жертвы.

Гоша процедил сквозь стиснутые зубы:

— Сука… за что?!

— Пф, — Петька даже расстроился немного, — какая банальщина. «За что?»… Вот уж от вас, мой дорогой невинный агнец, я подобного вопроса ну никак не ожидал. Да я свиней в деревне у бабушки забивал с большей жалостью. И дабы пресечь дальнейшие предсказуемые фразы типо: «Да ты знаешь, кто я?», сообщаю: ты — кусок мяса. А, вот она!

Петруха вытянул из ящика металлическую штуку, похожую на узкую лампочку.

— Знаешь, что это?

Покрутил ею у оставшегося глаза Гоши, затем стал затягивать винт, и механизм со скрежетом поддался, раскрываясь в четыре остроконечных лепестка, словно цветок, вернул в прежнее положение.

— Груша! — объявил торжественно молодой изувер. — Купил на е-бей за сто баксов. В шестнадцатом веке этим способом пытали и наказывали распутных женщин и педиков, — сам понимаешь куда ее запихивали. После полного раскрытия лепестков не выживал никто. Но мы же не живодеры инквизиторские.

Петя прижал к себе орудие пыток и ласково, задушевно протянул:

— С историей. Я, конечно, сомневаюсь, но продавец утверждал, что этой самой грушей пытали некую знатную особу королевских кровей. Так сказать, жопой почувствуешь нетленность бытия.

— Ты же не серьезно? — с надеждой в голосе залепетал Черных.

Рыжий немного растерялся. Посмотрел на белесый шар вздувшейся оболочки вытекшего глаза. Ему стало невдомек: в какой момент и по какой такой причине ситуация вдруг потеряла атмосферу серьезности? Что он сделал не так?

— Наверно, мы много болтаем, — озвучил вывод истязатель и отмотал скотч.

— Да что надо-то?! Говори!

Еще несколько минут назад Гоша был уверен, что за ним вот-вот придут Костя с ребятами, развяжут, и он лично выпотрошит этого ебанутого во всю голову рыжего лоха, но убежденность быстро таяла, превращаясь в иллюзию, наполненную болью и мучением. Сейчас он надеялся только на то, что веревка ослабнет, и он упадет на холодный пол и полежит тут часок-другой, чтобы просто отдохнуть, подышать, расслабиться. Надеялся на чудо.

Жалкий на вид, но беспощадный палач снова заклеил рот и стал поворачивать напрягшееся тело к себе задом.

— Это потом, — пообещал Петька, — успеется еще, расскажешь. Ты меня пойми: я же все равно доведу пытку до логического конца, а если получу информацию сейчас, то все мои дальнейшие действия как бы… потеряют осмысленность что ли… — он приложил кончик груши к заднему проходу, в голове мелькнула мысль о вазелине. — Давай представим, что ты проявил недюжинную стойкость и героизм и до последнего не выдавал своих друзей.

Гоша отрывисто замычал, пытаясь обратить внимание на свое согласие сотрудничать, но тщетно: мучитель настойчиво, медленно запихивал ржавый инструмент, карябая и раздирая чувствительную слизистую оболочку. Затяжной, приглушенный стон заполнил пространство погреба.

Скрежет выкручиваемого винта. Лепестки раскрывались рывками, впиваясь зазубринами, раздирали прямую кишку. Вой, полный дикого страдания… Прикусанный язык… кровь между стиснутых губ просочилась на скотч, но сглатывалась и возвращалась из желудка с переваренной пищей. Носом брызнула кровавая рвота. Из анального отверстия по рукоятке металлической груши стекала густая кровь с лоскутами кишок.

— Это я и на половину не раскрыл, — хихикнул Петруха, — но, думаю, достаточно, а то раньше времени откинешься, как я потом Кате в глаза смотреть буду? Она на меня рассчитывает.

Покопавшись в ящике, он достал железный прут, на одном конце которого красовались когти: три изогнутых крюка, другой — в виде буквы «С», загнутый специально для подвешивания тушек свиней.

— Я позволю тебе рассказать, когда поймешь, что сделаешь это не ради того, чтобы остаться жить, а когда будешь умолять меня о смерти.

Петя одел наушники, услышав начало любимой Kim Leoni с роскошным битом песенки Medicine (Лекарство), аккуратно зацепил крюками ребро обреченного человека, подтянул его и зафиксировал за трубу сваренного каркаса под полки. Теперь никаких звуков — только сексуальный голос и заводная мелодия, побуждающая к действию. Он оцепенел на минутку, запрокинув голову к заплесневелому потолку, и вдруг ощутил всепоглощающее тепло, заструившееся по венам весенними ручейками, оно кружило голову, подпевало и пьянило.

— Боже, — прошептал зарождающийся внутри алый цветок, мечтающий о пропитанной кровью почве, — как же хорошо.

Достав нож, отпустив сдерживающие цепи допроса по реке вседозволенности, он воткнул широкое лезвие по рукоятку возле болтающегося члена и вспорол живот до грудной клетки.

— Вот мое лекарство!

Торжество смерти сродни тысячи оргазмов затопило всю сущность молодого, рыжеволосого чудовища.

Он чувствовал необходимость, даже скорее обязанность провести некоторое время наедине с трупом, гладил его, растирая кровь по коже, представлял, на что могут быть похожи проявляющиеся рисунки, сколько бы за них дали на аукционе, наверняка немало, ведь это так красиво, завораживающе. Перчатки сразу же снял, чтобы ощущать, как остывает кровь, как тело покидает жизненное тепло.

— Ты наверно где-то здесь, — Петруха уставился в потолок, обращаясь к душе убиенного, — смотришь на нас сверху и нарадоваться не можешь, что все закончилось. Ты мой первый ангел, не оставляй меня, пожалуйста: мы теперь связаны судьбой… Мы теперь братья. Если согласен — дай знак.

И страждущему вдруг ясно увиделось, как складываются в буквы линии на плесени потолка, появляются новые, образуя послание.

— Я не отпущу тебя, — ответил начертанной просьбе непреклонный убийца, в полной мере вкушая завладевающей его власти. — У нас с тобой долгий путь впереди. И ты мне поможешь.