1

Кофе был отвратительным, с кисловатым привкусом и тяжелым горелым запахом. Потемневшая от времени чайная ложка мачтой затонувшего корабля торчала из этого варева, жалобно елозила по стенкам кружки, и непременно упираясь в скулу при попытке сделать глоток. Эту дурную композицию обвивал едкий сигаретный дым, сизой струйкой поднимающийся из горы сдавленных в гармошку окурков. А за стеклом, в сырой промозглой темноте, барабанил холодный осенний дождь.

Дежурный следователь Дуванов Максим вздохнул, глядя сквозь собственное отражение в окне на размазанные запятые от фар проезжающих мимо машин, поднес к губам чашку и, прищурив правый глаз, отхлебнул. Двумя пальцами вытащил дымящийся окурок из пепельницы и затянулся, слушая, как трещит, сгорая, табак.

Где-то в глубине полупустого здания отдела полиции хлопнула входная дверь, сонная тишина разбавилась возбужденными голосами и шарканьем ног. Звякнули ключи от камеры временного содержания, душераздирающий визг плохо смазанный петель заставил Дуванова вздрогнуть. Грохнул металл о металл и грубый хриплый голос окликнул следователя:

— Не спиться, Саныч?

Следователь нехотя повернулся, моргая покрасневшими глазами.

— Здорово, Глеб. Не смешно — я уже вторые сутки подряд на дежурстве. Кого притащил?

Глеб, долговязый прапорщик из ночного патруля, сдвинул на затылок мокрую форменную кепку и вытер с лица капли дождя. Без лишних слов указал подбородком на чашку в руках следователя, поднял на Максима вопрошающий взгляд. Дуванов без тени сожаления отдал прапорщику недопитый и чуть теплый кофе.

— Хищника мы тебе притащили, Саныч, — Глеб вытянул губы трубочкой и сделал глоток. Сладко крякнул, будто отведал чего-то восхитительного, хитро посмотрел на Максима. — Ты такого еще не видел.

— Чего я за семь лет здесь еще не видел? — без особенного энтузиазма спросил Максим. Ему было неинтересно, ему хотелось домой, к жене.

— Саныч! — оскалился патрульный, растягивая слова. — Такого — не видел. Я тебя когда обманывал?

— А тебе напомнить? — хмуро парировал следователь.

— Ой, проехали, — отмахнулся Глеб. — Пойдем, там все равно по твоей теме. Я тебе клоуна сдам да перекусить поеду с парнями.

— Чего он натворил? Кража опять? «Кухонный боксер»? — Максим с неохотой оторвался от подоконника. — Или пьяная драка? До утра не обождет?

— Не нуди. Сам все увидишь, — Глеб отдал следователю пустую чашку и широко улыбнулся, словно знал что-то такое, о чем Дуванов и не догадывался.

— Веди сразу в допросную, — сдался Максим. — И Ромку толкни, он в дежурке спит. Пусть опыту набирается, стажер. Я сейчас подойду.

— Добро, — прапорщик кивнул и бодрым шагом пошел по коридору, придерживая рукой висящую на поясе дубинку.

— Интриган, — пробурчал ему вслед Дуванов и побрел в туалет.

Когда, через пару минут, он шел по вздувшемуся от времени линолеуму, тряся мокрыми руками с растопыренными пальцами, у тяжелой двери допросной уже топтался худощавый парень с заспанной физиономией и торчащим на сторону вихром.

— Не спится? — следователь поприветствовал стажера словами Глеба. — Пойдем, тебе полезно.

Максим потянул на себя створку, ощущая тугое сопротивление мощной пружины, привычно дернул плечом и шагнул в зябкую прохладу кабинета для допросов — небольшую бетонную коробку почти без мебели и с пыльным проемом зарешеченного окна. Отстранил застывшего в дверях патрульного, без особенного интереса бросил взгляд в сторону табурета для задержанных.

И даже на миг замедлился, удивленно хмыкнул, подняв брови. Крякнул:

— О как!

Взгляд Максима проходил мимо довольно покачивающегося на пятках Глеба, мимо казенного стола, освещенного желтоватым светом одинокой лампы, и упирался в невысокую фигуру сидящего мужчины. Тот походил на какого-то персонажа из театрализованной постановки по мотивам русских классиков. В памяти Дуванова проступили смутные образы актеров, играющих «чего-то-там по Тургеневу» — спектакля, на который они давным-давно ходили вместе с женой. Да-да, примерно так они и были одеты.

Задержанный был щуплым и невысоким. Темно-русые волнистые волосы, зачесанные на обе стороны прямым пробором, закрывали уши. Из-под прядей выбивались пушистые валики бакенбард, опускающиеся до самых скул. Под тонким и прямым носом выделялись ухоженные усики с загнутыми вверх, словно у киношных гусаров, кончиками. Прямо под острым кадыком начинался острый сгиб накрахмаленного воротника-стойки. Максим мог дать руку на отсечение, что ворот именно накрахмален — безупречная белизна с жесткой фундаментальной фактурой сразу же выхватили ассоциации из далекого детства — приятный хруст ткани, ощущение чистоты и прохлады.

Под высокими уголками воротника блестел похожий на слезу камешек, ограненный тонким серебряным узором. Максим погодя подумал, что как так патрульные пропустили мимо своего внимания эдакую красоту, которая в иное время уже бы грелась в карманах форменных штанов. В любом случае, эта заколка смотрелось донельзя гармонично со стального цвета приталенным пиджаком и алым атласным жилетом. Дополняли облик брюки в цвет пиджака, черные полуботинки с желтыми носами и висящая на крючке за спиной шляпа-«котелок».

— Прямо доктор Ватсон, — первым подал голос стажер Роман.

— Актер что ли? — обратился к мужчине следователь, обойдя стол и занимая свое законное место напротив задержанного. Тот встрепенулся, зыркнул затравленно, глаза забегали, а левая щека нервно дернулась. Он словно не знал или не понимал где находиться, потому никак не мог выбрать как реагировать на происходящее.

«Надо бы на наркотики проверить», — сделал себе пометку Дуванов.

Он отработанным движением сунул руки под столешницу, выудил несколько белых листов и шариковую ручку с пожеванным колпачком. Примерившись, занес ручку над листом, готовясь записывать, и спросил:

— Ну, Глеб, что там случилось? Ромка, сядь в углу, не отсвечивай! Ну, давай…

Прапорщик не заставил повторять дважды.

— Вызов поступил на шумную компанию на остановке возле «Спринта», — охотно принялся рассказывать он. — Все, как обычно — бухают, ржут и матерятся в голос. Мы — туда. Не успели подъехать, как расклад изменился. Вместо пьяной гопоты — разъяренная пьяная гопота. Обступили этого чудика и бросаются, как собаки на алкаша. А он уже одного из них тростью отоварил…

— Чем? — переспросил Максим, поднимая голову.

— Тростью, — повторил Глеб. — Я тебе потом принесу, в «орбиталке» валяется, под сиденьями. Тяжеленная такая, с металлическим набалдашником.

— Ага, — кивнул следователь, — И чего дальше?

— Дальше этот артист пистолет вытащил и принялся по ним палить. И тут и мы подоспели.

— Какой пистолет? — Дуванов вновь оторвался от бумаг и перевел взгляд с Глеба на задержанного и обратно. — Какой еще пистолет? Ты мне что, мокрушника притащил под конец смены?

Стажер в углу нервно хихикнул, но заткнулся под тяжелым взглядом Максима, готового разразиться потоком ругани. Но его опередил Глеб, выкладывая перед Дувановым что-то тяжелое, завернутое в клетчатый носовой платок.

— Ты лучше на это посмотри, — прапорщик пальцем откинул край платка.

Пистолет выглядел вычурно. Именно это слово пришло в голову Дуванову при виде позолоченных вензелей, лежащих орнаментом по всему корпусу, перламутровых накладок на рукояти и мушки с целиком в форме двух скал и миниатюрного маяка.

— Нифига себе! — присвистнул стажер, поднявшись с места и с выпученными глазами шагая к столу. — Антиквариат!

Максим протянул руку и взял пистолет, отмечая приятную тяжесть оружия. Повертел, разглядывая. Поковырявшись с защелкой в основании рукояти, выудил узкий магазин со стальными шариками.

— Пневматика что ли? — хмыкнул он удивленно.

— Пневматика — не пневматика, а одному парню плечо прошил хорошо, — прокомментировал Глеб. — Не хуже, чем из «пээама».

— Наверняка пружина усиленная, — подал голос вытянувшийся, чтобы лучше все разглядеть, стажер. — У нас парни на страйкболе так стволы апгрейдят. Сто пудов там еще и баллончик со сжатым воздухом есть… Можно подержать, а? Ну пожалуйста!

— Можно Машку за ляжку, — отрезал Дуванов, возвращая пистолет на стол. — Или с разбегу… кхм… об телегу. Ты лучше это… конспектируй.

— Максим Сергеевич, — обиженно загундел парень, но вернулся на свой табурет в углу.

— Потом посмотришь, — подмигнул ему Глеб. — В комнате вещдоков.

— Все, харэ, — устало прервал прапорщика следователь. — Ты мне лучше скажи, где остальные участники драки? Шпана эта пострелянная где?

Патрульный снял кепку и вытер коротко стриженную макушку. Многозначительно махнул кепкой в воздухе.

— Нету больше никого. Того, что с прострелянным плечом, в больничку отвезли, с ним Кирюха остался. Остальные, кто еще мог, разбежались. Но я их знаю, приметная клиентура. Они там периодически барагозят, не раз привлекались по мелочам. Опера утром сгоняют, всех притащат.

— Ну и нахрена тогда мне этот гражданин без терпил и заявления? — возмущенно всплеснул руками Максим. — Да еще и с пневматикой, которую ни к чему не присобачишь?

— Так он терпила, Макс, — Глеб ткнул пальцем в затаившегося задержанного. — На него ж напали! Тут, сам знаешь, в подобной ситуации кто первый заяву кинул, тот и потерпевший! А тебе-то работы — тьфу! Заяву примешь, утром тебе опера шпану притащат и все, считай палку по раскрываемости срубил.

Дуванов застыл с открытым ртом, переваривая в сонном мозгу услышанное, потом криво усмехнулся, хлопнул себя ладонью по ноге.

— Да, чего-то я совсем уже не соображаю. Отдыхать пора… Прав ты, Глебка, как всегда прав. Ладно, сейчас быстренько оформим, — следователь придвинул к себе лист, вновь взялся за ручку. Поднял глаза на мужика в странном костюме и спросил устало: — Ну, артист, как тебя звать-то?

Их взгляды встретились, и короткие секунды Дуванов наблюдал, как затравленно мечутся из стороны в сторону зрачки странного мужичка, как он мучительно на что-то решается. Максиму надоело играть в гляделки, но стоило ему отвести взгляд, как его оппонент, словно испугавшись потерять этот зрительный контакт, заговорил, быстро и жарко. Слова лились из него настоящим потоком, смягченные непривычным говором и разбавленные непонятными следователю наименованиями предметов и явлений. В какой-то момент Дуванов, пытающийся было что-то записывать, забросил эту затею и лишь слушал, сначала с интересом, а потом с недоверием и подозрением. Он не заметил, как ушел Глеб, не заметил, как вышмыгнул из допросной стажер, спешащий куда-то и бормочущий что-то себе под нос.

И отвлекся лишь тогда, когда вернувшийся Ромка положил перед ним на стол худую папку с синей тесьмой и архивным клеймом поверх текста, из которой вытащил плохо отпечатанный на черно-белом принтере лист бумаги и положил перед следователем.

Под крупной надписью: «Внимание! Пропал человек!» располагалась фотография мужчины средних лет, одетого в жилетку со множеством карманов и нечитаемым бейджем на груди. Ниже разъяснялось: «Нечаев Артур, журналист криминальной хроники» и шла краткая характеристика — как был одет, где видели в последний раз. А еще ниже — дата печати листка — май 1992 года.

Дуванов внимательнее вгляделся в черты человека с фотографии, взъерошил пятерней волосы и поднял полный удивления взгляд на задержанного. Тихо спросил:

— Где же ты на самом деле пропадал двенадцать лет, журналист Нечаев Артур?